Собраться в поход для Атоса и его сына было делом привычным: в жизни им это приходилось проделывать так часто, что на сборы им едва ли требовался час. Таким же привычным делом это было и для слуг: Гримо и Оливена. Поэтому, когда в Бражелоне стало известно, что виконт отправляется в поход с герцогом де Бофором, вся дворня приняла этот факт, как руководство к действию. Необычным было только то, что Рауля, до пункта отбытия, в этот раз сопровождать должен был граф. И это сразу делало предстоящий поход странным и непривычным.
Впрочем, для Гримо все было слишком ясно с самого начала: он знал своего любимца не хуже отца, а, в каком-то смысле, и лучше. Скольким детским шалостям Рауля был он свидетелем, сколько раз упреждал недовольство графа тем, что представлял вину виконта в ином свете, смягчая обстоятельства.

Хотя, положа руку на сердце, Атос редко сердился на сына: единственная серьезная причина недовольства графа была, как правило, одна: Луиза де Лавальер. Словно знало, чувствовало отцовское сердце, каков финал будет у этой истории. И, может быть впервые в жизни, не знал старый слуга, как охранить от беды своих самых дорогих людей. То, что затеял Бражелон, было попыткой убежать от самого себя. Но бежал он и от того, что было дорого не ему одному: он бежал от воспоминаний, таких дорогих и для графа. Когда виконт бросил эти жестокие и бездумные слова о памяти, которую он не прочь потерять, Гримо ощутил, как у него остановилось сердце. Что испытал в эти минуты Атос, он даже побоялся представить: не зря граф спрятал свое волнение у окна. Если бы они были с виконтом в эту минуту наедине, Гримо сказал бы ему все! Все, что думал, все что хотел сказать своему любимцу уже давно, но не мог, не имел права. А в ту минуту – сказал бы. Потому что этой фразой Бражелон перешел границу любви. Стал жесток и несправедлив. Из беды своей создал себе бога и стал поклоняться своей ревности, боли и презрению к миру. А в этом мире кроме его врагов были еще и любящие его люди. И он посмел захотеть забыть и их заодно с этой чертовой пигалицей! Гримо все бы ему сказал, может быть, даже повысил на мальчишку голос… но весь его гнев погас, растворился в боли и страхе и в понимании, что он, простой человек из народа, лишен права голоса рядом с принцем и хозяевами.
                         
                                                             ***

В тот вечер он с трепетом ждал, когда Атос вернется в свои покои чтобы лечь. Он помог графу переодеться, но вместо того, чтобы идти в постель, Атос закутался в халат и знаком отпустил Гримо. Тот помедлил, не спуская глаз с хозяина.

- Иди же, - Атос чуть нахмурился. – Иди, со мной ничего не случится.

Гримо не осмелился ослушаться, но и не притворил за собой дверь своей каморки: так он мог слышать все, что происходило в спальне графа. Старый слуга лежал без сна, затаив дыхание, и слушал в ночи, как ходит по комнате Атос. Слушал, не замечая, как по щеке скатывается слеза за слезой. Слушал, беспомощный перед горем, которому не знал и не умел помочь, но которое ощущал почти так же остро, как и отец, который осознавал, что сын его уходит от него навек. Потом он услышал, как открыли окно в сад: Гримо не выдержал и встав с постели, тихонько прошел к дверям: Атос стоял у окна, крепко сжимая руками раму и прижавшись к стеклу лбом: плечи его вздрагивали, но рыданий Гримо не услышал. Почувствовав его взгляд, граф обернулся и глаза их встретились. Тогда слуга, не думая уже, что скажет при этом его барин, просто шагнул в спальню и подхватил Атоса под руку. Ни тот, ни другой не произнесли ни слова.
Гримо помог хозяину лечь в постель, а сам устроился в глубоком кресле рядом: в молодости не раз коротал он ночь у постели господина, когда тот бывал ранен. Только в этот раз рана, кажется, была смертельной.

                                      ***

Рауль провел эту ночь в саду: он то блуждал, как привидение, меж фруктовых деревьев, хватаясь в отчаянии за низкие ветви яблонь и прижимаясь всем телом к стволу дерева, словно желая передать ему свое отчаяние, то беспомощно замирал у его корней, усевшись прямо на траву и не чувствуя ночной свежести. Под утро, окоченевший и уставший, не ощущая уже ничего, кроме отупения и дикого желания спать, он добрался, наконец, до постели. Ему оставалось для отдыха всего несколько часов, потому что выехать Атос решил сразу после полудня: у графа оставалось еще одно незавершенное дело со своим поверенным. Нотариус прибыл к девяти утра: граф к этому времени уже был на ногах и бессонную ночь выдавали только его бледность и некоторая вялость. Гримо, словно сторожевой пес, ни на минуту не выпускал хозяина из поля зрения. Чем бы он ни занимался, взгляд его неизменно обращался к Атосу, и в нем прочитывался страх.

Поверенный вышел от графа с несколько смущенным и озадаченным видом, но, садясь в наемную карету, к которой Гримо его проводил, не утерпел и покачал головой. Гримо тоже не утерпел, и посмотрел на почтенного юриста с таким выражением, что тот кивнул головой, словно подтверждая страхи управляющего.
- Господин граф изменил свое завещание, - буркнул он, опустив голову. – Трогай! – крикнул он, высовываясь из окна.
Экипаж рванул с места, оставив в конец напуганного старого слугу стоять, не замечая окутавшей его пыли из-под колес.
После полудня граф де Ла Фер в сопровождении сына и слуг покинул замок.
                               
                                                       ***

Атос до последнего откладывал этот, чрезвычайно болезненный шаг. Но уехать, не решив  проблему, он не имел морального права. С каждым днем граф все яснее понимал, куда ведет путь Рауля, и с каждым днем оставалось все меньше надежды что-то изменить в его решении. Атос все еще заставлял себя надеяться, хотя бы потому, что страхи и боль в его душе претворялись в надежду для других.  Но сына он не сумел заставить слышать себя: Рауль не мог, а скорее – не хотел, слушать отца. Дорога способствовала тому, что каждый думал о своем: Оливен страшился будущего и нет-нет, а мелькали у него мысли уйти, пока еще есть время, со службы. Гримо думал о том, что мог изменить в своем завещании граф, и ужасался всем своим предположениям. Атос думал о том же – правильно ли он поступил, внеся изменения в свои последние распоряжения? Понимая, что со смертью виконта и его собственной (граф де Ла Фер не мыслил себе своего существования без сына), графства уйдут в королевскую казну, а титулы будут выморочены, Атос завещал все владения д'Артаньяну, видя в нем своего второго сына и считая его достойным носить титул и имя своих предков. Арамису и Портосу он не оставил ничего, сознавая, что изгнанникам Людовик не даст ни арпана земли, ни единого камня замка, велев срыть все, до чего смогут добраться руки разгневанного короля.

Рауль старался не встречаться взглядом с отцом, и те три дня, что провели они в дороге на Париж, держался особняком. Он первым уходил к себе в комнату, когда они останавливались на ночь, последним выходил к отъезду. Граф, уловив линию его поведения, сам постарался избегать близости с сыном, хотя такое отношение его больно ранило. Но все изменилось после того, как Рауль посетил двор, а потом они побывали у герцога де Бофора.

Лихорадочное возбуждение Бражелона, наступившее после апатии, охватившей его в Париже, пугало его близких ничуть не меньше, чем то, как он вел себя дома. Если бы это было только в его силах, он несся бы вперед, меняя почтовых лошадей и путь, на который отведено было три недели, проехал бы за неделю.

Но Атос не спешил: неторопливое путешествие – это был прощальный подарок, который он сделал самому себе. К тому же (а он ни за что бы в этом не признался никому, но себя обмануть не мог), прежняя скорость передвижения была ему уже не по силам. Он знал: только призыв сына смог бы заставить его понестись в Африку с прежней быстротой. А пока граф де Ла Фер делал вид, что наслаждается окрестной природой.
Чего стоили Атосу это спокойствие и неизменная доброжелательность, знал только он сам. Гримо тоже мог бы кое-что рассказать, если бы Рауль догадался заметить состояние отца. Но виконт то несся вскачь, то возвращался к своим спутникам, со стороны похожий на нетерпеливого влюбленного, стремящегося всей душой к своей любимой. Только возлюбленной де Бражелона была смерть. Она одна занимала его мысли, она одна заставляла его пребывать в таком возбуждении. В ней он видел свое освобождение и свой приют, свое спасение от скорбных мыслей и вспышек бессильной ревности, вгонявшей его в холодную ярость.

Атос следил за сыном, за каждым его взглядом, за каждым движением, питая безумную надежду, что сумеет заметить первые проблески пробуждения, возвращения к реальности. Но Рауль словно выпал из настоящего, не видя и не слыша того, что происходило перед его глазами, оставаясь пленником своих представлений.

До Лиона ничего не изменилось в настроении путешественников, но старый Гримо, не выпускавший из внимания хозяев, кое-что заметил. Этого было достаточно, чтобы, знаком испросив разрешения графа, поехать вперед. В эту минуту он поравнялся с Раулем, который как раз возвращался, едва не загнав своего коня. Гримо придержал лошадь и выразительно посмотрел на виконта. Рауль, поймав его укоряющий взгляд, тяжело вздохнул.

- Ты что-то хочешь мне сказать, Гримо? – Рауль собрался с духом и посмотрел прямо в глаза старого друга.

- Да, - кивнул старик.

- Кого это касается? – Рауль чувствовал, что каждое слово дается ему с трудом.

- Господина графа, - Гримо не стал объясняться знаками, значит, не хотел, чтобы его понял Атос, который не спускал с них глаз, но не мог их слышать.

- В чем дело, Гримо. Говори, не тяни, - Рауль ощутил глухую тревогу, пробившуюся сквозь его извечное раздражение.

- С Его сиятельством плохо, - пробормотал старик.

- С отцом плохо? - невольно повысил голос Бражелон, привстав на стременах и бросая испуганный взгляд на Атоса.

- Тише, господин Рауль, тише, умоляю вас! – зашипел на него Гримо. – Если господин граф поймет, что я вас прошу за ним проследить, он с меня шкуру спустит.

- Но с чего ты взял, что отец болен? – Рауль тронул коня и развернул его так, чтобы Атос не мог видеть Гримо.

- Я еду вперед, чтобы заказать гостиницу в Лионе, а вы последите за Его сиятельством, господин Рауль. Сами поймете, что мне не приснилось. – И устав от такой непривычно-длинной для него тирады, Гримо пришпорил коня и умчался вперед.

Рауль, недоумевая и, поневоле всматриваясь в черты отца, приблизился к ждавшим его у дороги Атосу и Оливену.
Атосу очень хотелось узнать, чем так озадачил Гримо его сына, но не в его привычках было расспрашивать, если с ним не выражали желания поделиться. К тому же он сильно устал и хотел только одного: смыть дорожную пыль и лечь. Поведение сына заставило его искать взгляд виконта и это окончательно вывело Рауля из состояния полусна-полубодрствования, которое не отпускало его последний час: он и гнал коня, чтобы хоть как-то прогнать это наваждение.

- Я надеюсь, Гримо удастся отыскать приличную гостиницу, - произнес Рауль, обращаясь скорее к самому себе, чем к Атосу.

- Несомненно, - удивился граф сомнениям сына. – На моей памяти Гримо никогда нас не подводил. А вас, виконт, что-то беспокоит?

- По правде говоря, я хочу только одного…- начал Рауль, но Атос его прервал:

- Ванну – и в постель, не так ли? Я сам хочу того же, и куда сильнее, чем есть. Сегодня мы проехали большой перегон, можно будет и задержаться на день-другой. – Он посмотрел на Бражелона, который прикусил губу при последних словах отца о задержке. – Вас что-то смущает? Вы боитесь, что опоздаете?

- Нет-нет, - поспешил заверить графа Рауль. – Опоздание мне не грозит, я вполне согласен с вами: стоит отдохнуть. Вам не следовало пускаться в такой далекий путь, граф, - осторожно начал Рауль. – Я отлично добрался бы и с Оливеном, а вы могли бы спокойно дожидаться моего возвращения и в Бражелоне; тем более, что я … - он замолчал, встретив тяжелый, пристальный взгляд отца.

- Кого ты пытаешься обмануть, сын? Себя или меня? Меня – не стоит. Я все прекрасно вижу и понимаю, Рауль. И если я поехал с тобой, то в первую очередь сделал это для себя. Я не хочу расставаться с тобой до последней минуты, до того момента, как ты ступишь на палубу корабля, который унесет тебя от меня. Надолго ли? Это как Бог пожелает. Это твой выбор, ты взрослый человек, а я… я стар, и если еще и нужен кому-то, так только своим друзьям.

- Вы не должны говорить так, - воскликнул виконт, хватая отца за руку.

- Не должен? Разве я так уж не прав, говоря, что поехал с тобой только ради себя? Ведь тобой владеет только одна мысль: поскорее оказаться там, в Джиджелли, поскорее ввязаться в какую-нибудь схватку…

- Отец, вы жестоки сейчас! – вскрикнул Бражелон, и Атос замолчал, видя, нет, ощущая всем своим существом, как немеет все тело от боли сына.

- Прости меня, я и вправду стал жесток, - проговорил он глухим голосом.

Больше до самого города они не обменялись ни словом.

                                                                 ***

Гримо ждал их у городских ворот и проводил в гостиницу.  По лицам господ, застывшим и напряженным, он угадал, что был какой-то разговор, но расспрашивать Рауля не стал. Отец и сын разошлись по своим комнатам и каждый постарался поскорее сделать то, о чем мечтал: лечь в постель. Но спать не мог ни тот, ни другой.

Рауль, впервые столкнувшийся с такой откровенностью отца, терялся, страшился понять и пытался уяснить для себя, понял ли отец, что он не хочет возвращаться во Францию. Кажется, Бражелон начал понимать одну простую истину: Атос не сможет жить без него. Не захочет. Просто не захочет точно также, как не хочет жить он сам.

Отец последнее время много рассказывал о себе, но это, не смотря на все его красноречие, был рассказ о молодом человеке, оказавшемся меж Сциллой и Харибдой, честью - и любовью к недостойной женщине.

Атос рассказывал, но в его рассказах не было главного: боли, страха, стыда, отчаяния. Он все это давно прожил и пережил, давно изжил эти страсти, и мог сыну только описывать их. Время погасило страстность, к тому же граф никогда не позволял себе выражать словами то, что чувствовал, если эти слова могли вселить в кого-то его боль.

Все, что оставалось Бражелону, это следить за отцом, ища в его поведении хоть что-то, что говорило бы о ухудшении его состояния. Но надо было знать Атоса: только Гримо мог увидеть за холодной отстраненностью графа что-то необычное, или разглядеть толику вымученности за его неизменной доброжелательностью. Рауль вынужден был признаться себе, что за последние десять лет слишком долго жил вдали от отца и разучился понимать его так, как умел делать это в былые годы.
Признаться себе, что он слишком поглощен своим горем и стал глух к чужой боли он не решался: это все равно что признаться в своем эгоизме. Однажды, когда д'Артаньян увез графа в Бастилию, виконт все же уяснил себе, что посмел поддаться своему горю с непомерною силой, и забыл о близких людях и о огорчениях, которые им причиняет. Но с тех пор минуты отрезвления ушли в прошлое, и достаточно ему было крепкого отцовского объятия, чтобы он вновь сосредоточился на своих переживаниях.

Граф же, почувствовав пристальное внимание Рауля, собрал всю свою волю и решимость не дать Раулю почувствовать то, что происходило у него в душе. Атос знал, что он силен, что он жив, только до той минуты, пока рядом Рауль. Как только они расстанутся, жизнь его станет чередой дней, посвященных только одному: ожиданию. Деятельная натура графа никогда бы не смирилась с такой пассивностью, не будь у него уверенности, что ждать он будет только вести, которая будет для него или смертным приговором, или знаком, что он должен жить дальше. В этой пассивности и будет его источник силы, чтобы ждать: иного времяпровождения в отсутствие сына он бы попросту не выдержал.
                                       
                                                                    ***

Среди ночи постояльцы гостиницы были разбужены стуком во входную дверь, а через короткое время раздался отчаянный женский крик и вслед за ним – громкий плач. Не стоит говорить, что все, кто мог, выскочили на лестницу, охваченные кто беспокойством, а кто и простым любопытством.

- Лекаря, живее! – раздался голос с лестницы.

- Да тут уже не лекарь, священник нужен, - ответили от двери.

Рауль, поплотнее запахнувшись в халат, сделал знак отцу оставаться наверху и поспешно сбежал вниз. Его глазам открылась душераздирающая картина: на полу лежал молодой человек, залитый кровью, а на коленях перед ним стояла молодая женщина, обезумевшая от страха и не имеющая уже сил  плакать. Пожилой господин застыл над телом в позе такого безысходного отчаяния, что при взгляде на него становилось ясно: для него все кончено со смертью этого юноши.

- Что случилось? – Рауль, которому не привыкать было к виду смерти, нагнулся над лежащим: впрочем, ему достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что врач уже ничем не поможет: юноша был мертв, его принесли уже мертвым, потому что крови под телом не было. – Что произошло? – повторил он свой вопрос. – Разбойники?

- Дуэль, Ваше сиятельство, - неохотно ответил хозяин гостиницы.

- Почему вы так решили? – Рауль резко повернулся к говорившему.

- Я сам слышал, как он вызвал одного господина. Только не расспрашивайте меня, сударь, я ничего рассказывать не стану: это не моя тайна.

- Что теперь будет с нами? – пробормотал старик, рукой сжимая себе горло, чтобы не выпустить рвущиеся наружу рыдания. – Не к добру был этот брак, мальчик мой, говорил я тебе, что все это не к добру.

При этих словах стоявшая на коленях женщина медленно, и с видимым трудом поднялась. Рауль хотел помочь ей, но она отстранила его слабым движением руки.

- Я не думаю, что нам стоит выяснять отношения над телом моего бедного мужа, - женщина оттерла слезы, покатившиеся по щекам. – Нужно позаботиться о похоронах, а мы здесь никого не знаем.

- Я могу предложить вам свою помощь? – эта фраза вырвалась у Рауля едва ли не против его воли: как не занят он был собой и своим горем, все же чужая беда не оставила его равнодушным. Он поднял голову и встретился взглядом с отцом: Атос, стоя на галерее второго этажа, не спускал глаз с виконта, готовый прийти на помощь, если потребуется.

- Благодарю вас, сударь, - неизвестная дама чуть склонила голову, благодаря за предложенную помощь. – Приму ее с благодарностью. Мы примем, - тут же поправилась она. - Мой свекр сам не понимает, что говорит, - извиняющийся тон молодой женщины призван был загладить неприятное впечатление, оставленное словами отца погибшего. – Его разум помутился от неожиданного несчастья, свалившегося на нас.

- Неожиданного, вы говорите? – старик кинулся к невестке с искаженным ненавистью лицом. – Неожиданного? Да убийца преследовал нас от самого дома: он знал куда мы направляемся и знал, когда будем здесь. И знал – от вас, сударыня. Вы, именно вы, сообщали все подробности своему любовнику!

- Замолчите, умоляю вас! Никого не касаются подробности нашей жизни, никто не может и не имеет права косо посмотреть в мою сторону, только основываясь на ваших предположениях.

- Моих предположениях? – не унимался отец покойного. – Да мой сын, мой Генрих, сделал вас наследницей всего…

- Достаточно, господа! – Рауль не часто слышал такой голос отца. Граф, взбешенный разыгравшимся скандалом, счел своим долгом вмешаться и прекратить безобразную сцену над телом покойного. – Вы перешли все границы, дозволенные богом. Сначала предайте земле тело несчастного, а потом решайте свои семейные проблемы. Но – без нашего участия. Господа, - он повыше поднял свечу, так, чтобы высветить всех, кто собрался на галерее, - господа, ночь еще не закончилась, не лучше ли скоротать ее в постели?

Почти приказной тон, которым был подан этот совет, заставил постояльцев разойтись по своим номерам. Атос же не только не ушел, но, напротив, спустился в зал, где, по приказу хозяина гостиницы, слуги подняли с пола убитого и перенесли его на длинную скамью. Рауль, тем временем, проводив вдову к дверям ее комнаты, вернулся к графу. Он испытывал непонятное беспокойство, и с тревогой вглядывался в лицо отца. Атос хмурился, но был спокоен.

- Отец, вы не отдыхали, а нам завтра рано выезжать, - попытался отвлечь отца Рауль, делая вид, что не видит досадливого жеста графа.

- Если потребуется, мы задержимся здесь еще на день, - отмахнулся Атос. – Идите, Рауль, к себе, я побуду здесь, с этим несчастным отцом. Идите, - добавил он тем же приказным тоном, - со мной ничего не случится: сон больше необходим молодости, а не старости. Идите, мой мальчик, - прибавил он уже мягче, - мне кажется, что этому человеку нужно выговориться, а бывают моменты, когда для этого лучше всего подойдет случайный доброжелатель.

Виконту не осталось ничего другого, как удалиться, но, поднимаясь по лестнице к себе, он несколько раз оборачивался: Атос смотрел на него, ласково улыбаясь.

Когда скрипнула дверь за Бражелоном, не давая ему слышать и видеть, что делает и говорит граф, Атос приблизился к отцу погибшего дворянина, который застыл в своем горе, как изваяние. Граф де Ла Фер и сам бы не смог объяснить, что толкнуло его к этому, одиноко переживавшему свое горе старику: простое сочувствие или страх? Да, страх, надо быть искренним с самим собой: страх привел его к этому человеку, страх и сострадание; но страх повелевал бежать, чтобы не бередить рану, а сострадание толкало к несчастному, одинокому в беде человеку. Может быть, поэтому, и ждал граф, когда все уйдут, оставив покойника с отцом. С ужасающей ясностью увидел Атос себя на месте этого человека, и на скамье лежал не неизвестный молодой человек, а его собственный сын, Рауль де Бражелон. Видение было таким страшным, таким реальным, что Атос закусил кулак, давя крик. Боль и привкус крови от прокушенных пальцев вызвали отрезвление, все встало на свои места. Граф поплотнее запахнул полы халата, гоня озноб, охвативший тело, и шагнул к сидящему. Осторожно положил ему руку на плечо, и заговорил тем тихим, убедительно-проникновенным тоном, который везде и всегда заставлял присутствующих слушать.

- Господь решил испытать вас, сударь, послав вам такое несчастье.

- Господь давно смеется надо мной, - старик поднял голову и слегка повернулся к Атосу, и граф увидел, что он не так уж и стар: горе сломило его. – О, он ежечасно и ежедневно находит повод уязвить мою душу с того дня, как мой бедный мальчик повстречал эту змею.

- Сударь, не мне судить о том, что привело к гибели вашего сына, - Атос почувствовал себя лишним и тут же убрал руку с плеча сидящего. – Я просто хотел выразить вам свое сочувствие, и подумал, что коротать ночь в одиночестве рядом с телом близкого человека… но я уже понял неуместность своего порыва и оставляю вас. Если вам понадобится помощь, моя комната на втором этаже. Граф де Ла Фер, к вашим услугам.

- Благодарю вас, господин граф, но разрешите мне пока не называть себя: я действительно не подумал, когда стал обвинять свою невестку прилюдно. Не оставляйте меня здесь одного, прошу вас! И подумать только! – он воздел руки к небу, - подумать только: она избавилась от моего сына самым простым способом – дуэль. Она знала, что он еще слаб после ранения, и подставила его с той легкостью и подлостью, которой всегда отличалась. Только мой мальчик не видел ее истинного лица, все вокруг говорили ему, что он – слепец.

- Женщина такова, - неохотно поддакнул ему Атос. – Лжива, лицемерна и неверна.

- О, так вы согласны со мной, господин граф? Значит, и вам пришлось испытать в жизни подлость и неверность?

Атос всерьез пожалел, что поддался порыву, но деваться ему было некуда: его собеседник жадно уцепился за возможность выговориться перед кем-нибудь, а здесь случай предоставил ему человека порядочного и благородного. Граф стал заложником собственного сострадания.

- Мой сын встретил эту женщину в церкви. Она была в трауре, и, как оказалось впоследствии, оплакивала там свою утрату родителей. Теперь я сомневаюсь, правда ли все то, что она рассказывала о своей семье.

Атос промолчал, хотя последняя фраза явно располагала к расспросам. Поэтому, не дождавшись реакции графа, старик заговорил вновь, не догадываясь, какое впечатление производит своим рассказом на графа: история брака лежащего перед ним покойника, начинала ему напоминать его собственную.
Поглощенный собственными мыслями, он не стал смотреть по сторонам и так задумался, что не почувствовал присутствия сына. Рауль, обеспокоенный реакцией отца на происшедшее, спать не ушел, а, выждав с четверть часа, снова вышел на галерею. Незамеченный никем, он отлично слышал, о чем рассказывал отец погибшего, и, как и на графа, рассказ этот произвел на него глубокое впечатление.

                                     
                                                           ***

Рассказчик не сказал ничего, что могло бы натолкнуть слушателей на мысли о месте, где все происходило, но выговор его подсказывал, что родом он с Юга. Возможно, д'Артаньян понял бы больше из его рассказа, но, по правде говоря, Атос и не стремился узнать больше, чем услышал: все это начинало тяготить графа.

История знакомства молодых людей была достаточно банальна: церковь, трогательная легенда о умерших родителях, взаимная любовь, перешедшая в страсть, которую не могли укротить ни советы и предостережения, ни доводы рассудка, ни разговоры о том, что невеста совсем не так скромна и таких благородных кровей. Отец долго не давал своего разрешения на брак, так долго, что за это время девица, якобы, приобрела еще одного кандидата в женихи, которого не остановило, что она просватана. За спиной своего нареченного она не теряла времени даром, и слухи вскоре для всех, кроме жениха, перешли в сплетни.

А потом всякие игры прекратились: невеста никого не желала знать, кроме жениха, став образцом верности, любви и непорочности. Неизвестно, сколько бы еще пришлось ждать молодым людям отцовского благословения, но судьба все решила за них.

- Анри, обозлившись на меня, отправился на войну с турками: завербовался к мадьярам. Я был в отчаянии, я готов был пойти ему навстречу и дать согласие на брак,  но было уже поздно: сын дал слово.

И тогда, кляня себя за свое жестокосердие, я решил искупить вину, и позвал эту женщину жить в нашем доме. Я дошел до того, что стал называть ее дочерью еще до того, как моего сына и ее стали связывать узы брака!

"Вот этого я никогда бы не делал", - промелькнуло у Атоса в голове. – " Назвать дочерью это безликое создание Луизу было бы выше моих сил!"

- Сына, умирающего от тяжких ранений, привезли через три месяца. И она выходила его, вернула к жизни, когда от него отказались даже врачи! Мог ли я после этого противиться их желаниям?

Свадьбу сыграли, как только сын немного оправился после болезни. Мы все были счастливы, и дети, и я. Я был так рад, что переписал на сына все имущество, еще при моей жизни сделав его обладателем замка и земель. Себе я оставил только крохотный домик рядом с замком, где они поселились, и потихоньку мечтал о внуках.

Как-то вечером я прогуливался в саду, хотя было уже за полночь. Но ночь была теплой, сад благоухал розами, а луна светила так ярко, что вырисовывался каждый лист на дереве, каждая травинка на газоне. Я присел в тени, на дерновой скамье, и размечтался. Домой идти не хотелось, и, когда я услышал шаги, в первую минуту решил, что это кто-то их слуг возвращается в замок после любовного свидания. Шли двое: мужчину выдавал звон шпор, женщину – шелест шелкового платья. Они шли не спеша, время от времени останавливались, прижавшись друг к другу и тогда до меня доносились звуки страстных поцелуев.

Я был удивлен: никто в доме, кроме моей невестки, не носил шелка, а она мирно спала в своей спальне. Это мог быть кто-то из посторонних, но кому могло взбрести в голову избрать местом свиданий наш сад. Я сидел тихо, как мышь, решив, что если влюбленные и заметят меня, то испытают лишь замешательство. Но они, как мне показалось, тоже знали об этой дерновой скамье и явно направлялись к ней. И тогда я осторожно поднялся и спрятался за ствол дерева.

Парочка подошла и уселась на скамье. Кавалер тут же сжал свою даму в объятиях, она ответила ему тихим смехом, и я с ужасом узнал голос своей невестки. Собрав все силы, задавив в себе отчаяние и возмущение, я остался на своем месте и выслушал все, о чем они говорили. И я узнал то, что тщательно скрывал мой сын: он сделал свою жену единственной наследницей состояния, заранее отписав ей все, что получил от меня. Не пройдет и года, как она вступит в права наследования.
Теперь я мог не сомневаться: она достигла своей тайной цели.

Боясь за сына, я ничего ему не сказал, только решил не спускать глаз с невестки. Спустя неделю она уговорила сына на эту поездку к морю: она настаивала, что ему необходим морской воздух. Я настоял, что поеду с ними. Всю дорогу я ощущал, что за нами следят: мои попытки изменить маршрут ни к чему не привели: сын во всем полагался на жену. Где-то я не досмотрел: соперник нашел Анри и вызвал на дуэль. Результат, господин граф, вам известен. Подлая женщина не остановилась ни перед чем.

Атос молчал. Что он мог сказать, как утешить несчастного отца, который в одночасье лишился не только сына, но и возможности вернуться домой: новая владелица, несомненно, сделает все, чтобы он не маячил перед ней живым укором.

Луиза никогда не поступила бы подобным образом с Раулем, в этом он был уверен. Но она, в конечном итоге, все равно уступила бы королю.

- Ваше положение действительно ужасно, - ответил граф, встретившись глазами с рассказчиком. – Вам известно имя человека, совершившего убийство вашего сына?

- Нет, но я видел его. Думаю, мне удастся его опознать.

- Но свидетелей дуэли нет, вам не удастся привлечь его к ответственности.

- А это и не потребуется. Я сам вызову его! - воскликнул старик.

- Это будет неравный бой, - покачал головой граф. – Вы добьетесь только того, что он вас убьет.

- 0, тем лучше! Моя жизнь все равно ничего уже не стоит.

- Даже если это так, - пожал плечами Атос, - преступник окажется вдвойне безнаказанным.

- Что же мне делать, господин граф? – старик с тяжким вздохом прикрыл глаза рукой.

- Положиться на мое умение, - раздался чей-то голос сверху, в котором Атос с изумлением узнал голос сына. – Вы мне только укажите этого господина, а я уж сумею с ним поговорить, не сомневайтесь.
- Рауль! – воскликнул Атос, стремительно оборачиваясь лицом к галерее. - Вы забыли о своем поручении?

- Нет, граф, я помню о нем, но этому негодяю не устоять перед моей шпагой. Вы сами научили меня владеть ею.

- Не забывайте, что вас ждет герцог!

- Эта история не задержит нас. Тем более, что вы сами собирались остаться здесь еще на день. Мы проводим покойного на кладбище, если только его отец не захочет отправить тело в семейный склеп.

- Моему сыну все равно не спать спокойно, если убийца будет рядом, - горько промолвил дворянин. – Пусть покоится с миром здесь. Я скоро успокоюсь тут же: без сына я долго не проживу.

Атос вздрогнул при этих словах, отражавших и его предчувствия, и мысли.

- Вы рассчитываете, что убийца придет на кладбище, - поднял глаза на виконта отец Анри.

- Не сомневаюсь, - кивнул головой Рауль. – Он придет убедиться, что его удар достиг цели. И ему нужно увидеть свою любовницу. Вам только будет необходимо опознать его, а дальше – мое дело.