Глава 6. Привет от супруги

За всю свою жизнь Анна Викторовна сравнительно нечасто чувствовала себя лишней. Не то чтобы ей никогда этого не давали понять. Давали, и нередко. Но так бывало чаще всего в ходе их многочисленных расследований, и всякий раз Анна была как раз-таки убеждена, что её присутствие, напротив, показано и необходимо. Вопрос о собственной уместности в той или иной ситуации перед ней обычно не возникал – спасибо папе с мамой. Подарком мирозданию всерьёз она себя, конечно, не считала. Но и лишней нигде категорически не была. Даже когда это ей раз за разом давал понять, например, суровый питерский следователь. И что же? Она сердилась на него – и только.

По-настоящему чувство собственной неуместности в полной мере накрыло её в ленинградской квартире, где проживала нынче Митина семья. Нет, никто не обращался с ними, как с бедными родственниками из провинции. Но это чувство как накатило с порога, так и не проходило, с каждым часом делаясь всё сильнее. Это было… неловко. И как с этим быть, Анна Викторовна не знала. Не было привычки.

Внук Саша оказался в меру упитанным карапузом, величественно взиравшим на мир глазами с младенческой поволокой. Как у всех Штольманов на голове его курчавился забавный хохолок, только непривычно светлый. Впрочем, и было в кого. Митина жена Светлана была блондинкой.

Несмотря на недавние роды, она не выглядела подурневшей. Прежде, видимо, и вовсе была писаной красавицей: высокая, с точёным лицом. Большие и удлинённые «византийские» глаза, красиво очерченный чувственный рот, который не портила даже крупная родинка у самых губ. Говорила она с едва заметной хрипотцой, придававшей речи особый шарм – словно пантера вдруг заговорила человеческим голосом. Беременность сказалась, конечно, на цвете лица и фигуре, но было видно, что это дело поправимое. Первое слово, которое пришло в голову, когда Анна увидела невестку – «ухоженная». Женщина, умеющая подать себя. Сама Анна, не придававшая этому значения с юности, так и не научилась светской непринуждённости, благо, теперь она и не нужна была. Кажется, Митя решил воплотить в жизнь гусарскую заповедь: «Полюбить – так королеву!» Чем оканчивалась заповедь, мать сознательно запретила себе вспоминать.

Сын слишком долго скрывал свою избранницу, и теперь Анне Викторовне было интересно увидеть их любовь. На красивом лице невестки, устремлённом на Дмитрия, она прочла весёлую иронию с некоторым оттенком снисходительности. Это матери не понравилось. Ни один из Штольманов снисходительного отношения не заслуживал. Сама она до сих пор взирала на мужа с восторгом, который далеко не всегда умела скрыть.

Сам Митя пребывал в несколько нервическом настроении, обычно ему не свойственном. Большую часть времени он просто светился от счастья. Порхал, не касаясь земли и успевая всюду: в булочную, к молочнице, на кухню, где кипел чан с пелёнками. И совсем не боялся брать на руки новорожденного Сашку. Но в какой-то момент Анна услышала вдруг из-за двери его голос. Слова разобрать не удалось, но тон был резким. Вернувшись в комнату, он расцеловал всех и умчался в свою Академию, оставив родителей и брата на попечение жены и тёщи.

Митина тёща Маргарита Назаровна тоже выглядела королевой, только вдовствующей. Безупречная осанка, красивые, хотя и сухие от возраста руки. Строгое тёмное платье с единственной брошью под горлом она носила с достоинством какой-нибудь испанки. Вот только за короля едва ли сошёл бы усатый моряк с георгиевским крестом, чей портрет в рамке висел на самом почётном месте в гостиной. Отец Светланы погиб ещё в 1914 году. Род занятий хозяйки поставил Анну Викторовну в тупик. Обстановка в доме достаточно простая, без особых следов утраченной роскоши. Да и муж-боцман с женой-дворянкой как-то не сочетался. Это интриговало. Откуда же родом эта похожая на цветок бессмертника сухая изысканность?

Налаживать отношения с новыми родственниками сватья не торопилась. Пока Света баюкала Сашеньку, Маргарита Назаровна, надела старомодный ток и отбыла, скупо попрощавшись. Гости оказались предоставлены сами себе. Анна Викторовна пожала плечами и направилась на кухню, где принялась изучать продукты, принесённые сыном. Надлежало заняться обедом. Едва ли у Светы достанет на это времени. В наличии были картошка и капуста, некоторое количество муки и постного масла. Сочинить пироги? Надо только узнать, есть ли в доме дрожжи.

За спиной внезапно что-то зашлёпало и недовольно запыхтело. Анна обернулась и увидела в дверях неопрятную дородную тётку. Тётка ничего не говорила, но на лице её явственно читалось: «Ходют тут всякие!» Ставить тесто на общей кухне сразу расхотелось. Судя по виду соседки, тараканы были её любимыми домашними питомцами. Опять же, Анна Викторовна - не Лиза, волшебница во всём, что касалось теста. Едва ли здесь получится сделать его таким же воздушным. А позориться не хотелось. Анна решила, что пресные пирожки будут в самый раз: быстрее пожарить и удалиться. Тётка продолжала сверлить её взглядом ласковым, как бурав.

Внезапно за спиной соседки молча воздвигся Штольман. Быстро оценил обстановку, посмотрел сверху вниз и тонко улыбнулся. Тётка, решительно загораживавшая проход, вдруг встала бочком и принялась утирать руки засаленным передником. Яков Платоныч улыбнулся ещё заметнее, но не двинулся с места, давая понять, что не станет протискиваться мимо неё. Грозная соседка недовольно поджала губы и молча ретировалась, шлёпая тапками. Анна вздохнула с облегчением. Её Штольман не разучился производить неизгладимое впечатление, когда это требовалось.

Понимая, что муж, подобно ей, сбежал от неловкости, она усадила его чистить картошку, а сама занялась тестом. Светлана присоединилась к ним несколько минут спустя. Поглядела, как Анна колдует над пирогами, и не стала вмешиваться, сказав только:

- Простите, что ничего не готово. У мамы работа, у Мити – Академия. Я дома с Сашкой и всё равно ничего не успеваю.

- Пустяки, сейчас мы всё сделаем, - улыбнулась в ответ Анна Викторовна. – Когда Митя родился, у меня была куча помощников, и всё равно казалось, что он обладает способностью заполнять собой всё пространство и время. Особенно когда приходилось его пеленать. Я бы поклялась, что у него восемь рук и ног!

Невестка только рассмеялась в ответ. Повязала косынку и передник, поставила на огонь сковороду. Потом отошла к окну и закурила. Дым она выпускала в форточку, но Анну всё равно неприятно кольнуло что-то в этой изящной манере держать тонкими пальцами длинный мундштук, стряхивать пепел. Что-то в этом было смутно знакомое, но она пока не понимала, что именно.

- Матушка ваша имеет отношение к театру? – внезапно спросил Штольман.

- Да, - несколько удивлённо откликнулась невестка. – Как вы?.. Впрочем, что я! Вы ведь сыщик.

- У вас фото Шаляпина на комоде. Подписано.

- Да, это из тех времён, когда Фёдор Иванович руководил Мариинкой. Мама в цехе гримёров служит.

Анна с облегчением подумала, что разгадка этого королевского достоинства оказалась на редкость простой. И зря ей почудилось в этом что-то неприятно знакомое, дворцовое. Хотя, позвольте, она-то сама ведь никогда не была при дворе! Смутная догадка замаячила на краю сознания, но Анна решительно загнала её на дно души.

- А я всё гадаю, как вам удаётся даже после родов сохранять столь изысканный вид! – искренне рассмеялась она.

- Ну, это просто годами вбито, - улыбнулась невестка. – «Не выходи неприбранной!», «Держи спину и лицо!» Представляете, что значит быть «прибранной» по нашим-то временам? В Туркестане у меня была одна блузка - и та перелицованная. И надо было такому случиться: вышла за дровами, зацепилась впотьмах и распластала её по шву. Сижу, плачу. На люди выйти не в чем. Выручили мои верные рыцари, Митя с Максимом. Штольман свою новую гимнастёрку пожертвовал, я целый вечер её перешивала. А Максим, представляете, раздобыл где-то цветастую цыганскую шаль. Вот так я и ходила без малого год: в гимнастёрке и шали, чтобы прикрыть это безобразие. Прямо как цыганка-люли.

- А в Туркестане вы что делали?

- Символизировала зарю освобождения женщины Советского Востока, - рассмеялась Светлана. – Да нет, на самом деле всё проще. Приехала как чертёжница вместе с профессором Ломоносовым на строительство железной дороги Александров Гай – Эмба. Потом профессор отбыл в Стокгольм, строительство заглохло из-за голода и холеры, а меня понесло с запада на восток. «Мы шли на Одессу, а вышли к Херсону». В последние годы спасалась, служа стенографисткой при Верненском горисполкоме.

- Там вы и с Митей познакомились? – поинтересовалась мать.

- Вернее, с Максимом. Он всегда был более шустрый. Готов отпускать комплименты любой женщине, которая хоть немного изящнее поленницы, - усмехнулась Светлана. – Штольман не такой.

Анна кинула быстрый взгляд на «своего» Штольмана, который невозмутимо давил в кастрюльке картошку. «Не такой» - пожалуй, наиболее точное его определение. Он всегда был несколько иным, не таким, как от него ждали. В каких-то вопросах гордый до безумия. Но не считал ниже своего достоинства, например, готовить начинку для пирогов.

- А какой? – живо поинтересовалась она.

Светлана с мечтательным лицом глядела в пространство, забыв стряхивать пепел.

- С ним непросто, - наконец сказала она.

Анна Викторовна удивилась. Со Штольманом и впрямь никогда не было просто, но только не с Митей. Сын всегда был куда покладистее отца. Или это у них фамильное, что обретается после тридцати и только в отношениях с единственной женщиной?

Светлана выложила на сковороду первую партию пирожков, мечтательно улыбнулась и сказала неожиданное:

- Мне стоило труда выбрать одного из них.

Анна Викторовна нахмурилась. Стоило труда выбрать? Разве это так трудно – знать, кого любишь? Сама она, помнится, не колебалась ни минуты. Кинула взгляд на мужа, который наблюдал за женщинами с лёгкой усмешкой, чуть склонив голову.

«Да, я старомодная, - без слов сигнализировала ему она. – Я этого не понимаю!»

Их немой диалог прервал Иван, показавшийся на пороге кухни с каким-то замысловатым выражением лица:

- Там это… мелкий… племянник обгадился.

* * *

В Ленинграде они надолго не загостились. Не было возможности, да и, положа руку на сердце, желания. Комната в коммунальной квартире, где теперь обитали четверо, разгораживалась на ночь ширмой, за которой уединилась вернувшаяся из театра Маргарита Назаровна. Митя после ужина засел со своими конспектами за кухонным столом, игнорируя демонстративное, но по счастью беззвучное недовольство соседки. Штольманы распрощались и ушли ночевать в «Асторию». Провели у новой родни для приличия ещё один день, а назавтра отбыли, сославшись на дела, которые и впрямь ждали всех троих в Затонске.

На вокзале их провожал только Митя. Вне домашней обстановки он был несколько более на себя похож. Обнял отца, взъерошил волосы Ваньке. Анна удержала его за руку.

- Сынок, ты счастлив?

- Абсолютно, - твёрдо сказал он, знакомо по-штольмановски катнув желваки не щеках.

О том, что, вопреки видимости, в семье у сына всё сложно, они заговорили ночью, когда Ванька заснул на верхней полке.

- Мне не понравилось, - со вздохом произнесла Анна Викторовна.

- Что именно? – невозмутимо уточнил муж. У него не было привычки принимать скоропалительные решения, но порой это свойство… раздражало.

- Мне кажется, она его не любит, - сказала Анна, давя в себе неуместную досаду на мужа. – Позволяет себя любить. И потом, как она про Максима сказала… Максимушка нам, конечно, родной, но какую мать порадует признание, что её сын не был единственным? В общем, я недовольна его выбором.

Штольман иронически хмыкнул и напомнил:

- Ваши родители тоже были недовольны вашим выбором. И что это изменило?

- Не путай, это другое! – упрямо заявила она.

Яков тонко улыбнулся в ответ.

- А кто давал зарок никогда не вмешиваться в выбор детей?

- А кто давал зарок сыщика к дочери никогда не подпускать! – парировала она. – И потом, я же не вмешиваюсь. Я же только тебе говорю.

Штольман вздохнул:

- Там уже ребёнок. И потом, в таких отношениях, где всё сложно, тоже может быть… некоторая притягательность.

Анна широко распахнула глаза, поймав, наконец, сравнение, которое не давало ей покоя.

- Ах, так это не только мне она показалась похожей на Нежинскую!

Яков неопределённо пожал плечами.

- Я бы не сказал, что так уж похожа. Во всяком случае, Светлана Николаевна хорошо знает, чего хочет, а не несётся без руля и ветрил, как это обычно делала Нежинская. К тому же, у Нины никогда не было стремления связать себя браком с человеком по фамилии Штольман.

- Ага, значит, были вот эти самые… отношения, «имеющие некоторую притягательность»? – воинственно вскинулась она.

- Аня, ну где Нина Аркадьевна - и где мы? - с досадой произнёс Яков Платонович. – Давно забыть пора.

- Да вот не получается, - пожаловалась Анна, а потом вдруг встрепенулась. – А что если?.. Господи, только не это!

- Что? – коротко спросил муж, остро заглядывая ей в лицо.

- Что если Митя влюбился в неё ещё тогда? Вот и выбрал… по образцу и подобию.

- Анна Викторовна! – простонал Штольман с неподражаемой усмешкой. – Ну, какое там «влюбился»? Он ребёнок был.

- Четырнадцать лет, - упрямо возразила она. – Самое время. Ванька же влюбился.

Иван шумно выдохнул на своей верхней полке, и Анна прикусила язык. Муж решительно пересел к ней, сгрёб в объятия и прижал к себе покрепче.

- Меня ты ещё могла бы ревновать, - прошептал он, касаясь губами волос на макушке. – Хотя это давно уже в прошлом. Но Митю?

Она только жалобно вздохнула в ответ.

* * *

Первое, что Анна Викторовна увидела, войдя в подначальную ей школу № 2, была толпа возле Боевого листка пионерского форпоста. В этом не было ничего особенного. Во-первых, перемена. А во-вторых, форпост был воинственный и не признавал авторитетов, так что педагоги и ученики давно привыкли начинать день с изучения скандальной школьной прессы. Тем для обсуждения обычно хватало надолго. В Боевом листке регулярно протаскивали и нарушителей дисциплины, и старорежимных «шкрабов», не желающих считаться со школьной вольницей, и окаянный дальтон-план, из-за которого количество неуспевающих в каждой ступени резко увеличилось. Было дело, доставалось в Боевом листке и самой Анне Викторовне – за неподобающее с точки зрения некоторых наиболее принципиальных учеников обращение «дети».

На этот раз заметки в Боевом листке было всего две. Главным героем первой снова был злокозненный лорд Дальтон, строящий коварные планы, как ученики будут выполнять работы в лаборатории, где не хватает книг. Анна Викторовна нахмурилась. Модное нынче упование на самостоятельную работу детей, тревожило её безмерно. Это притом, что многие из них продолжали оставаться безграмотными, а в библиотеке и впрямь нет нужных пособий. Она давно уже принесла в школу Брема и Фламмариона. Там же обосновались фамильные собрания Пушкина, Гоголя, Чехова и Короленко. Но больше помочь было решительно нечем. Ну, не Кардека же в лабораторию нести, в самом деле!

Украшало заметку изображение пузатого буржуя в цилиндре, тянущего скрюченные пальцы к горлу ученика. У последнего волосы стояли дыбом, символизируя отношение затонских школьников к новым методам обучения.

Вторая статья называлась «Опасное поветрие»:

«Некоторые ученицы шестой группы подцепили вирус красивой жизни. Внешне это выражается в том, что больная начинает сюсюкать, делать губы сердечком и заводить глаза, как Мэри Пикфорд. Форпост установил, что зараза передаётся через прочтение вредной книги «Сыщик и медиум»…

Дойдя до этого места, Анна Викторовна изумлённо вздёрнула брови. Неужели она и впрямь делает губы сердечком и заводит глаза? И откуда у учениц шестой группы «Сыщик и медиум»? Лиза клялась и божилась, что не станет переиздавать его «до победы мировой революции». И где, во имя всего святого, в «Сыщике и медиуме» намёк на красивую жизнь? В созерцании фон Штоффом «преступной жизни розового куста»?

Она в задумчивости дочитала заметку, в которой автор со всем пылом страсти обрушивался на увлечение, не достойное молодых строителей коммунизма, да вдобавок ещё позорящее профессию сыщика и врача. В качестве иллюстрации к статье были изображены две девочки в модных платьях с заниженной талией, тянущие друг к другу губы, более похожие на утиные клювы.

Пафос, почерк и некоторые характерные ошибки выдавали автора опуса - Кимку Рыжова, ученика шестой группы. Во всех школьных документах Рыжов значился Евлампием, но с прошлого года требовал, чтобы все называли его Кимом. Кимка был принят кандидатом в комсомол и страшно этим гордился. А комсомольцу и впрямь не подобало имя Евлампий. Все рисунки, украшавшие Боевой листок, также были исполнены Рыжовым. Парню явно достался недюжинный дар карикатуриста.

Сейчас Рыжов также стоял в толпе, читающей Боевой листок, и наслаждался произведённым эффектом. Ребята шумели, смеялись и задавали вопросы. Предметом обсуждения был, разумеется, не дальтон-план, за два года надоевший хуже горькой редьки. Но благодушный интерес читателей сменился внезапно и радикально. К стенгазете протолкался Ванькин приятель Борька Кульков. Прозвучал возглас: «Ах ты, гнида!», после чего вихрастый затылок Рыжова исчез из виду. Толпа учеников мгновенно расступилась, высвобождая круг, где по полу катались ожесточённо сцепившиеся бойцы. Анна Викторовна решительно врезалась в толпу.

- Прекратите немедленно!

Она покрепче прижала зачинщика к себе. Негодование Кулькова можно было понять. Подаренные Васе на свадьбу книги читала вся Ванькина компания. Борька уж точно знал, о ком там написано. Обнаружив, что держит его директор школы, он прекратил вырываться, только угрожающе сопел. Рыжов утирал разбитый нос, но глядел также непримиримо.

- Так, ребята, поединки запрещены давным-давно кардиналом Ришелье. Нарушение карается вызовом родителей в школу. Если у вас есть идеологические разногласия, разрешать их надо на сборе. Устройте диспут, в конце концов. Зачем же шеи друг другу ломать?

- Правильно! – поддержало сразу несколько голосов. Диспуты в школе № 2 любили все от мала до велика.

- АннВикна, а я считаю, что Кульков поступил, как настоящий рыцарь! – в первые ряды решительно пробилась белокурая Эвелина Денгоф из шестой группы.

Честно говоря, Анна и сама так считала. На Эву она поглядела с интересом. До сих пор эта девочка не привлекала к себе её внимание, боевитым характером не отличалась, в пионерах не состояла. Девочки из семей служащих держались несколько особняком, учились неплохо, дисциплину не нарушали. И вот – оказались в центре скандала с мордобоем. Из-за «Сыщика и медиума»?

В учительскую Анна Викторовна вошла на прямых ногах, с железным аршином в спине, едва добившись от дуэлянтов обещания все счёты оставить до диспута. Коллеги встретили её какими-то затравленными взглядами. Даже пламенная Аврора Семёновна, обычно устремлявшаяся на баррикады по первому звуку боевой трубы, похоже, чувствовала себя не в своей тарелке.

- Что тут у нас? – отрывисто произнесла Анна, поймав себя на том, что подсознательно копирует Штольмана.

Никто не спешил удовлетворить её любопытство. Анна Викторовна тяжело вздохнула.

- Во-первых, я всё равно всё узнаю. Хоть от ребят. А во-вторых, если тут замешаны «Сыщик и медиум», то, думается мне, я несу за это некоторую ответственность. Ну?

После тягостной паузы Аврора Семёновна протянула ей книгу в незнакомой аляповатой обложке: «Сыщик и медиум: песнь грешной любви».

Эт-то что ещё такое? Неужели Лиза взялась за перо? На обложке значилось незнакомое имя: Зинаида Ломакина-Прилипская. Анна погрузилась в чтение, открыв книгу на первой попавшейся странице и не заметив даже, что коллеги на цыпочках покинули учительскую.

«Изысканная вежливость врача, взявшего на себя обязанность передать воздушный поцелуй от второй половины, гранитной скалой проехалась по недостойному лицу сыщика, оставляя колдобины и ямы. Но самое ужасное, что сей же гранит сузил бездонные глаза графини Морозовой, замутив их справедливыми подозрениями и разящими упреками. Клинки очей смотрели ему прямо в сердце, ожидая оправданий, кои никак не могли собраться в кучу в его голове. Ибо было их ничтожно мало.

Не дождавшись показаний от этих стиснутых лживых уст, кои недавно покрывали ее всю лобзаниями, Аврора выдохнула суровый северный лед, дабы заморозить стыд и ужас сей сцены. Как мельница, повернулась она вокруг своей оси, хлестнув ароматными кудрями в одубевшее лицо предателя. И это была последняя милость, на которую мог рассчитывать фон Штофф, жаждущий вдыхать погубленные им прелести. Не касаясь земли, пронеслась Аврора по просторам полицейского крыльца, и растворилась в дали улиц и закоулков, дабы захорониться в особняке, оплакивая свою молодость и расколовшееся сердце. Князь Клюевский, распираемый жаждой заступы за обездоленных и несчастных красавиц, метнул в соблазнителя фамильную перчатку, носимую им в кармане для таких случаев: - Я назначаю вам дуэль!»

Анна Викторовна оторвалась от чтения, чувствуя, что «колдобины и ямы» надолго поселились над её бровями, никак не желавшими вернуться на положенное природой место. Стиль нового автора ничуть не уступал кошмарному первоисточнику. Это даже как-то привычно. Но содержание… Во имя всего святого, чем же так провинился бедный фон Штофф, чтобы заслужить подобное обращение! И какая там ещё «вторая половина»?

После часа вдумчивого чтения, Анна Викторовна поняла, что её трясёт. И что если она продолжит в том же духе, то вызывать в школу придётся не родителей Бори Кулькова, а Виктора Ивановича и Марию Тимофеевну Мироновых. Потому что сейчас она кого-нибудь поколотит!

Под пером нового автора Якоб фон Штофф не столько расследовал дела, сколько самым возмутительным образом волочился за юной графиней Морозовой. Имелись намёки на то, что он покинул её после грешной ночи, а затем исчез на несколько лет. Объяснить своё отсутствие, как водится, не сумел, но зато дал волю рукам и губам, не встречая, впрочем, сопротивления. Ведь Аврора Романовна не знала, что её избранник давно женат.

Что?!

Анна возмущённо захлопнула книгу. Так, ей немедленно нужен Штольман! Хоть бы он уже вернулся из отделения! Иначе она за себя не ручается.

Яков был дома. Он сидел за столом и внимательнейшим образом изучал распухший и покоробленный том «Грешной любви». Оценив выражение лица Анны Викторовны, отложил книгу, поднялся и крепко прижал жену к себе.

- Намерены покрыть меня всю лобзаниями лживых уст, Яков Платонович? – пробурчала она, с облегчением утыкаясь ему в плечо. – И вдыхать погубленные прелести?

- Намерен, - в голосе слышна была усмешка. – А что и где я ещё натворил?

- На 310 странице. Кажется, ты на ком-то женился. Тебе там передали привет от супруги.

- Ещё не дошёл, - коротко покаялся муж. – На ком? И с какой стати?

- Да я пока сама не поняла. Придётся читать дальше, - вздохнула Анна.

- Ну, мне по службе положено, - хмыкнул Штольман. – А вам-то оно зачем?

- И мне по службе. У меня сегодня по этой причине подрались два ученика.

- А у меня поджог, - сообщил муж, неожиданно весело. – Прошу, однако, заметить, что это всё не я. Это несчастный фон Бутылкин, мается от неутолённой страсти и, как её… грешной любви к погубленным прелестям.

Поразительно легко он ко всему этому относится!

- Яша, ей Богу, это перестаёт быть шуткой!

- Какие уж шутки, Анна Викторовна! Заявление о поджоге лежит сразу в двух райотделах милиции. Давайте разбираться, на ком там я женат. На этой… Амалии-с-Моргенштерном?

- Нет, - заметила Анна уже спокойнее. – У тебя была ещё какая-то давняя любовь. Не менее грешная, прошу заметить. Можно я не буду читать эту 310 страницу? – внезапно жалобно попросила она. – Мне хватило.

Штольман кивнул и продолжил чтение самостоятельно. Анна вышла на кухню, согрела чайник и поставила на конфорку чугунок со щами. Никто ещё не обедал, между прочим. Когда она вернулась в гостиную, муж встретил её сдавленным хмыком:

- Однако! Ещё немного, и я сам себя убью. Если меня милосердно не пристукнет кто-нибудь. Например, Сундуков.

- Что там ещё? – устало спросила Анна.

- Да вот…

«Весь хромой и белый после полученной раны от князя Клюевского, фон Штофф ковылял по коридору - к свету. Оным светом являлась Аврора Романовна, завернувшаяся в глубокий траур. Она не накрасила лица, оставив его худым и печальным. Роскошные власы были подобраны, как у схимницы, а халат напоминал белейшую шелковую власяницу. Запорошенные невылитыми слезами, глаза ее равнодушно прошли поверху ненавистной ей отныне седой лицемерной головы. Ни слова не подарив изменнику, доктор Морозова унесла свой свет далее в палаты. Сыщик остался примерзать к месту во тьме подсознания и глубокого раскаяния. Ничего больше не было в его ничтожной жизни. Его не интересовала более работа и служба, кои так долго отвлекали его от поклонения единственному достойному предмету – любви...»

- Я бы посочувствовала, но пока воздержусь. Будем обедать? Или Ваньку дождёмся?

По счастью, Ванька явился, едва по комнате распространился запах разливаемых в тарелки щей. Кинул быстрый взгляд на отца, погружённого в чтение, потом на мрачную Анну Викторовну.

- А, вы уже знаете?

- Похоже, весь город знает, - горько заметила Анна. – Давайте есть. Стынет.

Штольман, однако, от чтения отрываться не спешил. Он зачерпывал ложкой щи, не выпуская из рук книги.

- Яша, язву желудка заработать не боишься? – поинтересовалась жена.

- Да тут столько желчи, что проблемы с пищеварением мне точно не грозят. В общем, кажется, я разобрался. У фон Штоффа в прошлом была возлюбленная. Та ещё особа, прямо скажем: шпионка и убийца. За связь с ней беднягу упекли в тюрьму. Так, он же, помнится, ещё в застенках у Амалии сидел? И подвергался… сексуальной эксплуатации. Иван, ты этого не слышал!

- Хорошо, бать! – осклабился сын. – Я сам прочту.

- Не вздумай! Это может пагубно сказаться на твоей неокрепшей психике.

Они ещё веселятся!

- В общем, это потрясающая история:

« - Выслушайте меня, бесценная Аврора, и пусть это будет последнее, что я произнесу в моей кромешной жизни! Я не мог отказать Лидии, которая просила всего лишь о бумажном браке. Она клятвенно обещала вскорости умереть, передав мне нажитые неправедным путём сокровища, дабы я уже мог вручить их ее сыну. Мои милосердие и гуманность не сумели противиться. Я решил, что все равно скоро останусь вдовцом, а значит могу поймать двух зайцев: и утешить бедную Лидию, и претендовать в будущем на ваши чистые руки и губы. Увы, вдовцом стать мне было не суждено. Закон помиловал мою супругу, но близость топора нанесла ущерб ее мозгам. Ныне Лидия томится в сумасшедшем доме, а я незримо, но надежно прикован к ней узами брака. О, если бы мог я разорваться на двух Якобов, дабы один покоил безумие бедной Лидии, а второй мог даровать вам самую блестящую и наизаконнейшую стезю моей жене и матери наших горностаевых наследников!

Аврора метнулась вперед, и расплавленная жестокая сталь бурными потоками стекла по белым щекам.

- Как вы немилосердно благородны и душевны! Я восхищена и очарована, и нет слов, дабы выразить умиление и готовность вас благодарить. Только так и можно было поступить, дабы скопленное для ребенка добро не пропало даром, а досталось сыну несчастной шпионки и убийцы. Я готова делить корону вашего разума и благородства, даже если нашим горностаевым наследникам суждено не считаться законными!»

- Верх благородства! – едко откомментировала Анна Викторовна. – А почему она сама не завещала эти сокровища сыну? Для чего понадобился бедный Якоб?

- Да я сам в толк не возьму, - досадливо хмыкнул Штольман. – С одной стороны, мальчик носит её фамилию. С другой, он, вроде как, незаконный. Кем же он ей в глазах общества приходится? Братом, что ли? Тогда что мешает ему наследовать напрямую?

Анна внезапно подняла голову:

- Я, кажется, поняла. Это, предположим, как если бы незаконный отпрыск был у Нежинской, а вы, Яков Платонович, в честь былой любви, согласились обеспечить ему будущее.

- Купившись на очередные крокодиловы слёзы Нины Аркадьевны? Она лила их так часто, что у меня выработался неплохой иммунитет. Впрочем, даже если захотел бы, всё равно не смог.

- Почему? – заинтересованно откликнулся Ванька.

- По тогдашним имперским законам подследственных не венчали. Положим, госпожа Прилипская этого не знает. Но Якоб-то у нас как бы законник, вроде обязан был знать.

- Не, ну а чо, благородно! – внезапно провозгласил Иван. – «Дорогая, дай я тебя поцелую, а потом буду ждать, когда же ты сдохнешь!»

Штольманы переглянулись и против воли прыснули, так это вышло пафосно.

- Там дальше ещё интереснее, - пробормотал Штольман, перелистывая пару страниц. – Оказалось, что дама только имитировала сумасшествие. Когда это раскрылось, по идее, ей прямая дорога на каторгу. Стало быть, брак автоматически расторгается. Однако этот идиот, простите, я другого слова не подберу, отказывается от развода.

- О как! – озадаченно воскликнул Иван.

- Из самых благородных побуждений. Ему сообщили, что после развода он потеряет опекунство. Вот только не пойму, каким это образом. Ведь формально мальчик этой Лидии – никто. Опять же, от меня ускользает смысл этого нечеловеческого благородства – передать в наследство преступные деньги.

- Так, всё! – внезапно заявила Анна, стискивая виски. – Яков, убери эту мерзость хотя бы до конца обеда. Мне на сегодня точно хватит.

Муж оценил её состояние и молча убрал книгу со стола. Больше вслух не говорили, но тема продолжала витать в воздухе с упорством белой обезьяны, о которой никак нельзя вспоминать. Покончив с обедом, Штольман встал из-за стола и протянул Анне обгорелый тетрадный листок:

- Что вы на это скажете, мой драгоценный сыщик?

- Ошибка в третьем действии, - коротко заметила она.

- Да это я и сам вижу. Хозяин тетрадки из наших?

- Может быть, - Анна вгляделась повнимательнее. – Почерк вроде знакомый. А что это?

- Улика, - сообщил Штольман. – С помощью этой тетради по математике пытались поджечь типографию Прилипского. Похоже, наши народные мстители?

- Очень может быть, - задумчиво повторила Анна Викторовна.

- Найти автора сможете?

- Яша, а надо ли? Человек, можно сказать, вступился за нашу честь.

- Ну, Прилипский обвиняет Лизу. А это ведь явно не она задачки по математике решает. К тому же… - Штольман с силой потёр подбородок, как делал всегда, когда был чем-то недоволен. - …надо же этих Красных Дьяволят как-то остановить. Пока они не сотворили нечто более эффективное.

- Ты прав, - согласилась она. На душе было тошно и горько.

Пока Анна мыла на кухне посуду, Яков вошёл и сел рядом. Ничего не говорил, но смотрел такими глазами, что ей вдруг захотелось плакать. Какое это счастье, когда есть такой человек, который понимает твою боль без слов и может утешить одним только прикосновением! Тем более что со словами Штольман всегда был не слишком ловок. Большие ладони согревали спину, и тяжкий узел, против воли свернувшийся внутри, начал потихоньку слабеть.

И всё же она должна его спросить…

- Яша, а если бы Нина и в самом деле попросила тебя о чём-то подобном, ты?..

Яков хмыкнул, не выпуская её из объятий и продолжая ласково поглаживать:

- Если абстрагироваться от того, что в реалиях Российской империи эта ситуация в принципе невозможна?

- Да, - тихо, но настойчиво сказала Анна Викторовна, не отрываясь от его плеча.

- Ну, теоретически я мог бы совершить подобную глупость, если бы был свободен, не дорожил своей жизнью и не имел никаких обязательств. Когда тебе всё равно, жить или умереть, почему нет, в конце концов?

Анна вздрогнула, пытаясь выбраться из его объятий, но он не дал ей этого сделать.

- Штука в том, что с той нашей ночи в четвёртом нумере я себя свободным не считал. У меня уже была жена перед богом. И я обязан был подумать о том, что мою фамилию должны унаследовать мои дети, которые вполне могли родиться в результате, а не чужой мне по крови ребёнок. Кто, кроме меня, позаботится о них? Тем более что позаботиться о нём я мог бы значительно проще, не прибегая к беззаконным деньгам. Есть же у нас Ванька. Ну, был бы ещё этот, как его... Вовка!

- Ладно, - со вздохом согласилась она. – Яша, я только одного не могу понять. Эта Зинаида Прилипская… Может, мы ей что-то сделали? Поймали и посадили кого-то из родных? За что она так не любит нас?

Штольман горько усмехнулся:

- Думаю, что тут, как говорят, ничего личного. Она вообще людей не любит. А мы… так просто под руку попали.

   
Содержание

Отредактировано Atenae (25.10.2021 07:16)