Глава 2.

Ее храбрости хватило ровно до двери дома. Спускаясь по лестнице, она старалась не промахнуться мимо скользких ступеней и судорожно хваталась за перила, которые в этом доме, к счастью, были деревянными. Не раз и не два она ошибалась, и нога соскальзывала через ступеньку. Наконец, сообразив, что она уже внизу, Николь толкнула дверь на улицу. Увы, дверь была заперта. Колотить в нее было глупо: скоро рассвет, а с ним и жильцы начнут покидать квартиры. Она уселась на последней ступени, прижалась плечом к стене и попыталась уснуть. Но сон не шел, а вместо него пришли злые слезы.

Что она оплакивала? Ведь она же сама истово мечтала о такой возможности: оказаться рядом. Понять, что могло занимать мысли и желания этого человека. А когда она очутилась так близко от него, он оказался совсем другим. Действительность оказалась слишком жестока: ее пожелания приняты были буквально — ее вбросило в мир, к которому она была не готова. И что теперь? Как вернуться домой?

Наверху скрипнула дверь: кто-то собрался выходить. Потом появился робкий огонек свечи, и осторожные шаги сабо эхом отозвались на лестничной клетке. Гримо или сам?

Это был слуга. Ни слова не говоря, он протянул руку и ухватил ее за ворот куртки. Пришлось идти за ним: сил не было оттолкнуть руку помощи. В комнате не было никого: заново сервированный ужин и расстеленная постель на кушетке. Атоса не было: скорее всего он ушел спать. Николь вопросительно уставилась на Гримо. Тот показал рукой на ужин и на постель и, водрузив огарок свечи в подсвечник, куда-то исчез: тоже, наверное, отправился досыпать эту странную ночь. Николь, торопливо сжевав кусок курицы и запив ее глотком вина, сбросила сапоги и залезла под тяжелое одеяло. Свитер и джинсы она стащила с себя, не вылезая из-под спасительного укрытия. И почти сразу уснула.

Королевский мушкетер Атос стоял в полной растерянности: перед ним на кушетке, скинув одеяло на пол, спала молодая женщина. Но не это вызвало его потрясение: поразило его то, как одета, вернее - раздета была она. Ничего похожего на дамское белье не предстало его взору: какие-то кусочки ткани на бедрах и груди, тончайшие лосины, сквозь которые просвечивало тело: все это ничем не напоминало батистовую рубашку, которую принято было надевать у женщин под платье, даже, если они переодевались в мужскую одежду. Словно не веря себе, молодой человек взял в руки валявшийся на полу сапог. Странная металлическая полоска по краям распахнутого голенища привлекла его внимание, и он почти машинально потянул за коротенькую металлическую петельку у основания. Края голенища плавно сомкнулись за его рукой, и он уронил сапог. Звук стукнувшего по полу каблука разбудил спящую. Она сладко потянулась на своем ложе и приоткрыла глаза. Вид стоявшего рядом мужчины заставил ее сесть, и тут она обнаружила, что ее не прикрывает одеяло.

- Ну, что уставились! Отвернитесь немедленно!- отчаянно возопила Николь.- Вы что, женщины не видели никогда?- она в отчаянии натянула на себя тяжеленное одеяло.

- В таком виде — не видел ни разу! - трудно было понять сразу, что он имел в виду.- Простите, ради бога. Одевайтесь, я отвернусь.

Дрожащими руками Николь натянула на себя джинсы и свитер.

- Можете обернуться,- она сидела на кушетке и пыталась ступней попасть в сапог. Ее трясло уже так, что она не могла и слова вымолвить. Хозяин какое-то время наблюдал за ее манипуляциями с сапогом, потом усмехнулся краем губ.

- Позвать Гримо, чтобы он вам помог натянуть ваши чудо-сапоги?

- Спасибо, я сама справлюсь!- она вскочила на ноги и стоя натянула сапоги, в одну минуту завершив процесс закрытия голенищ со звуком, напоминающим скрип гвоздя по стеклу.

Атоса передернуло.

«Ишь ты, какие мы нервные! - усмехнулась Николь про себя. - Никогда бы не подумала, что Атос такой чувствительный. Может, он и мышей недолюбливает?»

Но мушкетер ничего не сказал. Окинул ее всю пронзительным взглядом и отвернулся. Несколько минут пошли в напряженной тишине: Атос думал, глядя в окно, Николь ждала. Потом он повернулся к ней лицом.

- Я вынужден буду оставить вас, сударыня: служба. Я вернусь к вечеру. Постарайтесь никуда не уходить до моего прихода. Нам надо серьезно поговорить, прежде чем вы тронетесь в путь. Гримо вам поможет, если у вас возникнут какие-либо проблемы.

Он ушел в спальню и вернулся минут через десять, полностью готовый к выходу: форменный плащ, шляпа, шпага, высокие сапоги. Красавец! Николь постаралась не слишком рассматривать мушкетера: ему бы это не понравилось. Лишний раз сердить хозяина не хотелось: черт его знает, на что этот человек способен в гневе? Если такой же, как в книге — лучше держаться настороже.

Гримо получил указания, и они с Николь остались наедине. Возникшие у нее вопросы он разрешил несколькими выразительными жестами, а когда и просто соизволил ей показать, где и что находится в доме. К вечеру, к приходу Атоса, она уже несколько освоилась, и даже пыталась принять участие в приготовлении обеда, но была с негодованием выставлена из кухни. Слава Богу, хозяйка, сдававшая квартиру Атосу, ее не заметила, когда явилась по каким-то делам. Гримо живо выпроводил ее.

Николь, чтобы хоть как-то занять себя, принялась разглядывать комнаты, а точнее — что в них имелось.

Имелось немногое, но зато об этом стоило говорить. Все выглядело так, как она думала, только портрет был невелик, шкатулка крупнее, чем ей представлялось, а лезвие шпаги было украшено такой насечкой, что за ее изяществом, богатством и красотой эфес уже был второстепенной деталью. Во всяком случае — при беглом взгляде.

Еще на полке в углу оказалось с десяток томов на разных языках. Латынь, древнегреческий, испанский, английский. Не плохо для королевского солдата. «И графа!»- подсказала память.

Атос явился к десяти вечера. Пьяный — это было видно даже издалека. О чем можно говорить с человеком в таком состоянии? Но он помнил, что его ждут.

- Давайте поговорим в другой раз, - предложила Николь.

- А вы уверены, что другой раз будет?- он тяжело плюхнулся в кресло.

- А вы хотите, чтобы он был? - ответила она вопросом на вопрос.- Я собиралась уходить, между прочим.

- Куда?- мушкетер уставился в потолок.- Куда вы собрались уходить, милая моя? Вам некуда уйти.

- Вы уверены в своих словах, господин Атос?- гордость заставила ее вздернуть подбородок и выпрямиться с самым независимым видом.

- Абсолютно уверен. И мы с вами это сейчас обсудим.

- Но вы … вы не в том состоянии, чтобы говорить серьезно!

- Да, я пьян. А еще я чертовски устал и хочу спать. Но есть вещи, которые мы должны выяснить с вами прямо сейчас, госпожа... мгм, Николь. Гримо!- лакей возник по первому же зову, как из-под земли. - Вина, и приготовь горячую ванну.

- Вам бы лучше холодный душ,- вполголоса заметила Николь.

- Ванну не мне — вам! - невозмутимо сообщил господин Атос.- Это займет достаточно много времени у Гримо, а мы тем временем побеседуем.

Николь почувствовала, что щеки запылали. Что задумал этот солдафон? Нет, ванна это прекрасно, это очень хорошо (если она только найдется здесь, в этом древнем доме). Но почему он решил о ней позаботиться? А у нее даже переодеться не будет во что...

- Завтра вы пойдете с Гримо и купите себе все, что необходимо для женщины, - он увидел почти панику на ее лице. - Вы не знаете, что вам нужно? Я так и подумал, - он утвердительно кивнул самому себе. - Ну, вот мы и начали разговор. Вопрос первый: кто вы?

Надо было отвечать и лучше всего — правду. Но правда была слишком фантастична, чтобы ее можно было говорить, да еще человеку верующему. Еще неизвестно, что он после такого признания сделает. Вдруг передаст ее Инквизиции?

Атос спокойно рассматривал ее поверх хрустального кубка, который налил себе.

- Ну что, придумали? Так откуда вы явились? Я жду вашу версию происшедшего.

- А как вы думаете, откуда я прибыла? - ухватилась она за его вопрос.

- Не знаю. Не могу даже представить. Все это выглядит сплошной...

- Фантастикой?- закончила Николь его предположения.

- Именно, - взгляд мушкетера не выражал даже тени насмешки: он был пугающе серьезен.

- Господин Атос, вы проницательный человек. Мне очень не хочется лгать вам, но и объяснить то, что произошло со мной, я не могу: я сама не до конца представляю, как я оказалась здесь.

- Откуда же вы явились, прекрасная незнакомка?- улыбка спряталась в усах, а глаза стали пронзительными и темными.

- Мое имя действительно Николь. Я из страны, которой пока еще нет. Больше ничего я вам пока сказать не могу. Я попала к вам не случайно: я очень хотела именно к вам, сударь, именно к вам и вашим друзьям.

- К друзьям? - по лицу Атоса скользнула судорога.- Вы опоздали: я остался один, да и я вскоре уеду отсюда. Моя служба подходит к концу. Зачем я вам? Зачем вам мои друзья? И вообще, откуда вы о нас узнали?

- Я не могу вам это сказать, вы мне не поверите, господин Атос.

- Поверю, не поверю! Разве это важно сейчас, мадемуазель? Важно только то, что вы хотите домой, а дома у вас, скорее всего, нет. По крайней мере — вам до него не добраться.

«Кажется, он думает, что я из далекой, неведомой страны,- подумала Николь. - Переубеждать его не стоит».

- Вы правы, мне в ближайшее время домой не попасть. Но и оставаться здесь мне не хочется, честно вам признаюсь. Ваш Париж не так хорош, как его представляют.

- Париж не для слабых людей. В нем или живут - или существуют.

- А вы, вы господин Атос, какую жизнь вы выбрали в Париже?

Атос посмотрел на свою гостью с изумлением, которое очень быстро сменилось выражением высокомерия.

- Мы с вами, сударыня, не настолько знакомы, чтобы я отвечал на подобные вопросы,- в голосе явственно звучал лед.

- Я понимаю, что мой вопрос бестактен, но, все же?

- Почему вы считаете, что я должен вам ответить, а не выставить вас вон?

- Потому что вы пьяны, устали, и вам не с кем поговорить, кроме меня,- тихо пробормотала Николь. - Самый момент для откровенности.

- Откровенным я однажды уже был. Меня не поняли.

- В Амьене?

Лицо мушкетера застыло. Медленно, ощупью, он поставил бокал на стол и, помедлив, встал. Подошел к Николь и нагнулся над ней, глядя ей прямо в глаза, и ухватившись руками за подлокотники ее кресла. Теперь она, даже если бы и захотела, не могла вскочить.

- Кто вы? - судя по его тону, он не намерен был отпускать ее живой.

- Я человек. К нечистой силе я не имею никакого отношения, клянусь!- для убедительности она перекрестилась.

Атос шумно выдохнул и выпрямился. Судя по выражению его лица, он боролся сам с собой.

- Хотите убедить меня, что вам просто что-то рассказали?

- Можно сказать и так: мне рассказали, - Николь выдавила из себя улыбку. - Рассказали, как пьяный мушкетер после двух недель затворничества в погребе, в порыве откровенности, поведал молодому другу историю своей любви.

- А, черт! Дьявол! Д'Артаньян разболтал вам? - Атос, весь во
власти холодной ярости, схватил ее за запястья.

- Да нет же, господин Атос. Это не ваш друг, это совсем другой человек. Он знает о вас все, абсолютно все. Только не все рассказал, - она выпалила это единым духом и уставилась на мушкетера.

- Я хочу увидеть этого наглеца, - тоном, не терпящим малейшего возражения, произнес Атос.

- Это невозможно: он родится только через двести лет.

Странно, но Атос поверил сразу. Правда, он был белее стенки, а зрачки у него расширились так, что глаза стали совсем черными, но он поверил! Наверное, в голосе Николь он сумел расслышать приговор своей немедленной мести. Покачнувшись, он с трудом заставил свои пальцы, сведенные судорогой, отпустить руки женщины. Николь с сочувствием следила, как он добрался до окна и распахнул его настежь, не озаботившись, приятно ли это будет его гостье.

Прошло довольно много времени, пока он настолько овладел собой, что смог повернуться лицом к Николь. Увидев, что ее трясет от холода и сырости, затопившей комнату, закрыл окно и взяв кочергу, поворошил угли в камине. Вспыхнули поленья, и стало теплее.

- Так вам лучше? - он повернулся к женщине лицом, и оно было совсем спокойно. - Рассказывайте теперь. Все, что знаете и даже то, что кажется вам самой - чертовщиной. Мне нужны факты.

Когда она закончила говорить, уже светало.

- Как же вы пойдете теперь в караул? - спохватилась Николь. - Вам же и поспать не удалось ни минутки.

- Не впервой, - грустно усмехнулся Атос. - А вот что теперь делать с вами — ума не приложу. К себе вам не вернуться. Жить у меня здесь вы не сможете: я завтра уезжаю. Правда — всего на неделю, но потом я надеюсь выйти в отставку. Разве что, вы поедете (если захотите), в те же края, что и я? Там проще будет вам устроиться. Но вы же, как я понял, интересовались Парижем.

- Я интересовалась вашей четверкой, господин Атос. А еще — тем, чего нет в книге у маркиза де Ла Пайетри. Тем, что он так мудро утаил от всех.

- Наивная душа,- вздохнул Атос,- неужто вы рассчитываете, что мы вам бы об этом рассказали?

- Можете мне не рассказывать, я все равно догадаюсь!

Звонкий смех в ответ на эти слова был так неожидан, что Николь просто растерялась. Атос смеялся, смеялся от души, то ли над ее простодушием и наивностью, то ли над нелепостью случившегося. Но он не был зол, он не испытывал желания ее придушить на месте, и уже за это она была ему благодарна.

- Если вы пристроите меня где-нибудь в ваших краях, я буду очень вам благодарна, господин граф, - серьезно сказала она, снова рискнув обратиться к нему так, как следовало в силу его происхождения. - Я обещаю вести себя тихо, как мышка, и во всем слушаться вас, - добавила она, протягивая руку.

- Хотя бы — поначалу, - и граф пожал протянутую руку, скрепляя их договор.

Глава 4.

После этого откровения граф надолго перестал замечать Николь. Он упорно прятал от нее свою растерянность, как следствие неожиданного для самого себя желания выговориться. То, что кому-то может быть интересно его прошлое, он понимал: слишком много и хорошего и дурного было в нем, как и в жизни любого человека. Но Николь интересовало не просто прошлое: он чувствовал, что она хотела знать его мысли, его побуждения, а это он не готов был открыть кому-либо. Он вовремя остановился, еще немного и он бы раскрыл душу перед чужим человеком, хуже того — перед женщиной. Вино не доведет его до добра!

Когда друзья были с ним, он изредка позволял себе показать свое отношение к поступкам других. Если же речь шла о женщинах, сами собой срывались с его уст язвительные и мрачные реплики в адрес прекрасного пола. Но тогда он знал, что его слова встретят в мужской компании с пониманием.

После казни Миледи он замкнулся окончательно, и даже друзья не могли оторвать его от ежедневных сидений за бутылкой вина. Теперь только она и могла бы рассказать, что за бесконечные монологи выслушивала от мушкетера. Атос избегал друзей и остался в одиночестве еще до того, как они вышли в отставку. Нет, он конечно общался с ними, переживал за них, но, постепенно, сидение в компании стало ему в тягость. Фландрия и Сузы совсем доконали его. Желание все бросить и забиться в какую-нибудь глушь, чудесным образом воплотилось в нежданное наследство. Граф Бражелон не забыл его, завещая свой замок и графство.

Если бы не эта странная Николь, так некстати свалившаяся ему на голову, он бы, пожалуй, вообще не стал выныривать из омута опьянения, в который погружал себя ежедневно. Но она была занозой в сознании, помехой, заставлявшей вспоминать, что он еще что-то кому-то должен.

Незаметно прошел почти год, не принесший ничего ни графу, ни Николь. Она с утра до ночи была занята по дому. Наступила глубокая осень, в преддверии первых зимних холодов зачастили дожди, постоянно шел град. Малый ледниковый период показывал свои зубы, опустошая Европу неурожаями. Войны и их верные спутники — эпидемии, дополняли картину разрушения.

В Ла Фере пока не ощущался голод: предусмотрительный Гримо сумел обеспечить не только немногочисленных обитателей замка, но и позаботился совместно с арендаторами о запасах до весны. Кроме того, надо было подумать и о бедняках с округи.

Николь тихо поражалась про себя: оказывается, феодал, каковым и являлся граф де Ла Фер, считал себя обязанным думать о своих вассалах. Атос, действительно, воплощал в себе многие принципы уходящего рыцарства.

Кто занес в их края эту болезнь, можно было только гадать: слишком много бездомных болталось по дорогам Франции. Но болезнь эта косила и детей, и взрослых. Только потом Николь подумала, что, скорее всего, это какая-то разновидность то ли кори, то ли скарлатины, от которых у нее были прививки, потому что она — не заболела, хоть ей и пришлось быть в контакте с больным. Не заболел и никто в замке: немногочисленное его население в детстве уже переболело этой лихорадкой. Дети все же выживали достаточно часто, но взрослых болезнь косила нещадно. Многие от нее слепли и глохли.

Вместе с болезнью пришли и пожары: трупы и сами дома жгли, не пытаясь захоронить мертвецов, и огонь из-за сильного ветра нередко выжигал целые деревни. Когда загорелся хутор рядом с замком Ла Вальер, граф был едва ли не первым, кто бросился тушить пожар. Николь все видела из окна: как пламя высоко взметнулось над крышами соседнего замка, как сменилось потом едким черным столбом, слышала, как громко звонил колокол на отдаленной церкви, сзывая всех способных противостоять огню. А потом полил дождь: словно смилостивились небеса над людьми и в минуту загасили пламя.

Атос и Гримо вернулись в замок перемазанные в саже и мокрые до нитки. Женщины бросились готовить горячую ванну, Гримо ушел приготовить хозяину чистую одежду и переодеться самому, и в эту минуту Николь ясно увидела лицо хозяина. Упоение боем — вот что она прочитала на нем. Глаза горели огнем, губы все еще улыбались, стан распрямился, и она очень ясно представила себе его на поле боя со шпагой в руках.

Так вот чего ему не хватало в Бражелоне: действия! Замкнутый в стенах замка, привязанный к своим, более чем скромным владениям, он сам себя запер в очередной клетке. Лишенный друзей, цели самого своего существования, этот, молодой еще человек, засыхал от невозможности вести жизнь, полную действия. Возможно, если бы он мог найти какую-то любовь, привязанность к кому-нибудь, ему было бы проще принять новую жизнь. Неистовый по натуре, он надел на себя панцирь безразличия и сдержанности в любых проявлениях эмоций. Не это ли его убивало?

Ей стало его безумно жаль, но она тут же отдернула себя: жалость может быть и преддверием чувств, а она совершенно не собиралась влюбляться. Она все же питала надежду когда-нибудь вернуться в свое время. Зачем было усложнять свою и без того непростую жизнь? К тому же не хватало еще, чтобы Атос заметил, что его жалеют. Этого он ей никогда бы не простил, ее жалость, вообще любое проявление сочувствия со стороны женщины унизило бы его.

«Ничего, придет и ваше время, господин граф, вы еще если не полюбите, так будете все равно благодарны женщине, - улыбалась про себя Николь. - Если, конечно, ничего не изменилось с моим появлением в этой истории».

Для мыслей и рассуждений у нее был простор: двадцать лет между бурной молодостью четверых друзей и их зрелыми годами были едва обозначены писателем. Тем интереснее было бы все это понаблюдать своими глазами. Но это означало, что свою жизнь Николь придется прожить здесь, в прошлом. Единственную жизнь потратить на выяснение истин, которые мало кому нужны и интересны. Если бы ей предложили прямо сейчас вернуться домой, она бы не рассуждала: тоска по привычному миру бывала невыносима. А то, о чем ей хотелось бы расспросить Атоса, так и осталось невыясненным: граф не склонен был к откровенности.

На следующий день Атос и Гримо выехали спозаранку, собираясь проверить, как обстоят дела у соседей, и не нужна ли им помощь, но вернулись почти сразу. Николь убирала в библиотеке и, протирая пыль, увидела поверх стены, что Гримо поддерживает хозяина в седле. Что-то случилось... Сердце у нее екнуло и она, бросив метелку, пулей пронеслась по коридору и выскочила на двор. Всадники как раз подъехали к крыльцу.

Гримо соскочил на землю и помог спешиться графу. Николь бросилась ему на помощь, но Атос остановил ее.

- Не приближайтесь, я, кажется, подхватил эту заразу...

Гримо увел, скорее унес его в дом, а Николь кинулась к привратнику.

- Езжай за доктором и поскорее. Если не найдешь его, привези любого, кто хоть что-то понимает в этой болячке.

- Да где же я найду врача сейчас, - развел руками старик. - Все, почитай, по больным разбежались. У нас еще спокойно, а вот в округе ужас, что творится. Люди мрут, как мухи.

- Ничего знать не желаю, ищи хоть под землей! - тон ее был таким категоричным, что старый Шарло, качая головой, подчинился и пошел на конюшню.

О том, чтобы выполнять приказание графа, и речи быть не могло: именно Николь была защищена от эпидемии лучше всех.

Шарло сумел найти какого-то лекаря, но его внешний вид и познания так возмутили женщину, что она, сунув ему в руку пару монет, прогнала его со двора. Что случилось на самом деле, Гримо пояснил ей где жестами, а где словами, но она за год наловчилась с ним общаться и составила себе довольно четкую картину.

Атос чувствовал себя неважно последние дни но, конечно, виду не подавал. Гримо знал своего хозяина лучше, чем самого себя, но он не решился показать, что заметил это. Сегодня утром граф встал, словно ничего не произошло, хотя жар у него начался уже среди ночи. Они не успели отъехать дальше Лавальера, как у Атоса потемнело в глазах, и, если бы не слуга, он бы просто свалился с коня. Хорошо, что до замка было рукой подать, потому что едва графа уложили в постель, он потерял сознание.

Николь зашла в спальню и подошла к кровати.

- Как он, Гримо?- она вглядывалась в лицо Атоса, надеясь найти хоть какие-то симптомы, которые бы ответили ей на вопрос: что это за поветрие напало на их земли?

- Уходи!- замахал на нее руками слуга.- Уходи! Господин не велел тебе находится рядом: заболеешь.

- А вы, Гримо?

- Я болел уже. Когда еще мальчишкой был,- отмахнулся тот.- Сказано же: уходи!

- Я никуда не уйду, Гримо. Вам одному не управиться с хозяином. А я заболеть не боюсь: у меня противоядие от всех болезней есть.

Гримо только глянул мельком на нее: если есть противоядие, что же ты Его сиятельству не даешь? Но возражать, что она пришла, больше не стал: все же, если они вдвоем будут, ему не так страшно за хозяина будет.

Но страшно стало и Николь: Атос горел, как в огне: не меньше сорока, но чем сбить такую температуру она не представляла. Тут не было иного средства, кроме обтираний уксусом и кровопусканий. Во всяком случае, она о других не знала. Оставалось надеяться, что сердце выдержит, а температура выше не станет подниматься, иначе все будет кончено.

- Надо искать врача получше! - решительно проговорил слуга. - Сиди тут, если что - зови Шарло: ему можно, он тоже болел. А я поехал за хорошим доктором: я знаю такого в Блуа. Молодой, но знающий.

Он поспешно ушел, а Николь присела у изголовья.

- Ну, и что вы себе думаете, граф? - с непонятной тоской прошептала женщина, осторожно беря руку больного, и пытаясь сосчитать бешено бьющийся пульс.- Ну, что стоило сказать раньше, что вам плохо? И зачем было с температурой мотаться под ветром и дождем? Кому лучше вы сделали? Только не вздумайте умирать, пожалуйста!

Ей вдруг стало по-настоящему страшно: если с графом что-то случится, не останется никого, кто был бы посвящен в ее тайну. Она останется один на один с этим диким миром, и никогда не сможет вернуться домой. Каким образом Атос мог повлиять на ее возвращение, она не знала: просто по-детски верила, что он может помочь.

Может быть ее холодные руки помогли, может, просто он сквозь лихорадку все же услышал ее просьбу, но граф приоткрыл глаза. На мгновение в них мелькнуло что-то, похожее на узнавание, но тут же глаза закрылись, а на лице мелькнуло выражение ужаса. Он принял ее за кого-то. И на кого еще, кроме Анны, мог он так прореагировать? Николь поспешно отстранилась, не желая еще больше ухудшать состояние хозяина. Она только не спускала глаз с непривычно раскрасневшегося лица Атоса. Дышал он учащенно, тяжело, как-будто на груди у него лежал тяжелый камень, не дававший ему делать нормальный вдох и выдох.

Так прошло пару часов, пока не приехал Гримо с доктором. Врач и вправду был молод: не старше самого графа, но выглядел уверенным и спокойным. Бросив внимательный взгляд на сидевшую у изголовья больного женщину, он чуть приподнял брови в знак вопроса.

- Служанка, - коротко ответил Гримо.

- Хорошо, пусть остается, - заключил доктор. - Крови не боитесь?

Николь коротко мотнула головой: «нет!». Но уверена в этом не была. Максимум, что ей привелось видеть, это как берут кровь из вены. Кетчуп и варенье, которое обильно используют в кино, как кровь, ее не впечатляли.

Врач закатал рукав на руке графа до плеча, подложил под локоть валик, скрученный из полотенца, наложил жгут и достал ланцет.

- А простерилизовать!? - не удержалась Николь.

Лекарь посмотрел на нее странным, долгим взглядом, и поднес лезвие к огню свечи. Подержал несколько секунд и, подождав пока лезвие остынет, вернулся к пациенту.

- Подержите здесь, - он указал, где именно следовало придержать руку. - А вы, Гримо, придержите графа за плечи. Как бы чего не случилось: он хоть и в забытьи, а силы в нем все же, достаточно.

Кровь, темная и густая, потекла в подставленный лоток, и Николь почувствовала, как дурнота туманит глаза. Она зажмурилась, перестала дышать, и изо всех сил придавила руку Атоса к кровати, почувствовав, как она дернулась под ее пальцами. «Только не бухнуться в обморок», - пронеслось в голове. Запах крови вызывал у нее дурноту, и, наложив повязку, врач обратил внимание, что его помощница сама близка к тому, чтобы свалиться у постели больного. Он поспешно передал лоток Гримо: «Унесите это, пока ваша служанка не свалилась здесь. Что же вы мне солгали, голубушка, что сможете помочь. Вы что, никогда не видели, как пускают кровь?»

- Я всегда убегала от этого зрелища, - выдохнула Николь.- А сама я никогда так сильно не болела, чтоб мне кровь пускали,- поспешно уверила она врача в своем идеальном здоровье. После этой варварской операции меньше всего хотелось, чтобы и ей врач отворил кровь.

- Сможете последить, чтобы господин граф рукой не шевелил? - спросил тот. - Или Гримо нужен? Мне с ним поговорить надо.

- Я посижу, не волнуйтесь, я не дам ему двигаться, уверяю вас,- Николь очень не хотелось, чтобы ее выгнали из комнаты за ненадобностью.

- Оставайтесь, а если что — зовите нас погромче, - приказал врач, выходя вместе с Гримо.

Теперь у нее было полное право сидеть рядом и держать Атоса за руку. Пальцы уже не показались ей такими горячими, жар уменьшился. Через несколько минут он открыл глаза и впился взглядом в ее лицо. Потом взгляд обежал комнату и вновь вернулся к ней.

- Николь? Что вы делаете в моей спальне?

- Сторожу вас, Ваше сиятельство. Доктор мне приказал, чтобы вы не сотворили какой-нибудь глупости.

- Я что, ранен?- он скосил глаза на свою руку. - А, вот оно что! Что произошло, Николь? Я ничего не помню,- он попытался приподняться, но его добровольная сиделка бросилась вперед, как коршун: «Не двигайтесь, вам нельзя!»

- Ну что вы кудахчите, как курица, я не умру так просто, к моему величайшему сожалению,- он попытался улыбнуться. - Но пить-то мне можно, я полагаю?

- Только не вино,- строго заявила ему в ответ девушка. - Лекарь вам тут что-то приготовил: жаропонижающее. Я помогу вам.

С непонятным трепетом она поддержала ему голову и поднесла к запекшимся губам чашку. Рука дрогнула и часть пролилась ему на грудь.

- Я растяпа! - ахнула Николь.

- Ну, у меня, как у пациента, опыта тоже маловато, - усмехнулся граф.

- Вам не приходилось болеть? - удивилась Николь.

- Разве что, в детстве. Но это я плохо помню. Другое дело: рана в бою. И то — серьезно было только раз: в стычке на улице Феру. Но и тогда я столько не валялся в постели.

- У вас очень сильная лихорадка была, только вот кровопусканием и сняли жар.

- Николь, - он помолчал с минуту. - Николь, если это та самая хворь, что косит людей в нашей провинции, я могу и не выпутаться. Это просто временное улучшение. Я чувствую, что у меня опять начинается жар.

- Я больше не дам вам отворять кровь, - решительно заявила девушка. - От этого никакого толку, только сил не останется с болезнью бороться.

- Николь, все зависит от нашего Господа. Если он захочет призвать меня, никто и ничто ему не помешают. Беда в том, что …

- Вы хотите исповедаться?

- Нет, - он помолчал. - Я не готов исповедаться чужому человеку. А мой друг — непонятно где. Он мог бы принять мою исповедь.

- Арамис?

- Он теперь аббат д'Эрбле.

- Атос, вы боитесь, что вас не простят за ваши грехи?

Ни он, ни она не заметили, что тон их беседы вышел за рамки разговора хозяина и служанки.

- Нет, я боюсь другого: я должен...

Атос замолчал, и Николь с ужасом констатировала, что лихорадка вернулась с удвоенной силой. Взгляд его сделался блуждающим, на щеках загорелись красные пятна, и она в последний момент успела удержать его, с неожиданной силой попытавшегося вскочить.

- Гримо, доктор! - закричала Николь в отчаянии.

Врач на все вопросы Николь отвечал молчанием. Наконец, выложив все, что она думала о медицине 17 века и о искусстве самого лекаря, она замолкла.

- Вы так уверенно обо всем говорите, словно у вас есть панацея от всех известных болезней,- не без ехидства, наконец, соизволил заговорить врач.- Что до меня, то, хоть я и безграмотный лекаришко, по вашему определению,- он отвесил ей почти шутовской поклон,- но, тем не менее, я вижу все признаки приближающегося кризиса. Нам остается только ждать и уповать на Господа и на силы организма господина графа. И на его желание жить,- добавил он вполголоса.- Если придется думать о последнем причастии, я сумею это заметить вовремя.

- Нет, никакого причастия не понадобится! Я уверена,- Николь даже не пришло в голову, что такая горячность с ее стороны имеет только одно объяснение. Но именно об этой стороне она решительно отказывалась задуматься. Атос отличный хозяин, прекрасный, справедливый и щедрый. Они все за ним, как за каменной стеной. Он не может, не имеет права их бросить, оставить на произвол судьбы, на какого-то чужого сеньора. Он просто обязан жить! И она позаботится об этом.

Теперь никакими силами ее нельзя было отогнать от Атоса. Она держала его за руку, вглядываясь в лицо до рези в глазах, боясь пропустить тот момент, когда жизнь восторжествует. Как же быстро смерть может проводить свое наступление на живое существо! Ей еще ни разу не приходилось так близко наблюдать, как уходит из человека жизнь, как быстро он может сдавать позиции. Атос и его друзья всегда казались ей вечными, неуязвимыми, и чтобы избавиться от кошмара их гибели, она всегда сразу после «Эпилога» хваталась за первую главу, утверждая в своем сознании бессмертие «неразлучных».

И вот теперь она видит перед собой их гордость, «лучшего из лучших», готового склониться перед смертью от какой-то хвори, а не гибнущего в неравном бою с врагом. Правда, враг в этот раз был куда могущественнее испанцев или кардинальских гвардейцев. И все равно: Атос не имел права сдаваться так легко.

Она тихонько погладила его по щеке: все равно, кроме Гримо ее никто не видит, а его она не боялась: он любит графа и будет рад любому, кто готов помочь ему.

- Гримо, - Николь пристально взглянула в глаза преданного слуги, - Гримо, ты ведь знаешь, какое крестильное имя у твоего хозяина? Скажи мне, Гримо!

Гримо знал, и знал, что его за это по голове не погладят. Но устремленные на него глаза так молили о правде, что он не устоял.

- Много.

- Что «много», Гримо? - не поняла девушка.

- Имен много.

- Скажи мне хотя бы одно.

- Огюст, - неохотно произнес слуга.

- Огюст, - повторила Николь, но уже с другими интонациями, склонившись над больным. Пальцы в ее ладони ощутимо дрогнули, по заострившимся чертам прошла тень.

- Он услышал, Гримо! Огюст, пожалуйста, не умирайте! Я прошу вас, не надо! Вы нам очень нужны, вы мне нужны, - она бормотала что-то нечленораздельное, а слезы капали ему на руку, горячие, соленые слезы признания в любви.

Глава 6.

Сначала он услышал голос. Впереди него на проселочной дороге густая поросль скрывала то, что было за поворотом. Мысли его были далеко, и чистый, сильный голос, выводивший немудреную мелодию, он воспринял как продолжение своих мечтаний.

Он возвращался от женщины. Назвать ее любимой и даже возлюбленной он бы не решился: скорее, это была одна из тех встреч, которые ему охотно дарили дамы. Но эта любовница все же отличалась от других женщин: она не была из тех скучающих дам света, которые, не довольствуясь навязанным родственниками мужем, ищут утех на стороне. Она была небогата, но отказалась принимать подарки. Она ясно дала ему понять, что бросилась в его объятия не от скуки, не от бедности, и уж, во всяком случае, не для того, чтобы мстить мужу. Кажется, она действительно любила его.

Граф покачал головой: он впутался в историю, которая ничем уже не напоминала великосветский флирт. Они зашли далеко в своем романе, а ведь он не должен забывать о своем долге: ему пора жениться. Родня, а в особенности дядюшки и тетушки, все чаще предпринимают матримониальные атаки, требуя от племянника наконец-то определиться со своими планами. Черт побери, они взялись его опекать вместо родителей! Такого Его сиятельство терпеть не мог: он сам себе хозяин, сам знает, что ему нужно!

Поворот остался позади, и под копыта его коня едва не попала женщина. Лошадь всхрапнула и прянула в сторону. Обладательница ангельского голоска (больше никого поблизости не оказалось, чтобы сомневаться, кто мог петь), пронзительно вскрикнула и, споткнувшись, упала на колени. Граф осадил коня и заставил его стать смирно перед крестьяночкой, которая с трудом встала и подняла голову. И Огюст понял, что жалкое платье было маскарадом: на него с небес глянул ангел.

Она была не просто прекрасна и юна: она была чужеродным элементом в этом мире, грубом и чувственном. Самое удивительное, что он тогда даже не додумался соскочить с коня: он словно прирос к седлу, а повод бросил на шею коня. И умница Буцефал распорядился по-своему: бочком, кося глазом и недовольно фыркая, унес своего хозяина прочь. Огюст пришел в себя только у ворот замка.

Несколько дней он ходил, как во сне: ничего не видел вокруг, отвечал невпопад на вопросы и, в конце-концов, уловив изумленные взгляды слуг и поутру увидев у своего изголовья постную физиономию врача, понял, что он зашел далеко в своей безответственности. Вернуться к действительности оказалось непросто: лицо ангела упрямо маячило перед глазами.

Несмотря на относительную юность (граф только недавно перешагнул порог двадцатилетия), Его сиятельство правил в своем графстве уже несколько лет, правил жестко, властно, но следуя букве закона. Что творится в вверенных ему землях, он знал не хуже сельских старост, потому что сумел добиться, чтобы к нему шла достоверная информация. Но как прошло мимо него это чудо? Откуда эта крестьяночка объявилась в его графстве?

Ответ он получил при первом же выезде из замка. Он нашел ее на той же лесной тропке, а о ее присутствии догадался по все той же песенке, незатейливой и мелодичной. Теперь он был осторожен и заранее спрыгнул с коня. Так и нагнал ее, ведя коня в поводу. В этот раз она одета была как девушка благородных кровей: скромно и со вкусом. И на звук лошадиных копыт за спиной не обернулась и петь не перестала.

Он обогнал ее на несколько шагов, и она вынуждена была остановиться перед неожиданной преградой. Ни страха, ни смущения она не выказала, просто подняла на него глаза. И ждала... А он... Он, как мальчишка, сдернул шляпу с головы и стал лепетать какие-то извинения. Он не с крестьянкой говорил: перед ним стояла высокородная дама.

- Сколько же ей было лет на самом деле? - не выдержала Николь, прервав рассказ Атоса.

- Не знаю... Может, шестнадцать, как она сама говорила, а может и все тысячу, как Сатане... - лицо его исказилось.

- Может, не надо сейчас об этом? - Николь осторожно погладила его пальцы, судорожно скомкавшие одеяло.

- Что-то подсказывает мне, что надо идти до конца, сударыня, - он повернул голову и пристально посмотрел ей в глаза. - Ну, как, похож мой рассказ на то, что вы знаете?

- Об этом у автора нет ничего. Как вы встретились - нет ни слова.

- Тогда я продолжу, с вашего разрешения,- граф глубоко вздохнул; было видно, что он устал, но отступать был не намерен.

«Такое дважды не рассказывают, - подумала Николь. - Теперь получается, что д'Артаньяну он ничего не говорил? Повода не было или причины?»

Итак, перед ним стояло совсем не юное, неискушенное создание. В глазах женщины он прочел удивление, надменность и толику любопытства. Она окинула его чуть насмешливым взглядом, и он сразу же почувствовал себя юнцом.

- Сударь, ваша вина совсем не так велика, как вам представляется. Я нисколько на вас не в обиде. К тому же наша случайная встреча принесла нам удачу: моему брату, наконец-то, разрешили принять приход, о котором для него хлопотал господин епископ.

- Наш новый кюре - ваш брат? - Огюст посмотрел на незнакомку совсем другими глазами: получается, что в день встречи именно он и подписал окончательное утверждение на этот пост священника, о котором говорил епископ. Подмахнул, что называется, не глядя, настолько его голова была занята прелестной девушкой.

- Да, сударь.

- Граф де Ла Фер, к вашим услугам, - наконец представился Огюст.

Мадемуазель присела в реверансе так низко, словно он был королем. А он и был им в своем владении.

- Бюэй, Анна де Бюэй, Ваша милость.

Она не просто вошла, она ворвалась в его жизнь: легко и непринужденно. Он рядом с ней забывал обо всем: она была то ребенком, то зрелой женщиной, и он, окончательно растерявшись, какая из них — настоящая, позволил ей овладеть своей душой.

Так же легко и непринужденно она отдалась ему. Она не претендовала на другую роль, кроме роли его любовницы и, казалось, это устраивало обоих. Но так казалось только поначалу. Анна ничего не требовала прямо, но, без особых причин настроение ее вдруг менялось, она становилась мрачной, отмалчивалась в ответ на заботливые вопросы, избегала встреч. У любой другой женщины он просто не обращал бы на это внимания, но у Анны это больно задевало его. Он был у нее не первым, но Анна никогда не строила из себя недотрогу: она сама, первая, сделала шаг к близости, позвав его к себе домой, когда кюре уехал в дальнюю деревню к умирающему.

Их связь около полугода оставалась тайной для всех, пока Огюст не решился: он давно уже понял, что никакая другая женщина не войдет в замок хозяйкой. И исподволь стал готовить Анну к роли знатной дамы.

Какую цель граф преследует, она поняла в первый же день импровизированного урока верховой езды, но ничем не выказала своей радости. Наоборот, всячески демонстрировала, что боится садиться в седло. Лошадь тоже не выказала восторга, и все бы выглядело, как первая робкая попытка начинающей всадницы, если бы не одна деталь: утвердившись в седле, Анна перехватила повод уверенным движением. Графу даже не пришлось показывать, как правильно его держать. Он, правда, ничего не сказал. Но брови его поползли вверх. И Анна не только заметила немую реакцию на свои действия, но и верно истолковала ее причину.

- Я не раз видела, как всадники садятся в седло, и запомнила, как правильно держат поводья. Но вот тронуть лошадь с места я не решаюсь, - с вымученной улыбкой сообщила она.

- Я рядом, значит с вами ничего не случится, - успокоил ее Огюст.- Может быть, стоило бы вас учить верховой езде в мужском костюме и в обычном седле, но я не хочу вас компрометировать перед случайными зрителями.

- Мой дорогой, да кому интересно, что делает безвестная женщина?

- Я не хочу, чтобы даже тень недоброжелательства коснулась моей возлюбленной,- очень серьезно сказал граф. - Вы для меня все в этой жизни, и я не хочу намеков, шуток и подозрений, оскорбительных для вас.

В эту минуту Анна поняла, что намерения его серьезны, и ей придется готовиться к роли графини. Упоение и восторг, которые она испытала, вылились в очаровательный румянец, вполне могущий сойти за краску смущения на девичьих щечках.

- Граф, вы делаете мне предложение?

- Пока — неофициально,- улыбнулся граф. - Но, уверяю вас, за помолвкой дело не станет, как только я переговорю с вашим братом.

- Понимаю, - она покачала головой, - ваша родня...

- Это не препятствие! - вспыхнул граф.

- Но серьезный разговор для вас, Оливье? Может, не стоит им ничего говорить?

- Это означало бы проявить неуважение к семье: такое я позволить себе не могу.

- Вы так любите своих родичей? - она надула губки, но глаза ее стали холодны. Как лед... Присмотрись граф повнимательнее, он бы увидел в них холод змеиного взгляда.

- Анна, люблю я их или нет, но есть определенный порядок. Будь живы мои родители, я должен был бы подчиниться их воле, теперь же я сам себе хозяин. Но это не отменяет уважения к представителям семьи. Я хочу, чтобы все было сделано в рамках закона, и чтобы никто и никогда не посмел вас упрекнуть...

- В чем упрекнуть? - надменно произнесла всадница, глядя на него с высоты своего коня.- В том, что ваша невеста недостаточно знатна для вас? В недостаточной красоте меня не упрекнешь, не так ли?

- Анна, у вас нет недостатков, но и остальные должны в этом убедиться. Я хочу, чтобы моя жена затмила всех женщин королевства.

- Для этого вам придется представить меня ко двору, - Анна не оставила свой насмешливый тон, но глаза у нее загорелись.

- Можете не сомневаться, вас увидит Париж! Но для этого вам придется узнать много нового, многому научиться.

- И верховой езде?

- И музыке, и танцам, и языкам. Я хочу представить ко двору совершенную Прекрасную даму.

- Как описывает ее ваш любимый Кастильоне?

Граф улыбнулся и, не отвечая, вскочил на своего коня.

- А что сказала ваша семья, Атос? - спросила Николь.

- Иронизируете, друг мой?

- Совсем нет. Но думаю, что был скандал.

- И еще какой! - вздохнул Атос. - Я, честно говоря, по молодости своей и глупости, думал, что сумею им доказать, что Анна достойна не то что графского титула: королевской короны! Моя горячность и мои доводы разбились о скалу презрения к любому, кто по знатности уступает Роанам с Монморанси.

- И Куси, - тихонько пробормотала себе под нос Николь.

- И Куси, - подтвердил Атос, слегка приподняв голову с подушки и не без изумления глядя на девушку. - Это что, тоже было у маркиза?

- Нет. Вернее, граф говорил, что вся семья была против.

- Я не буду вам пересказывать все, что было мне сказано на семейном совете, Николь: это касается только меня и моей родни. Тогда я не очень себе отдавал отчет в происшедшем, но меня, фактически, объявили вне закона. Я думал, что это не играет роли. Оказалось, я ошибся.

Он, действительно, не представлял себе не только всей спеси своей родни. Он не думал, что страх потерять хотя бы частицу владений, вместо того, чтобы их приумножить, владеет родственниками. Брак должен служить только к славе и богатству семьи. А что может дать эта безвестная красотка?

Оказалось, что в тайне их связь удержать не удалось: тетушки пронюхали все. То, что вначале на его увлечение не обращали внимания, не помешало старым дамам выяснить о предмете увлечения все, что только могут узнать кумушки. Мальчик развлекается: пусть его! Но когда до них дошли вести о том, что племянник занялся образованием девушки, старухи, а вслед за ними и дядюшки, забеспокоились. И отступнику устроили суд.

Родня съехалась в замок, принадлежавший ранее его бабке. У них у всех было где остановиться, кроме его дома, а он, догадываясь о предстоящей встрече, сделал шаг первым: разослал им приглашения. И приготовился к атаке, заранее зная, кто что ему скажет.

Родственники у него были отменные: от чужих он бы всего этого выслушивать не стал. И чем больше он слушал, тем больше проникался мыслью, что заботит их только одно: его земли, его замки, его богатство. Они мысленно прикидывали, что могли бы получить, откажись он от своего состояния в их пользу. Но граф твердо решил держаться продуманной линии поведения. Он мужественно выдержал все нападки тетушек, все аргументы умудренных жизненным опытом дядюшек. Ни один из них не посмел нарушить заведенный порядок: женились только на тех, кто приносил в дом достойное приданое, замки, земли, деньги. И только этот шалопай вознамерился все делать по-своему!

- Ты хоть отдаешь себе отчет, что может произойти, если эта твоя девица даст тебе наследника, а с тобой что-то случится? - тетушка сорвалась на визг.

- Она сумеет достойно воспитать моего сына, - с трудом сохраняя спокойствие ответил племянник.

- Она пустит все состояние по ветру, наследовать будет нечему,- так же спокойно констатировал сеньер де Бове. - Граф, вы упрямец, или Бог затмил вам взор... только слепой!..

- Я люблю эту женщину, и ничто и никто не остановит меня, - Огюст жалел, что собрал их в своем доме: это лишало его права встать и уйти.

Старшая из сестер его матери встала: ее голова чуть тряслась (в минуты гнева у старухи всегда проявлялись симптомы застарелой болезни).

- Пойдемте, господа: мы напрасно теряем время с этим сумасшедшим! Но я заявляю вам всем: для меня этот мальчишка перестал существовать; чтобы не произошло в дальнейшем, я вам говорю: я не желаю признавать его своим родственником. На мою помощь, сударь, можете не рассчитывать,- она оперлась на палку и неспешно поковыляла к двери. Вслед за ней потянулись остальные. Гостиная опустела.

- И вы смолчали? - поразилась Николь.

- Смолчал. Я в ту минуту думал только о том, что наконец-то остался один. Разве мог я подумать, что правда не на моей стороне?! - он закрыл глаза и Николь решительно встала.

- На сегодня довольно. Вам пора отдыхать. Даже если вы захотите мне что-то сказать, я не стану больше ничего слушать сегодня.

Атос не возражал: эти воспоминания и сам разговор утомили его настолько, что он уснул раньше, чем его собеседница успела покинуть спальню. Но к этой теме граф больше не вернулся: похоже, он сильно сожалел и о том, что успел сказать.

Прошло несколько месяцев. Атос довольно быстро пришел в себя. Хотя наступившие холода и не давали возможности особенно разъезжать по округе, он тем не менее ежедневно выбирался из дому. Николь, занимаясь уборкой, частенько бросала взгляды в окно: двор был расчищен от снега, а от узорчатой решетки в стиле Франциска 1 в сторону Блуа конь ежедневно протаптывал тропинку заново.

С наступлением весны, едва сошел снег с полей, граф объявил, что Николь будет учиться ездить верхом. Новость ее не обрадовала, но Атос обратил ее внимание на то, что без этого умения ей придется туго. Она и сама понимала, что это сродни умению водить машину в ее мире.

- Я что, высокородная дама, чтобы восседать на лошади,- вяло сопротивлялась она.- Вот зачем вы сожгли мои джинсы? Так бы я могла учиться ездить в них.

- Что сжег? - не понял Атос.

- Мои штаны. Те, в которых вы меня увидели в первый раз.

- Этого еще не хватало: чтобы прислуга вас увидела в таком виде, - пожал плечами граф.- В юбке будете учиться, как учатся все женщины.

Если Его сиятельство брался за дело, то всегда доводил его до конца. На поблажки рассчитывать не приходилось. К тому же Атоса эти уроки явно развлекали: он даже пить стал меньше. Николь делала явные успехи, немногочисленные зрители с улыбкой переглядывались между собой, а по округе медленно, но верно, поползли сплетни: граф де Ла Фер от скуки занялся горничной.

В тот день, когда сплетня достигла ушей Атоса, он как раз намеревался в первый раз выпустить Николь за пределы поместья. Перемену в его настроении девушка заметила сразу: граф вернулся из утренней поездки пьяный и злой. Видимо, того что он выпил в трактире ему было недостаточно, потому что Гримо помчался из погреба к нему в кабинет с двумя кувшинами вина. В тот день Атос так и не показался из своих покоев. Не показался он и на следующий день и еще через день. А к концу недели прислал за Николь.

Она зашла в комнату не без опаски: человек, сидевший у окна, мало напоминал графа: бледный, как смерть, небритый, с мутным взглядом пьяницы, с воспаленными глазами в темных кругах от бессонницы и пьянства, он был страшен.

- Если не ошибаюсь, сударыня, у нас сегодня должна была состояться прогулка верхом? - голос у него был непривычно хриплым.

- Неделю назад, господин граф, должна была состояться! - не сдержалась Николь.

- Неделю? - взгляд графа несколько просветлел, он пытался осознать действительность. В растерянности он провел рукой по щеке, и гримаса отвращения исказила лицо.- Николь, зайдите через два часа: я буду готов. Оденьтесь тоже: урок состоится, пусть и с опозданием.

Два часа — и во дворе ее ждал прежний граф: безукоризненно одетый, подтянутый, тщательно выбритый. Но к нему спустилась по лестнице тоже не горничная: для женщины платье играет решающую роль; в седло готовилась сесть настоящая дама. Эта амазонка (подарок графа) оказалась Николь к лицу, преобразила ее. Атос даже не пытался скрыть удивления от такого превращения: служанка стала дворянкой. Он словно заново увидел ее и это открытие заставило его нахмуриться. Получалось, что все, что ни делал граф, оборачивалось против него. А отступать было поздно.

Ему пришлось собственноручно усадить ее в седло, проверить, правильно ли она держит поводья, не слишком ли высоко подтянуты стремена. При этом он взял ее за лодыжку, и Николь сцепила зубы: он не чувствовал своей силы и причинил ей сильную боль. Синяк, несмотря даже на сапожок, был обеспечен. Она уже достаточно знала его, чтобы понять, что он злится на весь свет и на себя в первую очередь. Соблазн отказаться от поездки был велик, но еще больше был соблазн наказать его своим присутствием. Впрочем, Атос был уже тоже в седле.

Граф не решился на большее, чем быстрая рысь, и только когда они добрались до дороги под сенью тополей, дороги, укатанной крестьянскими повозками и дворянскими каретами, дороги, на которой из-за бесчисленных копыт и колес не осталось ни травинки, он пустил коня в галоп. Николь, внутренне сжавшись, последовала его примеру.

Очень скоро дорога сузилась, а ветви деревьев стали ниже, но Николь этого не замечала: скачка увлекла ее. Она стала пригибаться к шее лошади, понимая, что та несется вперед не разбирая дороги. В следующую минуту, даже не успев понять, что происходит, Николь оказалась на земле. Боли не было, сознания она не потеряла: чудом ее ноги не застряли в стременах. Она лежала в придорожных кустах, расцарапанная и в изрядно разорванной амазонке, и счастливо улыбалась: над ней, в склонившихся ветвях, запуталось небо в облаках, в вышине пела неведомая птица, а рядом...

- Бог мой, Николь! Вы живы? - Атос руками ломал кусты, вытаскивая ее из зарослей. - Нет-нет, не двигайтесь, я сам все сделаю! - Он окончательно выпутал ее из колючих зарослей. - Какой же я идиот! Доверился вашей самоуверенности!

- Я цела, и у меня ничего не болит,- радостно сообщила горе-всадница.- И падать с лошади совсем не страшно: просто летишь себе по воздуху, как птица!

- Как птица? - граф нервно улыбнулся. - Встать сможете, птица? Только двигайтесь осторожно.

Опираясь на сильную руку, она встала с земли и тут почувствовала, как сильно болит плечо. Разодранный в клочья рукав намок от крови.

- Я, кажется, сильно поранилась, - робко произнесла Николь, не решаясь показать своему спутнику рану. Он сам не стал с ней церемониться: развернул ее, и осторожно сдвинул остатки рукава.

- Просто глубокая царапина, не стоит паниковать.

- Я и не паникую, - вздернула она подбородок.

- Вот и хорошо, потерпите немного, я промою ее вином. - Атос ловко и осторожно обработал ранку, помог ей натянуть на плечо платье и, скинув свой плащ, набросил его на плечи девушки.

- Так будет лучше, а то люди всякое могут подумать,- хмуро сказал он и внезапно замолчал.

Николь обернулась, ища его глаза и замерла в свою очередь: Атос, вцепившись в гриву своего коня, пытался удержаться на ногах, но все было напрасно: он рухнул на землю. Это не был обморок, он оставался в сознании и через пару минут попытался встать, но теперь уже Николь не дала ему этого сделать: она перепугалась настолько, что напрочь забыла о своем падении: чем она могла бы помочь графу вдали от людей, в лесу?

- Что с вами, граф? - она помогла ему сесть, опираясь спиной о ствол огромного дуба.

- Голова закружилась.

- Голова? С чего бы это? Ведь упала же я, Атос...

- Вы меня напугали...

- Вы не из трусливых, Ваше сиятельство, - улыбнулась Николь. - Похоже, вы что-то вспомнили и испугались, что... - она не договорила, увидев, как остановился его взгляд, упершись куда-то в пространство за ее плечом.

- Мне показалось... впрочем, это все ерунда... - он решительно встал. - Поехали домой, пока наши лошади не сбежали. Я забыл их привязать: непростительная небрежность.

- Я поеду сама, - заявила Николь.

- Непременно сама, но только тогда, когда мы доберемся до тропы и поедем шагом.- Он вскочил на коня, привязав ее лошадь к своей. - А теперь ставьте свою ногу на мою... вот так, отлично. Нет, за поводья не хватайтесь, достаточно того, что их держу я.

Оказалось, что дорога домой намного короче той, по которой они добирались в лес. И, пересаживаясь на свою лошадь, Николь испытывала сожаление, что так быстро все кончилось. Атос же был совершенно невозмутим, точно все, что произошло в это утро, его не касалось.

Глава 8.

То, что с господином графом шутить не стоит, она убедилась на собственной шкуре: Атос перестал ее замечать, и даже ежемесячную оплату за свою работу она отныне получала от Гримо. Разговоры были только по делу, по службе. Николь поняла, что долго так не выдержит, и лучше всего было бы уехать. Но появление Арамиса нарушило все планы.

- Господин граф дома?

Николь, вытряхивавшая покрывало на заднем дворе, услышала вопрос и, не удержавшись, бросила любопытный взгляд из-за угла: во двор как раз въезжал всадник. Конь был великолепен, да и сам всадник выглядел необычно. Очень загорелый (не смуглый, а именно загорелый), большеглазый, черноволосый, с тонким профилем, с гибким станом фехтовальщика, он привлекал к себе внимание гордой и непринужденной осанкой. Не торопясь он спешился и передал поводья молодому Шарло, который исполнял обязанности конюха.

- Так что граф? Если он дома, передайте, что его желает видеть старый друг.

- Прикажете передать, кто именно? - старик привратник внимательно осмотрел гостя: от пера на шляпе и до шпор. Осмотр его удовлетворил: приезжий несомненно дворянин, а когда тот еще и улыбнулся старику, блеснув белоснежными зубами, Шарло решился доложить графу.

- «Старый друг» будет довольно, - веско ответил дворянин.

Николь перестала выглядывать из-за угла и решительно двинулась через двор. Ее мучил вопрос: кто же этот друг? Темные глаза и загорелая кожа могли принадлежать д'Артаньяну, а могли — и Арамису.

Гость бросил в ее сторону взгляд, не лишенный любопытства. Николь сразу же почувствовала в молодом человеке тот интерес, который всегда вызывает у мужчины симпатичная женщина. Николь считала себя достаточно симпатичной и в меру женственной, чему за последнее время немало помогло ношение юбок.

Шарло показался на крыльце и жестом пригласил незнакомца следовать за собой. Тот взбежал по ступеням с завидной легкостью и скрылся за дверью, оставив Николь изнывать от любопытства. Как бы ни звали этого человека, но это был кто-то из друзей Атоса. Если бы еще и знать: кто?

Гость уехал уже на следующий день, и граф приложил максимум усилий, чтобы он не столкнулся с любопытством Николь. Атос действительно стал опасаться ее: а что, если ее вопросы окажут действие не только на него и его жизнь, но и на жизнь его друзей? Пока еще смутно, но он начал понимать, что они меняются под воздействием постороннего человека. Написанная книга пишется заново, и, что окажется на ее страницах, не ведомо никому: ни читателям, ни героям.

Спасая свою дружбу, Атос сделал то, чего на самом деле ему не хотелось: поселил Николь в домике на краю своих владений. У нее в помощниках были две милые деревенские девушки, а об остальном заботился Гримо: дрова, деньги, продукты, одежда — все это шло от графских щедрот. Раз в неделю появлялся либо Гримо, либо молодой Шарло и справлялись, что нужно госпоже. Николь вдали от замка именовалась госпожой.

Так прошло много месяцев, пока, однажды поутру, на пороге не появился сам господин граф. Выглядел он каким-то потерянным, чему очень способствовало то, что он попал под проливной дождь. Николь, не говоря ни слова, потащила его к камину, приготовила подогретое вино и, вообще, развила бурную деятельность. Атос молчал, но вину обрадовался. Грел руки о горячую кружку, смотрел куда-то в пламя камина и пил вино мелкими глотками. Николь не смела ни о чем спрашивать: что-то случилось, раз граф сам приехал к ней.

- Николь, - заговорил он непривычно глухим голосом, - я хочу просить вас вернуться в замок.

- Я не по своей воле оказалась здесь, Ваше сиятельство, - сухо ответила Николь. - Это было вашим желанием.

- Я раскаиваюсь в необдуманном поступке. Вам было плохо здесь.

- Только поначалу, когда я злилась на вас и, признаюсь, призывала на вашу голову всякие глупости.

Атос с изумлением уставился на женщину:

- Так это вам я обязан тем, что случилось?

- А что у вас случилось, господин граф? - Николь и хотела, и боялась узнать новости.

- А вот поедем - и увидите, - Атос решительно встал. - Только оденьтесь потеплее: дождь льет как из ведра.

- А вы как?

- А я уже промок до нитки. Хуже не будет. Собирайтесь, время не терпит.

«Что такого могло случиться в Бражелоне, что я понадобилась, да еще и так срочно?» - недоумевала Николь, погоняя своего коня и радуясь тому, что ездить верхом перестало для нее быть проблемой.

В замке что-то неуловимо изменилось, но в чем это выражалось, Николь еще не могла понять. Пока она переодевалась в сухое в отведенной ей комнате, ей почудился детский плач. Едва она привела себя в порядок, на пороге возникла кухарка.

- Николь, голубушка, я тебя проведу. Граф ждет тебя .

- Я еще помню, Жоржетта, где его кабинет и где гостиная.

- Он ждет тебя не там, идем же скорее! - и, крепко ухватив Николь за руку, она потащила ее по коридору.

Дверь распахнули им навстречу, и в полумраке задернутых штор Николь различила сначала графа, а затем еще какую-то незнакомую женщину, судя по одежде - крестьянку. Увидев Николь, они расступились, и потрясенная девушка заметила в глубине две детские колыбельки.

Два прелестных и похожих как две капли воды малыша лежали в двух колыбелях. Насколько Николь могла разобраться в младенцах, это не были новорожденные: детям было месяца три-четыре. Не веря своим глазам, она сделала несколько шагов вперед и растеряно обернулась: Атос с неестественной улыбкой на лице сделал ей знак, что она может подойти поближе.

- Откуда эти дети? - вопрос сам по себе слетел с ее губ.

- Из Рош-Лабейля, - ответил глуховатым голосом граф.

Николь еле сдержалась, чтобы не воскликнуть: «И кто же из них Рауль?», но вовремя прикусила язык. Да, она многое пропустила за эти месяцы!

- Нравятся? - между тем поинтересовался Атос.

- Совершенно очаровательны! Это мальчики или девочки?

- Мальчики.

- А кто из них старший и как их зовут? - уж это Николь могла спросить.

- Рауль-Огюст и Габриэль-Рене.

- Кто же из них Рауль, а кто Габриэль? - Николь подошла к детям вплотную.

- Слева - Рауль, а справа - Габриэль, - поспешила ответить кормилица, видя что граф молчит.

Атос действительно отмалчивался, и Николь догадалась, что он не может различить детей. Храня молчание, он взял ее за локоть и кивнул в сторону двери. Так и не обменявшись ни словом, они прошли в кабинет графа, и Атос запер дверь на ключ. Потом повернулся лицом к Николь, и она ощутила, как волна сочувствия накрыла ее: таким растерянным она никогда Атоса не видела.

- Скажите, Николь... ответьте мне: появление детей не является для вас неожиданностью?

- Почему вы так решили, господин граф?

- Мне так показалось... Если я был не прав, простите мою подозрительность, - и ей почудилось, что Атос отчего-то смутился.

- Нет-нет, вы не ошиблись, но дело в том, что близнецы — это для меня полная неожиданность! Я читала только об одном мальчике, Рауле. Вашем родном сыне, - добавила она жестко.

Атос сцепил пальцы в попытке совладать с собой. Что же делать: он сам привез ее сюда, и она не намерена была в этот раз особо щадить его.

- Скажите мне, Николь, что вы знаете о моем... о моих сыновьях?- задал он мучивший его вопрос.

- Господин граф, - Николь была подчеркнуто официальна, - все, что мне было известно из книги — это то, что вы провели ночь с одной высокопоставленной дамой, которая покидала Францию. Через год она подкинула вам в ту деревушку, что вы назвали, ребенка.

- Мне лично?

- Нет, просто тамошнему священнику. Вы увезли приглянувшегося вам малыша к себе в Бражелон, вырастили и воспитали его.

- А мать? Она больше никогда?..

- Наверное, об этом спрашивать нельзя, Атос, - вдруг засомневалась Николь. - Я знаю об одном мальчике, а тут сразу близнецы. Опять что-то не так пошло. Вы уверены, что это ваши дети? - вдруг спросила она.

- Для меня это не имеет значения, - невнятно ответил граф, отводя глаза.

- Кого вы хотите обмануть, мой граф? - покачала головой Николь. - Вы хотя бы знаете, кто из них старший, а кто младший? - не утерпела она.

- Зачем мне это знать? - пожал плечами Атос.

- Затем, упрямый вы человек, что только один из мальчиков может быть вашим наследником.

- Ну, знаете, так далеко я не заглядывал, - вскипел граф. - Вы беретесь решать за меня то, что вообще вас не касается?

- Давайте не ссориться, господин граф, - примирительно подняла руку Николь. - Вы же меня неспроста позвали из ссылки, в которую сами же и отправили. Да, манеры у вас воистину королевские, - усмехнулась она. - Карать и миловать своих поданных, когда вам захочется. О, как бы я хотела никогда больше не видеть вас и ваш мир!

- И тем не менее я хочу вас просить об одолжении, - с трудом выговорил Атос.

- Одолжении? Разве я, ничтожная козявка, могу испытать счастье сделать одолжение вам, могущественному сеньору?

- Сударыня, прекратите! Вам хочется унизить меня? Вы никогда не простите мне того, что я для вашего же блага удалил вас от себя? Если бы я мог, я бы вернул вас туда, откуда вы явились, но это мне не по силам. Нам придется терпеть друг друга, тем более, что я хотел бы попросить вас остаться в замке надолго.

- Зачем? - поразилась Николь.

- Затем, что кормилица одна не управится с двумя малышами.

- Атос, у меня нет никакого опыта по воспитанию детей, говорю вам сразу. Меня не учили ни пеленать, ни кормить, ни просто быть терпеливой с чужими детьми.

- А со своими?

- А своими я не успела обзавестись. И, будь у меня свои, я бы давно уже с ума сошла, зная, что мне никогда их не увидеть.

- Вот это слова женщины! - неожиданно улыбнулся граф.

- Наверное, да! Но я не могу понять одного: как могла их мать бросить малышей, на что она рассчитывала?

Атос мрачно взглянул на Николь.

- Она не могла их взять с собой, отправляясь в изгнание. Рассчитывала на доброту кюре.

- А если она вернется и потребует детей назад?

- Она не найдет их. Я не оставил своего адреса священнику, - неохотно ответил граф, и Николь посмотрела на него, словно увидела в первый раз: он понимает, что взвалил на себя?

- Я помогу, чем смогу, - медленно, через силу, сказала она. - Чем меньше посторонних всунут свой любопытный нос в эту странную историю, тем лучше будет для вас, граф, и для детей.

Легко пообещать, но как выполнить обещание, когда ты не имеешь даже представления, что делать с ребенком, когда он плачет. Под рукой не было ни памперсов, ни пустышек, ни бутылочек со смесями. Даже колясок не было. То есть Николь смутно подозревала, что коляски могли где-то быть, но граф не хотел привлекать внимания к своему дому, заказывая еще и коляску. Хватило покупки двух детских кроваток.

Слухи о том, что происходит в замке, упорно бродили по окрестностям, хотя все его обитатели держали рот на замке. Хорошо, что Николь отлично шила и вязала, так что на первое время дети были обеспечены одеждой. Она стала истово мечтать о швейной машинке, пусть самой примитивной, но и это желание было невыполнимо, и приходилось методично ковырять иглой.

Со временем усталость стала отступать, и Николь даже получала удовольствие от игры с детишками. Когда их, наконец, отлучили от груди, и малыши понемногу начали ходить, погоня за ними стала основным занятием для женщин. Кормилица уехала к себе в деревню, со слезами расставшись с детьми и с Николь. Атос щедро вознаградил ее: того, что она заработала за год, в ее краях вполне могло хватить на домик с садом.

Николь осталась гувернанткой при мальчиках. Добровольной гувернанткой, которая уже сама ни за какие деньги не согласилась бы расстаться с детьми. Ей помогали все в замке, но основная тяжесть все же лежала на ней. Все чаще она задумывалась, что же послужило толчком к тому, чтобы произошли такие серьезные изменения в жизни Атоса, и коснулись ли они только его.

Единственное, что оставалось в такой ситуации — это разговор по душам, и у Николь создалось впечатление, что и Атос готов к такой беседе. Обоим нужно было взаимное доверие и откровенность. Понимание того, что дети связали их сильнее, чем они могли бы желать, заставляло уже не раз идти навстречу друг другу. Оставалось только выяснить, какое будущее могло ждать двух очаровательных мальчуганов, которых даже собственный отец не всегда мог различить.

Только что прошел дождь: по-летнему быстрый, крупный, с грозой и ветром. Он сбил уже созревшие вишни в саду, и дети с упоением помогали Жоржетте собирать их с земли.

Мальчикам исполнилось пять лет, и характер их начал определяться. При удивительном сходстве все сильнее проявлялось различие в поведении близнецов. Рауль — спокойный, ласковый, вдумчивый ребенок, временами казался полной противоположностью брату. Габриэль — воплощение переменчивости, капризный и непостоянный в своих привязанностях был весь в мать. У Атоса даже как-то проскользнуло замечание, что Габриэль унаследовал ее характер, и это его совсем не радует. Николь же про себя отметила, что граф знает мать близнецов куда ближе и лучше, чем это было описано в книге. Но этой тайной он никогда не поделится.

Предположим... Что-то в мозгу тревожно звякнуло: она уже предполагала в своих мечтаниях и размышлениях, что было бы, если бы события повернулись не так, а этак. А получалось... Но она могла Богом поклясться, что ей никогда в голову не приходили близнецы у Атоса. Это был вариант с Железной маской, но никогда не приходилось ей думать о такой задачке для графа де Ла Фер. Ему тоже такое в голову прийти не могло: он вообще о детях не думал. Оставалась мамаша близнецов, которая... нет, в ее планы точно не вписывались близнецы-бастарды: у королевы же пока вообще не было детей!

А может быть, все дело в откровениях; может, именно они и влияют на ход событий? Или то и другое, озвученное в виде вопроса, становится причиной перемен? Значит, слово не менее опасно, чем действие?

- Господин граф, смотрите!- непоседа Габриэль вприпрыжку несся к Атосу, держа на вытянутой руке гусеницу и на бегу старательно изображая скачущую лошадку. - Жоржетта говорит, что из нее вырастет бабочка. А я хочу, чтобы из нее вырос дракон.

- Господи, Габриэль, зачем тебе дракон? - рассмеялась Николь.- Он же сожжет нам дом.

- Когда он будет большим, я возьму шпагу и убью его, - малыш встал подбоченившись, словно у него и впрямь на боку уже покоилась шпага.

- А давай лучше приручим его, - посоветовал Рауль, подходя с корзинкой, полной вишен.

- Приручим? А с кем я тогда буду сражаться, если он будет ручной и ленивый, как наш кот Базиль?

Рауль на мгновение задумался:

- Но останутся еще великаны.

- Ты много видел великанов? - рассмеялся Габриэль.

- А ты — драконов? - рассердился Рауль.

- Ну, уж с одним великаном я вас скоро познакомлю, - вмешался граф. - Только это очень добрый великан, и зовут его господин дю Валлон.

- Портос!- ахнула Николь. - К нам едет Портос? Так вот для кого вся суета в замке, вот для кого готовятся комнаты! Портос приедет вместе с госпожой дю Валлон?

- Надеюсь, - улыбнулся Атос.

«Чета дю Валлон в Бражелоне? Этого не было у Дюма!» - воскликнула про себя Николь, но Атос перехватил ее взгляд и понял ее без слов.

Глава 10.

И снова потянулись однообразные дни, не несущие ни надежды, ни разочарований.

Однажды утро обычного зимнего дня, спокойное, наполненное тысячью неприметных домашних мелочей, было нарушено лошадиным ржанием. Николь, накинув шаль, выскочила во двор и застыла от изумления: граф де Ла Фер в сопровождении всадника, показавшегося ей смутно знакомым, спешивался у ее крыльца.

Атос, приехавший к ней в гости, и не один, а в сопровождении какого-то господина? Каждый его визит был чреват новыми событиями в ее жизни, и почти каждый такой визит в итоге заканчивался ссорой. «Что ему нужно от меня в этот раз?» - мысленно спрашивала себя Николь, натянув на лицо светскую улыбку.

- Дорогая мадемуазель Леже, не сочтите меня уж совсем нахальным, но моему другу срочно понадобилась помощь: боюсь, что холод не даст ему добраться до моего дома достаточно быстро.

- А что с вашим другом? - спросила Николь, отметив про себя бледность незнакомца. Только вот незнакомца ли? Она уже видела когда-то эти тонкие черты, эти пышные локоны, эти черные, огненные глаза под длинными ресницами. Неужели Арамис?

- Он немного не рассчитал свои силы, и ему нужно хотя бы два-три часа передышки.

- Ваш друг ранен?

- Рана не сегодняшняя, но дала себя знать в самый неподходящий момент. Николь, он сможет побыть у вас немного? Из-за потери крови он стал очень чувствителен к холоду. У вас найдется, я надеюсь, чем напоить и отогреть его?

- Конечно же! А вы, господин граф?

- Я помогу устроить его, а потом уеду. Срочные дела, сударыня.

- А как я должна обращаться к вашему другу?

- Николь, вы достаточно коротко знакомы с ним, - улыбнулся Атос.

- Так, значит, это?..

- Арамис. Думаю, вы про него знаете не меньше, чем про меня! - Атос обернулся к другу, чтобы помочь ему сойти с коня. Арамис двигался, как в полусне, и граф, не долго думая, подхватил его на руки, как ребенка и быстро внес в дом.

В натопленной гостиной Арамис попросту сомлел, и Атос, ловко стащив с него сапоги и камзол, устроил его на диване. Горничная принесла одеяло и подушку и, убедившись, что о друге позаботятся, граф поспешно откланялся. Ошарашенная всем происшедшим Николь осталась наедине с аббатом д'Эрбле.

Ничто не говорило о том, что Арамис — священник. Очень красивый мужчина, благодаря своему изяществу он выглядел не старше тридцати лет. Близость камина вызвала на его щеках яркий, почти девичий румянец. Николь напоила его вином с корицей, и он сразу почувствовал себя лучше. Лукавый взгляд, брошенный на суетящихся вокруг него женщин, мог о многом порассказать: господин аббат был привычен к женскому вниманию, ему нравилось, когда его опекают молодые и симпатичные дамы.

- А где граф де Ла Фер? - были первые слова Арамиса, когда он почувствовал, что силы возвращаются к нему.

- Граф велел передать, что он занимается вашим делом. Как прикажете мне к вам обращаться, сударь?

- Я думаю, что лучше всего, если вы будете называть меня по имени: Рене, - Арамис взял ее руку и осторожно поднес к губам. - Это избавит и вас, и меня от проблем в будущем.

Несколько секунд Николь смотрела на бывшего мушкетера-аббата, не зная, что сказать, но потом все же не выдержала и рассмеялась.

- Что вас так удивило в моем имени? - едва ли не с обидой спросил дЭрбле.

- Вы считаете, что приличнее мне вас назвать вашим крестильным именем, чем сказать мне вашу фамилию?

- Безусловно! В моей ситуации лучше, если обо мне ничего знать не будут, а Рене — это совсем не редкое имя; тогда как моя фамилия известна многим слишком хорошо.

- И в первую очередь — кардиналу?

Арамис дернулся, отыскивая свое оружие, которое Атос положил на пол рядом с диваном.

- Успокойтесь, если вас сюда привез граф, вам нечего у меня опасаться, господин Рене, - остановила его Николь. - Граф мне доверил покой своего друга, и я не подведу Атоса, даже если меня будут пытать.

- Так вы знаете его боевое прозвище?

- И ваше тоже, господин Арамис!

Д'Эрбле задержал дыхание, чтобы не выдать своего гнева.

- Атос рассказал вам что-то о нашем деле?

- Граф никогда ничего не рассказывает. Я помню вас по вашему первому визиту в Бражелон.

- Ах, вот как! У вас прекрасная память. Это было так давно, что я сам успел забыть об этом, - Арамис немного театральным жестом провел рукой по лбу.

«Позер. Позер и хитрая лиса! - подвела итог наблюдениям Николь. - Но со мной этот фокус не пройдет: меня ты не очаруешь!»

Арамис сильно переживал, как Атос управится с их делами в одиночестве. И это было искреннее беспокойство: Арамис друга любил, преклонялся перед ним, хотя старался об этом не говорить. И все же искреннее восхищение проскальзывало в его оценке действий графа.

Николь поняла кое-что из осторожных фраз Арамиса: друзья были связными в каком-то опасном деле. Очередной заговор против Ришелье? Арамиса могла в него втягивать очередная герцогиня, но зачем это все Атосу? У него на руках двое детей. Случись с ним что-то, все будет кончено и с близнецами: кому нужны два бастарда? На что граф рассчитывает, впутавшись в интригу?

К вечеру приехал Гримо, и Арамис, галантно распрощавшись с Николь, уехал вместе с ним. Куда? Во всяком случае, в сторону, противоположную Бражелону.

Атос как-то обмолвился, что у него в Берри остался старый замок, в котором давно уже никто не жил. Построенный еще в Средние века, готический по своей архитектуре, мрачный и величественный снаружи, он был абсолютно пуст внутри. Давным-давно из него вывезли всю мебель, и только ветер свистел в кое-где уцелевших витражах. Атос не любил говорить об этом доме, хотя и родился в нем. Но мечтал, что когда-нибудь разберет его и из старинных камней сумеет построить часовню на окраине своих владений.

Именно сюда и приехали они с Арамисом. Здесь никому в голову не пришло бы их искать. Арамис, как всегда не сумевший остаться в стороне от новой интриги, объяснял свое желание поддержать герцогиню де Шеврез. Атос же с каждым днем видел все яснее, что друг имеет уже собственные планы и расчеты.

Он и сам затруднился бы точно определить, зачем впутался в эту историю. Ну, прежде всего: Арамису нужна была помощь. Перед этой необходимостью сразу отступали все доводы рассудка, коих у Атоса было немало. Другу угрожала смертельная опасность, а почему это произошло, Атос старался не думать: срабатывала старая клятва, по которой они слепо шли на помощь тому, кто в этом нуждался.

Личные причины уехать подальше от дома у него тоже были: пора было разобраться в том, что он успел натворить и в этот раз. Эта странная женщина, явившаяся ему из непонятных миров десять лет назад, стала привычной частью его жизни. Он слишком хорошо понял, какую угрозу таит их совместное существование, и с удивительным легкомыслием для человека здравомыслящего тянулся к ней. В этом было что-то от упоения боем, когда каждую секунду тебя может накрыть пуля, удар шпаги или ядро, а ты все равно несешься вперед.

Проблемы начала создавать и баронесса, во чтобы то ни стало желавшая опутать его брачными узами и избравшая для этого средство недостойное: Габриэля.

Граф сразу подумал о старом замке: никто их здесь не станет искать, надо только не жечь огня и постараться не выдавать своего присутствия. Гримо снабдил их припасами на пару дней, так что они смогут пересидеть здесь, не подвергая себя особой опасности. Графу не хотелось самому себе признаваться, что сюда его опять привела тоска по прошлому. Однажды он уже наведался в замок и ничего хорошего здесь не нашел. Но тогда у него было мало времени, а вот теперь он сможет хорошенько осмотреть все.

Арамис проснулся среди ночи от холода. Острое чувство одиночества мгновенно прогнало сон. Чтобы не мерзнуть, они улеглись рядом и накрылись подбитыми мехом плащами. Сейчас Атоса под боком не было. Арамис встал и, ведомый своим рысьим зрением, дававшим ему возможность видеть в темноте не хуже чем днем, отправился на поиски друга.

Пару раз он вспугивал какую-то ночную птицу, с сердитым криком срывавшуюся со своего насеста, раз беззвучно проскользнула сова. Во мраке пустой замок казался чертогами давно умершего великана. Кое-где черепица осыпалась, и на фоне неба смутно белели, словно кости древнего дракона, выбеленные временем стропила островерхой крыши.

Арамиса увлекли эти поиски. Он ощущал себя мальчишкой, попавшим в сказку. Вот-вот распахнутся огромные двери, зазвучат трубы, вспыхнут факелы в проеме дверей, в сопровождении рыцарей Круглого стола появится в сверкающих латах король...

- Кто здесь?- смутный силуэт человека выступил из-за угла. От неожиданности Арамис споткнулся о какой-то камень и едва не свалился на пол.

- Атос! Я искал вас, и все равно вы меня напугали, друг мой! - д'Эрбле коротко рассмеялся, но смех был какой-то сухой, нервический. - Этот замок действует на нервы.

- Простите, что оставил вас одного, Арамис, но мне не спалось, и я побоялся разбудить вас, - после паузы ответил граф. - Мне захотелось пройтись по замку.

- Среди ночи, Атос?

- Мне хотелось проверить, помню ли я, что и где располагалось в этом доме.

- Помните ли вы? - поразился Арамис. - Вы что, бывали здесь и раньше? Чей это был замок, Атос?

- Мой, - просто ответил граф, и вновь воцарилось молчание. Арамис был поражен настолько, что потерял дар речи, Атосу же не хотелось нарушать тишину ночи. Так они сидели довольно долго. Рассвет был уже не за горами, когда граф заговорил вновь.

- Здесь никто не живет с тех пор, как я уехал в Париж. То, что случилось, произошло в нашем лесу. Не зря у него дурная слава еще со времен первых королей идет, - он криво усмехнулся. - Волки там водились не только о четырех ногах, но и о двух. А здесь оказались шакалы, которые едва дождались моей подписи и тут же растащили все, что было в замке по своим норам. Мебель, старинные гобелены, бесценные картины. Все, что вы могли видеть у меня в Бражелоне, Арамис, это то, что было в Ла Фере и что они не посмели взять.

- О ком вы, Атос? - поразился д'Эрбле.

- О моих дражайших родственниках, - с невыразимым презрением в голосе проронил граф. - Поймите меня правильно, Арамис: мне не было жаль отдать им все, чем я обладал. Меня до глубины души поразила их жадность, их ненасытность, их бесцеремонность. Их грубое насилие по отношению к нашей с ними общей памяти. В прошлый мой визит в эти древние стены я увидел только остов. Из тела замка забрали его душу, забрали все, что составляло живую его плоть. Это жестоко по отношению к нашим предкам. Пойдемте, я вам кое-что покажу! - он протянул руку Арамису, помогая ему встать.

Они пришли в большую залу с высокими стрельчатыми окнами, где на самом верху осталось всего несколько цветных стекол.

- Здесь я родился, Рене. В этой самой комнате. Они уволокли даже кровать, на которой рождались их предки. О, простите, - спохватился Атос. - Я забиваю вам голову своими семейными россказнями, когда у вас хватает своих печалей.

- Не говорите так, Атос! - Арамис сжал руку друга. - И в моей семейной истории достаточно плохих страниц. И пусть семьи стали для нас чужими, мы нашли друг друга, и у нас есть наша дружба. Я верю, что мы всегда будем друг для друга лучшей семьей.

- Да, и для этого не мешало бы найти д'Артаньяна, - рассмеялся Атос. - А ведь он единственный, с кем еще не знакома Николь, - пробормотал он себе под нос, но Арамис расслышал. Но и расспрашивать друга не стал: Атос, если захочет, сам все расскажет так же, как рассказал ему сейчас о своем замке.

Спустя два дня друзья расстались: Арамис благополучно пробрался в Италию, Атос вернулся домой кружной дорогой, заехав еще и к себе в Ла Фер.

Этому поместью он в последнее время стал уделять внимание, потому что увидел в нем, наконец, не только место былого крушения всех своих мечтаний. Старинный замок обладал огромной ценностью: при умелом подходе и правильной расстановке сил Ла Фер становился неприступной крепостью.

Был еще замок Куси, отлично знакомый графу с детства, но о нем, к сожалению речи не было: содержать его было под силу только сеньорам де Куси в былые времена, и он медленно, но верно, умирал. Атос, конечно, не мог знать, что пройдет не так много лет, и он будет стоять напротив замка, с болью рассматривая разрушенную свинцовую кровлю, которую кардинал Мазарини велел снести, чтобы лишить гордый оплот феодальной Франции символа сопротивления королевской власти. Но пока кровля еще защищала донжон от непогоды и шальных ядер.

Пока граф осматривал Ла Фер вместе со своим старым управляющим, его не покидала мысль о странном поведении Габриэля. Атос был уверен, что в мальчике рано пробудили ничем не оправданное желание первенствовать над братом. Жажда власти в таком маленьком существе, непримиримость, вспыльчивость без причины — откуда все это, если дети воспитывались совершенно на равных? Кто-то поощрял все эти вспышки, эту заносчивость, это желание первенствовать любой ценой.

Атос был уверен, что любит детей совершенно одинаково, но это было не так. В Рауле он находил и душевный отклик, и нежность, и ласковость. Мальчик был скромен, не стремился никого задеть, унизить. Добрый, спокойный, ласковый ребенок, не обладавший особыми амбициями, тем не менее оказался талантливее своего брата. Ему легко давалась учеба, он прекрасно ездил верхом и был ловок в любой игре.

Габриэль, впрочем, во всем, что касалось военной подготовки, не уступал брату ни в чем. Ни в чем, кроме одного: мальчик страшно боялся воды, и никакими силами нельзя было заставить его зайти в реку. Атос, которому Гримо пожаловался на трусливое отступление Габриэля перед водной стихией, пожал плечами и заметил, что у мальчика еще есть в запасе пара лет для того, чтобы справиться с этим страхом, но эта новость неприятно поразила его.

Он выждал несколько дней и сам отправился с детьми в купальню. Рауль, страшно довольный, что может показать графу свои успехи, плавал и нырял до посинения. Габриэль стоял на берегу, белый от страха, а когда Атос на руках занес его в воду и стал объяснять, что надо делать, чтобы держаться на воде, мальчик его не услышал. Взглянув на сына, граф понял, что тот вот-вот лишится чувств от страха. Чертыхнувшись в сердцах, Атос вынес его на берег и оставил свои попытки обучить сына плавать. «Станет старше - сам захочет не отставать от сверстников», - решил для себя граф. Результатом этих уроков стало то, что Габриэль стал относится к Раулю, как к своему вассалу, беззастенчиво помыкая им. Рауль молчал, не жаловался, но сжимал кулачки.

На шум в детской прибежали сразу и Атос, и Гримо. Дети катались по ковру, лупя друг друга. Оба дрались молча, ожесточенно, но Рауль был сильнее, и очень быстро оказался верхом на брате. Сжимая его руки в своих, он смотрел на Габриэля сверху вниз с жалостью. Снизу вверх ему отвечал полный недетской ненависти взгляд брата.

- Я убью тебя, Рауль. Я убью тебя точно, если вдруг граф решит, что ты старший,- заявил Габриэль, давясь кровью, льющейся с разбитого братом носа.

- Мне все равно, кто из нас старший, я не позволю тебе унижать меня и обзывать, словно я не дворянин и не твой брат, а простой смерд, - у Рауля была разбита губа, и струйка крови стекала на разорванный воротничок рубашки.

Атос молча переводил взгляд с одного сына на другого, пока дети не заметили, что они уже не одни.

- По десять розг каждому! - приказал он незнакомым, злым голосом, и вышел, хлопнув дверью.

Гримо, глядя на мальчиков, только развел руками.

Это был первый и последний раз, когда мальчиков примерно наказали таким образом. Порка стоила дорогого не только им, но и отцу. Неделю Атос не желал видеть детей, и это оказалось для них испытанием куда более серьезным, чем розги.

Графа оба любили, и это было, наверное, единственным, что объединяло таких разных по характеру детей. Но и в этой любви они были соперниками. Рауль на брата никогда не жаловался: доносить на кого-то было глубоко противно его природе. Габриэль тоже никогда не ябедничал: он отлично знал, что Атос ненавидит подобные поступки, и это удерживало его. Граф никогда не выделял никого из сыновей, никому не оказывал предпочтения. Был всегда ровен и спокоен с близнецами. Габриэлю казалось, что он безразличен опекуну, и будь он старшим, граф обязательно предпочтет его брату.

Подозрение, появившееся у графа, что баронесса де Вижье стала принимать деятельное участие в воспитании мальчиков, заставило его решиться на откровенный разговор с ней, разговор, который не заставил себя ждать. Если Габриэль никогда не жаловался отцу, то мадам Вижье ничего не стоило вытянуть из мальчика историю с дракой и наказанием. И, если до того баронесса настраивала ребенка осторожно и так, что не было повода ее упрекнуть, теперь она сама явилась к графу.

Атосу с некоторых пор этот светский роман стал в тягость: он не переносил ни мелочных обид, ни придирок, ни, тем более, сцен ревности, которые ему уже пару раз закатывала любовница. Человек прямой, он решил объясниться и расстаться миром.

Баронесса мира не хотела: она скучала в провинции, куда вынуждена была удалится после гибели мужа, а связь с графом мечтала превратить в более прочные узы. К тому же, ей совсем не улыбалась перспектива иметь в будущем браке довесок в виде близнецов-приемышей. Надо было поставить графа перед возможностью выбора: законные дети в будущем браке или эти два мальчугана, которые будут ему вечным упреком.

То, что эти мальчики — родные сыновья графа де Ла Фер, сомневаться не приходилось: дети с каждым днем все сильнее походили на Атоса. Ему никогда не удастся сделать хотя бы одного из них своим наследником, а вражда между братьями окончательно положила бы конец любым планам графа. И баронесса исподволь разжигала ядовитое пламя соперничества.

Она явилась в Бражелон с непринужденностью доброй соседки и личного друга господина графа. Атос бесцеремонности не терпел и даже женщинам ее не прощал. А тут еще визит был не вовремя: он предпочел бы беседу вне стен дома. Граф предвидел, что разговор начистоту может кончиться криками и скандалом, а делать достоянием гласности то, о чем и так догадывалась с некоторых пор дворня, ему претило.

Мадам де Вижье хотела противоположного: огласки отношений. И то, как она прибыла, покоробило Атоса в очередной раз. Баронесса приехала верхом, переодевшись в мужчину. Она не обладала непринужденностью нужных манер, которыми так славилась герцогиня де Шеврез, и этот маскарад отдавал пошлостью. Тем не менее, Атос встретил ее на крыльце и провел в свой кабинет, оказывая ей именно то внимание, к которому обязывала его встреча любого мужчины. И все равно гостью узнали сразу же.

Баронесса расположилась в кресле с максимальным удобством.

- Что случилось, сударыня? - холодно спросил ее граф. - Чему или кому я обязан, что вы навещаете меня в подобном виде?

- Оливье, что за тон? Вы мне не рады? - она закинула ногу на ногу, демонстрируя высокий подъем, подчеркнутый пряжкой сапога.

- Мне не нравится, когда вы наряжаетесь подобным образом, Элиза. Вам не к лицу подобный вид.

- Бог мой, какие строгости! Теперь это в моде.

- Это не для вас!

- Граф, я свободная женщина, надо мной нет мужа-тирана, и я одеваюсь так, как мне представляется разумным в данной ситуации.

- Вас разыскивают клевреты кардинала? - простодушно поинтересовался Атос, едва сдерживая улыбку.

- А если бы моей жизни действительно угрожала опасность, вы бы помогли мне, Оливье?

- Если бы вы просили моей помощи — вне всякого сомнения, - в тон ей ответил граф.

- Только по моей просьбе?

- Зависит от ситуации, дорогая.

- Я приму это к сведению, Ваше сиятельство. Но довольно шуток! Я приехала не для этого.

- Цель вашего визита, Элиза? - Атос встал, прошелся по кабинету и остановился прямо напротив гостьи.

- Раскрыть вам глаза на заговор против вас.

- Заговор? - Атос почувствовал, как в нем растет раздражение: эта женщина начинала ему действовать на нервы. - Давно прошли времена, когда кому-то нужно было устраивать против меня заговор.

- И все же вы не правы: против вас злоумышляют.

- Кто, господи боже мой?

- Ваша бывшая гувернантка! И она использует для этого ваших воспитанников.

- Элиза, я не хочу слышать эту чушь, - устало остановил ее Атос. - У вас очень живое воображение, и оно подчас рисует вам едва ли не Апокалипсис.

- Для вашего будущего это и вправду может быть концом всего, граф.

- Чего же вы хотите от меня, баронесса?

- Только одного: чтобы вы, наконец, подумали о себе лично.

- О себе лично... хорошо, поговорим обо мне... и о вас, Элиза, - граф вернулся в свое кресло. - Вам не кажется, моя дорогая, что вы стали близким... очень близким другом не только для меня, но и для Габриэля?

- Но что в этом удивительного, Оливье? Мальчик нуждается в женской ласке. Не должен же он получать ее от кухарки, поскольку других женщин в вашем доме больше и не увидишь.

- Но в такой же ласке, мне кажется, нуждается и Рауль, не так ли?

- Вы больше любите его, Оливье, и Габриэль это чувствует!

- Чушь!- решительно пресек Атос ее слова, но на баронессу это не произвело впечатления.

- Я не раз говорила об этом с Габриэлем. Мальчик очень чувствителен. Его очень угнетает, что вы не отдаете ему предпочтения перед братом. Он считает, что, как старшему, ему необходимо ваше внимание.

Атос вздрогнул, потому что женщина сама подняла тему, к которой и ему хотелось подойти.

- Странно, откуда у него такие мысли. Я ведь и сам не знаю, кто из моих воспитанников старший, а кто младший. Да и какое это имеет значение, в конце-концов?!

- Самое решительное, граф, - вкрадчиво улыбнулась баронесса, проведя пальцем по руке графа.- Самое серьезное, дорогой мой. Потому что это - вопрос о вашем наследнике.

Атос следил глазами за рукой любовницы, и на губах у него появилась странная улыбка: смесь презрения и удовлетворения.

- Вам кажется, мадам, что пришло время поговорить о наследнике? Мы зашли с вами слишком далеко?

- Оливье! - она в сердцах хлопнула кулачком по колену. - Несносный вы человек! Я говорю о вашем сыне, которого вам никогда не сделать наследником. И намекаю вам (а как женщине, мне это не слишком прилично делать), что у вас есть возможность иметь законного наследника. Я, во всяком случае, еще способна иметь детей! - она вскочила, Атос остался сидеть в кресле.

- В приличном обществе не принято обсуждать, кто кому отец, - негромко произнес граф.

- Мы с вами наедине, граф!

- В моем доме, мадам! Но не в вашей спальне.

- Вам бы хотелось перенести этот разговор туда, Ваше сиятельство? - баронесса начала терять самообладание.

- Упаси меня бог! После всего сказанного я не вижу необходимости вообще навещать вас, мадам. Был бы вам чрезвычайно обязан, если бы вы свои соображения о моих воспитанниках оставили раз и навсегда в этих стенах. Я бы очень огорчился, госпожа баронесса, если бы мне пришлось предпринять какие-нибудь меры против источника сплетен, - граф взял ее руку в свою, холодно поцеловал и вежливо поклонился. - Я провожу вас, мадам. В дальнейшем мы с вами просто добрые соседи, не так ли?

- Не рассчитывайте на это, граф! Как не рассчитывайте на то, что ваше сходство с мальчиками кого-то оставит в неведении! Дураков в нашем обществе нет! - баронесса, не дожидаясь, пока перед ней откроют дверь, бросилась вон, сбежала по ступеням и оглянулась по сторонам. Ее лошадь ждала у крыльца: Гримо, заслышав шум в кабинете графа, немедленно вывел коня из стойла. Баронесса, не позволив никому подать стремя, вскочила в седло и вихрем унеслась со двора.

Атос, застыв у дверей как изваяние, проводил ее взглядом, в котором и при большом желании, никто не увидел бы сожаления.

Глава 12.

Париж, Париж... Шум и гам на его улицах днем, мрачная, настороженная тишина поздним вечером и ночами. Внезапно крик о помощи, вопль раненого, звон стали и шаги патрулей... Она часто просыпалась по ночам, хотя бояться особенно было нечего: гостиница, где они сняли номера, не вызывала подозрений. И все же...

Хозяйка «Козочки», еще не старая и свежая фламандка по имени Мадлен не жаловалась на жизнь. После пропажи мужа Мадлен уверила всех и себя в первую очередь, что он умер. И, как женщина, обладающая некоторым капиталом и положением в квартале, куда входила и Тиктонская улочка с расположенной на ней «Козочкой», Мадлен неизменно пользовалась расположением соотечественников. Но пределом ее мечтаний был некий лейтенант королевских мушкетеров, неизменно заглядывающий в ее гостиницу распить кружку-другую отличного вина. Мадлен расставляла сети женского очарования долго и умело, но дальше флирта дело пока не пошло.

Именно в таком положении были ее дела, когда у нее остановились Николь с Гримо. Гримо целыми днями пропадал, занимаясь поручениями графа, иногда Николь не слышала даже, как он возвращается поздним вечером. Так прошла неделя, когда в ночь на воскресенье Николь разбудили крики и звон стали. Под ее окнами дрались. Несколько подозрительных бродяг напали на какого-то военного, а он с блеском отбивался от наседавших на него проходимцев. Двое уже валялись на мостовой, третий наседал на военного. Николь высунулась из окна и хорошенько прицелившись цветочным горшком, стоявшим на подоконнике, запустила его в голову бандита. Тот свалился без единого звука.

«Булыжник — орудие пролетариата, а цветочный горшок — женщины»,- пробормотала Николь, затворяя окно и направляясь в постель. Но не тут-то было. Оставшийся на ногах военный заколотил в запертую дверь.

- Эй, Мадлен, откройте, это я, Шарль, - кричал он. - Откройте же, черт вас побери! - В голосе его Николь послышался непривычный для Орлеаннэ акцент. - Мадлен, вы что, хотите, чтобы меня патруль арестовал? - уже тише добавил он, так как на пороге появилась хозяйка со свечой в руке.

- А вы и не заслужили меньшего, негодник, - пропела фламандка. - Заходите же.

- Иду, иду, хозяюшка, - вояка ввалился в дом, и Николь уже ничего не могла ни слышать, ни видеть.

Утром, спустившись в общий зал, Николь увидела этого самого военного. Это оказался невысокий жилистый, смуглый мужчина с быстрым, все примечающим взглядом темных глаз, с выправкой настоящего служаки и с характерным выговором юга Франции. В довершение всего на нем был форменный плащ королевских мушкетеров. Он бросил на Николь заинтересованный взгляд, от которого ее окатило жаркой волной, и отвернулся к Мадлен, которая уже несла ему завтрак. Она уселась рядом с ним, и по томным взглядам красотки, и по тому, как собственнически обхватил мушкетер ее талию, нетрудно было догадаться, что ночное приключение закончилось в постели Мадлен.

- Ну и нахал! - подумала про себя Николь. - Не успел разобраться с одной, как уже сверлит глазами следующую. Спешит жить, что ли?

- Господин лейтенант, вас тут ищут! - входная дверь с треском отворилась, и на порог ворвался мальчишка лет десяти.

- Кого это черт в такую рань принес? - недовольно развернулся мушкетер.

- От капитана де Тревиля, господин д'Артаньян, - на пороге вырос еще один мушкетер. - Приказано немедленно разыскать вас.

- Иду, - лейтенант неохотно встал и взял шляпу со скамьи. - Мадлен, я вернусь к вечеру, - и, поклонившись просиявшей трактирщице, он последовал за своим солдатом, злой и не выспавшийся.

Николь, сделав вид, что все это ее не интересует, уселась в углу, ожидая Гримо и свой завтрак. Оба не замедлили появиться.

- Гримо, а вы видели д'Артаньяна? - спросила она у управляющего.

- Господина д'Артаньяна? Он здесь? - Гримо был заинтересован новостью.

- Его вызвал господин де Тревиль. Но с нашей хозяйкой он в достаточно близких отношениях. А господин граф знает, что он в Париже?

- Знает, - кивнул Гримо.

- И они виделись?

- Ни разу. Не получилось.

Не получилось, или Атос не стремился к встрече? Скорее последнее... Сначала, после отставки, ему нечего было рассказать; потом рассказывать было что, но новость была не для насмешника д'Артаньяна. Вообще, в новой версии, отредактированной Николь, откровений Атоса д'Артаньяну не наблюдалось. У Николь даже промелькнуло в голове что-то вроде: «А что было бы, если бы д'Артаньян не явился на аудиенцию к Тревилю?», - но, к счастью, это предположение не успело оформиться в откровение.

- Есть месяц, - слова Гримо вовремя отвлекли Николь от опасного направления мысли.

- Месяц? Вы о чем, Гримо? - не поняла она.

- Мы пробудем в Париже месяц. Дела.

- А господин граф знает об этом?

- Я написал, - лаконично ответил Гримо.

«Значит, у меня есть целый месяц, чтобы познакомиться с д'Артаньяном», - Николь обрадовалась, что им не надо возвращаться слишком быстро. Еще целых три недели для знакомства со старым Парижем! Когда она попала в него десять лет назад, Атос не дал ей осмотреться. Теперь она рассчитывала на дневные прогулки.

- Гримо, познакомьте меня с другом нашего графа, - попросила она без всякой задней мысли.

- Нет, - сказал, как отрубил, молчун Гримо.

- Тогда я сама это сделаю, - надулась Николь.

- И сама за все ответишь, - сурово заявил слуга графа.

- Но почему?

- Потому что кардиналу не все надо знать. Все, хватит! Граф будет недоволен, если вы скажете про него господину д'Артаньяну, - и Гримо решительно встал из-за стола. - Николь, я вас предупредил, - и, устало вздохнув после такой непривычно длинной тирады, Гримо ушел, оставив абсолютно ошарашенную Николь в одиночестве.

Д'Артаньян может выдать Атоса и Арамиса Ришелье? Что за чушь! Но шутить подобными вещами было не в характере Гримо. Д'Артаньян, который забыл их клятву, д'Артаньян, который хочет выслужиться ценой свободы, а, может быть, и жизни своих друзей? Ерунда, такого не может быть! Но змий сомнения подсказал: «А ты поменяла уже кое-что в картине, и это потянуло за собой многие события. Все возможно теперь».

- Я не имею права оставлять все в таком виде, - вполголоса объявила Николь, обращаясь непонятно к кому.

- Сударыня, вы, надеюсь, не о вашем завтраке? - Мадлен, раскрасневшаяся у плиты, подплыла к ней с порцией тарелок. - Желаете еще что-нибудь заказать?

- Пирог с вишнями, - наугад брякнула Николь. - И подогретого вина.

А вот этого не следовало делать: пить теплое вино перед выходом из дома; Николь изрядно развезло. Вдобавок вино вызвало прилив уверенности в себе и ощущение полной безопасности.

Она не успела уйти слишком далеко от гостиницы, как к ней самым банальным образом прицепились два подвыпивших швейцарца. Николь с трудом понимала, что они говорят - до такой степени они коверкали французский, но их жесты и ухмылки говорили яснее ясного: даму приглашают прогуляться.

Сначала Николь пыталась отшутиться, потом попробовала вырваться и быстро поняла, что это не удастся. Два здоровенных мужика, распаленные вином и близостью женщины, не собирались отпускать добычу. «Господи, ну не оставь же меня! У Дюма мне обязательно пришли бы на помощь друзья. Ну, хотя бы кто-то из них!» - взмолилась про себя Николь, оглядываясь через плечо. Отчаяние и страх так явно были написаны на ее лице, что на них начали оглядываться. Но желающих связываться с швейцарскими наемниками не находилось.

- Господин д'Артаньян, помогите! - совершенно наобум вдруг заверещала Николь, надеясь, что имя лейтенанта мушкетеров может вспугнуть солдат.

- Кто меня зовет? - как в сказке ответил ей начальственный голос, и перед женщиной предстал утренний знакомец. - Что здесь происходит?

- Господин д'Артаньян... - на лицах швейцарцев читалось явное замешательство: лейтенант мушкетеров не был их непосредственным начальником, но его слава драчуна и храбреца действовала расхолаживающе. С другой стороны, солдат было двое, и они оба были на добрую голову выше д'Артаньяна. Уступить даму воинственному коротышке не хотелось ни тому ни другому.

Впрочем, д'Артаньян не стал долго разбираться. Он вытащил шпагу из ножен, и это жест подействовал отрезвляюще: Николь уже не держали с двух сторон. Тогда она отряхнулась, как птица, выпущенная из клетки, и, ни слова не говоря, взяла лейтенанта под руку. На этот раз дара речи лишился гасконец: дама вела себя уж очень непринужденно. Цепкая память д'Артаньяна мгновенно оживила сценку: Николь на лестнице в гостинице Мадлен. Девица достаточно мила, возражать против такой непосредственности гасконец не стал. Он вернул шпагу на ее законное место у бедра, и предложил проводить даму.

- Если вас не затруднит, господин офицер...

- Лейтенант королевских мушкетеров д'Артаньян, - представляясь, по-военному щелкнул каблуками гасконец, - к вашим услугам, сударыня!

- Мадемуазель Леже, - пряча улыбку в ленты капюшона, назвала себя Николь, ничем при этом не рискуя. - Господин д'Артаньян, я наказана за свою глупость: мне не следовало бродить по улицам в одиночку. Помогите мне добраться до гостиницы, где я остановилась, и я буду чувствовать себя в полной безопасности.

- Назовите мне адрес, сударыня, чтобы я понял, как нам добраться туда побыстрее,- подкрутил ус свободной рукой мушкетер. Другая рука была занята Николь.

- Тиктонская улица, гостиница «Козочка». Вы знаете где это?

- Еще бы! - д'Артаньян в Париже знал все, и всех.

Д'Артаньян испортил настроение Мадлен сразу и на весь оставшийся день: он явился в гостиницу раньше обещанного вечера, но не в одиночестве, как она теперь смеяла надеяться, а в компании постоялицы из провинции. И когда только этот бессовестный успел ее подцепить?

Мадемуазель Леже непринужденно опиралась на руку мушкетера и щебетала без умолку. А тот слушал, крутил усы и улыбался в полном восторге от своей дамы и самого себя. Этого достойная хозяюшка стерпеть не могла! Больше всего Мадлен хотелось облить нахалку вином или, того лучше, заставить хлопнуться на разлитом на полу масле. Она так явно побледнела, что это заметила не только будущая жертва, но и неверный лейтенант. Правда, он не заморачивался особо подобными мелочами. Новая знакомая всерьез заинтересовала его.

Если бы кто-то из теперешних приятелей обратил внимание на д'Артаньяна в эту минуту, он бы решил, что гасконец просто волочится за очередной юбкой. На деле же необыкновенное чутье мушкетера, чутье, выверенное годами службы, близостью ко двору и постоянными интригами окружения, приучили его настороженно встречать каждого нового человека.

Даже приударивая за очередной дамой, д'Артаньян никогда не терял головы. Может быть, воспоминание молодости и черная тень миледи уберегали его от любовной горячки, а может, солдатская жизнь приучила трезво смотреть на жизнь и женщин? Кто знает... Во всяком случае, мушкетер никому не подавал надежд, скептически относился к слову «любовь» и хранил в памяти чистый образ Констанс.

Новая знакомая удивила его. С одной стороны, он уверился, что она привыкла бывать в достаточно приличном обществе. С другой стороны, она поражала его тем, что не имела никакого представления о парижских нравах. В ее обращении с собой он видел некую дружескую непринужденность, для которой не было никаких оснований: они и часа не были знакомы. Так не принято вести себя с малознакомым мужчиной. Женщина напоминала ему сбежавшую воспитанницу какого-то монастыря, которую забыли просветить насчет нравов, царящих вне его стен. Не удивительно, что она тут же попала в переплет, из которого ее так удачно спас мушкетер.

Еще д'Артаньяна занимало, почему в отчаянном положении совершенно не знакомая ему женщина позвала на помощь именно его. По ее словам, она в Париже в первый раз. Откуда ей известно о нем? Выяснить это д'Артаньян был обязан, а вот каким образом, он даже не задумывался: путь был один и самый приятный. То, что дама не будет против, самонадеянный гасконец даже и не сомневался. Он умел брать женщин штурмом, но, если обстоятельства требовали, мог быть и в меру галантен.

Николь была в состоянии того приятного опьянения, когда все вокруг кажется добрым и располагающим к откровению. Она сама не заметила, как болтая, они с д'Артаньяном очутились в ее комнате. Мушкетер, опасаясь, что она уснет от выпитого, не давал ей больше вина, они смеялись, потом, само собой получилось, что она ответила на его поцелуй, а дальше... у нее слишком долго никого не было...

Утром она очнулась и с изумлением уставилась на лежащего рядом мужчину. Незнакомец улыбался с независимым и победным видом. Потребовалось усилие, чтобы вспомнить его имя, и Николь ощутила, как страх и стыд затапливают сознание.

- Дорогуша моя, так какого Огюста вы звали всю ночь? - в голосе любовника Николь, не смотря на его довольный вид, послышалась обида.

- Первую любовь, - неохотно призналась Николь.

- Я чувствую себя уязвленным.

- Не все ли вам равно, Шарль?

- Не все равно! А знаете, Николь, - вдруг сказал он, словно роясь в своей памяти, - я припоминаю, что один из моих друзей носил такое имя. Вернее, это было одно из его имен. Всех я не припомню сейчас (он был большой вельможа), но «Огюст» запечатлелось в моей памяти.

- А где он теперь, этот друг? - дрогнувшим голосом спросила Николь, пристраиваясь на подушке так, чтобы быть подальше от мушкетера.

- Понятия не имею. Но я знаю, что он жив.

- А вы хотели бы его увидеть?

- И да, и нет.

- Почему так? - Николь оперлась на локоть, с неподдельным интересом глядя на д'Артаньяна. - Скажите!

- Хотел бы, потому что я любил этого друга больше других. И хотел бы, чтобы у него все наладилось: он пережил страшные потрясения и сильно пил, - нехотя рассказывал мушкетер. - А с другой стороны, я боюсь, что увижу, что этот красивый и сильный человек превратился в запойного пьяницу. Это было бы горько и больно. Так что лучше я останусь в неведении.

- Ну, а вы сами, Шарль? - Николь вдруг ощутила, что у нее самой в груди поднялось странное и давно забытое чувство жалости и нежности к мужчине. - Как вы устроились в жизни?

- А мне тоже нечем хвастаться, - печально ответил гасконец. - Сижу все на том же месте, все в том же чине. И не вижу выхода.

- Почему же? Ведь вы храбры, деятельны, вас знают при дворе.

- Это еще не все, Николь. Когда-то я получил свой чин из рук кардинала Ришелье. С тех пор у меня больше не было повода оказывать особые услуги короне, - тоска по другой жизни сквозила в каждом слове гасконца. - А денег, купить капитанский чин, у меня никогда не будет.

- А разве нет других способов получить эту должность, - поразилась Николь, всегда считавшая, что король сам назначает своих офицеров.

- Пока мы были вместе с друзьями, - мечтательно заговорил д'Артаньян,- мы могли все. У меня, моя милая, были необыкновенные друзья. Мы были как четыре брата, и не могли прожить друг без друга и дня. И все у нас получалось в те времена. Но один из нас женился, второй ушел в монастырь и стал аббатом, а третий где-то получил в наследство замок и земли. И я остался со своими надеждами один. Николь, это самое плохое, что может приключиться с человеком: одиночество и несбывшиеся надежды, - он повернулся всем телом к своей подруге по ночному приключению, и Николь увидела почти собачью тоску в темных глазах.

- На вашем месте, Шарль, я бы попыталась разыскать ваших друзей,- она сказала это с тайным умыслом: нельзя жить так, как живет мушкетер. А его друзья, что бы они ни думали и чем бы ни занимались в это время, тоже нуждаются друг в друге. Николь сказала это и тут же поняла: она подтолкнула события, и пойдут они теперь совсем по другому пути. Тайное желание стало явным: четверо неразлучных должны увидеться, не дожидаясь Фронды.

Глава 14.

Дорога на Блуа осталась в ее памяти как что-то нескончаемое и грустное. Позади был Париж с разбитыми надеждами и нищетой, впереди был даже не Бражелон: была крохотная усадьба на его границах и робкая надежда, что Атос все же будет ее навещать. Хотя, зачем это ему: он смотрит на нее как на предательницу, как на падшую женщину, как на лгунью. А для него это три самых страшных порока в человеческой натуре.

Очень хотелось лечь и умереть, но Николь была здоровой женщиной, и смерть ей пока не грозила. Покончить с собой — это просто трусость (о религиозной подоплеке такого шага Николь не задумывалась). Конечно, виною таким мыслям была несложившаяся личная жизнь, и честно признаться в этом самой себе Николь мешало самолюбие.

Она ничего не знала о том, что происходило в Бражелоне за то время, что она провела в Париже. И когда среди разросшихся каштанов в конце аллеи появились островерхие башенки замка с неизменно кружащимися голубями, она поняла, что возвращается домой. Еще часик неспешного хода лошадки, и она оказалась прямо перед своим домом. Домом, который всегда ждал ее.

С замиранием сердца толкнула она массивную дверь, и та неожиданно легко поддалась. Из дома пахнуло теплом и запахом жаркого. Растерянная Николь, приготовившаяся встретить холодный очаг и многомесячную пыль, замерла на пороге, боясь, что все это окажется плодом ее голодного и усталого воображения.

- Ну вот, наконец-то явилась! - из кухни, на ходу вытирая руки фартуком, появилась Жоржетта. - Есть хочешь?

- Господи, Жоржетта, дорогая, что ты тут делаешь? - ахнула Николь.

- Готовлю обед, не видишь, что ли! - ворчливо ответила старая кухарка. - Господин граф распорядился, чтобы к твоему приезду все было готово: и обед, и порядок в доме. А ты что, думала, что он забыл про тебя?

Николь ощутила, как на глазах закипают слезы, и поспешно обняла Жоржетту.

- Но как он узнал, что я еду в Бражелон? - поразилась молодая женщина.

- Вот уж этого я не знаю. Может, тебя кто-то из местных увидел и поспешил господину графу сообщить, а может кто из Парижа написал.

- Из Парижа? - Николь замерла.

Из Парижа мог писать д'Артаньян: если он прислал письмо Атосу, значит... значит признался ему во всем. Странное чувство затопило Николь: ощущение свободы. Она свободна от этой, в общем-то нелепой, истории, от этого увлечения, показавшегося ей любовью. Даже если они еще когда-нибудь встретятся с мушкетером, это никак не обяжет ее. Может, они просто останутся друзьями, как очень хотелось бы Николь. Д'Артаньян не виноват, что не способен вписать в свою жизнь одну женщину: таким он уродился, и таким сделал его солдатский быт.

- А как близнецы? - этот вопрос ее беспокоил всю дорогу до Бражелона.

- Сама скоро увидишь: совсем взрослые мальчишки, еще немного и в армию можно будет отправлять.

- Куда в армию! - ахнула Николь. - Десять всего исполнилось детям, о чем ты мелешь!

- Через пару лет в самый раз будет. Вон господин Тюренн, как говорят, в двенадцать начал воевать, а наши что — хуже?! Сама убедишься, какие славные сорванцы выросли. Да и куда их девать еще, как не в армию? Были бы родные, - тут Жоржетта хитро прищурилась, - можно было бы одного наследником, а другого, как принято у знати, к церкви пристроить. А так — быть им военными.

- А им этого хочется: в солдаты? - засомневалась Николь, не спеша проходя по комнате, и касаясь рукой стульев, кресел, занавесей, проверяя, не изменилось ли что-то за те полтора года, что провела она в столице.

- А у них и выбора нет, ты что не знаешь об этом? Бедный наш хозяин весь извелся уже, а тут еще и Габриэль... - тут Жоржетта прикусила язык, сообразив, что сказала лишнее.

- Что Габриэль? - вскинулась Николь.

- О, вот и девушки тебе в помощь по дому, - обрадовалась возможности сменить тему кухарка. - Я пойду уже, Николь, пора и мне своими делами в замке заняться. А то я господина графа и детей без ужина оставлю. А ты уж сама теперь управляйся. Хозяйка ты теперь здесь полная, - И Жоржетта поспешно притворила за собой дверь.

На улице ее ждала двуколка, на которой приехали Мари и Аделина: две девушки, определенные графом в помощь Николь.

С каким же нетерпением ждала Николь близнецов! И как мечтала в глубине души, что привезет их Атос... Но Рауль и Габриэль приехали сами, даже без сопровождения Гримо. У них были уже «взрослые» кони, правда, не слишком крупные, но держались мальчики в седле уверенно и непринужденно. И как они обрадовались Николь! В первую минуту, правда, пытались изображать из себя взрослых, полностью владеющих собой мужчин, но хватило их не надолго: первым не выдержал более порывистый Габриэль.

Рассматривая мальчиков исподтишка, пока они взахлеб рассказывали ей свои новости, Николь отметила про себя, что в детях наметилось различие не только во внешности: они и держали себя по-разному. Видимо, Рауль все же был старшим из близнецов: он был чуть выше ростом, крепче и стройнее брата. И глаза его, под длинными и пушистыми, как у девочки, ресницами, приобрели тот лазурный, как морская вода, оттенок, который делал незабываемым цвет глаз его отца. У Габриэля глаза были с золотистыми крапинками, что странным образом меняло их цвет в зависимости от освещения. Были и еще новые различия: в волосах, в голосе, в интонациях. Теперь уже спутать мальчиков мог только тот, кто их мало знал.

У детей были учителя, с ними занимался и граф, и оба сорванца были при шпагах. Глядя на двух ладных, красивых и ловких детей, Николь совсем позабыла, что само их присутствие в замке создавало немало проблем для их опекуна. Сколько сплетен и сколько недоброжелательства могли вызывать дети с тех пор, как стали появляться в свете... а Атос, несомненно, не держал близнецов под колпаком. Если бы речь шла только о нем самом, граф бы просто не стал обращать внимание. Но раз все это должно было коснуться его воспитанников... сколько же раз приходилось Атосу обнажать шпагу?

Николь в свете не бывала, что там творилось — не знала. Она знала только одно: Атос — человек порядочный, прямой, за словом в карман не полезет, а если посчитает нужным, то не остановится и перед вызовом на дуэль. И история с Бутвилем ему не указ.

От ее дома до замка было не больше полулье, но она так и не преодолела это расстояние. Желание увидеть графа все сильнее охватывало ее, но страх, что ему будет неприятно увидеть предательницу, сковывал Николь всякий раз, когда она ступала на дорогу к замку. Так дальше продолжаться не могло: Николь чувствовала, что окончательно теряет то душевное равновесие, которое она обрела, вернувшись в свой дом.

- Я дура, дура, дура! - бормотала она себе под нос, слоняясь по крохотному садику и убеждая самое себя, что занимается делом. - Я сама, своими руками, все развалила. Если бы это был кто-то другой, не д'Артаньян, Атос бы простил меня. А так его предала не только я, его предал друг, судьба свела его с Арамисом в лице этой чертовой Шевретты. Не слишком ли все запутано? И еще близнецы! Почему именно Атосу выпадают самые сложные вопросы жизни? Почему Бог задает ему такие вопросы? Почему именно ему надо отвечать за все и за всех? Справедливо ли, что ему не дано настоящего счастья? А если бы я была все время рядом, что-то бы изменилось? И теперь, когда все так окончательно запуталось, не проще бы мне было просто явиться к нему и набравшись храбрости, первой сказать, что я не могу жить вдали от него?

Мысли ходили по кругу, Николь давно уже потеряла над ними контроль и даже не задумывалась, что она может натворить одними своими предположениями.

В кои-то веки выпали в это лето по настоящему жаркие дни. Близнецы отправились на Луару вместе с конюхом купать коней. Занятие мужицкое, но Атос такие дела поощрял: он считал, что истинный воин не должен только смотреть, как ухаживают за его конем, но при случае должен уметь делать это сам не хуже слуг.

К тому же в такую жару это было только удовольствие. Он даже пообещал, что, как только покончит с делами, приедет и сам поплавать с Раулем. Габриэль дальше пояса в воду не заходил, и при этом его начинало трясти от страха. Рауль же плавал, как рыба.

Николь случай привел на берег реки еще раньше, и она, укрывшись за густыми ивами, чьи ветки купались в воде, следила за веселой возней на берегу. Конюх Шарло, молодой мускулистый парень, только загнал лошадей в воду и, стоя по колени в воде, обтирал коня Габриэля. Лошадь фыркала от удовольствия и все порывалась зайти поглубже.

Наверху, на вершине откоса, раздался свист и все дружно подняли головы. На фоне неба четко выделялся вороной графа с всадником.

- Атос! - сердце у Николь подпрыгнуло и забилось неровными толчками: она не видела графа почти год. Выбираться из-за кустов или остаться там, где она была?

Пока Николь думала, что ей делать, Атос стал спускаться, ловко направляя коня так, чтобы он не ступал с тропинки, змеящейся по склону откоса. Всецело занятый лошадью, граф не бросал взгляды по сторонам и не заметил женщину, затаившую дыхание у песчаной косы.

Добравшись до живописной группы из лошадей и людей, Атос легко соскользнул с коня и, перекинув повод через шею лошади, подозвал Габриэля.

- Придержите коня, мой мальчик, а то он так и норовит полезть в воду. Пусть остынет вначале. А где Рауль? - он обернулся, ища второго сына.

- А Рауль вон там, - Габриэль протянул руку, указывая на черноволосую голову почти у противоположного берега.

- Я поплыву к нему, а вы пока что займитесь моим конем, раз не хотите учиться плавать,- бросил граф на ходу, поспешно сбрасывая с себя все, что может помешать в воде. Николь почувствовала себя неловко, но деваться было некуда.

Когда она вновь подняла глаза, Атос был уже довольно далеко от берега. Он плыл, легко рассекая воду, уверенным и спокойным брассом. Так плавали моряки, и она вспомнила, что граф сам упоминал в книге, что его готовили в морские офицеры.

Крик, раздавшийся рядом, вернул ее к действительности. Вороной графа, увидев, что хозяин пустился вплавь, стал вырываться из рук Габриэля. Мальчик не желал отпускать повод, и лошадь, зло мотая головой и пренебрегая болью, которую ей причинял трензель, рванулась в воду, таща за собой ребенка. Габриэль, намертво вцепившийся в поводья, закричал не своим голосом. Шарло, забравшийся на глубину со своим жеребцом, попытался развернуть его к берегу, но тот заупрямился, раззадоренный бунтом вороного. Тогда конюх бросил лошадь, предоставив ей плыть, куда заблагорассудится, и поплыл наперерез Габриэлю. Атос и Рауль со своей стороны бросились на выручку, но они были слишком далеко.

Николь, забыв обо всем, выскочила из своей засады и, поймав болтающийся повод, стоя по щиколотку в воде, удерживала оставшегося коня на берегу. Платье и юбки намокли мгновенно, лишив ее подвижности. Три лошади продолжали плескаться в воде, не отходя далеко от берега. Вороной андалузец с держащимся за повод Габриэлем был уже на середине реки, уверенно следуя за хозяином и шумно фыркая на попытки мальчика подобраться поближе к его гриве.

Инстинкт самосохранения не давал Габриэлю отпустить повод, и он, когда первый испуг немного прошел, понял, что он не только не тонет, но ему еще и удается вдохнуть немного воздуха. Но он устал, наглотался воды, и постепенно отчаяние стало охватывать его. Он закричал, страшно и протяжно, и ушел под воду. Почти тут же чья-то сильная рука подняла его на поверхность и, положив его на шею лошади, заставила вцепиться в гриву судорожно сведенными пальцами.

Коня уверенно развернули к берегу, и спустя какое-то время Габриэль почувствовал, что его пальцы отдирают от конской гривы. Мальчик еще сильнее вцепился в нее и лишился чувств.

Происшествие на реке напугало и потрясло всех и, особенно, Атоса. Он старался не подавать виду, но по тому, как тряслись у него руки, когда он опустился на колени перед Габриэлем, ясно было, что напуган он до предела.

Как только мальчик очнулся, граф сделал знак Николь побыть с ним и поспешно оделся. Потом вскочил в седло и, усадив сына впереди себя, понукая коня и уже не выбирая особо дороги, предоставил вороному самому взобраться по склону. Несколько раз лошадь едва не опрокинулась вместе с седоками, но сумела добраться до вершины.

Николь осталась сидеть на песке, ошеломленная всем происшедшим и задавая себе вопрос - увидел ли ее граф или так и не понял, кто оказался рядом.

Только убедившись, что с мальчиком все в порядке и ему ничего не грозит, Атос ушел к себе. Он и сам нуждался в отдыхе в первую очередь для того, чтобы разобраться в происшедшем. Пробел в воспитании сына был несомненный: неумение держаться на воде чуть не привело к трагическому исходу. Боится Габриэль воды или нет, но плавать ему придется научиться: без этого Атос его никогда в армию не отпустит. Если мальчик всерьез мечтает о военной карьере, ему придется пересилить свой страх перед водным пространством. Есть ли у него достаточно воли и желания, чтобы преодолеть себя — без этого вопрос выживания на войне может стать для него проблемой.

Никому на свете не признался бы граф, как боится и как не хочет отпускать от себя детей. Но он понимал и жестокую необходимость такого шага: ему не обеспечить карьеры и благополучия двум воспитанникам, чьи права абсолютно одинаковы в глазах света. Хотя зачем он себя обманывает: они оба бесправны - бастарды.

Узаконить мальчиков не в его силах. Завещать им он может только Бражелон: Ла Фер — родовое поместье. Продать его он может, но тогда титул будет выморочен… от всех этих мыслей у Атоса шла голова кругом. Ощущение беспомощности душило его: он не привык склоняться перед обстоятельствами, но выхода он не видел. Хотя выход был: другое дело, что он не считал его возможным для себя. Этот выход был: законный наследник.

В дверь тихо постучали, и Атос резко выпрямился в кресле: это не Гримо!

- Войдите, - голос не очень ему повиновался.

На пороге стояла Николь. Испуганная, как-то уменьшившаяся в росте, она из-под капюшона накидки бросала на графа быстрые взгляды и не говорила не слова. Так прошла добрая минута, пока Атос справился со своим удивлением и сделал ей приглашающий жест.

- Господин граф, я не вовремя? - она попыталась поймать его взгляд.

- Пожалуй, да, но раз вы пришли, говорите! - сухой тон смутил Николь еще больше.

- Я хотела лишь узнать, как мальчик.

- Габриэль в порядке.

- Он не пострадал?

- Нет, все обошлось. Это будет нам уроком: в его подготовке серьезный пробел.

- Господин граф, - Николь больше не могла выносить этот ровный, лишенный эмоций голос, - господин граф, я давно хотела сказать вам... - она замолчала.

- Что же, сударыня?

- Я хотела поблагодарить вас за то внимание, которое вы проявляете к моей персоне.

- Вы преувеличиваете его, мадемуазель. Я всего лишь привык заботиться о своих слугах.

- Слугах?! - Николь задохнулась.

- Вас это удивляет?

- Меня удивляет, что вы по-прежнему числите меня в своих слугах, Атос! - от добрых намерений Николь не осталось и следа; она пришла к графу объясниться, а он … он свел ее до уровня слуг. - Я уж было подумала, что вы способны помнить...

- Что помнить? О чем вы? - глаза его презрительно сузились. - Я пообещал вам, что в моем графстве у вас всегда будет свой дом. Я обманул вас?

- Нет, нет, я никогда не смогу отрицать это...

- Еще бы! Или вы думаете, что я забыл, сколько добра, участия и материнской заботы видели от вас близнецы?

- Я делала, что могла.

- Вы делали достаточно и даже сверх того. Я это ценю и помню, Николь.

- Я хотела говорить не об этом, господин граф.

- Если о том, что произошло у вас в Париже, то об этом Я не хочу говорить. Я думаю, вы действовали соответственно правилам вашего времени и вашей морали.

- Атос, но ведь и мораль вашего времени...

- Сударыня, я думал, что вы заметили, что у меня СВОИ принципы и СВОЯ мораль. Если они не согласовываются с тем, что происходит вокруг меня, то для меня это не повод их менять. Я не приглашаю вас их соблюдать: у каждого свои представления о том, что хорошо и что плохо, но я оцениваю поступки и дела именно со своих позиций. Уж простите меня за это, если не можете меня понять, - он встал и подошел к камину, нервно теребя в руках лист какой-то бумаги.

- Я хотела вам сказать, что я понимаю, что вы никогда не сможете простить мне мое заблуждение.

- Так это было всего-навсего заблуждение? - граф пожал плечами. - Мне жаль вашего любовника: для него это не было заблуждением.

- Для него это было приключение, которое слишком затянулось, - почти неслышно пробормотала Николь. - Кажется, каждый из нас заплатил за это заблуждение достаточно высокую цену. Зато теперь мы все освободились от этого наваждения.

- Все? - с непередаваемой иронией повторил за ней Атос. - Говорите только о себе, сударыня, когда говорите чушь.

- Чушь? Значит ли это, что вы по-прежнему во власти этого наваждения?

- Мне не показалось, что это было, - он закусил губу, - что это было плодом моего воображения. То, что я видел - я видел, сударыня. И — хватит об этом. Вы желаете видеть Габриэля?

- В другой раз, господин граф. Пусть ребенок спит. Прощайте, - она присела в реверансе и поспешно удалилась. Всю дорогу до дому она шла, не видя толком дороги: словно пелена дождя застилала видимость.

Глава 16

Им предстояло проехать через всю Францию. Атос едва сумел убедить маркиза, что путешествовать женщинам лучше в наемном экипаже, чем тащиться в их тяжелой, еще со времен Генриха IV, карете: от нее к концу путешествия не останется и колес, и возвращаться придется все равно в почтовой.

Чем ближе был день отъезда, тем озабоченней становился граф: бывший мушкетер отдавал себе отчет в трудностях пути. Это путешествие могло быть отличной закалкой для мальчиков, но по воле соседей превращалось для Атоса в тошнотворное предприятие.

Когда-то, в ранней юности, Атос путешествовал уже по этой дороге, правда, в обратном направлении. Тогда он был совсем один, и его добрый гений охранял его в пути. Теперь их было слишком много для такого путешествия.

Атос с мальчиками поджидал Лавальеров на развилке. Гримо и один из слуг были посланы вперед и по всему маршруту должны были обеспечить лошадей и гостиницу. Карета, которую тоже предусмотрительно выбрал граф, была набита баулами, сундуками и женщинами. Слава богу, маркиз де Лавальер был верхом, но надежды на то, что они будут продвигаться с достаточной скоростью, было мало. В глубине души граф тешил себя надеждой, что Лавальеры не выдержат тягот пути и развернутся домой. И тогда он, с сыновьями, сможет помчаться вперед. А скоро вообще наступит время, когда они будут передвигаться со скоростью, с которой они с друзьями неслись по дорогам Франции, стремясь опередить посланцев Ришелье.

"Д'Артаньян! Как ты мог? А почему бы и нет?"... Слишком долго тянется эта история с Николь. Когда-то, в Рождественскую ночь, он сам позвал ее к себе... Странная женщина, явившаяся ниоткуда, и обладающая пугающей способностью превращать свои предположения в реальность.

Даже если их реальность - это книжный мир, он в нем живет, и это его жизнь. И отличается это существование от настоящего только тем, что все события, вся их жизнь уже кем-то предрешены. Автор — как Господь Бог? Выходит, что так. Но тогда эта Николь спорит с автором, предлагает свои варианты, предлагает Богу свой расклад событий. Она превращает их в марионеток, заставляет плясать под свою дудку... а он, он, кажется, любит ее. Это ужасно... Он, после того как она... с д'Артаньяном, с лучшим другом, с тем, кого он считал едва ли не сыном!

Никогда! Он ничего никогда не позволит себе! Он не позволит себе думать о чем-то серьезном с этой женщиной, хотя она и нужна ему. Никогда он не женится на ней, тому есть много причин. Но отчего у него такое чувство, что ушла она к мушкетеру не от любви, нет, с досады, чтобы отомстить ему. Эх, да какая разница! Хватит с него и того, что они с Арамисом поделили Мари Мишон. Теперь, хоть его вины и нет в этой истории, а все равно он себя чувствует виновным именно перед Рене, а не перед этой вздорной интриганкой.

"А д'Артаньян, что чувствует он? Как это было бы глупо: перессориться с друзьями из-за юбки!", - не выдержав, Атос хлестнул коня поводом. Обиженный таким обращением Баязет коротко всхрапнул и рванулся вперед, указывая путь всем остальным.

Они проехали не более двух лье, когда мадам маркиза стала жаловаться на пыль и жару. И это было только начало. Слушая ее стенания, Николь нет-нет, да и посматривала в сторону Луизы, но девочка была настолько увлечена тем, что происходило за стенами кареты, что пока просто не замечала всех неудобств.

«Как было бы просто, если бы здесь были машины, не говоря уже о самолетах, - с тоской подумала гувернантка. - И как еще далеко до Ла Ферте!». В Ла Ферте их ждала гостиница.

Красота окружающей природы, которая, при других обстоятельствах, непременно была бы отмечена графом, на этот раз прошла незамеченной. Атос мрачнел на глазах, и это вопреки тому, что он умел не показывать своего настроения. Меньше всего графу хотелось бы заночевать в открытом поле или, того хуже, в лесу. Кроме обычных неудобств для дам, это было сопряжено с опасностью повстречать на своем пути каких-нибудь подозрительных личностей. Пятеро мужчин, три женщины и трое детей: кажется, ему пришла в голову не самая удачная мысль о путешествии. И это при том, что граф не имел случая убедиться, какой из Лавальера воин. То, что он был у Атоса пару раз секундантом, еще ни о чем не говорило.

Вот почему бывший мушкетер постоянно подгонял кучера и то и дело уносился вперед, чтобы проверить дорогу. В Ла Ферте они прибыли около полуночи. Мальчики клевали носом в седле, Луиза давно уже спала, не обращая внимания ни на тряску, ни на пыль. Мадам де Лавальер кашляла, охала и стонала. Николь унесла Луизу в предназначенную для них комнату и уложила девочку в постель. Она устала, но ей владело какое-то странное возбуждение. Понимая, что она все равно не сомкнет глаз, Николь спустилась в общий зал, пустой и холодный в этот поздний час. Только в углу горела свеча, и в ее неверном свете она различила знакомый силуэт.

- Вы не спите? Если вы не будете отдыхать, Николь, вас надолго не хватит, - Атос устало прижал пальцы к глазам.

- А вы, господин граф? Вы железный?

- Нет, просто я мужчина, и мне не привыкать к бессоннице, - Атос улыбнулся ей легко и открыто. - Идите спать, завтра тоже будет не простой день. Если вам не спится, просто лежите и думайте.

- Господин граф, я вам могу посоветовать то же самое, - рассмеялась молодая женщина.

- Мне лучше думается над картой, - Атос хлопнул ладонью по расстеленной на столе карте Франции.

- Вас беспокоит дорога?

- Не столько дорога, хотя и на ней я вижу немало препятствий. Меня беспокоят наши дамы: как они перенесут дорогу. Для них это едва ли не кругосветное путешествие.

- Вы не уверены, господин граф, что мы доберемся до пункта назначения? - напрямую спросила его Николь.

- Да, я боюсь, что поломка в пути окажется решающей. И нам придется возвращаться с полдороги.

- А вы зарекались иметь дело с женщинами? - чуть лукаво улыбнулась ему Николь.

- В серьезных делах, несомненно, - неожиданно хмуро ответил Атос. - Жизнь подтверждает мою правоту.

- Я сделаю все, чтобы мое присутствие не заставило вас пожалеть о принятых на себя обязательствах.

- Я знаю и потому просил вас помочь.

- Атос, вам хочется иметь меня в числе друзей или?.. - храбро бросилась вперед Николь.

- Никаких «или», Николь. Я надеюсь на то, что женщина, умеющая носить джинсы (вот тебе и раз: он запомнил это слово, хотя и произнес его на французский лад), не растеряется в любой ситуации. Идите к себе: от вас не будет толку, если вы не отдохнете. Не забывайте: у вас маленький ребенок на руках. Ваша госпожа способна только стонать и падать в обморок, но не заниматься дочерью,- в голосе графа были досада и злость.

Николь послушно вернулась в комнату, которую они делили с Луизой. Девочка мирно спала, и на обычно бледных щечках в свете ночника розовел слабый румянец. Николь вздохнула, поправила на ребенке одеяло и улеглась рядом. Спать не спать, а подумать или помечтать было о чем.

Дорога изматывала женщин. Непрерывная тряска, толчки, пыль, поломки - от этого мужчины тоже сходили с ума. В то время любое путешествие превращалось в приключение, и большинство людей подчас проводили всю жизнь, не отъехав от своей деревни или города больше, чем на двадцать лье. Зажиточные буржуа и дворянство путешествовали больше, но пересекать страну из конца в конец приходилось, в основном, лишь купцам, курьерам и военным.

Николь, если не считать ее путешествия от Парижа до Бражелона, так далеко к югу еще не забиралась. Но это не значит, что Франция была для нее незнакома. В былые времена она много раз посещала страну, бывала во многих ее регионах. Вехами для узнавания служили дворцы, соборы, местами и пейзаж. И ничего удивительного в этом не было: Дюма много ездил, отлично знал страну и то, что описывал, всегда соответствовало тому месту, где он побывал.

Наконец они добрались до Роанна — своеобразной перевалочной базы на пути к средиземноморскому побережью. В ту пору путешествие в этом районе в карете было чрезвычайно утомительным: меняющийся рельеф местности, постоянные спуски и подъемы привели к тому, что пришлось из кареты выпрячь лошадей и заменить их четверкой волов. Волы — животные медлительные, и если и способны за день пройти три лье, это можно считать удачей.

Дорога была забита повозками: с Роанна вниз по Луаре сплавляли все, чем торговала и в чем нуждалась Франция. В городе это все перегружалось на барки или временные суда и спускалось по реке до портов на море. Стоявший шум и гам, голоса торговцев и божба матросов, переругивавшихся с грузчиками, вся эта суета оглушала не только привыкших ко всему горожан, но и путешественников.

Женщины в этом столпотворении хоть и находились в экипаже, но чувствовали себя неуютно. То и дело наглые и подозрительные рожи заглядывали за приоткрытые занавески, а то и вовсе пытались влезть в карету. Маркиз уселся внутри, и это несколько сдерживало тех, кто нагло пытался свести знакомство с женщинами.
По тому, как каменело лицо графа де Ла Фер, можно было догадаться, что он сдерживает свою ярость из последних сил. Едва добравшись до гостиницы, Атос заявил, что дальше женщины будут плыть по реке вниз на габаре вместе с маркизом Лавальер, а остальные продолжат путь верхом по берегу реки, стараясь не упускать лодку из виду.

Николь открыла было рот, чтобы попроситься к всадникам, но вовремя вспомнила о Луизе. Атос, перехвативший ее реакцию, только ободряюще улыбнулся.

- Вы думаете, граф, что нам необходимо разделиться?- Лавальер даже не считал нужным скрывать свое недовольство.

- Я настаиваю на этом, - подтвердил Атос. - Иначе мы попадем в Марсель не раньше, чем через два месяца. У нас время ограничено: к началу сентября, к сбору урожая, и вам, и мне надо быть в своем поместье. Вас одного достаточно, чтобы матросы не забывались.

- Может, вы дадите нам еще вашего Гримо, - у Лавальера был такой озабоченный вид, что Атос скрепя сердце согласился. В непредвиденной ситуации Гримо мог действительно быть незаменимым.

Пока граф и Гримо хлопотали о лодке, женщины пересматривали багаж: Атос настаивал на том, что половину баулов придется оставить в Роанне. Когда вечером они все встретились в гостинице за ужином, Николь поразилась, как изменился граф. Серый налет усталости, озабоченности и недовольства лежал на его лице.

- Что-то идет не так? - улучшив минуту спросила она.

- Все не так! - он вздохнул так, словно на груди у него лежал камень.

- А как мальчики?

- Они меня радуют: совсем не жалуются на трудности и жаждут приключений.

- Вот этого как раз и не хотелось бы, - заметила Николь.

- Это нам с вами не хочется, а они сгорают от нетерпения. Боюсь, им скоро предоставится такая возможность.

- Стрельба и погони?

- Не дай нам Бог, но, боюсь, этого не избежать.

- Господин граф, нам бы следовало заранее договориться, чем я смогу помочь.

- Стрелять вы умеете?

- Вы удивитесь, но умею.

- Николь, если вы умеете пользоваться вашим оружием, это не значит, что вы сумеете стрелять из пистолета. Он тяжел для женской руки, - Атос был озабочен складывающейся ситуацией и не скрывал этого.

- Я умею, не волнуйтесь. Я вас не подведу.

О том, что умению этому Николь обязана была д'Артаньяну, она благоразумно промолчала.

Граф де Ла Фер сейчас походил на полководца перед решающим сражением. Когда маркиз де Лавальер со странной улыбкой на губах отметил это сходство, Атос только досадливо отмахнулся: по доброте душевной он впутал детей и женщин в опасную затею, но и о возвращении вопрос не стоял: проще и безопасней было идти вперед.

«Возвращаться мы будем морем, через Нормандию, пусть для этого нам и придется путешествовать месяц!» - решил для себя Атос.

На следующий день с раннего утра все были уже на ногах, даже малышка Луиза. Тяготы путешествия совсем не отразились на девочке: она, выбравшись из замка, словно ожила. Может, матушка, занятая своим самочувствием, меньше досаждала ей своими заботами, а может, обилие впечатлений были необходимы для ребенка, но Луиза даже забыла о своих кавалерах, которые общаться с ней могли только вечером, когда дети так уставали, что едва добредали до кроватей.

Атос, убедившись, что в лодку погрузились все, кому надлежало в ней находиться, и швартовы, наконец, отданы, развернул коня и в сопровождении сыновей и слуг направился по берегу за лодкой. Задача была не из легких: рельеф берега не позволял держать ее в поле зрения постоянно. К тому же лошади не могли бежать без остановки в отличие от реки, которая несла свои воды, не ощущая ни усталости, ни препятствий.

Николь оставалось следить за Луизой, чтобы девочка, играя, не свалилась за борт. Маркиз в десятый раз чистил свои пистолеты, а мадам маркиза возлежала на мешках с прошлогодним горохом и, забыв о том, что солнце вредит нежной коже, подставляла ему лицо и руки. Очень быстро она ощутила силу его лучей. Уже через час она убежала в крохотную каюту на корме, и оттуда раздавались ее стоны и стенания, когда горничная, давясь от смеха, смазывала ее холодной простоквашей.

Делать было абсолютно нечего, и краем глаза Николь следила за берегом, на котором изредка возникала группка знакомых всадников. Потом они безнадежно отстали. Гримо тем не менее не спускал глаз с неспешно проплывавших перед ними берегов. Он ждал, когда появится очередная пристань, и время от времени поглаживал ствол своего мушкета.

- Гримо, ты боишься? - тихонько спросила его Николь.

- За графа, - как всегда лаконично ответил Гримо.

- Разбойники? - в тон ему уточнила Николь.

Гримо в ответ только кивнул.

- Мне тоже страшно. А слуги, что с ними — надежные?

- Солдаты, с Ла-Рошели, - и Гримо ласково провел рукой по стволу своего мушкета.

Гримо с Николь беспокоились не зря: в этих местах проще и безопасней путешествовать по воде. По берегам ездили те, кто предпочитал быструю езду и верховых лошадей. Основные грузы сплавлялись по реке, по суше тащились подводы и бурлаки, тянувшие суда вверх по течению.

В этом потоке людей маленькому отряду приходилось не сладко. Стычек удавалось пока избежать, потому что встречаясь с холодным пристальным взглядом господина, путешествовавшего в сопровождении двух старых солдат и двух мальчишек воинственного вида, экипированных, как взрослые дворяне, решительности убавлялось у многих желающих затеять потасовку. Ворча, неохотно, но им давали дорогу. Пока отряду Атоса везло.

Близнецы были довольны: обстановка очень напоминала подготовку к бою, и мальчики мечтали, что они сумеют показать себя. Теперь все внимание графа было направлено на то, чтобы вовремя распознать опасность. Да, в одном эта авантюра смысл имела: она давала будущим воинам возможность ощутить напряжение, исходящее от противника, умение чувствовать спиной опасность.

С того момента, как Атос отправил женскую половину на габару, к нему, казалось, вернулось хорошее настроение. Теперь он много рассказывал и многое объяснял своим воспитанникам. Поездка начинала приобретать тот смысл, который хотел в нее вложить граф первоначально. Мальчикам было интересно все: и как можно охотиться на перепелок в поле, и как следует готовить собак и соколов к охоте, и что интересного можно узнать в больших и маленьких городках, которые они миновали по пути, и главное: как заботиться об оружии, лошадях и о себе в дальних походах. Он учил их разжигать костер на привале, учил стрелять по цели находясь в седле, дремать на ходу и спиной ощущать, что рядом с тобой друг.

И Атос чувствовал, как к нему возвращается молодость. Ему остро стало не хватать друзей. Как только он увидит Николь, он обязательно расспросит ее, что было в том, первом варианте: ездил ли он в такое путешествие и встретился ли он с остальными «неразлучными»?

Он отвлекся на минуту, позволил себе углубиться в свои мысли. Звук выстрела и пуля, просвистевшая рядом с головой Габриэля, вернули его к действительности.
К чести мальчика, он ничем не выказал своего испуга, и тут же обернулся на звук выстрела. И никого не увидел. Густая придорожная поросль и огромные папоротники служили надежным убежищем для любого, кому хотелось наблюдать за трактом, оставаясь при этом невидимым.

В отличие от сына, Атос заметил, как чуть подрагивают веточки папоротника. Их взяли на мушку: ему даже показалось, что он видит сквозь листья дуло мушкета. Граф разрядил свой пистолет именно по этой цели и короткий вскрик сказал ему, что он попал. Ехать вперед было опасно: впереди могла быть еще одна засада. Возвращаться тоже не имело смысла: если это банда, они предусмотрительно выставили кордон и позади. Будь он один с солдатами и Гримо, он бы ни секунды не раздумывая принял бой. Теперь же оставалась только возможность прорываться. Атос дал знаком понять своему отряду, что по его сигналу они должны нестись вперед во весь опор.

Топот множества лошадей возник позади и стремительно приближался. Атос дал сигнал, и они рванулись вперед, увлекаемые нагонявшими их всадниками. Из-за кустов не раздалось ни единого выстрела, зато заржала лошадь. Вороной графа звонко откликнулся и заплясал, сдерживаемый твердой рукой хозяина. Атос оглянулся, проверяя, все ли целы. К его удовлетворению, все были на месте и без единой царапины.

- Атос, вы в порядке? - характерный голос гасконца заставил Атоса резко обернуться. Их окружали королевские мушкетеры, а к нему подъезжал д 'Артаньян собственной персоной.

- Что вы здесь делаете, граф? - изумился д 'Артаньян.

- Путешествую, дорогой друг, - Атос протянул руку мушкетеру, которую тот с чувством пожал.- Если бы не вы, не знаю, как мы бы выпутались.

- Не преувеличивайте, Атос.

- К сожалению, здесь полно бандитов, желающих поживиться.

- Вы столкнулись не с бандитами, Атос. Это были заговорщики.

- Заговорщики? Откуда, д'Артаньян?

- Кальвинисты никак не успокоятся. Вот кардинал и послал нас на разведку.

- Это спасло нам жизни.

- Оставим это, Атос, - д'Артаньян окинул взглядом маленький отряд. - Это ваши воспитанники, граф? А этих молодцев я знаю, - он пристально рассматривал двух старых вояк. - Вы были под Ла-Рошелью, не так ли?

- Ну и память у вас, господин офицер, - улыбнулся Гувье, старший из двух солдат. - Да, мы были пикинерами в то время.

- Атос, вы не забываете толковых людей. Куда вы направляетесь теперь?

- На юг,- ответил граф. - До Сент-Этьена. Там мы встречаемся с женской половиной нашего отряда.

- Есть даже такая? - поразился мушкетер. Д'Артаньяну безумно хотелось спросить Атоса об одном человеке, но Атос сделал вид, что не понимает гасконца. - Да что это у вас за поход такой через всю Францию?

- Я хочу показать мальчикам страну и побывать на берегах Средиземного моря.

- Желание отличное, но при чем тут женщины?

- Это наша соседка с ребенком, ее гувернантка и горничная. Они спускаются по реке на габаре.

- А Гримо?

- Я уступил его соседу, который боится, что один не справится с женщинами, - неохотно ответил граф. - Нам с вами по пути, д'Артаньян?

- Если вас не утомит наше общество, то до Сен-Этьена мы с вами. А там наши пути разойдутся. Вы представите меня вашим воспитанникам, граф?

- Конечно, - спохватился Атос. - Простите мне мою рассеянность.

- Это не удивительно, - покрутил усы лейтенант, - ведь ваши мальчики сегодня впервые попали в настоящую засаду.

Заночевали они прямо на берегу. Было тепло, от воды подымался пар, трещали цикады и тонко звенели комары в воздухе. Но у костра они почти не досаждали, и все уселись перед огнем, следя, как завороженные, за пляшущими языками пламени. В стороне фыркали лошади, а около них пристроились несколько мушкетеров и Гувье с товарищем.

- Атос, вы еще помните ту испанскую песню, которую пели нам под Ла Рошелью?- вдруг спросил д'Артаньян. Он разлегся на песке и, покусывая травинку, пересчитывал звезды, обильно усыпавшие черный небосклон.

- Не знаю, что вам и ответить. Гитары все равно здесь нет.

- Есть, сударь, - молодой мушкетер, чем-то похожий на д'Артаньяна в его приезд в Париж, бодро вскочил и побежал к своим вещам, сваленными вместе с остальными под откосом. Через минуту он вернулся, держа за гриф отличную гитару.

- Вы возите ее с собой рядом с пистолетами? - усмехнулся Атос, но гитару принял. - Я попытаюсь вспомнить, господа, но не судите строго: прошло немало лет.

Несколько минут он просто перебирал струны, пробуя аккорды и приучая руку к инструменту. Как и всех детей в богатых семьях, его учили в свое время играть на гитаре, клавесине, лютне, но мальчишка предпочитал шпагу гитаре. Однако, лет в тринадцать, когда заговорила первая привязанность к кузине, юноша вспомнил о музыке. У него еще ломался голос, но уже прослушивался приятный баритон. С годами голос приобрел глубину и бархатистость, но Атос, в ответ на просьбы послушать его, только хмурился.

Что на него нашло в тот вечер, он и сам не знал, но Арамис откуда-то притащил гитару и стал напевать любовные песенки. Атос молча слушал профессионально поставленный голос друга, а когда тот, устав, замолчал, протянул руку за гитарой. Тогда их из своей палатки услышал король, и с тех пор звал на импровизированные концерты, которые частенько устраивал в своей ставке. И почему вдруг д'Артаньян вспомнил об этом? Ночь, пламя костра - не это ли вызвало старые воспоминания?

Быстрый перебор струн, хотя пальцы поначалу все же подводили Атоса, и протяжные аккорды повисли в звенящей тишине; как-то незаметно в них вплелся голос. То почти исчезая, то обволакивая слушателей, рассказывая старинную любовную балладу. Испанский худо-бедно знали все, и потому слова песни трогали слушателей. Но, допев, Атос прижал струны, резко оборвав мелодию, и как его не просили, дальше петь отказался.

- Уже поздно, и все устали,- намекнул он и на собственную усталость. - Господин д'Артаньян, что скажете, если мы с вами будем первой сменой в карауле?

- С удовольствием, - тут же откликнулся мушкетер. - Вспомним былое.

Когда все улеглись, закутавшись в плащи и уснули, д'Артаньян подсел поближе к Атосу.

- Вы удивитесь, Атос, если я вам задам один вопрос. Можете на него не отвечать, если не захотите. Почему вы взялись играть на наших английских лошадей, тех самых, что нам подарил Бэкингем?

- Вот тебе раз! - Атос тихо рассмеялся. - Вы до сих пор не поняли, что эти лошади нас компрометировали? Так же, как и ваш алмаз от королевы. Но вы не это у меня хотели спросить, д'Артаньян.

- Не это, - вяло признался гасконец.

- Женщина, которая вас интересует, плывет сейчас на габаре.

- Вы не захотели подвергать ее риску?

- Дело не только в риске: она служит гувернанткой у соседей.

- Атос, вы сошли с ума, - д'Артаньян резко сел. - Она — снова в гувернантках? Зачем только я ее отпустил!

- Если я правильно понял, она ушла сама.

- Она любит вас, Атос!

- Я знаю, - граф всем телом развернулся к другу. - Давайте сейчас и здесь закончим этот разговор, достаточно болезненный для нас двоих. Мне очень нравится мадемуазель Леже, но я никогда не смогу жениться на ней.

- Атос, но почему? - д'Артаньян совершенно искренне не понимал, в чем затруднение.

- Тому несколько причин, и не все я имею право озвучить. Шарль, как вы думаете, могу ли я позволить себе брак, имея на руках двух мальчиков, которых надо пристроить в жизни?

- Я не вижу сложности.

- А я вижу, потому что дети от этого брака отодвинут на задний план близнецов.

- Так эти мальчуганы?.. - д'Артаньян не договорил, во все глаза уставившись на Атоса.

- Да.

- Они ужасно похожи на вас, Атос.

- Теперь вы понимаете?

- Да. К тому же я не подумал, что Монморанси не может жениться...

- Увы, да.

- Атос, она порядочная женщина, умная, спокойная, любящая.

- Я все знаю, но…

- Вашей гордости претит, что я был с ней?

- Мы все — взрослые люди, и я не имею права требовать у зрелого человека поведения воспитанницы, только что вышедшей из монастыря урсулинок.

- Но для вас это важно?

- Если я скажу вам, что Николь мне больше чем нравится, но я не женюсь на ней никогда, вас это удовлетворит? Д'Артаньян, мы ведем себя недостойно: мы говорим о человеке в его отсутствие, а я уверен, что ей тоже есть что сказать.

Они замолчали, каждый думая о своем.

Атос заговорил после паузы первым.

- Я бы очень не хотел, чтобы после этого разговора что-то изменилось в нашей дружбе. Я ею дорожу, д'Артаньян. Женщины приходят и уходят, а дружба остается. Как бы то ни было, вы по-прежнему можете рассчитывать на меня.

- Спасибо, Атос!- мушкетер сжал протянутую ему руку. Атос с улыбкой раскрыл ему объятия и д'Артаньян с жаром обнял старого товарища.- Эх, были бы тут Портос и Арамис!

Глава 18.

До Ла Рошели добрались без всяких происшествий, но после этого маркиза заявила, что больше никогда не ступит на палубу корабля. «Я ненавижу море!», - произнесла она мужу с такой убежденностью, словно большего предмета для ненависти и быть не могло. Луиза же после этого путешествия только поздоровела, и нежный румянец не сходил со щечек девочки. Николь подолгу держала ее на палубе, позволяя ребенку дышать во всю силу маленьких легких. Соленый морской ветер еще никому не вредил.

О близнецах и говорить нечего: дети за лето подросли, возмужали, в них появилась какая-то новая грация движений. «Два сына... это дар небес для человека, у которого ничего не осталось в жизни. Два!», - как от толчка, Атос вспомнил, что когда-то говорила Николь: что у него был там... один сын. Что это значит? Он боялся заглядывать в эту бездну: непонятно, что в этом таилось, а истина могла оказаться страшной.

В Ла Рошели он решился, наконец, на один поступок, который могли истолковать не в его и Николь, пользу. Он попросил отпустить гувернантку с ним на несколько часов. Может, втайне он рассчитывал, что потом ее просто прогонят? «Нет, такими методами он действовать не стал бы — это не в правилах Атоса. Тогда зачем она ему понадобилась?», - размышляла Николь, искоса поглядывая в сторону графа.

Они направлялись не в сам город, объехали его стороной. Какие-то развалины, похожие на старые укрепления, еще возвышающиеся над местностью, но уже изрядно занесенные песком, внезапно возникли на их пути. Атос соскочил на землю и пошел вперед, ведя лошадь в поводу. Найдя чахлое деревце, он привязал коня и сделал Николь знак подъехать. Помог ей спешиться и, привязав и ее лошадь, подозвал ее и подал руку.

- Пойдем, я хочу вам кое-что показать, Николь. Это место вызывает у меня живейшие воспоминания.

Они взобрались по полуразрушенной каменной кладке туда, где когда-то была одна из башен. Отсюда открывался обзор и на город, и на море за спиной.

- Вот, посмотрите! Когда-то там стояла королевская армия, а напротив был осажденный город.

- Это бастион Сен-Жерве! - ахнула Николь.

- Да! Это место, с которым у каждого из нас связано одно воспоминание. Вы догадываетесь, Николь?

- Да, завтрак, а на деле: совет мушкетеров.

- Я так ярко вижу все, словно это было вчера, Николь, - Атос спустился с башни, прошелся по площадке и нагнулся, что-то подобрав. Когда он вновь забрался к Николь, в руках у него было горлышко разбитой бутылки.

- Смотрите, это все, что осталось от вина, что мы распивали в тот день. Странно, оно уцелело...

- Наверное, потому, что после вас туда заходили только чтобы забрать трупы. Потом туда не ступала ни одна нога.

- На этой башне мы стояли, когда отбили штурм. И сюда я вернулся, чтобы забрать наше знамя-салфетку, - с улыбкой добавил он.

- Вы рассчитывали, что вас при этом достанет пуля и вам не надо будет решать ничего?

- Признаться, подобная малодушная мысль посетила меня. Но я вовремя вспомнил, что без меня довести дело до конца не удастся: меня оно касалось больше, чем других.

- Почему же, Атос? Ведь она так и не стала вашей женой?

- Я не довел дело до конца, и последствия для всех оказались ужасны. Больше рисковать я не мог: я был обязан остановить ее. У меня было с ней свидание перед бастионом. Я думал, что напугал ее, но она уже не могла остановиться. Все, что оставалось, это опередить ее, связать ей руки. О казни я не думал: верил, что она все же одумается, попав в руки лорда Винтера. К сожалению, все оказалось намного страшнее. Я чувствую себя виновным перед д'Артаньяном, - неожиданно сказал Атос.

- В чем же?

- Я мог бы сберечь для него любимую женщину, если бы оказался решительнее.

- Атос, вы думаете, их роман бы продолжился, останься мадам Бонасье в живых?

- Мне очень хотелось, чтобы они были счастливы, Николь. Чтобы хоть кто-то из нас был счастлив по-настоящему. Д'Артаньян был самым молодым, самым порывистым, самым непосредственным из нас. У него это было первое настоящее...- он остановился, увидев улыбку Николь.

- Кого вы сейчас хотите убедить, граф: меня или себя?

- Простите, - он опустил голову.

- Не надо себе рассказывать сказки, Атос, - Николь осторожно положила ему руку на плечо, - не надо, дорогой мой. Д'Артаньян из той породы мужчин, для которых любовь — эгоистичное чувство. Он видит в ней только себя и свои желания. Да, он бросается на защиту любимой, как лев, но тут же забудет о ней, выйдя из дому в поход. Он — великий воин, он рожден для этого, а не для семьи. И в этом он в корне отличается от вас. Для вас дом и семья — все в этом мире. Ну, и друзья - они тоже часть вашего существования.
      Скажите, вы ведь не даром позвали меня сюда. Вы ведь не могли не знать, что после этой поездки мне не быть гувернанткой у Луизы. Как только мы приедем в Лавальер, мне подыщут замену. Вы этого хотите? Вы, в глубине души, хотели бы иметь возможность навещать меня в моем доме? А вас не смущает, что у вас был предшественник — ваш лучший друг?

- Сколько вопросов за раз! - Атос рассмеялся. - На самом деле, Николь, я не знаю, что вам ответить. Я позвал вас сюда, понимая, какие это вызовет мысли у родителей девочки, но, бога ради, скажите, как я еще мог поговорить с вами, когда за вами устроили настоящую слежку? Я не изобретателен по части предлогов.

- Кажется, я тоже, - прошептала Николь, привстав на цыпочки и касаясь его губ кончиками пальцев и чувствуя, как он сжимает ее в объятиях.

Назад они возвращались в полном молчании, только изредка поглядывая друг на друга...

Дорога из Ла Рошели заняла не много времени. За все эти дни ни графу, ни Николь больше не удалось переброситься ни словом наедине. Презрительно поджатые губы хозяйки, насмешливые и наглые взгляды маркиза были красноречивее любых выговоров. Она не сомневалась, что ее прогонят тот час, как они въедут в ворота замка, но, к ее удивлению, пока на ее место подыскали другую гувернантку, прошло еще с полгода. Когда Марселина пришла на ее место, Луиза еще долго не хотела признавать новую няню и выискивала предлоги, чтобы повидаться с Николь.

С некоторых пор маркиза стала косо смотреть и на встречи дочери с воспитанниками графа, видя в них повод для визитов Атоса в их дом. Как только граф понял, что кроется за кислыми минами родителей Луизы, он прекратил визиты к соседям. Впрочем, с уходом Николь госпожа Лавальер сменила гнев на милость и вновь стала приглашать мальчиков в гости. Но теперь уже Атос находил веские причины для отказов: дети усиленно занимались, у них не оставалось свободного времени.

Теперь время летело стремительно, но не для Николь. Вновь запертая в своем доме, вынужденная жить ожиданием и воспоминанием о редких минутах счастья, она все больше проникалась желанием исчезнуть, раствориться где-нибудь в этом выдуманном мире. А потом замирала в ожидании минуты, что он все же придет, постучит в ее дверь.

Франция бурлила: зрела Фронда, и готовился побег Бофора. До нее все доходило стороной, все новости она узнавала последней. Утром ей принесли письмо: граф де Ла Фер писал, что уезжает на неопределенный срок, просил ее беречь себя и, при случае, если обстоятельства сложатся не в его пользу, присмотреть за близнецами. Дальше события разворачивались так стремительно, что она не успевала следить за ними. Писем больше не было, зато ежедневно приносились сплетни. Из этих перекрученных и обросших чудовищными подробностями событий приходилось выуживать крупицы правды.

Николь решилась написать д'Артаньяну, но ответа не было ни от кого из них... и вдруг приехал Рауль. Один. Без Габриэля.

Николь помнила, что Атос просил ее по мере возможности присматривать за братьями, она знала, что он отправил мальчиков в армию, как и надеялся это сделать, но вместе находились братья или порознь, она не имела представления. Весть о возвращении Рауля принес Оливен. Он был какой-то странный, словно даже стал меньше ростом, испуганный и жалкий. Ничего не стал объяснять, только попросил побыстрее собраться и ехать в Бражелон.

Чуя беду, Николь не стала мешкать. Первое, что она увидела, войдя в нижнюю залу, это опущенные везде занавеси и закрытые черной кисеей люстры и зеркала. Сердце у нее остановилось, горло сдавило так, что она не могла ни вздохнуть, ни слово вымолвить.

В углу сидел Рауль, похожий на свою тень, а не на того жизнерадостного и ждущего чудес юношу, каким он уезжал вместе с братом из родного дома.

- Граф! Что я ему скажу, как смогу объяснить то, что произошло?

- Кто? - едва вымолвила Николь, но сознание отметило: он говорит об отце, как о живом. Это не Атос. Тогда кто же?

- Габриэль... - запинаясь произнес Рауль, отвечая на ее невысказанный вслух вопрос. - Габриэль убит.

Все шло прекрасно: мальчики в Париже были представлены герцогине де Шеврез, она хлопотала за них, и оба отправились в распоряжение Принца. Сопровождал их только Оливен: Гримо, встретившись, как было условлено вначале, не стал ехать с ними, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства. В дороге братья познакомились с графом де Гишем, чей отец, маршал де Грамон, был в ставке Конде. Познакомились, видимо, при чрезвычайных обстоятельствах, но Николь не стала расспрашивать Рауля. Он и так с трудом выдавливал из себя слова.

Все шло великолепно, молодые люди благополучно добрались до принца Конде, и на следующий день должны были принять участие в ожидаемом сражении. Все трое, не сговариваясь, писали письма, адреса которых можно было бы узнать, только разорвав верхний конверт. И так же, не сговариваясь, обменялись письмами. Это было последнее, что они сделали перед грядущим боем.

Рауль и Габриэль держались рядом. Когда французы пошли в атаку, стало не до наблюдений друг за другом; каждый из близнецов думал только об одном: Принц смотрит на них. Когда же бой закончился, Рауль вернулся к Конде, но Габриэля там не оказалось. Юноша бросился искать брата и нашел его только к утру. Габриэль лежал на пригорке, рядом паслась его лошадь. Время от времени она мордой толкала хозяина, пытаясь заставить его встать. На лице брата Рауль увидел только удивление: пуля пробила Габриэлю сердце, он, наверное, даже не понял, что смерть настигла его.

Принц Конде дал Раулю лошадей и приготовил подставы, чтобы он мог поскорее доставить тело в родительский дом. Но графа в нем не было, и бедный юноша сидел, совершенно раздавленный свалившимся на него горем и не имея представления, что ему делать.

- Николь, я не могу приказать похоронить Габриэля без господина графа, - чужим, хриплым голосом говорил Рауль. - Это будет подло: не дать ему проститься с сыном, - в своем горе Рауль даже не заметил, как показал, что родство с Атосом для него не тайна. - И оставлять его и дальше без предания земле я не имею права. И где мне похоронить брата? В усыпальнице графов де Ла Фер? Но мы не имеем права на место там, Николь. На нашем кладбище здесь? Но я не знаю, как посмотрит на это граф. И где он сам? Я так боюсь, Николь! Если с ним что-то случится, я останусь на этом свете совсем один. Николь, сейчас я могу говорить так только с тобой: Гримо тоже исчез. Исчезли все друзья господина графа!

- Ну, вот что, мой мальчик! - Николь осторожно провела рукой по его волосам. - Ты участвовал в сражении, и ты потерял в нем родного брата; даже больше — свое второе я, своего близнеца. Ты можешь считаться взрослым: бой и потеря близкого уравнивают тебя со взрослым воином. И как воин, ты обязан быть готов ко всему в жизни. Я думаю, что негоже тянуть с погребением Габриэля. На границе Бражелона есть прекрасная поляна у старой часовни. Сдается мне, это место, которое и графу бы показалось подходящим для того, чтобы навещать сына. Когда он вернется домой, Рауль (а он непременно вернется, я уверена в этом), ты будешь его утешением и его надеждой.

«И для тебя одного он горы свернет, чтобы достичь желаемого!», - подумала она, прижимая к себе юношу, который изо всех сил сдерживал слезы.

Они проводили Габриэля в последний путь, Рауль вернулся к Конде, и только к концу января 1649 года Атос оказался в Бражелоне - один. Рауля он видел только мельком, после освобождения из лап кардинала Мазарини, и юноша не смог ему в этой спешке сказать ничего. На вопрос: «Как Габриэль?», Рауль ответить не успел: его срочно позвали в Принцу. Граф ощущал камень на сердце, но видя Рауля живым и здоровым, успокаивал себя, что все хорошо и с Габриэлем, просто мальчику не удалось вырваться на встречу. Он нужен принцу (вот, Раулю и словом перемолвиться с опекуном не дал) — а отеческие чувства могут подождать.

Он скучал не только за сыновьями, ему остро не хватало и Николь. Путешественница из непонятного мира оказалась для него неожиданно важной и нужной частью его бытия. Наверное, поэтому он сделал небольшой крюк, свернув с аллеи, ведущей прямо к Бражелону. Его ждали в маленьком домике; но в этот раз это ожидание было наполнено страхом и тоской: как рассказать о случившемся отцу через столько месяцев после смерти сына? Какие найти для этого слова? Она не сомневалась, что сказать правду должна именно она. Он едва взглянул на ее черное платье и понял, что случилось непоправимое.

- Кто? - задал Атос этот вопрос вслух, или она прочла это в глазах графа, она даже не поняла; какое это имело значение! Надо было отвечать.

- Габриэль...

- Не верю... - чуть помолчав, сказал Атос. - Не верю! Этого не может быть! Я видел Рауля, он бы мне сказал!

- Он не знал, как это сделать, Огюст! Он еще мал сообщать такие новости.

- Он воевал, он видел уже всякое... это какая-то ошибка.

- Я бы хотела вам дать такую надежду, любимый мой... Но мы сами, своими руками, положили Габриэля в гроб. Рауль привез его.

Атос молчал. Николь осторожно обняла его, чувствуя как закаменело его тело.

- Мы не знали, где вы, мы не могли вам сообщить.

- Я понял, - граф слегка повел плечами, освобождаясь от ее объятий. - Мне пора. Нет, не надо меня сопровождать, Николь, я хочу побыть один. Где вы похоронили Габриэля?

- Около старой часовни, - Николь прижала платок к губам: боль потери не стала меньше со временем, а каково же приходится отцу?

- Хорошо, вы сделали правильно, - он встал и твердой походкой вышел из дома. Поднялся в седло и погнал коня вперед: в сторону часовни.

На следующий день граф прислал за Николь. Она помчалась в замок, не чуя под собой ног, рисуя себе самые страшные картины, но Атос встретил ее на пороге сам. Он ждал ее с нетерпением, она это поняла по тому, как сжал он ее руки и поспешно увел в свой кабинет. Занавеси там были задернуты: хозяин не хотел, чтобы ясно видели его лицо. Но от Николь не могло ускользнуть, что страшная новость сломала в его душе что-то очень важное.

- Вы вчера сказали, что не могли меня найти. Это правда, Николь. Мы вчетвером были в Англии. Даже, если бы я и хотел, я не смог бы оттуда уехать: я дал слово помогать покойному Карлу Первому. Во всем, что произошло, можно винить только Рок и мою злосчастную судьбу. Много лет назад я сделал непоправимую глупость: теперь, надеюсь, счет закрыт. Николь, у меня остался еще один сын, Рауль. Богу угодно не лишать меня надежды на будущее. Все силы, что у меня остались, все мои связи, старые и те, которые мне придется возобновить, я приложу к тому, чтобы ввести в законное наследование Рауля.

- Вы хотите сделать его своим наследником?

- Да, и для начала я решил отдать ему Бражелон. Это сразу определит его положение в обществе и даст понять серьезность моих намерений.

- А признать его наследником?

- Мне исполнилось пятьдесят. По закону я имею на это право. По достижении Раулем двадцати пяти лет он войдет в права наследования.

- Я могу вам чем-то помочь, Огюст?

- Да! - Атос почти выкрикнул это слово, и она поняла в каком он напряжении. - Скажите мне, насколько теперь все соответствует первоначальному смыслу того, что вы знаете?

- Все вернулось на круги своя, мой друг.

Граф закрыл лицо руками и поспешно отошел к окну.

- Вы уплатили страшную цену, Атос. Седину в ваших волосах не спрячешь за наружным спокойствием. Я не хочу вас расспрашивать об Англии: не место и не время. Может быть, когда-нибудь, потом... Но вы приняли то самое решение, которое определит будущее ваше и Рауля.

С этого дня Атос взялся за дело всерьез. Он почти не находился в Бражелоне: мотался между Блуа и Парижем. Его энергии можно было бы позавидовать, но для близких графу людей ничего не стоило рассмотреть за этой деятельностью лихорадочное возбуждение. Словно Атос боялся не успеть закончить задуманное, словно опасался чего-то или кого-то.

И он писал письма Раулю. Иногда не мог сдержать порыва и писал и дважды в день. Граф как будто пытался наверстать всю нежность и заботу, которую недодал в свое время сыновьям. И у Николь он стал бывать намного чаще. Они разобрались в себе, в своем отношении к друг другу, но иллюзий на совместную жизнь не строили.

- Я не конкурент будущему виконта, - как-то сказала Николь графу. - И вообще, если у нас с вами будут дети, то это тоже будут бастарды, - добавила она.

- Николь, если вдруг меня не станет, я хочу чтобы вы ни в чем не нуждались, - стоял на своем Атос, пропустив мимо ушей ее слова.

- А вы думаете, что у меня будет будущее без вас, Огюст? - она посмотрела ему прямо в глаза, и тут же вздрогнула: слова показались ей пророческими. Словно звонок из другой жизни, прозвучали они предупреждением, что жизнь утекает меж пальцев. - Помните, как вы меня позвали к себе погреться в Рождество? Если бы вы тогда знали, кто я и чем это все может закончиться, сделали бы вы это еще раз?

- Я бы ответил, но общение с вами научило меня осторожности, моя милая. Кто знает, что может произойти? Давайте оставим все, как есть: мы не знаем будущего.

- И вы не хотите его знать?

- Нет, не хочу! - твердо произнес граф. - Это противно Богу, пытаться узнать свою судьбу.

- Знаете, меня тоже никогда не привлекали гадалки, прорицатели, ведуны и прочие любители гаданий на кофейной гуще.

- Как вы сказали: на кофейной гуще? - Атос расхохотался. - Это что, гадают на этом модном напитке?

- Он станет очень модным, просто со временем кофе, как и чай, станет самым распространенным напитком в мире. Хотите, я вам его приготовлю?

- У вас есть эти зерна? - удивился граф. - Где вы их раздобыли?

- У герцогини Орлеанской. Вернее - на ее кухне. Совсем немного, но на пару чашек нам с вами хватит.

- Приготовьте. Говорят, крепкий кофе помогает думать.

- Сами убедитесь, - Николь потащила Атоса на кухню, чтобы он сам смог пронаблюдать весь процесс священнодействия. Аромат от зерен, пока она молола его на ручной мельнице, был опьяняющим для знатока. К тому же можно было быть уверенным, что зерна никто не выпаривал перед приготовлением.

- Это действительно необыкновенно! - Атос осторожно попробовал черный, густой напиток.

- Вкусно?

- Я пока не понял, - он сделал еще глоток. - Но допью непременно: сегодня мне необходимо трезво мыслить.

- Что-то случилось? - насторожилась Николь.

- Пока еще нет. Но я должен быть во всеоружии, - он отставил почти пустую чашку. - Мне пора, дорогая.

- Ты не останешься? - она попыталась ласково удержать Атоса, но он решительно встал.- Меня ждут.

- Огюст, это дуэль?- Николь с тревогой искала его взгляд.

- В некотором роде. Не бойтесь, ничья кровь не будет пролита. Мне было бы проще, если бы это была дуэль.

Он не стал добавлять, что это дуэль с женщиной.

Герцогиня была очаровательна. Она сидела в небольшом кружке мужчин и чувствовала себя королевой. О том, что завтра она покидает Париж, она предпочитала не думать. Играть первую роль в интриге Фронды герцогиня де Шеврез не смогла: у нее оказалась более молодая и более успешная соперница. И Анна, королева Анна ее не только не защитила, не только не стала ей покровительствовать, но при первом же удобном случае открестилась от нее. Такого предательства герцогиня де Шеврез простить не могла.

Когда ей доложили о графе де Ла Фер, она ощутила досаду. Ей так и не удалось погостить в Бражелоне, граф в самый подходящий для этого момент оказался по делам в Париже, и все амурные планы мадам де Шеврез потерпели фиаско. Герцогиня всерьез подозревала, что Атос просто ловко вывернулся из расставленной сети.

Вот и теперь Его сиятельство вошел с таким видом и таким лицом, что ей стало не по себе. Одним движением бровей он сделал ей знак избавиться от кружка поклонников, и Мари де Шеврез выполнила эту просьбу-приказ незамедлительно. Наконец, они остались наедине.

Атос, не думая об этикете, не дожидаясь разрешения дамы, тяжело опустился в кресло напротив герцогини. Она смотрела на графа широко раскрыв свои огромные глаза и покусывала губы: один только вид бывшего любовника не внушал надежд на легкий разговор.

- Ну же, граф, я жду! - герцогиня играла веером, приоткрывая взволнованно рвущуюся из корсажа грудь.

- Мари, - неожиданно назвал он ее по имени, - Мари, я вынужден вам сообщить ужасную весть, и сообщить с большим опозданием. Я писал вам об этом, но не знаю, дошло ли письмо.

- Что случилось? - герцогиня, не имея представления о том, что ей хотят рассказать, не теряла самообладания. Атос же, напротив, чувствовал, что мужество покидает его. Стремясь поскорее разрешить мучившее его сомнение, он уже даже не пытался смягчить страшную весть.

- Вы пугаете меня, - она захлопнула веер.- Что произошло?

- В бою с испанцами при Лансе мы с вами потеряли Габриэля.

- Я узнаю об этом только сейчас? Граф, это недостойное поведение.

Атос, совершенно ошеломленный ее реакцией и ее словами, не в силах выдавить хотя бы слово, молча уставился на мать своего погибшего сына. Это реакция женщины, потерявшей ребенка? Может быть, до нее еще не дошел смысл сказанного?

- Мадам, я говорю о Габриэле! О нашем с вами сыне!

- Я поняла вас! Это ужасно! Но почему вы не известили меня раньше?

- Меня не было во Франции полгода. Я написал вам в тот же день, как узнал.

Герцогиня опустила голову: она вполне могла не заметить письма в том потоке посланий, шифровок, интриг и прочего, что постоянно крутилось вокруг нее. Все ее мысли были в то время поглощены соперницей в политической игре. Ужасающий смысл сказанного постепенно начал доходить до нее. Она подняла глаза на графа: он смотрел на нее не отрываясь, и на лице его было написано ожидание. Герцогиня поняла, чего он ждет, в ту самую минуту, когда хлынули слезы. Граф ждал хоть какого-то проявления горя с ее стороны. Она не собиралась его разочаровывать, заливаясь слезами, заходясь в рыданиях и, в конце-концов, довела себя до обморочного состояния.

Пришлось звать слуг. Атос отошел к окну, оставив герцогиню на попечение служанок и ожидая там, пока она будет в состоянии выслушать его. Он был уверен, что истерика не будет продолжительной. Мадам поражена и напугана, но сердце ее осталось холодным. Вряд ли она успела привязаться к мальчикам: герцогиня де Шеврез не славилась любовью к законным детям, что уж говорить об этих, свалившихся на голову через пятнадцать лет, когда она и думать забыла о них.

И тем не менее Атос ждал. Он намеревался сегодня решить этот самый щекотливый момент в его планах. Герцогиня уже завтра исчезнет из Франции, скорее всего — навсегда. Она ничем не рискует, сделав то, о чем он намерен ее попросить. Главное, чтобы эта истерика не затянулась дольше, чем он рассчитывает.

- Можете идти, - он отвернулся от окна и сделал знак служанкам покинуть гостиную. - Дальше я сам в состоянии помочь вашей госпоже, - он поймал изумленный взгляд горничной и криво усмехнулся.

Мари полулежала на кушетке, корсаж платья был ослаблен и позволял видеть несколько больше, чем дозволяли приличия. Она действительно казалась погруженной в горестные раздумья, и Атос покачал головой, глядя на это проявление материнского страдания: жестоко использовать ее состояние, но у него нет выбора.

- Мари, дорогая, поверьте, я испытываю не меньшую печаль, чем вы. Дети росли на моих глазах, я вложил в них всю свою душу.

Герцогиня резко села, и слезы на ее щеках просохли едва ли не мгновенно.

- Вы считаете, что я сделала для них недостаточно? - надменно вымолвила она.

- Я этого не говорил. Обстоятельства не давали вам действовать так, как вам бы хотелось.

- В таком случае, к чему этот завуалированный упрек, граф?

- Я ни в чем вас не упрекаю, герцогиня, - устало ответил Атос. - Бог сохранил нам нашего второго мальчика. Мы должны позаботиться о нем. Рауль в фаворе у Принца.

- Я вряд ли смогу помочь чем-то, граф. Завтра я уезжаю. Как я надеюсь — навсегда!

- Вы можете помочь герцогиня. Больше, чем все принцы, вместе взятые.

- Чем же? - подняла брови де Шеврез.

- Послушайте меня. Я переписал на Рауля свое поместье и графский титул.

- Ла Фер?

- Нет, пока только Бражелон. Но в мои планы входит сделать виконта наследником рода.

- Каким образом, милый граф? Признав его своим сыном?

- Это только полдела, и я это уже сделал.

- Осталось... - глаза у нее округлились. - Вы с ума сошли, граф!

- Вся надежда на вас, Мари!

- Никогда! Вы хоть понимаете, что просите у меня?

- Это и ваш сын!

Де Шеврез встала и прошлась по комнате, постукивая по мебели сложенным веером.

- Исключено! Это самой себя опозорить. Я на такое никогда не пойду. Одно дело — милые шалости в постели... даже и с последствиями, другое - прилюдно объявить о такой связи. Я еще не сошла с ума! В отличие от вас, граф! В конце концов, что это за нелепое решение: сделать мальчика наследником? Что, он первый или последний, родившийся таким образом? Почему вы не думали об этом, когда детей было двое?

- Возможно потому, что не мог знать, кто из них старше, - сухо ответил граф.

- Старшим был Рауль, - холодно произнесла герцогиня.- А может — и Габриэль. Какое это имело значение?

- Для меня — решающее.

- Теперь эта проблема для вас не существует.

- Я жизнь бы отдал, чтобы все было по-прежнему, - едва сдерживая рвущееся наружу негодование, вымолвил граф. - Но в данной ситуации мне остается только уповать на ваши материнские чувства, герцогиня.

- Я никогда не подпишу такой документ, - холодно произнесла герцогиня де Шеврез. - То, что может позволить себе Мари Мишон, не позволено герцогине де Шеврез, - она протянула руку Атосу для поцелуя. - Попрощаемся, любезный граф. Поцелуйте за меня виконта: я сожалею, что не могу этого сделать сама.

Атосу не осталось ничего другого, как распрощаться с мадам. Эту дуэль он проиграл.

Возвращение в Бражелон было тягостным. Может быть оттого, что Атос рассчитывал на успех, думал, что материнские чувства в женщине перевесят здравый рассудок, и нарисовал себе на этом основании слишком радужные картины. Он лишний раз убедился, что не знает и не понимает женской природы. По крайней мере, рядом была хотя бы одна женщина, в которой он мог не сомневаться. И которой не надо было объяснять, почему в его планы не входит женитьба на ней.

Еще Атос понимал, что обращаться к королю не имеет пока смысла: решение лежит в руках Мазарини. А после происшедшего в Рюэйле только безумный мог бы обратиться к кардиналу с просьбой. Атос вынужден был признаться самому себе, что на сегодняшний день решения проблемы нет. Вариант со лжесвидетельством Николь, который она ему с отчаяния предложила, он отверг с возмущением, да еще так, что она почувствовала, что оскорбляет его таким предложением. Приходилось ждать. Чего, он и сам себе не представлял. Просто ждать, когда подрастет король и сам будет править государством.

Николь было бы все равно, что за «дуэль» была у Атоса, но видеть его в мрачном настроении было нелегко. Он даже решился на вопрос: как дело с признанием Рауля обстояло в книге?

- Книга вам не поможет, - покачала головой Николь. - На этот счет нет никаких прямых указаний: автор, видимо, посчитал, что для его современников это должно было быть ясно, как божий день. Скорее всего, вам удалось уговорить мать виконта поставить подпись... - "Стоп!", - она остановила сама себя, - вы что, виделись с ней?

- Виделся, - неохотно признался граф.

- И она отказала?

- Увы!

- Друг мой, вы наивны, как юноша в пятнадцать лет!

- Что дало вам основание подозревать меня в наивности?

- Мой дорогой, не обижайтесь, но женщина высшего света с мужем и положением пойдет на публичное признание измены и наличия ребенка от внебрачной связи? Вы сошли с ума.

- Это мне сказали уже...

- И правильно сказали, Огюст.

- Я думал, что материнские чувства - самые сильные в женщине.

Николь только пожала плечами: «Смотря в какой женщине». Да, в некоторых вопросах Атос наивен, как дитя: свято верит, что ребенок для любой женщины - основное в жизни. А ведь и для миледи сын не был средоточием всех ее помыслов. Атос считает, что для любого ребенок — это самое главное, что есть у него. Но для многих важнее богатство, положение, связи. И этим они никогда не поступятся. Даже ради родного сына. Но ведь и граф сам, заботясь о будущем для единственного сына, тоже думает о его положении в свете, тоже не хочет для него двусмысленного существования.

Насчет святой веры Атоса в женщин Николь сильно ошибалась: для графа было важно решение только одной женщины: матери его Рауля. Натолкнувшись на решительный отказ, он в первый момент просто растерялся: он не знал, что делать дальше. Жизнь же требовала только одного: терпения. Что-то могло произойти, что-то должно было изменить ситуацию в его пользу.

Знамена, которые Рауль привез в Париж вместе с герцогом Шатильоном, и храбрость, проявленная им, произвели при дворе свое положительное действие. Еще при заключении мира Анна Австрийская высказала пожелание, чтобы Рауль принял полк. Атос был против, хоть это и было в обычае у высшего дворянства: он считал, что Рауль слишком молод и неопытен для такого командования.

Как-то, пытаясь убедить юного короля подписать один из указов, составленный Мазарини, королева-мать привела в пример строгость графа де Ла Фер, не разрешающего своему воспитаннику принять полк. Людовика это так поразило, что он приказал вызвать графа в Париж, чтобы поговорить с ним.

Атос получил королевское предписание с курьером и отправился в Париж, не имея ни малейшего представления, для чего он понадобился королю. Но не использовать представившуюся возможность повидаться с Его величеством, пусть и в присутствии Анны Австрийской, чтобы затронуть важную для него тему, было бы просто непростительной глупостью.

Редкая удача выпала еще и потому, что Фронда заставляла короля редко бывать в столице. Людовику вот-вот должно было исполниться четырнадцать, и он официально вступал на французский престол.

- А если это ловушка? - предположила Николь.

- Маловероятно. Но на этот случай я передам все бумаги д'Артаньяну: он должен быть сейчас при короле. Я не думаю, что в случае ареста мне в этом откажут: в этих документах нет ничего, что бы касалось государственных секретов.

Атос постарался улыбнуться как можно более непосредственно, чтобы успокоить Николь:

- Через неделю я вернусь, не сомневайтесь.

Глава 20.

Из Джиджелли пришли всего два письма: в одном Рауль сообщал, что добрались они до цели благополучно. Во втором письме он подробно рассказывал о диспозиции лагеря и о первых стычках с арабами. Письмо было исполнено мрачного юмора, но Атос заметил, что уже это внушает ему надежду, что все обойдется.

Больше писем не было. Зато пришло письмо от Арамиса и это было, как гром с ясного неба. За всеми проблемами с виконтом и его несчастной любовью, они как-то позабыли о друзьях. Жестокая действительность напомнила о себе самым безжалостным образом. Смерть Портоса и все, что ей предшествовало, Арамис описал другу очень подробно, не жалея себя. О самом заговоре упомянул очень прозрачно, не желая доверять бумаге страшную тайну.

Атос, несколько приободрившийся после писем Рауля, был сражен этим известием наповал. Николь впервые растерялась по-настоящему: она не ожидала, что этот сильный, несгибаемый человек может так поддаться горю. Она предвидела, что он захочет повидать место гибели Портоса, но, когда оказалось, что у него на это просто не осталось сил, он заперся у себя в спальне и никого не впускал туда до вечера.

Николь, зайдя к нему уже ближе к полуночи, увидела, что он лежит неподвижно, уставившись на свет лампы. Она села на край кровати, взяв когда-то сильную, с длинными гибкими пальцами кисть в свои руки. Рука графа была ледяной. Осторожно коснувшись его лица, она убрала прядь волос, задела при этом подушку и вздрогнула: подушка была влажной от слез. И увидела, что Атос следит за ее рукой.

- Вот и все! - беззвучно произнес он, и за этими двумя словами стояло признание своего бессилия, невозможность сопротивляться происходящему и понимание, что дальше уже быть ничего не может.

Рауль с Гримо успели к похоронам. Виконт, а ныне граф де Ла Фер и де Бражелон стоял над открытым гробом отца и жадно вглядывался в застывшие навеки черты. Это казалось невозможным, непонятным, чудовищным. Он уцелел в бойне, он остался жив вопреки собственным желаниям, а отец, который так хотел дождаться его, видеть его здоровым, живым, счастливым, отец неподвижно лежит в этой своей последней постели вечным укором его себялюбию и душевной слепоте.

Бражелон отпросился у герцога в отпуск, чуя беду. Еще в Джиджелли ему начали сниться странные сны, в которых он видел то взрыв в пещере и рушащиеся скалы, то баркас в открытом море и нависший над ним корвет. А потом он увидел отца, который улыбался ему и уходил в даль. Рауль хотел последовать за ним, но Атос запретил ему это таким решительным движением, что Рауль не решился следовать за графом. После этого сна виконт и бросился назад, во Францию.

- Как отец умер? - чужим голосом спросил Рауль, ни к кому не обращаясь конкретно.

- Сердце остановилось. Я даже в первую минуту не заметила, - ответила ему женщина, стоявшая в изголовье гроба.

- Николь... - он больше ничего не добавил, все было и так ясно.

- Что ты теперь будешь делать? Вернешься к Бофору? - спросила Николь графа через неделю после похорон.

- Нет, я останусь здесь. Я уже написал герцогу прошение об отставке. Отец хотел видеть меня счастливым. Не знаю, получится ли у меня, но я хочу попытаться. Я хочу дать ему повод гордиться сыном. А мое имя обязывает меня ко многому. Ты оставайся со мной, Николь. Ведь ты и Гримо — это пока все, кто у меня остался от прошлого.

- Я перейду в свой дом, если вы по-прежнему оставите мне его, граф, - грустно вздохнула Николь.- Мне больно видеть замок без твоего отца.

- Будет так, как ты захочешь, - кивнул Бражелон, ласково целуя ей руку. - Нянюшка моя, матушка моя.

Николь исчезла из своего дома перед Рождеством. Никаких следов ее не нашли: она словно растворилась в воздухе.

                ***

Мороз стоял нешуточный. Стекла покрылись узором ледяных кружев, небо стало бездонным и почти черным, и на нем пронзительными иглами впивались в глаза бесчисленные звезды. Николь приоткрыла окно и выглянула на улицу: ей показалось, что внизу, под окнами, стоит какой-то человек. Силуэт его чем-то поразил женщину и она, впустив мороз в комнату, пыталась рассмотреть, что же странного привиделось ей в этом прохожем.

Улица была пуста: все отправились по домам праздновать Рождество. Этому прохожему, наверное, не к кому было пойти, и он жался к дверям, ища угол, где ветер не так ощутим.

Николь накинула на плечи куртку и спустилась вниз. Когда за спиной незнакомца заскрипела отворяемая дверь, он резко обернулся: теперь они стояли лицом к лицу, но черт его она разглядеть не могла — широкополая шляпа бросала густую тень.

- Сударь, вы шли на маскарад и заблудились? Не могу ли я чем-то помочь вам?

- Это улица Феру? - голос незнакомца был еле слышен.

- Да. А кто вам нужен?

- Это я, Николь,- едва расслышала она и, не помня себя, сдернула шляпу с неожиданного гостя.

Дальше все было, как в рождественской сказке: она тащила его на третий этаж в свою квартиру, а он так замерз, что не чувствовал ног. Они смеялись, как безумные, уже когда ввалились в квартиру, где от жарко натопленного камина Атос мгновенно сомлел. Потом она отпаивала его горячим грогом, кутала в плед и в свое синтапоновое одеяло, заставляла есть индюшачью ногу, хотя он убеждал ее, что совсем не голоден, и смеялась. Смеялась над своим страхом, над своим одиночеством, над своей, как ей казалось еще днем, бесцельной жизнью в своем мире. Смеялась над своими предположениями и своими размышлениями, потому что знала теперь: все на свете бывает и все сбывается, если хорошенько пожелать.

Уже под утро, когда забрезжил слабый, серый рассвет, Огюст спросил ее, помнит ли Николь его вопрос: «Ты не хочешь меня отпускать одного?».

- Помню, конечно, хотя не придала ему тогда значения.

- А потом, когда я ушел?

- Тогда я поняла, что ты имел в виду, и пошла за тобой. Я знала, что рано или поздно, но ты обязательно найдешь меня. А что Рауль?

- Рауль вырос. И ему пора самому решать, что и как делать. Я освободил его от своей опеки, и дальше ему самому придется строить свою жизнь. Если я и жалею о чем-то, так это о безвременной смерти Габриэля и о том, что никогда не увижу друзей. Но у меня есть ты, Николь. Скажи, а как в твоем мире посмотрят на брак нищего солдата и благополучной дамы?