Рассказ писался на мастер-классе "Мусагета" ещё в 2008 году. И тогда меня он не удовлетворил. Сейчас ещё подправило, но не уверена. что деталь в нём и сейчас работает, как задумано.

МАКОШЬ

Мать поёт:
    - Ой, Леля-лёля,
    Где ты, моя доля?
    Доля дитятко дала,
    А недоля унесла.
Привычные руки порхают над туеском с грибами, что сестра Светланка принесла поутру.
    - Ой, Леля-лёля…
Чик ножом раз, чик ещё. Шляпка отправляется в одну кадушку, ножка в другую.
    - … где ты, моя доля?
    Макошь нитку пряла,
    А Морена рвала.
Голос у матери спокойный, глаза усталые. Только руки всё равно неутомимы.
Лепша знает: Макошь старая, косматая, с большой головой. В руках у неё прялка, а на прялке кудель. Из той кудели прядёт Макошь долю для каждого, а злая белая девка Морена норовит оборвать нитку, спутать кудель.
Лепше страшно. Вдруг Макошь зазевается, и Морена порвёт его, Лепшину нитку?
Отцу не нравится, когда мать поминает старых богов. Он говорит Лепше, что бояться не надо. Потому что добрый Христос сделал так, чтобы после смерти всем праведным душам было хорошо. И если ты не творил зла, Христос возьмёт тебя в рай. Отцовский рай не похож на тот ирий, о котором поёт мать:
    - Гуси-лебеди летали,
    в ирий дитятко забрали.
И Лепше вдруг страшно делается и материного ирия, и гусей-лебедей.
В избе остро пахнет грибами. И материны руки пахнут грибами. И молоком. И чем-то ещё родным, от чего у Лепши свербит в носу, будто хочется плакать. Только чего же он будет плакать, как глуздырь неразумный? Лепше в жнива шестой годок пойдёт. Пусть сопливый Милорад плачет. А Лепша мужик, ему скоро новые порты пошьют.
    - Ой, Леля-лёля…
Лучина мигает в кованом, на стебель похожем светце, и отгоревший конец падает в мису с водой.
Меньшой Лепшин братец Милорад суётся матери под руки, норовит забраться на колени. Руки перестают порхать от кадушки к кадушке и ласково теребят льняные редкие кудряшки. У Лепши снова щиплет в носу, теперь от обиды. Он угрюмо сопит и подвигается к матери тоже. Но мать не даёт уткнуться в неё:
- Беги, дитятко, играй!
Она снова берёт ножик и – чик-чик – новый гриб отправляется в две разные кадушки.
А всё этот противный Милорад с вечной возгрей в носу! У Лепши от ненависти чернеет в глазах. Было время, когда материны колени принадлежали только ему. Сестра Светланка не в счёт, она уже большая. Летось выткала себе понёву и уже ходит на беседы – приманивать женихов.
После Милорада мать снова кое-то время ходила в тягости, но сороки-вороны подменили дитя в утробе – мальчик родился мёртвый. С той поры мать поёт грустные песни.
- Ой, Леля-лёля…
Милорад уже ползает по полу, сажает в старый лапоть Лепшину соломенную куколку. Вечно он берёт не спросясь, возгря бестолковая! Лепша по-хозяйски подходит и отвешивает ему леща. Волосы у Милорада лёгкие, как пух, затылок тёплый. Голова дёргается на цыплячьей шейке. Милорад подымает на Лепшу глаза, в которых чёрная обида, потом надувает губы. Сейчас заревёт! Лепша брезгливо отворачивается, подобрав куколку. Играть ему не хочется, но вещь должна место знать.
Несильный шлепок неожиданно приходится по Лепшиной заднице. Это безмозглый братец запустил в него лаптем. Лепша с рёвом кидается в бой и тут же прижимает слабосилка к полу. Милорад копошится под ним, пыхтя от натуги.
- Цыц, чертеняки!
Светланка поднимает Лепшу и отвешивает ему подзатыльник. Наведя порядок, она возвращается на лавку, где оставила веретено. Не иначе, это она с досады. Скучно день-деньской прясть. Тоже, поди, поиграть хочет? Но у них свои женские занятия.
Рядом со Светланкой на лавке сидит статная незнакомая девка с прялкой. Девка бросила разбирать кудель и  сурово глядит на Лепшу большими серыми глазами.
Милораду что? – снова возится на полу с лаптем, воображает, будто это ладья. Но Лепша так оставлять не намерен. Он громко сопит, а потом пускается в рёв. Этот рёв замечает отец.
Колени у отца – не то,  что у матери – неудобные, костлявые. Но Лепша всё равно любит, когда отец подымает его большими руками и сажает на своё жёсткое колено. Если бы ещё на другое он не сажал паршивца Милорада!
- Негоже, сынко, - говорит отец, не сердясь. – Брат за брата стоять должен. Милорад тебе родная кровь. Он для тебя заступой будет, ты для него!
Лепша всё равно сердит на Милорада. Но отец умеет говорить так, что обида стихает, и становится хорошо и покойно. Противный меньшой братец по-хозяйски расселся на правом колене и теребит отцовский турьей кожи наборный пояс. Но отцовская жёсткая рука лежит у Лепши на спине, и тому уже не хочется отлупить надоедного.
Бухает дверь, и в горницу, не сотворив креста, шагает высокий, в собольей шапке.
- Ну, Твёрд, не надумал ли?
Отец спускает Лепшу с колен. Непоседа Милорад уже ползает со своим лаптем у отцовских сапог.
- Здрав буди, Туровский князь, - негромко говорит отец, подымаясь, неспешно оправляет льняную рубаху. Когда он стоит, Лепша ему ровно до пояса.
Тот, в собольей шапке, ниже отца. Но его лица всё равно не видать, потому что он ходит туда-сюда по горнице, хлопая плетью по сапогу. Движения у него резкие, голос спёртый:
- Пожалеешь, воевода! Вокняжусь – не пощажу!
Плечи отца расправляются, тяжёлые руки ложатся на пояс.
- А то, князь, как Господь положит. Может и вокняжишься. А может, подойдёт Борис да со всей дружиной. Не гневи Бога, Святополк Ярополчич!
- Что сказал? – резко обернулся Соболья Шапка.
- Правду сказал. Не дело затеваешь, князь! – голос вроде женский, но странный какой-то – глубокий, будто копань в саду.
Соболья Шапка сунулся в женский кут. И Лепша за ним: любопытно, кто молвил?
Говорила незнакомая девка, что отец нынче в дом пустил переночевать. И глядела на князя, как давеча на Лепшу.
- Не бабьего ума дело! – рыкнул пришедший. – Болтлив, воевода! Почему у тебя домашние знают, чего не след? И дочек распустил, Твёрд, - не в свои дела суются.
Отец вырос за спиной князя, так же держась за пояс:
- Ты, князь, моих домашних не совести! А что гостья молвила – то истина. Знаю, бережёшь свои секреты, да только и я их никому не раскрывал. Шила в мешке не утаишь – вылезет всё одно. Одумайся! Негоже братскую кровь лить! А коли дело не хочешь слушать, помысли сам: у Ростовского князя Бориса кмети не горох во поле стерегут. Они печенега не раз били. Побьют и твоих Путшу с Тальцом, коли до дела дойдёт. Да и сам Борис – воин не последний. Эх, князь, совесть молчит, так послушайся разума!
Соболья Шапка резко вздёргивает голову. В короткой бороде вдруг по-собачьи щерятся мелкие зубы:
- Это Борис мне братская кровь? А хоть и братская… не впервой в Рюриковом роду братскую кровь лить. Не помнишь, что Владимир над Ярополком учинил? Владимир мне дядька, Ярополк – отец! И ты меня совестишь?
Отец головой повёл:
- Твоя правда, князь. А всё одно - негоже.
Поздний гость подступает к нему – глаза в глаза:
- В последний раз говорю, Твёрд. Нужен ты мне. Со мною пойдёшь – озолочу. Встанешь против – пожалеешь. Всё одно, по-моему будет!
- На то божья воля, князь, - отвечает отец. И кладёт руку на Лепшину кудрявую голову.
Гость выходит, не простившись, в ярости чуть косяк не снеся. Мать от кадушек оторвалась, смотрит на отца и молчит. Отец тоже молчит, хмурится.
Незнакомая девка вдруг говорит вышедшему вслед:
- Будет по-твоему, князь! Всё будет, как задумал. Всё свершишь, всё своё получишь. На весь свет прославишься, Святополк Окаянный!
Быстрые пальцы разбирают кудель, и новая нить начинает свой бег от проворного её веретена.