А на буяновцев у кого выход есть? Или после смерти Михаила Ивановича Общество друзей Дюма не активно?

Люблю эту статью Быкова! И на ФЛПЛ обсуждали. Да и просто так всем рекомендую...
А Харину через Ульмана передам все дословно.

Уважаемая Atenae! Некогда к нам из ваших казахских степей переехал некто С. В. Лукьяненко. Тоже замечен в симпатиях к роману ТМ. Никаким-таким боком не пересекались с ним на Родине? Или Казахстан, это Вам, мил, человек, не Ватикан (как-никак девятое место в мире по занимаемой территории)

Кстати. Везде и всюду я позволяю себе дерзость позиционировать будущий сборник, как сборник ПАСТИШЕЙ, а не ФАНФИКОВ. Не перегнул ли я палку?
Исхожу из следующего определения:
Пасти́ш (фр. pastiche: от итал. pasticcio — стилизованная опера-попурри) — вторичное литературное произведение, являющее собой продолжение либо иную сюжетную версию первичного (авторского) с сохранением авторского стиля, персонажей, антуража, времени действия и т. д. В отличие от стилизации и так называемых фанфиков, позволяющих более вольно трактовать исходный материал, пастиш предъявляет более жёсткие критерии к автору с точки зрения введения дополнительных персонажей и развития сюжета.
Если я не прав, простите. Исправлю свою оплошку...

Отредактировано Ронин (03.12.2013 15:20)

Возможно, что и так. Лично я стараюсь не слишком далеко удаляться от канона.
По поводу предыдущего поста - я за то, чтобы "Ангел для героя" был дописан до конца и выложен на этом форуме.

Отредактировано Джиль из Лисса (03.12.2013 16:09)

Ну, я не спец по фанфикшну и пастишам. По мне, что по духу-стилю-атмосфере близко к канону - то и пастиш. А коли зело по мотивам (типа тот же "Остров Русь"), то - фанфик. Могу ошибаться...

Милые дамы, СПАСИБО за добрые слова в мой адрес! Но мне, право, рановато тягаться с Александром Великим. Я даже не Сан Саныч, как тот же Бушков . Для последнего сей знак, знать, вельми существеннен. Бушков - Александр сын Александра. И Дюма - Сан Саныч. Сибиряк - зело популярный письменник с миллионными тиражами. Да и у француза  с тиражами был полный порядок. Вот и появился ещё один дАрт. На сей раз не мушкетер, а гвардеец.... А у меня все герои - мои собственные... Фандорин не в счет. Взял напрокат, шутки ради. Зело старался не забижать. Старался шутить по доброму...

Отредактировано Ронин (03.12.2013 19:40)

И хорошо, надо сказать, "рожаете".  А что... Дюма-дед был. Дюма-отец был. Дюма-сын был. У меня даже Дюма-внук есть
Почему бы не быть и такому понятию как ДЮМА-МАТЬ!!!
Коль уж зашла речь о Дюма-внуке.. Немного подробнее:
Дюма-внук, или Король криминальных репортеров.

- Осип!
Штейнберг остановился. Рука как бы невзначай скользнула в карман шинели, пальцы нащупали рукоять пистолета.
Окрик повторился:
- Осип!!!
Штейнберг не спеша повернулся к окликнувшему его прохожему. Присмотрелся, задумался.
Где он мог видеть эту шарообразную фигуру, эти щегольские усики, эти лукавые, цвета жареных кофейных зерен глаза?
Ба! Ну, конечно же.
- Не верю своим глазам, - опешил Осип. – Не сойти мне, право, с места. Бачанга!
Перед ним, как в русской народной сказке лист перед травой, стоял не кто иной, как давнишний знакомец, репортер божьей милостью, Яков Эдмонович Бачинский, по прозвищу Бачанга. Столь экзотическое, можно сказать, африканистое прозвище Яшка получил за крайне экстравагантную внешность: глаза – перезрелые каштаны, ноздрястый нос картошкой, сочные пухлые губы и курчавые, ровно у какого-нибудь бушмена, волосы. Еще бы кожу цвета шоколада и получился бы вылитый обитатель континента коротких теней.
С Бачинским Штейнберг свел знакомство в Харьковской каламажне, куда бойкий борзописец со свойственной ему пронырливостью проник под видом мелкого халамидника. Осип тогда мотал срок за налет на полицейскую карету, а Яшка своим излюбленным методом «глубокого погружения в среду» собирал материалы для сборника очерков о потаенной жизни уголовного мира России. Даже название для сборника придумал соответствующее – «На самом дне» (видать лавры «буревестника русской революции» с ликеро-водочным псевдонимом Горький не давали неугомонному репортеру покоя). Книга, надо сказать, получилась на славу. Вот только в свет она так и не вышла. Поговаривали, по цензурным соображениям…
- Яшка! - воскликнул Штейнберг, заключая толстяка в объятия. – Сколько лет, сколько зим.
- Раздавишь, медведь, - всхлипнул Бачанга.
- Тебя раздавишь. Ишь какой мамон наел.
- Хорошего человека, - Яков ласково погладил необъятный бурдюкообразный живот, - должно быть много.
- Ну не настолько же. - Осип похлопал Бачинского по раздутому, точно перекаченный монгольфьер, брюшку.
Пузан и глазом не повел, затараторил, что тот конферансье:
- А я ведь тебя, чертяга, насилу признал в этой хламиде. Честное слово. Когда б не твоя Голиафова стать, да не ржавая шевелюра, так и прошел бы мимо... Ты себя со стороны-то видел? Вылитый дезертир.
Штейнберг смущенно поскреб колючий, что напильник, подбородок, взъерошил давненько немытые волосы, одернул куцую шинельку.
- Если не секрет, к чему весь этот маскарад? – поинтересовался Яшка.
Осип отмахнулся, промолчал.
- А, разумею, - перешел на заговорщицкий шепот Бачинский. - Партийные секреты, тайное задание, легенды, пароли, явки. Одним словом  - конспирация.
Штейнберг понял, пора переводить разговор в другое русло. Кивнул на висевший на груди у толстяка фотоаппарат:
- А ты, я смотрю, все промышляешь репортерством?
- Не просто промышляю, но и достиг на этом поприще немалых вершин! – Бачанга, по всей видимости, оседлал любимого конька. Заверещал, что Керенский на заседании правительства: - Королем смеха признан Аркадий Аверченко, королем поэтов, уж не знаю за какие такие заслуги, избран Игорь Северянин, королем фельетона провозглашен Власий Дорошевич. Я же, - Яков гордо ткнул себя сигарообразным пальцем в грудь, - без ложной скромности заявляю, - есть не кто иной, как король криминальных репортеров!
- Уж право не ведаю, как там обстоит дело с криминальными репортерами, - расхохотался Осип, - но среди авантюристов и искателей приключений тебе воистину нет равных.
Штейнберг был прав на все триста тридцать три процента.
Жизнь Якова Эдмоновича Бачинского с точностью до мельчайших деталей напоминала авантюрную брошюру за пять копеек, коими до войны так щедро потчевало непритязательную публику издательство «Развлечение».
Свою родословную король криминальных репортеров ни много, ни мало возводил к королю французских романистов Александру Дюма-пэру.
За кружкой пива, да под воблу Яшка Бачинский любил рассказывать следующую душещипательную «гишторию»:
- Когда мой дед, блистательный автор «Королевы Марго» и «Джузеппе Бальзамо», путешествовал по Кавказу, в захолустном турецком городишке Трапезунд, бывшем некогда столицей могучей империи, он повстречал мою бабушку, тогда еще совсем юную особу с пронзительным взглядом и гибким станом. Встреча была короткая, но до чрезвычайности страстная. – (Здесь следовал лукавый прищур и традиционный хлебок не менее чем на четверть кружки). – Через девять месяцев миру явился  озорной курчавый мальчуган по имени Эдмон… Я благодарен Богу, что любимой книгой бабушки был роман «Граф Монте-Кристо», а не какие-нибудь «Три мушкетера». Согласитесь, величаться Яковом Эдмоновичем гораздо благозвучнее, нежели Яковом дΆртаньяновичем, или, не приведи Господи, Яковом Арамисовичем.
Но вернемся к нашим баранам, точнее к моему отцу. Когда он вырос то решил отправиться в стольный град Париж, дабы предстать пред светлы очи беспутного папашки. Но, увы и ах. До старушки Лютеции батяня так и не добрался. Будучи в Одессе он узнал, что светоч французской словесности, месье маркиз Александр Дюма Дави де Ла Пайетривот уже десять лет как почил в бозе. С горя отец напился в дребодан и решил пренепременно утопиться. Правда, до моря, как и до Парижа, он так и не добрался, ибо запутался в сетях, развешенных на берегу для просушки очаровательной одесской рыбачкой Сонечкой Бачинской. – (Еще один хлебок на четверть кружки). – Так отец повстречал мою мать. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Далее все было, как во французских сентиментальных романах. Незадачливый тезка узника замка Иф по уши втрескался в юную рыбачку. Попался, что называется, в сети. Причем, как в прямом, так и в переносном смысле. – (Отрепетированная ухмылка и последний глоток). - Через пару недель сыграли свадьбу, через год родился я.
Свою повесть Бачанга неизменно венчал одной и той же фразой, часть которой стала впоследствии классической:
- Одним словом, my dear friends, моя семья – сплошной интернационал. Мой дед был великим французским письменником, папа – турецко-поданным, я же – простой российский репортер.
Так ли все было на самом деле, никто толком не ведал. Однако злые языки утверждали, что к появлению на свет Яшкиного папаши приложил руку (или, что там обычно прикладывают?) отнюдь не Дюма-отец, а некто Маню сукин сын, красавец мулат, служивший кочегаром на небезызвестном пароходе «Сюлли», на том самом пароходе, на котором автор незабвенных «Трех мушкетеров» в феврале 1859-го года благополучно отбыл из Трапезунда в Марсель.
Кем бы, в конце концов, ни был дед Якова, прославленным литератором или безвестным кочегаром, внук унаследовал от него экзотическую внешность и поистине бешеный южный темперамент.
Этот самый темперамент, что щепку швырял Бачангу по волнам житейских перипетий и неурядиц, пока, в конце концов, не забросил в газетный (как на американский манер любил выражаться Яшка) business.
Потомок темнокожих жителей саванны, если так можно выразиться, попал в свою тарелку. Слухи, сплетни, пересуды, тайны, секреты, расследования. Лучшего поля деятельности для клокочущей неуемной энергией творческой натуры было попросту не отыскать придумать. Всего, без остатка Бачинский отдал себя новому ремеслу журналистике.
Эталоном репортерской отваги и журналистской доблести для него явился жюль-верновский персонаж, Клодиус Бомбарнак, отважный гасконец, сотрудник газеты «ХХ век», пересекший в погоне за сенсационным материалом Центральную Азию от Каспия до Пекина. Своему литературному кумиру Бачанга подражал во всем: от стиля работы и манеры изложения материала, до политических воззрений и кулинарных пристрастий.
Впрочем, период ученичества длился совсем недолго. Вскоре подвиги реального российского репортера затмили деяния его вымышленного французского вдохновителя.
Биография неутомимого «рыцаря пера и блокнота», как сам себя в шутку величал Яков Эдмонович, пестрила невообразимыми авантюрами, рискованными предприятиями и головокружительными приключениями. В поисках неординарного сюжета или жареной сенсации ветреный сын турецко-поданного готов был залезть, по его собственному выражению, «хоть к черту в ж...». И надо сказать, залезал.
Так, приревновав к успеху трехтомного сочинения Власа Дорошевича о буднях Сахалинских пинициарных учреждений под интригующим названием «Каторга», Бачинский совершил беспрецедентное путешествие на забытый Богом и власть предержащими остров. Причем на Сахалин он добирался не в комфортабельной каюте со всем удобствами, как его удачливый предшественник, а в темном, полузатопленном трюме, в робе простого заключенного, с выбритой наполовину макушкой и бубновым тузом на спине. «Только так, - говорил отважный репортер, - можно узнать сермяжную правду о жизни каторжан».
Бачанга ужасно рисковал. О его безумной миссии знал всего лишь один человек на корабле, капитан. Случись что с первым после  Бога лицом на судне, страшно подумать, какая участь могла постичь мужественного хроникера.
С Сахалина Яшка явился с десятью толстенными тетрадками дневников и регалкой в виде обнаженной девицы на правом бедре (не удалось таки отвертеться от фартовой братии). Написанная им по горячим следам пребывания на каторге книга с леденящим душу названием «Остров смерти» была запрещена к печати, по причине - цитирую официальное заключение - «неактуальности освещаемых в книге проблем».
Во время войны с Японией Бачанге под видом американского журналиста удалось пробраться в Токио и переслать оттуда несколько статей для «Русского слова» Сытина.
Из страны восходящего солнца неутомимый репортер вернулся в Россию, обогнув земной шар, подобно герою Жюля Верна Филеасу Фоггу всего за восемьдесят дней. Свой складной чемодан, обклеенный багажными марками, точно афишная тумба объявлениями (Иокогама – Сан-Франциско – Нью-Йорк – Лондон – Санкт-Петербург – Москва), он подарил легендарному дяде Гиляю, заслужив от него прозвище «Яшка пройдисвета».
В год гибели Столыпина Бачинский отметился еще одним безумным подвигом. Он проник в банду польских контрабандистов и предотвратил вывоз за границу похищенной из Зимнего дворца картины Тициана.
Хватало в биографии «Яшки пройдисвета» необъяснимых тайн и загадок.
Самые разнообразные слухи и сплетни ходили о якобы имевшем место бурном, что воды Терека в апреле, романе известного репортера и не менее известной звезды петербургского синематографа Изольды Захер-Чурек. Поговаривали, что из-за эксцентричной кинодивы Бачинский даже бился на пистолетах с каким-то гусарским офицером.
А на вопрос, почему он носит девичью фамилию матери, а не громкую дедову Дюма, Яков лишь скромно (при условии, что скромность отнюдь не входила в число его достоинств) румянился, да опускал глаза долу. Поклонники таланта «российского Бомбарнака» решили, что за этим кроется какая-то уж-ж-жасная тайна.
(Объективности ради следует заметить: одно время, по молодости лет, Бачанга, будучи сотрудником бульварной одесской газетенки с претензиционным названием «Скандалы высшего света» подписывал свои едкие заметки не иначе, как Дюма-внук. Правда сей период из жизни короля криминальных репортеров был столь кратковременным, что он предпочитал о нем не вспоминать)…

Отредактировано Ронин (03.12.2013 19:24)

Пардон. Я известный оффтопец (или как там правильно сей недуг обозвать? ). А на все мои задумки-шутки-штуки-опусы и тем отдельных-то не напасешься....Посему умолкаю....

Кстати. Добил мушкетерский цикл г-на Костина. Интересная точка зрения у Кости Костиковича (совпадение, или такой забавный ник? ). Но. Ваша версия с попыткой завалить муженька на охоте мне лично понравилась больше. Логичнее. Да и тема с ядами к канону ближе. Да и Атосу под зельем куда как подспорнее женушку подвешивать. Тем более что и неудачно. Все концы сходятся. С другими концами

Отредактировано Ронин (03.12.2013 19:32)

Угу. Узрели. Навестим-с...

Вот и я об том же. Костин тоже в адвокаты к Атосу подался. Но не все у него так гладко, как у Вас. Был бы я присяжным, Вам, как адвокату, поверил бы на все 100. Оправдал бы графа Вердикт - Невиновен...