Глава 12. О главном 
Каковы бы ни были намерения Лепелетье в отношении русских сыщиков, слова жены остановили его. Он сделал знак своим подручным, и Коробейников выдохнул, поняв, что смерть откладывается. Оказывается, он и дышать забыл.
Мадам Лепелетье легко коснулась его руки, чтобы он перестал заслонять её. Антон медлил. Этими словами она поставила под угрозу свою безопасность и сделала это, чтобы выкупить его, Антона, жизнь. Его и Якова Платоныча, который всё больше бледнел, зажимая платком рану в плече.
Маленькая женская ладонь едва заметно сжала Коробейникову предплечье, успокаивая. А потом Ирен Лепелетье вышла вперёд.
- Что вы сказали, мадам? – мрачно спросил её муж.
Ответ прозвучал тихо, но твёрдо:
- Я сказала, что если вы убьёте этих людей, то никогда не узнаете, где ваше проклятое письмо.
- Вы хотите сказать, что они это знают? – Лепелетье с подозрением смерил взглядом раненого сыщика, а потом с видимым презрением обозрел его помощника-трубочиста.
- Нет, - не меняя тона, сказала мадам Лепелетье. – Это знаю я.
- Вы? – в лице коллекционера проступила явственная угроза, которая была тем страшнее, что он продолжал оставаться хладнокровным. – Будь по-вашему. Я не стану их убивать. Их просто запрут. Но имейте в виду: откроется ли дверь темницы когда-нибудь, будет зависеть от вас.
Он сделал резкий жест, указывая на пленников:
- Ги, отведите их в северную башню. И обыскать не забудьте. Эти провинциалы полны сюрпризов.
Коробейников покорно дал себя обшарить с головы до ног, больше всего сожалея об отмычках. Вот они-то могли ещё пригодиться. Револьвер привратника жёстко упёрся ему под рёбра, предостерегая от опрометчивых действий. И всё же Антон дёрнулся, когда Лепелетье грубо взял жену за локоть и потащил за собой. Ствол пистолета остановил его невольный порыв.
Второй раз он встрепенулся, когда секретарь резко вдёрнул Штольмана на ноги, вызвав у того невольный стон.
- Подождите! – воскликнул Коробейников. – Он же ранен! Позвольте, я… я сам!
Кажется, Яков Платоныч с трудом удерживался на ногах, грубый рывок причинил ему сильную боль.
Привратник помедлил, а потом вдруг толкнул Коробейникова к раненому начальнику, так что он едва не налетел на Якова Платоныча. Оба негодяя продолжали целиться в русских сыщиков с двух сторон, не прикасаясь, однако. Антон подхватил Штольмана с левой стороны и почувствовал, как тяжело тот навалился на него. Ему бы прилечь сейчас!
Путь в северную башню показался очень длинным. Каждый шаг давался Штольману с большим трудом. Кажется, он слабел на глазах. Антон, как мог, поддерживал его, молясь, чтобы уже пришли наконец.
На стертых ступенях винтовой лестницы ноги Штольмана скользнули, и Антон едва удержал его от падения. По лицу Якова Платоныча катились струйки пота, словно в бане, хотя в подземелье, куда их привели, было по-настоящему холодно. Там пленников толкнули к стене и посадили на цепь, замкнув на запястьях тяжёлые и ржавые наручники. Штольман сполз по стене вниз, ноги окончательно отказались его держать. Антон подхватил его, прижав к ране платок, уже пропитавшийся кровью насквозь. Потом зашарил в карманах в поисках своего - входное отверстие на спине тоже следовало зажать, - и застонал в досаде. Платок остался в кармане сюртука. Переодеваясь в трубочиста, он не позаботился взять его.
При каждом движении цепи отвратительно звенели.
- Что же вы, Коробейников? - сказал вдруг Штольман. – Рвите цепь – и мухой под дверь.
- Всё вы шутите, Яков Платоныч! – укоризненно произнёс Антон. – А ведь уже совсем не смешно. И отмычки наши эти негодяи отобрали.
- Это ваши они отобрали, Антон Андреич, - усмехнулся сыщик. – Мои при мне. Если вам не трудно, дотянитесь до моего правого сапога.
Антон дотянулся и удивлённо присвистнул. За голенищем, надежно скрытый брюками, обнаружился целый арсенал: отмычки, напильник и нож.
- Однако, Яков Платоныч! – восхищённо сказал он, освобождая руки себе и начальнику. – Вот это называется всё предусмотреть!
- Не всё, - с болезненной ухмылкой выдохнул Штольман. – Если бы всё, я бы латы надел.
- И шлем Мамбрина? – рассмеялся Коробейников, вспомнив, что его самого называли Санчо Пансой.
- И шлем Мамбрина, - со вздохом согласился сыщик.
Отмычки радовали чрезвычайно. Коробейников рванулся к двери, надеясь открыть её. Якову Платонычу не стоило и минуты лишней оставаться в этом подземелье. Не тут-то было. Скважины в двери не оказалось. Антон вспомнил, что двери южной башни запирались на засов снаружи и застонал в досаде. Получается, что эту дверь и впрямь откроют только по воле Лепелетье. И ценой их спасения будет откровенность несчастной Ирен.
- Не получается? – глухо спросил Штольман, едва повернув голову в его сторону.
- Пока нет, - бодро сказал Коробейников. – Но интуиция заставляет меня надеяться.
- Идите сюда, Антон Андреич, - позвал сыщик. – Бог с ней, с интуицией.
И впрямь, пока сделать больше было не в их власти.
Антон подтянул его, уложив к себе на колени, чтобы удобнее было зажимать рану. Яков Платоныч был совсем мокрый от крови и от непонятной в этом холоде испарины. Антона это начало тревожить.
- Нож при себе держите, - приказал Штольман. – Когда-то эта дверь откроется.
Что-то в его тоне Коробейникову страшно не понравилось.
- Чёрт! - вдруг выдохнул сыщик. – Обидно умирать по сценарию Ребушинского.
- Яков Платоныч! – испуганно охнул Антон. Несмотря на серьёзность положения, он и мысли такой допустить не мог. И вдруг внутри кольнуло: подарок тестя он Штольману так и не отдал.
- Я кровью истеку. Там крупное что-то задето, - вздохнул сыщик. – Вы слушайте, Антон Андреич. Я должен успеть о главном...
И так это было сказано спокойно и просто, что самого Антона прошиб холодный пот.
- Вам дело заканчивать, вы знать должны… - слова давались сыщику всё с большим трудом. – Вилар погиб две недели назад. Тёмное дело, я подробности написал Лекоку, прочтёте… - он замер, переводя дыхание. – Тело искать надо. Анну спросите. Жиль Вилар показал, что его спрятали люди Лепелетье…
- Зачем? – удивился Антон.
- Потом… сами… Рукопись подлинная, похоже. Не надо вам в неё… если найдёте… Бог с ними, пусть они сами со своим проклятием разбираются. Ирен допросите, если жива будет. Она знает, как Гранден погиб. И почему он…
Голос угасал, становясь всё тише. Неужели?..
Сыщик надолго замолчал, словно впал в забытье. Но потом глубоко и трудно вдохнул и произнёс почти прежним голосом:
- Антон Андреич, вы простите меня…
- Яков Платоныч!
Почему-то эти слова напугали больше, чем всё, что он сказал прежде. Потому что сыщик прощался.
- Сыну скажите, что я… люблю его… - помедлив, Штольман всё же вымолвил это в настоящем времени. – А Анне я сам… я скажу… где вас искать…
Он резко выдохнул и затих. Антон склонился к его лицу, ожидая продолжения, и увидел, что продолжения не будет. Штольман был уже без памяти.
- Яков Платоныч, - тихо позвал он, касаясь здорового плеча. – Яков Платоныч!
Его вдруг обдало холодом - почти нестерпимым…
…Худенький кудрявый мальчик лет тринадцати с огромными синими глазами и не по-детски серьёзным лицом. «Дядя Антон, расскажите о моём отце!» И Антон говорит, говорит, хотя говорить до сих пор непросто…
Анна Викторовна в чём-то строгом и чёрном, с лицом строгим и неулыбчивым. Она бережно убирает какие-то травинки с могильного холма таким движением, словно стряхивает пушинку с плеча живого. Очень холодно под беспросветно серым небом. Вороны каркают в голых кронах деревьев…
Дом на набережной всё тот же, будто и не изменилось ничего. Только из него словно бы навсегда испарилась радость. К горю притерпелись, о нём молчат, но оно никуда не ушло. И никогда уже не уйдёт.
Анна Викторовна оборачивается к нему, снимая шляпку, и говорит спокойно: «Антон Андреич, что там у нас с делом Мерло? Докладывайте, это сейчас самое срочное». И опускается в высокое хозяйское кресло…
Он вырвался из видения, как выныривают из глубокого омута. Не было пока ещё ни кладбища, ни онемевшего от горя дома. Было ледяное подземелье. И Штольман, лежащий на его коленях, пока ещё едва заметно дышал.
- Яков Платоныч! – позвал его Антон хриплым, срывающимся голосом. – Яков Платоныч, вы не можете!.. не можете…
Он тормошил его, пытаясь разбудить, пока он ещё тёплый, пока ещё здесь. Понимая, что сам не успел сказать ему главное:
- Яков Платоныч, вы мой самый лучший друг!
Но Штольман его уже не слышал…
* * *
Снаружи брякнул засов, а потом перекошенная дверь заскрежетала по каменным плитам. Коробейников вскинул залитое слезами лицо и нашарил липкой от крови рукой нож, лежавший подле ноги.
Пусть подойдут! Он рассчитается с ними за всё! Дальше – неважно, пусть хоть убьют.
Но расплата почему-то откладывалась.
За дверью творилось что-то непонятное. Послышался шаркающий звук, словно тащили по полу мешок, а потом в проёме появилась согнутая в три погибели тощая спина. Человек пятился, волоча кого-то в два раза себя тяжелее. Антон настолько не ожидал этого, что не сразу узнал синий бархатный камзол, обтягивающий эту спину, и бирюзовую косынку, повязанную на голове на пиратский манер. Карим даже в Европе упрямо шил себе киргиз-кайсацкие наряды и носил их с особым шиком.
- Якоп-мырза, ты здесь? – голос прерывался от натуги. – Шайтан какой тяжёлый!
Тяжёлым шайтаном был привратник Этьен, который выглядел безвольной куклой в руках щуплого толенгута.
- Здесь! – выдохнул Антон, не в силах поверить, что помощь пришла.
Карим обернулся, мгновенно оценил обстановку и, бросив свою ношу, поспешил к пленникам.
- Ой-бой! Якоп-мырза сапсем плохой! – зацокал он языком, щупая пульс на шее раненого.
Антон судорожно переглотнул. Да, это ему пришла помощь. Якова Платоныча это не спасёт. Что они с Каримом могут? Они же не врачи!
За дверями послышался топот многих ног. Киргиз молниеносно поднялся в стойку, в каждой руке неведомым образом оказалось по револьверу.
- Сюда! – голос Анны Викторовны звенел от волнения.
Она влетела в подземелье первая. Такое яростное лицо Антон видел у неё лишь единожды – в тот морозный день, когда искали пропавшего Штольмана.
- Доктор, скорее!
Ни удивления, ни испуга, ни слёз. Словно знала, что она здесь найдёт.
Доктор? Откуда здесь доктор?
Но Александр Францевич и впрямь грузно ввалился вслед за ней, задыхаясь от быстрого бега – и торопливо склонился над раненым.
- Давно он в таком состоянии? Антон Андреич!
Коробейников очнулся, с трудом осознавая, что не грезит.
- Не знаю. Несколько минут.
- Наружу его несите! – приказал доктор. – Не могу же я в такой темноте оперировать. Да осторожнее, черти неуклюжие!
Он ругался по-русски, поддерживая раненое плечо Штольмана. Черти неуклюжие – четверо полицейских ажанов – подхватили раненого и потащили наружу, явно не очень понимая, что делают и почему подчиняются этому огромному русскому доктору.
Ещё рядом, кажется, был Пётр Иваныч. Взволнованные лица мелькали, как в калейдоскопе, Антон не мог ни на одном остановиться, не мог поверить, что всё происходящее реально. Видение будущего, представшее ему – мрачное и холодное – было достовернее творящегося чуда, которого быть уж точно не могло.
- Пойдём, iнi! - киргиз взял его под локоть.
Он позволил увлечь себя наружу, потом вдруг оказался уже в столовой, где поспешно зажигали все свечи и фонари, какие были. Доктор, засучив рукава, сосредоточенно мыл руки, а Пётр Иваныч сливал ему из кувшина.
Почему-то невозможно было смотреть на стол, где без движения лежал Штольман – изжелта-бледный и осунувшийся, как мертвец. Анна Викторовна замерла рядом, словно несла караул. Лицо было сосредоточенным, глаза словно исследовали что-то невидимое прочим, губы шевелились, ведя с кем-то беззвучный диалог. Только рука бессознательно гладила волосы мужа, слипшиеся от предсмертного пота.
Все что-то делали, суетились, мельтешили перед глазами. А Коробейников вспоминал только одну фразу: «Я скажу Анне, где вас искать». Вот… сказал, стало быть…
Всё поздно! Неужели они не понимают? Анна Викторовна, она ведь уже видит…
Но они не понимали и всё ещё пытались что-то делать.
Голова кружилась, перед глазами плыло, и очень хотелось перестать чувствовать что бы то ни было. Чтобы прекратился этот кошмар, выхода из которого уже никогда не будет.
Внезапно его стегнул знакомый саркастический голос:
«Коробейников, делом займитесь! Чего тут глазеть попусту?»
Делом? Какие делом? Разве у него есть ещё какое-то дело?
А потом словно пелена сползла с глаз, возвращая ясность мысли.
Ирен! Ирен Лепелетье. Она одна, беззащитная, во власти этого страшного человека.
- Карим, за мной! – выдохнул Антон.
Внезапно оказалось, что у него ещё остались силы, что их хватает для стремительного бега. Он сам был ещё жив, хотя какое-то время находился явно не здесь. Но голос Штольмана привычными словами швырнул его обратно – туда, где без него могло произойти ещё одно несчастье.
В руке был револьвер. Антон не помнил, как он там появился. Наверное, Карим поделился своим.
Вестибюль – такой же полутёмный, как прежде. Только швейцара нет. Сбежал? Или его уже арестовали?
Гостиная. Ещё горит свет, его не погасили с тех пор, как Лепелетье принимал здесь Штольмана. Но сейчас тут никого нет.
Почему он здесь? Вход в южную башню ведёт через столовую.
Где они могут быть? В башне? А если в кабинете?
Вот почему он здесь оказался. Понимание постепенно возвращалось.
Коробейников резко остановился, бросая киргизу:
- Проверь наверху. Хватай любого, кого встретишь. Потом разберёмся.
Карим белкой метнулся наверх по лестнице. Если там кто-то есть, киргиз его не упустит.
Антон заставил себя вернуться в столовую. Там было очень тихо, только сосредоточенный голос доктора раздавался:
- Промокните, Пётр Иваныч! Так, хорошо.
Коробейников бесшумно прошёл мимо, не глядя в ту сторону. Доктор делает своё дело. А у него есть своё.
Винтовая лестница – по ней наверх. Осторожно! Если негодяй услышит, может произойти непоправимое.
Дверь в комнату не закрыта на засов, но плотно притворена. Антон вдруг вспомнил, как она скрипела, когда он её отворял. Опасно! Очень опасно. Что же делать?
Он прислушался, приложившись к самой двери. Внутри явно кто-то был, и он знал, кто это. Низкий голос Лепелетье доносился вполне отчётливо, только слов было не разобрать. А Ирен? Почему её не слышно? Она жива?
А потом раздался хлёсткий звук удара. Антон рванул дверь на себя единым движением, возникая с револьвером на пороге.
Не зря ему всегда казалось, что в лице Лепелетье есть что-то от палача. Выбивая вожделенную тайну, он действовал весьма хладнокровно. Свои породистые руки он берёг, орудовал охотничьим хлыстом. Мадам Лепелетье съёжилась на полу возле кровати, прикрывая лицо рукой. На предплечье наливались кровью следы ударов.
На звук двери коллекционер обернулся.
- Брось хлыст! – выдохнул Антон.
Лепелетье выпрямился, разворачиваясь к нему всем телом.
- Брось хлыст, падла! – повторил Коробейников и вдруг понял, что говорит по-русски.
Французский он забыл полностью. Только это уже ничего не значило. Антон Андреич, всегда застенчиво избегавший скабрезных разговоров в участке и никогда не говоривший бранных слов, длинно и матерно выругался. Лепелетье его не понимал, но это тоже не имело значения. Он был выше Коробейникова на голову, но это затонского детектива не остановило. Он скользнул в комнату каким-то единым, слитным движением, вырастая перед коллекционером, и двинул его в зубы рукояткой револьвера.
Лепелетье отлетел и рухнул навзничь на стол, но тут же начал вставать, щерясь разбитым ртом. В руке его вместо хлыста мгновенно оказался револьвер. За спиной охнула мадам Лепелетье. Коробейников хладнокровно взвёл курок, зная, что вышибет мозги этому мерзавцу непременно и с великим удовольствием, отплатив ему за всё. За Штольмана, истекшего кровью в подземелье. За мальчика, серьёзного не по годам, за Анну, разучившуюся улыбаться. За Ирен, стиснувшую его локоть окровавленными, исхлёстанными руками.
Но бог не позволил ему стать убийцей. Лепелетье вдруг всхлипнул, словно пропустив невидимый удар, выронил оружие и схватился за горло. А потом рухнул навзничь, выгибаясь в беззвучных судорогах. На разбитых рубах пузырилась пена. Каблуки его скребли пол, скрюченные пальцы сжимались, словно силясь сбросить с горла захлестнувшую его невидимую петлю. Уродливое лицо багровело от удушья.
Антон отступил на шаг, увлекая за собой Ирен – подальше от бившегося в агонии тела её мужа. Он не понимал, что происходило, но это не имело значения, потому что они были свидетелями какой-то высшей справедливости. Только выглядело это ужасно.
Из горла коллекционера вырвался клекочущий, захлёбывающийся звук. Его тело выгнулось дугой, застыло в таком положении на несколько мгновений, а потом бессильно рухнуло, разом обмякнув, и замерло без движения.
Настала тишина, в которой слышался только треск свечей и шум дождя за узким окном. А потом Антон услышал, как неровно, со всхлипами дышит мадам Лепелетье. Рука, ещё сжимающая его предплечье, мелко подрагивала.
Внезапный порыв чувств захлестнул Коробейникова с головой. Он резко обернулся и прижал женщину к себе. И несколько мгновений стоял, ощущая, как перестаёт дрожать, успокаиваясь, хрупкая спина.
Потом она отстранилась, взяв его ладони и разглядывая их. Антон понял, что если прежде он был похож на трубочиста, то теперь, залитый кровью, напоминает мясника.
- Votre ami est mort?
Звук чужой речи сознание отказывалось воспринимать. А может, это было потому, что слова содержали жуткую истину, которую он гнал от себя?
«Votre ami est mort». Ваш друг умер!
Что-то поднималось из самой глубины к горлу, к глазам, но Антон больше не мог заплакать. Он затрясся всем телом, сжимая кулаки и мыча сквозь зубы.
Женщина вдруг обняла его, словно он не был гораздо сильнее, словно это ему нужна была защита и помощь, и он позволил себе эту слабость – быть может, последнюю в жизни. Ему было очень холодно, а она была тёплая, живая, она согревала его.
И она ничего не говорила. Просто обнимала и гладила по голове.
Потом он оторвался от неё и выдавил из себя:
- Нет. Я не верю.
Мадам Лепелетье отпустила его, вернулась к своему столу, взяла оттуда Библию в массивном старинном переплёте. Потом стиснула тонкими пальцами его руку:
- Venez. Vous devez être là.
Звук этого тихого голоса приносил успокоение, а с ним потихоньку возвращалась способность понимать.
Да, она права. Надо идти. Он должен быть там.
.
))
