Кузнец Тихон не собирался что-либо отрицать.

- Моя работа, - сказал он, едва взглянув на арбалетные болты. – За такое больше никто и не берется.
- Кто тебе сделал заказ, помнишь? – спросил Штольман.

Тихон кивнул, обтирая руки ветошью.

- Описать сможешь?
- Да что там описывать, - неторопливо ответил кузнец. – Платок по самые глаза, тулуп с чужого плеча…
- Летом?!
- Почему летом, на Сретение дело было. Аккурат перед праздником. Зимой она приходила, значит, - пояснил он обстоятельно.
- Рассказывай по порядку, - велел Штольман. – Кто такая, как пришла, что просила…

Тихон задумчиво поднял светлые глаза, пригладил загорелой рукой бороду.
- Пришла, значит, замотанная вся. Дала мне стрелку и говорит: «Сделаешь?». Я ей – за дюжину гривенник возьму. А она: «Рубль дам, только молчок».
- А голос какой? – спросил Штольман. Видя, что кузнец не понимает вопроса, уточнил:
- Старый или молодой? А может, хриплый? Или тонкий?

Кузнец подумал.
- Простуженный был голос, гугнивый, и не разберешь ничего. По одному слову цедила. Заказала четыре дюжины, задаток дала. Два рубля, половину, значит. Остальное, говорит, в дупле возьмешь у Елагина-домика, туда и работу положишь.
- И что же, с тех пор больше не приходила?
- Сюда не приходила. Условились, что я к домику захаживать буду. Иной раз бумажку нахожу – сколько дюжин надо, и опять же задаток.

Штольман с досадой сдвинул котелок на затылок. Надо же, как предусмотрительная! Впрочем, зацепка все же есть.
- Давно в последний раз наведывался к домику?

Тихон снова завел глаза, что-то прикинул на пальцах и ответил:
- Перед Вознесением.

Штольман глянул на Шумского: «Проверить и поставить засаду». Поручик спросил:
- А что за дерево с дуплом?
- Там одно такое. Сосна, значит, от домика справа, ежели лицом стоять.
- И много она в последний раз заказала?
- Порядочно. Восемь дюжин.
- Что ж ты стрелы клепаешь кому попало, ведь это оружие! – не выдержал Шумский.

Тихон не смутился.
- Да какое это оружие, ваше благородие, так, ребятне позабавиться.
- Кому ты уже делал подобные игрушки? – подхватил Штольман. – Маленькие самострелы?

Кузнец пожал широченными плечами.
- Разве упомнишь. Да вот хоть Федору, сынку Лукьяна Кузьмича, тому уж лет десять. Они с Надеждой тогда приятельствовали. Он у нее самострел углядел и себе запросил.
- Так, это кто такие?
- Лукьян Кузьмич Привалов – помещик наш, а Епифанов-купец с ним дружбу водит, охотники оба. Сам-третей на волка ходят, еще Сила Кузьмич с ними.  Фролов, значит.

Штольман сунул руку во внутренний карман и достал чертеж балестрино.
- Этот самострел ты изготовил для Федора?

Тихон положил рисунок на стол, разгладил ладонью.
- Такого не видел. Хорош больно для забавы.
- Значит, для Надежды и Федора ты сделал простой лук или самострел? Игрушечный? – терпеливо уточнил Штольман.
- Для Федора только. У Надежды был. И не такой убойный. Из моего разве что глаз выбить можно, да и то ежели с близи. А из этого и прикончить недолго.

Штольман и Шумский переглянулись. Кузнец действительно разбирался в оружии.
- Кто заказывает у тебя луки и стрелы?
- Елагины, - сразу сказал Тихон. – Семен Алексеич охоч до самострелов.
- Еще?
- Полонские и Кулагины.
- А Привалов и его товарищи?

Тихон покачал головой.
- Не про них это. Баловством считают, значит. Им ружья подавай. Разве что Сила Кузьмич… Ножи он знатно кидает.
- Вот что, Тихон, - начал Штольман, - если к тебе придут чинить самострел или понадобятся стрелы, соглашайся, а меня извести потихоньку.

- Сына пошлю, - согласился кузнец и крикнул: - Тимофей!

Однако вместо мальчишки из-за кузницы показалась женщина в синем сарафане и вышитой рубашке. Она не шла, а выступала, плавно неся выступающий живот, и лицо ее при виде Тихона озарилось тем светом, который выдает супружеское счастье лучше иных слов. Кузнец отвернулся, желая скрыть вспыхнувшие ответным сиянием глаза, и спросил намеренно строго:
- Василина! Тимофей где?
- Дома пущай поест, а обед я тебе сама принесла, невелик труд.

Тихон принял из ее рук узелок и встал так, чтобы его могучие плечи полностью скрывали жену от чужих глаз. Господа, не чуждые деликатности, отвернулись, думая каждый о своем. И поэтому сразу заметили приближение верхового.

***
Анна бродила по саду, не в силах ни на чем сосредоточиться. Почему-то мысль о том, что Штольман не просто стрелялся, а убил противника, оказалась для нее мучительной.

Как все изменилось! Анна помнила, как дядя рассказал ей о дуэли в первый раз. Тогда ей представилось нечто романтическое. Она думала, что Штольман благородно рисковал жизнью из-за женщины, красивая и захватывающая история. А потом она увидела, как плачет Евгения Львова, потерявшая жениха и брата. Пусть не дуэль была причиной их смерти, но ведь они хотели стреляться и могли убить друг друга! Тогда Анна поняла, что ничего привлекательного в узаконенном убийстве быть не может. А уж когда Штольман и князь…

Анна зябко обхватила себя руками. Все же в той дуэли была и ее вина. Если б она только могла предположить… Что ей стоило сказать Якову об отказе! Он бы тогда понял наверняка то, что ей всегда казалось ясным, - князь ему не соперник. А раз так, нет повода стреляться.

Теперь же… Анна вновь не знала, что ей думать. Вся рассказанная ей история не укладывалась в привычные рамки. Эта дуэль не была азартной мужской игрой со смертью. Штольман вынес приговор человеку, которого считал другом. Пусть даже сделавшим что-то не то! И счел себя вправе привести этот приговор в исполнение. А теперь разгуливает, как ни в чем не бывало!

Как хочется, чтобы все снова стало ясно и просто. Чтобы мысли о Штольмане не бередили душу. Чтобы они не были такими неотвязными и завораживающими. Чтобы она, Анна, не чувствовала себя так, словно… словно… в его присутствии через нее пропускают ток!

На этом месте ее размышления прервал Виктор Иванович. Под мышкой он нес коробку с шахматами.
- Вот, пришел предложить тебе партию. Для фехтования жарковато, не находишь?

Анна хотела было отказаться, но передумала. Почему бы и нет? Хоть как-то отвлечься от болезненных мыслей. Они вошли в беседку, сели друг напротив друга, устроившись поудобнее. Прасковья мелькнула и пропала вдали, через мгновение появившись в беседке с лимонадом и стаканами.

Расставляя фигуры, Виктор Иванович спросил, как бы между прочим:
- Может, расскажешь, что там за дела у тебя с полицией?
- Нечего рассказывать, - вздохнула Анна. – Сегодня мне сообщили, что в моих услугах больше не нуждаются.

Виктор Иваныч испытал странную смесь удовлетворения и разочарования. Хорошо, что дочь больше не будет носиться по Затонску с неженатыми мужчинами, но то, что ее отправили в отставку, задевало самолюбие.

Анна сдвинула пешку, отец сделал ответный ход.
- А Иван Алексеич, стало быть, остался при Штольмане?

Анна кивнула, выводя на поле коня.

- Ну и как он тебе?
- Иван Алексеич?
- Штольман.

Анна вновь вздохнула. И правда, как он ей? В двух словах не скажешь.
- Пап, а вам приходилось защищать дуэлянтов?

Виктор Иваныч внимательно посмотрел на дочь.
- Рассказ доктора покоя не дает?
- Не могу понять, как можно оправдать дуэль, - призналась Анна. – Что происходит в голове у мужчины, который готов убивать и быть убитым? Вот так просто, бах – и решить все проблемы одним выстрелом.

Виктор Иваныч откинулся на спинку стула, поправил галстук.
- Поменьше бы ты об этом думала, - сказал он с досадой. – Но изволь. Нет, защищать участников дуэли мне не доводилось. Однако, как ты знаешь, я был на войне. А там с врагом встречаешься лицом к лицу, и всегда надо быть готовым убивать и быть убитым.
- Но ведь война совершенно другое дело!
- Отнюдь. Дуэли теперь редки, и если уж кто стреляется, то не из-за пустяков. Не знаю, что там у них произошло…
- Друг Дмитрия Платоновича написал на него донос, из-за которого у Штольмана были неприятности. Штольман вызвал его и убил.

Брови Виктора Иваныча поползли вверх, он потер лоб.
- А тебе откуда об этом известно? Впрочем, если так… Причина для вызова более чем серьезная.
- Ну и что? – горячо возразила Анна, схватив ферзя. – Разве закон допускает убийство, если оно называется иначе?

Виктор Иваныч прикрыл своего короля слоном.
- Что тебе сказать… Я слуга закона, как и Штольман. Однако бывают случаи, когда иначе невозможно, тут я его понимаю. Предательство нельзя оставлять безнаказанным. Я никогда не говорил тебе, но у меня случилась похожая дуэль, там, на войне. Был у нас поручик Садковский. Так вот, однажды мы были в дозоре втроем, он, я и поручик Дубов, и наткнулись на такой же разъезд турок. Мы еле отбились, Дубов был смертельно ранен. А Садковский исчез. Я вернулся и увидел его в лагере. Он утверждал, что увидел основные силы турок и решил проследить за ними. Жалкая ложь! Он просто струсил.
- Пап, а разве потом его правота не подтвердилась? – осторожно спросила Анна. Она помнила иное развитие событий.
- Ну конечно, нет! В дозоре мы были вместе и видели одно и то же – только вражеский разъезд. Даже если б он что-то такое и заметил в полной темноте, должен был хоть крикнуть мне, что уходит в разведку. Я был старшим и отвечал за всех. А он подвел и меня, и Дубова.
- И вас потом не застали врасплох? Не разбили наголову?

Виктор Иваныч посмотрел на нее с удивлением.
- Что за фантазии! Разумеется, нет. Так вот я в открытую назвал Садковского предателем – он бросил нас вдвоем драться с превосходящими силами противника. И бросил ему вызов. Не писать же на него докладную!
- И вы его убили? – голос Анны дрогнул.

Виктор Иваныч кивнул.
- Никогда не жалел об этом. Как иначе призвать предателя к ответу! Так что Штольмана я понимаю.

- Но как он может так легко относиться…

Виктор Иваныч снова удивился.
- Почему легко? Ты так хорошо его знаешь?

Анна не нашлась, что ответить, и пропустила шах.

- Если тебе от этого будет легче, могу заверить тебя, что его все же судили бы за эту дуэль, не будь у него высоких покровителей.

Анна посмотрела на доску. Ситуация была патовая.

***
Привалов пребывал в раздражении. Охота не задалась с самого утра: собаки отвлеклись, слуги обленились, любимый жеребец потерял подкову. Кузнец мог хоть немного исправить положение, но у него толклись какие-то люди. И хотя к Тихону кто только не приходил, вид незнакомых господ подействовал на Привалова, как красная тряпка на быка.
- Кто такие? – рявкнул он, подъезжая непозволительно близко, - пусть попрыгают. Однако гости не шарахнулись, как ожидалось. Тот, что в котелке, и вовсе шагнул вперед, норовя перехватить поводья. Привалову пришлось осадить жеребца и спрыгнуть на землю.
- Что вы тут делаете?
- Штольман Дмитрий Платонович, сыскная полиция Санкт-Петербурга, - отрекомендовался котелок.
- Привалов Лукьян Кузьмич, - нехотя буркнул помещик.
– А что, наезд – это такая местная манера знакомства?

Привалов побагровел.
- Я тут на своей земле! А вот вам что занадобилось?
- Я расследую убийство четырех человек, - хладнокровно ответил чужак. – Хочу задать вам несколько вопросов.
- А ежели я не стану отвечать? – прищурился Привалов.
- Пришлем городового, чтоб препроводил в участок.

Мгновение они буравили друг друга взглядами, потом Привалов сдался.
- Чего уж там в участок, давайте ваши вопросы.
- Вы сегодня охотитесь один?

Лукьян Кузьмич такого не ожидал. Пришлось повторить.
- Один, ну и что?
- У вас же вроде компания? Фролов, Епифанов?
- Какая уж там компания… Так, ходили вместе иногда.
- Из чего стреляете?

Привалов еле удержался, чтоб не постучать по лбу. Это что же за вопросы такие глупые?
- Из ружей, из чего еще?
- Например, из арбалетов.
- Вы чего это, господин сыщик? Какие арбалеты?

Штольман не смутился.
- У ваших соседей Елагиных целая коллекция.
- Ну так это дворянская блажь, нам чего вернее… Не в игрушки играем.
- Кстати, об игрушках. У вашего сына сохранился вот такой самострел?

Чертеж опять появился на свет. Привалов глянул неохотно и отказался:
- Ну был такой, тому уж лет десять, я об его спину сломал. Вздумал в доме стрелять, всю посуду перебил.
- Еще у кого-нибудь видели такой?

Привалов пожал плечами.

- Например, у Надежды Епифановой?

Привалов фыркнул.
- Это вот это и есть ваше расследование? С игрушками старых дев разбираться?
- Так уж и старых?
- Так и есть. Девке двадцать лет, а все не замужем.
- За Федора не сватаете?

Привалов опять взбеленился.
- Да моему Федору такое золото и не сдалось! И она с гонором, и папаша! Князя ждут, не иначе, девка уж в перестарках ходит, а все перебирает.
- Стало быть, сватались, но Епифанов не пожелал с вами породниться. Оттого и охотитесь в одиночестве?

На такие слова Привалов сплюнул и, не прощаясь, пошел в сторону дома, оставив жеребца у кузни. Тихон и сам сообразит, что делать, а он оскорбления выслушивать не нанимался! Впрочем, Штольман уже узнал все, что хотел.

- Теперь к Епифановым, Дмитрий Платоныч? – тихо спросил поручик.
- Все верно, Иван Алексеич. Посмотрим, что там за амазонка.

Штольман издалека кивнул кузнецу, напоминая об уговоре, и быстро пошел к пролетке. Шумский вскочил уже на ходу. Вновь по сторонам замелькали пронизанные солнцем деревья и цветочные луга. Солнце, перевалив за полдень, припекало по-прежнему и требовало отдыха в тени и мирных разговоров, а не погони за истиной.

- А вы, Дмитрий Платоныч, женаты? – неожиданно для самого себя спросил Шумский.

Штольман коротко глянул в его сторону, но все же ответил:
- Нет. И не был никогда.

И тут же отвернулся, не желая развивать тему. Он предпочитал не откровенничать даже с приятными ему людьми. С близкими – тем более.

***
- Иуда! Ябеда! Доносчик!

Пока они не били Штока, только швырялись обидными словами и какой-то дрянью. А он все никак не мог поверить, что все это происходит на самом деле. Конечно, гимназия давно перестала казаться цитаделью знаний, как это было в приготовительном. Форма обмялась, ранец приобрел бывалый вид. С одноклассниками удалось поладить, и даже прозвище Шток не вызывало особых возражений. Поэтому, когда его вдруг оттеснили в тихое место и принялись обвинять в самом страшном для гимназиста грехе, ему показалось, что он провалился в дурной сон. Бежать нельзя, драться невозможно.

- Вы что?! Кого я… что я… - говорить не получалось, язык словно отяжелел и не выговаривал то немногое, что приходило на ум. А они продолжали тыкать в него пальцами и корчить рожи.

- Смотрите-ка, он не знает! Невинная овечка! Маменькин барашек! Поди к мамочке на коленки! А то сразу к инспектору, он тебя по головке погладит!

Недоумение, тяжкое и холодное, поднялось к горлу, связало руки и ноги. Да что они… Почему он вдруг ябеда?!

Авинов вышел вперед, растолкав гимназистов. Схватил Штока за грудки.

- Хватит прикидываться! Кто сказал Голландцу про то, что я про индейцев читаю? Про общество кто донес? К кому инспектор столоваться ходит, ты!

Кулак, врезавшийся в скулу, знаменовал переход от слов к делу. На Штольмана набросились всей толпой, навалились так, что отбиваться не было ни возможности, ни сил. Кто знает, чем все кончилось бы, если б не случайный прохожий, разогнавший драчунов.

К дому Шток подошел в сумерках. Но не потому, что он долго искал ранец, чистил, как мог, мундир и умывался. Ему было страшно. Он не знал, что делать дальше.

Вот он войдет, как всегда, сбросит фуражку. Маменька тут же появится в дверях, обнимет, закружит, спросит про новости. И что он скажет? Что он вообще может ей доверить теперь, когда понял, как она поступает с его тайнами! Ведь только ей он рассказывал про диктант и ссору с Макеевым. И про то, что собирается вступить в Общество защиты индейцев, чтобы вместе с Авиновым читать Фенимора Купера и Майн Рида. А она, выходит…

Авинов сказал правду. Инспектор Ван Дорн был другом семьи и частенько обедал у Штольманов. Узнать о секретах гимназистов он мог только от маменьки.

Шток сидел на скамейке во дворе, обняв ранец, и мучительно подыскивал убедительные слова. Получалось плохо. В самом деле, как объяснить самому близкому и надежному взрослому человеку, что есть вещи, которые… о которых… которыми не делятся с чужими! Неужели она сама не понимает?!

А что, если… Тут он похолодел. А вдруг она до сих пор считает его ребенком, у которого в жизни не может быть ничего серьезного?! Ничего такого, о чем нельзя было бы рассказать знакомым или родственникам? Вроде историй про то, как он плакал, потерявшись, или уходил в пираты, но не ушел дальше двора… Сколько раз он просил ее не пересказывать все это, но она только смеялась и говорила: «Пустяки, дело прошлое». Так, может, и его теперешние известны не только инспектору?! Потому что для нее это пустяки!

Уже давно стемнело, а он все сидел на скамейке, не замечая холода, не думая о еде. Он оттягивал ту минуту, когда придется подняться по лестнице и покрутить ручку звонка. Как вдруг:
- Вот же он! Митенька, боже мой, где ты был все это время! – и голову охватили полные руки, пахнущие знакомыми духами. Мать прижала его к себе, роняя слезы облегчения на его макушку. Он отстранился – объятья причиняли боль. Заныл разбитый нос, ушибленная скула…
- В каком ты виде! Что случилось? Опять дворовые мальчишки?!

За ее спиной маячил Голландец. И Шток молча пошел к дому, волоча за собой ранец. Он не сказал ни слова из того, что репетировал, сидя на скамейке. Просто не смог. Сжав зубы, прошел к себе и улегся на кровать не раздеваясь, не отвечая на вопросы и мечтая только об одном – чтобы его оставили в покое.

На следующий день у него начался жар, все-таки он сильно замерз. Семейный врач не нашел у него ничего, кроме простуды, и выписал обычные порошки и притирания. Однако понять и устранить причину внезапной немоты своего пациента так и не смог. А мальчика безмолвие вполне устраивало. Можно было ничего не объяснять, не рассказывать, даже не ходить в гимназию. Молчание стало его защитой. От человека, который ничего не отвечает на мольбы, угрозы, насмешки и уговоры, в конце концов отступаются.

Впрочем, в покое его все же не оставили, а долго водили по врачам, пробовали то один метод лечения, то другой. Он упрямо продолжал молчать. Кто знает, как сложилась бы судьба мальчика дальше, если бы не молодой, но подающий надежды врач, который велел родителям не травить его лекарствами, а просто перевести в другую гимназию, для смены обстановки. Это помогло. Он начал говорить, поначалу неохотно и коротко, отвечать на уроках. Второй класс новой гимназии Дмитрий Штольман закончил с похвальным листом и репутацией отличного товарища – совсем не болтуна.

***
Разговор с отцом хотя и не убедил Анну, все же оказался полезным – он хоть немного отвлек ее. Она снова начала думать о расследовании. Вчерашнее убийство идентично предыдущему, значит, и убийца тот же. Та же. Скорее всего, это действительно женщина.

Анна задумчиво крутила в пальцах сережку. Черный камень, россыпь мелких искр вокруг… В памяти всплыла фраза о черной любви. Как там писала Елена? «Смертельно опасная… Одна звезда на двоих, гибельная и жестокая, излучающая не свет, а мрак. И смерть вокруг». Кого же она видела? Кто эти двое?

Анна подумала, что искать нужно и женщину, и мужчину. Полночная любовь не безответна, «одна на двоих». Может, владелица сережки мстит за своего возлюбленного? За того, кого унизил Рогозин или обидел Ермолай? Общий человек в их окружении… Евгений?! Нет-нет, она же видела его судьбу, взаимную любовь с Пашей. Там не было мрака! Хотя…

Анна черкнула записку дяде и почти выбежала из ворот. Надо просто посмотреть Паше в глаза и убедиться, что в них нет жестокости и смерть не исходит от нее.

Довольно скоро она добралась до заведения Мадам. Ей повезло – был тот час, когда девицы уже проснулись, проспались, приоделись и навели красоту, но пока не были заняты. Полкан, как обычно, дежурил на лестнице.

- Любезный, позови-ка мне Пашу, - велела Анна, без долгих разговоров вкладывая в его руку монету.
- Это зачем же вам? – подозрительно спросил маленький человек, пряча подношение.
- Не бойся, не скандалить пришла. Скажу ей кое-что.

Полкан окинул ее неприязненным взглядом, но пошел-таки за девушкой. Анна осталась ждать у входа. Ей не хотелось привлекать внимание Мадам.

Скрипнула лестница, простучали каблучки.
- Это вы меня спрашивали, барышня?

Паша, одетая в синее платье с кружевным воротником, смотрела удивленно и несколько испуганно. Чего ждать от посетителей, она примерно знала, а вот посетительницы могли вытворить, что угодно. Анна поспешила успокоить ее.

- Я пришла помочь тебе, Паша. Видела во сне, что приходит к тебе гадкий человек, который питается страхом.

Она произнесла это наугад, не зная, есть ли Жорж в этом Затонске. Судя по тому, как заморгала Паша, портной у нее бывал.
- Не бойся его, он трус. Скажешь ему: «Жена и три дочки, Христофор Захарович», и он оставит тебя в покое.

Чувства, сменявшиеся на Пашином выразительном лице, читались легко, как книга: недоверие, надежда, сомнение.
- Верь мне, сон мой вещий, - сказала Анна со всей силой убеждения, и в ту же секунду перед ней появилось чужое небо.

Темный лес окружал маленькую фигурку, скорчившуюся на пеньке. Простая и светлая звезда Евгения была единственной на небосклоне. Она робко мерцала, ожидая часа встречи, чтобы вспыхнуть в полную силу. Но Паша не видела ее – она закрывала лицо руками.

Анна смахнула видение и сказала девушке, так и не сказавшей ни слова в ответ:
- Ступай, Паша. И если тебе явится спасение – не закрывай глаза.

***
Наступило то время дня, когда жара начинает терять силу, хотя до вечера еще неблизко. Казалось бы, солнце лишь слегка сдвинулось на небе, чуть длиннее стали тени – почти незаметно глазу. Но воздух посвежел, река словно стала ближе, а камни мостовой перестали нагреваться.

Анна шла по улице, еще толком не зная, куда ей направиться. Прекрасно, что Пашу можно больше не подозревать, а вместе с ней и Евгения. Но кто еще может испытывать убийственное чувство? Как же плохо, что Елена не написала о своем видении больше! Кто это был, мужчина или женщина? Если тот, кого она видела, излучает жестокость, значит ли это, что и второй, с которым у него общая звезда, так же опасен?

Анна шла и шла, сворачивала не глядя, и неожиданно для себя оказалась перед домом Кулагиных. В прошлый раз ей не удалось увидеть ни Веру, ни гувернантку Марию. Может быть, теперь стоит попытаться? Не раздумывая, она поднялась по ступенькам и постучалась.

Дверь открыла незнакомая женщина в строгом платье. Темные глаза недобро изучали пришедшую.
- Здравствуйте, я Анна Миронова, дочь адвоката Миронова. Мне бы хотелось поговорить с Верой Никаноровной.

Экономка, если это была она, посторонилась.
- Прошу.

Анна вошла в знакомую гостиную, в которой на этот раз все было в полном порядке.

- Я доложу о вас, - экономка хотела уйти, но ее остановил вопрос Анны.
- Вы Мария Николаевна?
- Да, - она не скрывала удивления. – Не имею чести знать вас.
- Мы знакомы шапочно, - ответила Анна. – Мне говорил о вас господин Ягодин, управляющий господина Рогозина.

Темные глаза загорелись злым огнем.
- Я не буду ничего с вами обсуждать!
- Один из них недавно погиб, - Анна не отрывала взгляда от ее лица.
- Не испытываю сожаления! – отчеканила экономка. – Этот господин попортил мне немало крови. А уж его так называемая нареченная…
- Неужели? А мне он показался человеком добрым и великодушным.

Словно спичку поднесли к фейерверку. Мария Николаевна вспыхнула и принялась сыпать искрами обидных слов. Анна не слушала – она смотрела. И видение так захватило ее, что она не заметила, как в комнате появилась третья собеседница.

- Кто вы такая?

Анна не сразу пришла в себя, настолько неожиданным было увиденное. А Вера Кулагина продолжала наступать.

- Вы что, не слышите меня?! Что вам нужно?

Анна потерла виски.
- Я хотела бы поговорить с вами.
- Я вас не знаю, - отчеканила Вера.
- Меня зовут Анна Миронова, я дочь адвоката Миронова.

Почему-то упоминание о Викторе Ивановиче хозяйке не понравилось.
- Нам не нужны никакие адвокаты! И я не позволю вам мешаться в дела моего мужа!
- Я вовсе не…
- Покиньте мой дом! Стоило мне уехать, как тут же заявляются какие-то люди, сыщики, журналисты, теперь вы… Оставьте Матвея в покое!

Она угрожающе придвинулась к Анне, готовая вытолкать ее. Пришлось уйти, чтобы неприятная ситуация не стала еще более неприятной.

Оказавшись на улице, Анна глубоко вздохнула. Новое знание бередило душу, и она пока не могла понять, что делать дальше. Машинально она открыла сумочку и поискала носовой платок. Рука наткнулась на сережку. Анна вынула ее. Покрутила, рассматривая. Камни заиграли на свету, и она неожиданно вспомнила, у кого видела такую сережку в прошлом.

***
Ехать пришлось довольно долго. Штольман попытался сосредоточиться на предстоящем допросе, но воспоминания выбили его из колеи. Словно почуяв слабину, Анна Викторовна вторглась в его мысли и вытеснила все, что имело отношение к делу.

Утром ее присутствие очень мешало. Она явилась незваная туда, где смерть и страсть выглядели откровенно неприглядно. Он не жалел о том, что выставил ее – на месте преступления она была лишней, а ее любопытство было непонятным и неприятным. Но потом… потом ее стало недоставать. Вот хоть сейчас – лучше бы она, а не поручик, занимала соседнее сидение, и украдкой поглядывала бы на него, а он был делал вид, что не замечает этого. Штольман искоса посмотрел на Шумского, обнаружил на его лице самое мечтательное выражение и пришел в раздражение. Не хватало еще, чтобы и он, Штольман, выглядел этаким теленком! А все Анна Викторовна. Скорей бы уж приехать и заняться делом!

Купец Епифанов жил в своем доме в центре Затонска. Взбежав по ступенькам на широкое крыльцо, Штольман постучал в дверь набалдашником трости. Открыла молодая девица с простым, усыпанным конопушками лицом.
- Штольман, Дмитрий Платонович, сыскная полиция Санкт-Петербурга. Кирилл Артемьевич дома?
- Господи, да за что ж его?! – с ужасом спросила горничная.
- Мне только нужно задать ему несколько вопросов.

Она посторонилась, пропуская посетителей в дом, провела их в гостиную и побежала за хозяином. По дому словно пробежал то ли шорох, то ли шепот, и началось невидимое, но ощутимое волнение: хлопали двери, звучали взволнованные голоса, что-то упало и покатилось. Наконец, в коридоре послышались тяжелые шаги. Хозяин вошел в гостиную, и она сразу слово бы стала меньше – господин Епифанов заполнил ее как своим присутствием, так и властной силой.
- Что за гости по мою душу? – спросил он главного, по его мнению, полицейского. Голос был под стать облику – низкий, уверенный, словом, командный.

Штольман представился и назвал своего спутника.
- Я веду расследование убийств, совершенных в вашем городе.
- Слышал, - кивнул купец. – Господин Рогозин с невестой.
- Дружбу с ним водили?
- Приятелями не были, а дела общие имелись.
- А с семейством Елагиных знакомы?

Кирилл Артемьевич неопределенно повел плечами.
- Лично не представлен. Не нашего полету, из благородных. А у меня тятенька углем торговал на разнос.
- Оружие в доме имеется?
- Как не быть. Охотой балуюсь.
- Ружья, луки, самострелы, ножи метательные?

Епифанов посмотрел на сыщика, как на умалишенного.
- Ружья есть, а остального нам не надобно.
- И у Надежды арбалета не имеется?

Купец хмыкнул в бороду.
- Ружье есть хорошее. Ране на охоту со мной хаживала, а как заневестилась, дома сидит.
- У меня другие сведения. Я хотел бы поговорить с Надеждой Кирилловной, с вашего позволения.
- А ежели не позволю? – прищурился Епифанов.
- Тогда придется обойтись без политеса, - Штольман улыбнулся так приветливо, что купец не стал спорить. Крикнул, чтоб позвали Надежду, и уперся в сыщика взглядом.

Дверь скрипнула, в комнату вошла высокая статная девица с холодным взглядом светлых глаз. Штольман встал, поручик вслед за ним.
- Звали, батюшка?
- Вот у господина из Петербурга есть к тебе вопросы.
Надежда без удивления посмотрела на Штольмана.
- Прошу.

Сыщик обратился к Епифанову.
- Мне необходимо поговорить с Надеждой Кирилловной наедине.

Епифанов замотал головой.
- И думать нельзя. Сейчас бабку кликну, пусть здесь посидит. Глуха – ничего не услышит, приглядит только.

Штольман согласился. Надежда терпеливо, а главное, молча ждала. Незаурядная девица, подумал сыщик. Наконец, все устроилось, и он смог задать свой первый вопрос.
- Вы дружны с Федором Приваловым?
- В детстве были.
- Знаете ли вы Михаила Рогозина или Елену Касьянову?
- Нет.
- Разве вы не учились в гимназии с Еленой?

Надежда ответила по-прежнему ровно:
- У меня была домашняя учительница.
- Знакомы ли вы с семьей Елагиных.
- Нет.
- У вас есть арбалет?

Впервые за весь разговор Надежда проявила какие-то чувства. Губы чуть поджались, взгляд стал неприязненным.
- Нет.
- А вот кузнец Тихон утверждает, что видел его у вас?
- Был самострел. Теперь нету.

Штольман достал и показал чертеж.
- Такой?

Надежда покачала головой.
- Мой попроще был.
- Хорошо стреляете?
- На руку не жалуюсь. Но давно не доводилось.
- Где были прошлой ночью?
- Здесь. Где ж еще мне быть?
- А четыре дня назад днем где прогуливались?

Надежда смотрела холодно.
- Нигде я не прогуливалась. С маменькой сижу. Хворая она.
- И ночуете с ней?
- Да, - процедила она сквозь зубы.

В комнату без стука вошел Епифанов.
- Наговорились? Ступай, Надежда, мать ждет.

Штольман поднялся.
- Если у меня будут еще вопросы, я к вам вернусь.
- Милости просим, - буркнул купец.

Они вышли на крыльцо. Шумский не скрывал разочарования.
- Ну и что нам дал этот допрос?
- Они оба что-то скрывают.
- Почему вы… Позвольте узнать, как вы это поняли?
- Купец в начале разговора был напряжен и готов отбиваться, но по вопросам понял, что нас интересует безопасная для него тема.
- А девица? По ней вообще что-то трудно сказать.
- По лицу да. А смотреть надо было на руки. Телесные движения порой говорят больше, чем глаза и губы. Надежда Кирилловна боялась вопросов об арбалете.

Шумский хотел сказать что-то еще, но внезапно расплылся в улыбке. Штольман, напротив, заскрипел зубами: к дому Епифанова самым решительным шагом приближалась Анна Викторовна.

Отредактировано АнонимФ (03.07.2025 23:02)