Наследник

Страница: 1

Сообщений 1 страница 4 из 4

Поделиться115.05.2020 08:44

Автор: Стелла
Заблокирован
Откуда: Израиль
Позитив: +2319
Последний визит:
16.04.2023 12:50
Награды:
3

Вот, за десять лет писанины получился вот такой вывод из истории.

Наследник

День догорал. Иссушающая жара сменилась прохладой, и молодые люди, сидевшие перед палаткой, накинули на плечи плащи. Такая погода была скорее исключением, чем правилом в этих местах. Тихий городок, где расположился французский гарнизон, ничем не выделялся среди таких же, полуразоренных бесконечными военными действиями, приграничных городов Фландрии. Но тут было довольно спокойно, и молодым людям уже начинало казаться, что о них забыли и еще немного, и они разучатся держать в руках оружие.

Слабый костерок, разожженный скорее для созерцания, чем для того, чтобы согреться, бросал слабые отблески на лица двух молодых людей. Трудно было сказать, кто из них старше: оба были очаровательны своей юношеской грацией, а тихий вечер и огонь костра придавали им одинаково задумчивый вид.

- Виконт, вы пойдете сегодня играть? - негромкий голос нарушил потрескивание сучьев, подброшенных в костер.

- Нет! – прозвучало спокойно, но решительно, в ответ.

- Простите, что задаю вам такой вопрос, но у вас плохо с деньгами? Если хотите, я вам одолжу.

- Благодарю вас, граф, но дело не в деньгах. Мне как раз передали 150 пистолей от опекуна. Просто я не хочу.

- Но на той неделе вы играли.

- Мне приказал маршал занять его место.

- Вы меня иной раз удивляете, Рауль ,- граф де Гиш чуть пожал плечами, отчего плащ съехал на траву. Сидевший рядом Рауль де Бражелон подхватил его, и накинул опять на друга. – Спасибо! Я знаю вас, вроде, не первый год, но бывают моменты, когда я вас просто не понимаю. Что плохого видите вы в том, чтобы сесть за игорный стол? Вы же не собираетесь делать сумасшедшие ставки, проигрыш не повредит вашему состоянию,- де Гиш чуть улыбнулся,- а выигрыш позволил бы вам кой-какие мелкие радости, в которых вы, почему-то, себе отказываете.

- Граф, оставим это, прошу вас! - Рауль нахмурился.

- Но почему, Рауль?

- Я не люблю беседы на такие темы, Арман. Но, чтобы раз и навсегда закончить этот разговор, я вам отвечу. Мне противны эти женщины. Я брезгую ими,- виконта даже передернуло от собственных слов.

- Странно. Ваш опекун, отправляя вас в армию, не объяснил вам назначение маркитанток?

- Он ничего нового мне не открыл, сказав об этом. Книги не умалчивали о том, что они значат для солдата. Если вы не хотите ссоры, давайте оставим эту тему, прошу вас.

- Виконт, я заговорил об этом лишь для того, чтобы вы поняли, что не стоит быть белой вороной. Вся наша походная жизнь на виду, и не стоит давать другим повод злословить.

- Если у кого-то имеются ко мне претензии, я в состоянии разобраться с ним самостоятельно. - Рауль де Бражелон встал, желая прекратить неприятный разговор. - Граф, простите, но я, пожалуй, пойду спать. Я устал.

Рауль, коротко кивнув товарищу, вернулся в палатку, которую он делил с де Гишем. Граф проводил его хмурым взглядом. Он не зря затеял этот разговор: чересчур целомудренное поведение виконта де Бражелона вызывало в среде офицеров недоумение и насмешки. В глаза ему никто не рисковал сказать и слова, зная его руку фехтовальщика, но за спиной разговоры и намеки делались постоянно.

Де Гиш и Рауль дружили не первый год, не раз спасали друг другу жизнь, и ему не хотелось видеть в виконте объект для соленых шуточек господ офицеров. Поразительно, но грязь их солдатского быта никак не отражалась на виконте. Словно не существовали для него ни игра, ни вино, ни женщины. В то время, как шли баталии за карточным столом, распивалась бог его знает какая по счету бутылка, или перед палаткой маркитантки чуть ли не выстраивалась очередь из страждущих и жаждущих общения наедине, Рауль, пристроившись у костра или в палатке у свечи, строчил очередное письмо на многих страницах. Кому? Для де Гиша это не было тайной: графу де Ла Фер или Луизе де Лавальер.

Для менее мечтательного, и привыкшего к придворной распущенности де Гиша, было непонятно, как можно быть влюбленным в маленькую девочку. Еще меньше он понимал, как могло случиться, что опекун виконта не ввел его в курс дела должным образом. Ведь то, что рассказали ему о самом графе де Ла Фер придворные сплетники, в частности некоторые из них, помнившие еще времена Марии Медичи, граф совсем не чуждался дам. Неужто он сына собирался в монастырь отправить, а не в армию?

Что Рауль - сын господину графу, не видел разве что слепой. Только говорить о таком считалось дурным тоном. Но Рауль словно не понимал, что его поразительное сходство с Атосом привлекает внимание всех, кто их видел вместе. Ничего необычного в этом не было, но, по слухам, граф де Ла Фер искал пути сделать своего воспитанника и своим наследником. А это уже ни на что не было похоже. Это было уже почти вызовом устоям света, и де Гишу очень хотелось оградить Рауля от ненужных разговоров. Как назло, своим, излишне скромным поведением, Рауль словно провоцировал скользкие намеки и ехидные шуточки. Взрыв был неминуем, и это было лишь вопросом времени.

Это утро ничем не отличалось от остальных. Но уже после утреннего совещания, пошли толки, что готовится очередное наступление. Полусонное состояние, в котором армия находилась последние дни, сменилось тем возбуждением, которое предшествует снятию с места лагеря. Гонцы сновали с донесениями, между палаток прохаживались офицеры, начищалось оружие и проверялись пистолеты. Ближе к полудню на лафеты водрузили пушки. Потом был дан сигнал сворачивать лагерь.

Пока слуги собирали и укладывали вещи, виконт направился к одному из домов на окраине. Он несколько раз украдкой оглядывался, не следят ли за ним внимательные глаза однополчан, но, к счастью для Рауля, всем было не до него. Он не с проста шел в этот дом, где его всегда ждали и были ему рады. Он просто не имел права уйти не простившись. Та, что ждала его, была его маленькой тайной, надежно спрятанной от всех. Она не была его любовью, она просто была его первой женщиной. Это было то, чем он не стал бы делиться не только с другом, но и с отцом. Ибо Рауль давно понял, какие узы связывают его с Атосом.

Как случилось, что он оказался с этой девушкой, он вспоминал без особого восторга, но и без отвращения. На войне - как на войне. К ней пристали пьяные солдаты, и пришлось немного поработать шпагой. Потом она позвала его в дом, чтобы перевязать царапину, полученную в бою, и сделать пару примочек на синяки. Ну, а потом… а потом было, как у всех. Женщина была молода, красавец-офицер произвел на нее впечатление не только своей внешностью и манерами , но и застенчивостью. Банальная история, но она оставила в душе виконта след. Он пришел, следуя приглашению, еще не раз, и не два. Это избавило его от визитов к маркитанткам и ощущения, что его вываляли в грязи. Хотя, от некоторых мыслей и сожалении о своей невоздержанности, не избавили. Он бы очень удивился, если бы знал, что, разоткровенничайся он с отцом, Атос только бы плечами пожал на его раскаяние. "На войне - как на войне!" Не жениться же на каждой женщине, с которой был, как победитель. Слез по поводу расставания не было никаких. Девушка понимала, что и она и француз - всего лишь эпизод в той военной круговерти, в которой они играли свои маленькие роли. О чем было плакать ей? Виконт отнюдь не был у нее первым. А если повезет, и войска будут возвращаться через их город, он сам заглянет к ней, без приглашения и напоминания: в этом она не сомневалась.

Раулю очень хотелось быть хоть чуточку циничным, но – не получалось. Воспитанное в нем уважение к женщине (а Атос никогда себе не позволял какого-нибудь нелестного замечания о слабом поле), заставляло и с этой, сомнительного толка дамой, вести себя по-рыцарски. Одна мысль о том, что кто-то мог себе позволить оскорбительный намек или фривольную шутку по отношению к его Луизе, заставляла его бледнеть от гнева. Так почему же он должен быть груб или неблагодарен с этой девушкой, которая была нежна и добра с ним? Женского участия и женской ласки ему уже остро не хватало. То, что в детстве он получал от кормилицы и от женской половины прислуги замка, более-менее удовлетворяло отсутствие материнской ласки. Теперь возраст требовал своего.

Иногда у Рауля мелькала мысль: "А как же отец живет один?", - но он с негодованием и краской стыда отмахивался от нее. Если бы граф знал или догадывался, какие мысли посещают его сына… А может, Атос бы задумался, понял бы, что воспитывая своего мальчика, в чем-то совершил самый важный просчет: оградил его от матери или от женщины, способной ее заменить. Он никогда не дал понять или почувствовать сыну, что готов ревновать его ко всему миру. Он принимал радость Рауля, как свою, сам переполнялся ею, и, только по ночам, червячок уязвленного самолюбия и родительской ревности напоминал о себе тупой болью в сердце. И только понимание того, что он растит мужчину, солдата, заставляло его, сцепив зубы, принимать все влияние внешнего мира на их с сыном закрытый для других мирок.

Рауль же прибывал в полном неведении насчет всех душевных терзаний отца. В разлуке с ним (а они в основном жили теперь порознь), виконт теперь задумывался о том, что будет дальше. Отец так хотел, чтобы он стал военным! Рауль стойко служил, но ему не продвинуться было так, как мог это сделать де Гиш. У Рауля тоже были покровители, хотя сомнительные успехи Фронды не обещали в будущем им большого влияния. Стойкая и верная служба, отличный послужной список - это еще не все. И хоть Рауль всегда считал, что лучшего покровителя, чем граф де Ла Фер ему не найти, он с годами осознал, что влияния Атоса уже недостаточно. Ему надо будет строить свою карьеру самостоятельно. Прибегать к помощи женщин он никогда бы не посмел, хотя, пожелай он этого… Красивый юноша часто ловил на себе заинтересованные взгляды дам, а Рауль уже не был настолько не искушен, чтобы не понимать, что может он дать светским красоткам, а они ему. Но торговать собой! Он никогда не пойдет на такое! Пусть он полу бастард, но это не повод унижать и пачкать в грязи славное имя предков!

Вот почему эта поспешная, и не к чему не обязывающая связь в приграничном городке не казалась ему особенно страшным грехом. К тому же, он не привык бегать к исповеди из-за таких провинностей, инстинктивно ощущая, что это вообще не должно выносить на чей-то суд. Это - его право на личную жизнь, в конце концов! И не случайному исповеднику нести эти новости.

Дома он, как и положено доброму католику, к исповеди ходил достаточно регулярно, иногда с удивлением поглядывая на графа: Атос этой обязанностью явно пренебрегал. Но граф был для него полубогом, Богом на земле. А зачем Богу исповедь?

И Рауль свои детские проблемы и грешки предпочитал поначалу нести отцу. Опекун выслушивал, но никогда не оставался безучастным. В его то расположении, и искреннем интересе к происшедшему Рауль мог быть уверен всегда. А Атос, слушая сына , невольно вспоминал и собственное детство и юность. Его особенно никто не щадил: до того, как он стал виконтом, ему полной чашей достались все радости и горести младшего в знатной семье. Его в шесть лет оторвали от дома, отправили в коллеж. Он там был едва ли не самым младшим. Потом, в двенадцать лет, его отослали в Англию, на флот. Не случись эти смерти братьев, пришлось бы ему тянуть флотскую службу до сего дня. И судьба бы его сложилась совсем, совсем не так…

Он не мог себе представить, что у него бы не было Рауля! Могли бы быть другие дети, жена, семья, но этого мальчика у него точно бы не было. И Атос каждый раз благодарил бога за ту сумасшедшую ночь в Рош-Лабейле.

***

- Где вы пропадаете, Бражелон? Я уже хотел послать за вами Оливена, но вот незадача: не знал, где вас можно было искать.- Де Гиш, довольный, что не придется разводить руками на вопрос маршала: "Почему я не вижу виконта?", хлопнул приятеля по плечу.

- За мной оставался долг, который я ходил оплатить,- невольно краснея, ответил Рауль.– Маршал искал меня?

- К счастью, нет! Мы выступаем через полчаса. Вы вернулись вовремя.

- Оливен!

- Господин виконт, я все собрал, - тут же откликнулся вымуштрованный слуга. - Лошадь, оружие, ваши доспехи: все в порядке. Не извольте беспокоиться!

Рауль мысленно выругал себя: непростительное легкомыслие - доверить все Оливену перед выступлением!.. Все же Оливен - не Гримо. Отец не был бы доволен его поведением. Он не раз говорил сыну, как важно все сделать самому. Ругая себя, Рауль проверял, все ли уложено. Потом Оливен помог ему надеть кирасу. Когда виконт вскочил в седло, с него уже можно было писать портрет доблестного воина, юного бога войны.

- Рауль, вы везунчик! - рассмеялся де Гиш. - Если бы вы опоздали…

- Граф, вы меня знаете: я никогда не опаздываю. Тем более я не мог пренебречь приказом.

- Господина де Бражелона к господину маршалу! - друзья оставались рядом с палаткой главнокомандующего и Рауль, соскочив на землю, в мгновение ока явился пред глаза маршала.

- Надо же, как он вовремя оказался на месте! - только усмехнулся де Гиш.
Спустя минуту виконт, снова вскочив в седло, умчался с донесением по распоряжению маршала де Грамона.

Отредактировано Стелла (15.05.2020 08:45)

Поделиться215.05.2020 08:47

Автор: Стелла
Заблокирован
Откуда: Израиль
Позитив: +2319
Последний визит:
16.04.2023 12:50
Награды:
3

Ревность

- И вы позволите ему тут закоснеть? Это нехорошо. Послушайте, дайте его мне.
- Я хочу его сохранить при себе, монсеньор. У меня только он один на всем свете, и пока он захочет оставаться со мной...
"Виконт де Бражелон" гл.53. Герцог де Бофор

Он так привык, что каждое утро видит сына, что не мыслил себе иного распорядка дня. Приезд друга и мысли, возникшие по этому поводу, заставили графа задуматься о тайной цели визита д’Артаньяна. Он шагал по своей спальне, пытаясь скрыть тревогу и опасения, понимая, что его спокойной и размеренной жизни пришел конец. Впереди была неизвестность, он становился заложником собственных принципов.

И вот теперь – Рауль. Очень сложно осознать, что твой, замкнутый на любовь, мирок дал трещину. Нет, тянуть дальше нельзя, тем более что герцогиня уже в Париже. Пусть так, пусть она теперь хоть что-то сделает для мальчика тем более, что других вариантов у него нет. Но, Бог мой, как тяжело делиться своей любовью еще с кем-то! И еще эта крошка Луиза! Но он сам виноват, что не сумел вовремя распознать глубину этого увлечения.

В те блаженные времена, когда никто и ничто не могло вклиниться между ним и Раулем ( Гримо в счет не шел, а вот няню он терпел с трудом, с нетерпением ожидая положенных семи лет, чтобы забрать в свои руки все общение с сыном), он предпочитал не думать о том, что Рауль вырастет, и у него появится и другая привязанность, кроме сыновней. На интерес, проявленный мальчиком к этой маленькой куколке, он и смотрел, как на детскую игру. Зря, он был недальновиден, он не учел характер сына. Слишком тот чувствителен, слишком привязчив. Атос хотел только одного: такой же силы любви к себе, какую и сам испытывал к сыну.

Человек страстный, но и сдержанный, он разрывался между желанием защитить и необходимостью растить мужчину. Парадоксально, но это ему удавалось: виконт был полностью готов к карьере воина, его, пока еще юношеская чувствительность, уже прикрывалась умением владеть собой. Правда, была еще его юношеская восторженность. Готов ли, в будущем, принять выбор отца, как и следует наследнику рода и послушному сыну? Атос даже в уме не держал, что может быть иначе, как не сомневался в том, что сумеет сделать сына полноправным наследником Ла Феров. Настанет день, и сын пойдет под венец со знатной, красивой и богатой девицей, но, слава Богу, это будет еще не скоро. К этому времени Париж заставит его забыть о Лавальер.

А если он не сумеет, точнее – не успеет сделать все, чтобы звезда сына засияла ярко и сильно на небосклоне Франции? Атос передернул плечами характерным, только ему свойственным жестом: все возможно, он смертен, и вступает на тропу войны вновь. Раньше он хотел умереть в бою – не получилось. Теперь он хочет жить ради сына – и может оказаться, что Рок против него. Только бы не получилось так… нет, о таком он не имеет права думать, не должен, не может! Лучше думать о том, как он проживет это время без сына, ведь они в первый раз расстаются на такой срок. Его поездка в Шотландию не в счет: Рауль был еще слишком мал, чтобы скучать, а он сам еще не настолько привязан к сыну, чтобы осознать свою любовь к нему. И ревность… да, он ревнует мальчика ко всем, кому тот дарит свою привязанность. Он хочет, чтобы Рауль любил только его, и сам понимает, что это несправедливо. Но как же больно становится, когда он видит, как Рауль готов отдать кому-то ту частицу свободного времени, которую мог бы посвятить ему, отцу!

И, тем не менее, он его отпускает от себя, через сердечную боль и сомнения, но отпускает во взрослую жизнь. Надо себя, в первую очередь, приучать к мысли, что Рауль – взрослый.

Когда-то, целую жизнь назад, он выбрал д’Артаньяна. Необузданный и разумный одновременно, южанин покорил его своим умом, отношением к жизни, неунывающим характером. Это было именно то, в чем он остро нуждался, и чего не могли ему дать ни изысканные беседы с Арамисом, ни воинственный оптимизм и простота Портоса. Он опекал всю троицу, но к гасконцу относился иначе: он ловил себя на том, что ревнует его к окружающим. Это не была постыдная любовь, это была родительская нежность. Ему хотелось именно сыновней любви, как хотелось того, чего он сам себя лишил: какого-то подобия семьи. Их квартет и был для него семьей, только он до конца этого тогда не осознал. Сыновья выросли из-под его опеки и ушли во взрослую жизнь, а он, оставшись без привязанностей, едва не утонул в собственном страхе и безнадежности. Сын спас его, и, когда он это понял, он испугался своей зависимости. Его страх перерос в любовь и боязнь потери; он полюбил так страстно и безоглядно, что не был готов делить свою любовь ни с кем. Тем более не готов – с этим кукольным кумиром сына.

Граф де Ла Фер был ревнив, знал за собой этот порок, пытался бороться с ним, но сумел надеть на него только шоры разумности и порядка.

В былые времена, когда он только покорял дамские сердца, он предпочитал, чтобы ревновали его. Его забавляло, что дамы готовы на любую глупость, лишь бы только заполучить его себе. Но, довольно быстро, пришло понимание, что женское внимание, как и женская подлость – штука опасная, и злоупотребление такой игрой чревато истинной бедой. И Оливье свой мир увлечений закрыл для всех. Ни мать, ни друзья, ни, тем более – отец, ничего больше не знали о романах виконта де Ла Фер. Строжайшая тайна, даже если увлечение было недолгим, а ревности в таких приключениях быть не может. К тому же он быстро сообразил, что скорее дело не в ревности, а в самолюбии.

Все изменилось с появлением Анны. Он любил безумно, и так же безумно ревновал. И, очень часто, уже был не в состоянии спрятать свою ревность ни от знакомых, ни от Анны. Понимал, что ей это льстит, боролся с собой, прилагал титанические усилия, чтобы спрятать свой гнев и свою неуверенность, но предательская бледность выдавала его чувства, его боль.

Он был наказан, он утратил способность ощущать боль от всего, кроме стыда, но человек от такого страдания либо умирает, либо утрачивает возможность вообще реагировать на что-либо. Еще немного, и, если бы не появление Рауля, он бы вообще перестал чувствовать мир, в котором жил.

Ревность вернулась вместе с любовью. Он злился на свою беспомощность, злился на свою неопытность, на неумение обращаться с ребенком, на то, что не положено знатному сеньору уделять внимание подкидышу. Он думал, что прислуга должна видеть с его стороны только внешнюю заботу о найденыше, но у прислуги тоже есть глаза, и она видела его смятение и его тягу к мальчику. Слава богу, он об этом не догадывался.

Граф стал заниматься с Раулем, едва тому исполнилось четыре года. Повод был: графу стало скучно, возня с ребенком развлекала его. Мальчик рос в замкнутом мирке, его не вывозили, не показывали соседям. Поговаривали в округе, что де Ла Фер завел себе игрушку, что ребенок нужен ему для разнообразия в перерывах между запоями, но соседям было невдомек, что граф почти перестал пить: у него не осталось времени на беседы с бутылкой.

«А вдруг он будет меня любить меньше оттого, что любит других?» - мысль эта появилась у Атоса относительно недавно, но застряла в мозгу, как заноза. Подсознательно, он ждал этого с тех пор, как Рауль вылетел из родного гнезда. Но не ожидал, что повзрослевший сын станет класть на одну чашу весов свою любовь и привязанность к отцу, а на другую – привязанность к восьмилетней девочке. Что же ждет его, если эта страсть продлится и дальше, чем еще пожертвует Рауль ради этой малышки, которая через несколько лет уже не будет ребенком, а станет девушкой на выданье? Ла Вальер в планы Атоса не входила, но Рауль так простодушно радовался своим встречам с Луизой, что радость сына не могла оставить графа равнодушным. Он и радовался вместе с ним. Пока… Пока эти визиты еще ни к чему не обязывают. Но, когда Ла Вальер войдет в брачный возраст, каждый визит друга детства будет уже рассматриваться, как заявка на более серьезные отношения. Вот этого Атос и хотел избежать любым путем, и мог только радоваться, что время это совпало с возвращением принца Конде. Рауль уехал вместе с Оливеном в действующую армию, граф страшно скучал и тосковал, но зато это расставание заставило его чаще бывать в Париже. Теперь он еще больше ценил дружбу «неразлучных», которая с годами стала еще крепче и нежнее. Атос прочно обосновался в Париже, где снимал целый этаж дома на улице Генего. Если он не сообщал друзьям заранее о своем приезде, и их не оказывалось в городе, он проводил время у многочисленных знакомых, с которыми он поддерживал связь еще с времен Фронды. Высший свет, со своими сплетнями и интригами давал ему богатую пищу для размышлений и забавных выводов. Если же друзья встречались за столом, как встарь, Атос знал, что он может полностью отдаться общению, не думая ни о светскости, ни о том, что его поймут неправильно. И все же, именно с д’Артаньяном чувствовал он себя и спокойней, и по-семейному непринужденно. Мушкетер, со своими уморительными выходками, со своим неиссякаемым жизнелюбием, со своим умением выслушать собеседника, всегда способен был поднять ему настроение, вселить уверенность в завтрашнем дне. И, он был единственным, с кем Атос мог делиться своими мыслями о сыне. Портос не понял бы его страхов, а с Арамисом ему говорить о Рауле было сложно: между ними стояла женщина.

Зато д’Артаньян понимал его отлично: отчасти потому, что знал Рауля с той стороны, которая Атосу была почти неведома. Виконт, бывая в Париже, обязательно искал встречи с капитаном мушкетеров. С ним он делился и своей неуверенностью, и своими мечтами о карьере, и о Луизе. О последнем он с отцом избегал говорить даже в письмах, а д’Артаньян Луизу видел, знал, и это сближало Рауля с гасконцем так, словно он говорил со сверстником. Впрочем, мушкетер и сам не хотел дистанции в их отношениях, радуясь, что находит для Бражелона нужные мысли и слова.

Однажды, Атос вскользь упомянул в беседе с другом, что не хочет, чтобы между сыном и Ла Вальер продолжались те же отношения.

- Рауль любит эту девушку, - д’Артаньян посмотрел прямо в глаза графу.

- Знаю. И боюсь этого чувства, - не без раздражения ответил граф. Он замолчал, зато бессознательно начал выбивать пальцами какой-то марш на столе. Д’Артаньян не спускал глаз с этих белых, тонких пальцев.

- Атос, вам не кажется, что это чувство у Рауля – не прихоть, не игра воображения?

Атос глянул на товарища тем быстрым, пронзительным взглядом, который словно выворачивал наизнанку.

- Даже если это так, д’Артаньян, он наследник. Не мне вам объяснять, что это значит в нашем роду. Я знаю, что вы мне хотели бы сказать, но не скажете, - глухо добавил он. – Я не хочу, чтобы мой сын испытал подобное тому, что испытал я. Я найду ему достойную невесту, уверяю вас, что я знаю, что говорю, - добавил он сухо, понимая, о чем подумал мушкетер.

- Я знаю, что вы думаете о будущем Рауля, - смутился д’Артаньян: Атос точно угадал, что крутилось в голове у гасконца, но он ни за что на свете не посмел бы это озвучить. – Но, господин граф, - Атос вздрогнул при этом официальном обращении, в котором явственно услышал иронию, - Бражелон уже взрослый, и он может настоять на своем. Атос, друг мой, - он положил ладонь на пальцы графа, - загляните себе в душу: вы ревнуете Рауля ко всем. И ко мне – тоже. Не скрою, Бражелон делится со мной многими своими проблемами, - бровь графа нервно дернулась, но рука под рукой мушкетера не дрогнула, - и ему причиняет боль ваш запрет. Мальчик не знает, чем вам так не угодила его избранница.

- Она слишком молода и неопытна.

- Атос, это не серьезно, вы сами понимаете, что это – не недостаток.

- Она не знает жизни.

- А ей надо ее знать? Она выйдет замуж, будет растить детей и любить мужа. Вы хотите чего-то другого для Рауля? Хотите, чтоб его жена блистала при дворе, строила глазки, искала…

- Довольно, д’Артаньян! – Атос остановил капитана властным движением. – Довольно! Что могут женщины, я испытал на своей шкуре.

- Атос, я не имею права давать вам указания в подобном деле: вы, как-никак отец, я всего лишь ваш знакомый… - начал было гасконец, но остановился, увидев, как по лицу графа прошла судорога боли, - правда, давний знакомый, - добавил он уже совсем тихо.

- Оставьте, Шарль, - справившись с собой Атос, судорожно вздохнул, возвращая себе мнимое спокойствие. – Я знаю, что вы думаете, но я боюсь, что Рауль сделает ошибку, которая приведет к краху всю его жизнь.

- И вы всю жизнь намерены опекать его? – улыбнулся мушкетер.

- Боже упаси! Он совершенно самостоятелен во всем, кроме своей женитьбы. Тут уже должен решать старший в семье, а им пока являюсь я.

- Атос, а ведь вы ревнуете не только Бражелона, - задумчиво протянул д’Артаньян, глядя искоса на друга, - вы, не обижайтесь, боитесь, что у вас отнимут право решать все самому.

Атос растеряно посмотрел на гасконца: д’Артаньян сейчас озвучил то, в чем он самому себе не хотел признаваться.

- Так уж сложилось: мне всегда все приходилось решать самому, - он опустил голову, уйдя в себя.

Мушкетер тихо встал, взял со стола шляпу и, не надев перчатки, осторожно коснулся руки графа, прощаясь. Атос ответил ему признательным взглядом и кивком головы, и тут же снова погрузился в воспоминания.

- Плохо дело! – пробормотал капитан, нахлобучивая шляпу и сжав эфес верной шпаги. – Плохо дело: Атос испугался.

Д’Артаньян был прав: Атос испугался. Это было сродни предчувствию: на мгновение судьба показала ему карты, и была в их раскладе неведомая угроза.

Прошлое тянулось к нему своей костлявой рукой, желание жертвы таилось в жесте жадных пальцев. За себя он не боялся, и готов был собой защитить все, что было дорогого. Он понимал, что его страх и его ревность говорят только о будущем. Прошлое он знал, в настоящем бояться было нечего. Ему же казалось, что, оградив сына от чужого влияния, он оградит его от возможных бед. Гордыня – страшный грех, а он неоднократно сам себя в нем уличал. Привычка все брать на себя не раз играла с ним дурную шутку, и он боялся, что и в этот раз наказание ждет его там, где он не подозревает.

Страх потери заставлял его терять ясность мысли, и это его, привыкшего к тому, что никакие беды не должны мешать ему трезво мыслить, пугало. Невозможность адекватно оценивать происходящее – что может быть страшнее для трезвого ума? А Атос чрезвычайно редко терял над собой власть настолько, чтобы позволить гневу или беспомощности овладеть собой.

То, что Рауль способен доверить другому свои мысли и свои чаяния, больно резануло графа. Сколько раз он твердил себе, что Рауль взрослый и все закономерно в его стремлении к самостоятельности! Но приходило очередное письмо от виконта, пространное, на многих страницах, и Атос видел, что сын по-прежнему доверчиво делится с ним любым событием в своей походной жизни. Какое-то время он был спокоен, потом его начинала точить какая-нибудь мелочь, вычитанная в письме. «Старый, подозрительный, ревнивый дурак!» справедливо ругал он сам себя, не без оснований понимая, что в этой жизни не обо всем можно рассказать отцу, но можно старому и опытному другу.

Очередной приезд Рауля положил конец всем тайным сомнениям и поставил графа перед выбором. Для ревности не осталось места: ее сменило возмущение, которое пришлось в себе смирить. Идя к королю, граф был спокоен и сосредоточен, но, получив отсрочку не столько для Рауля, сколько для себя самого, понял: в душе, как бы он себя не уговаривал, никогда не смирится с выбором сына. И, как бы не старался виконт в будущем, отец свое место в их семье для себя определил: наблюдатель.

Их выбросило из жизни так быстро и так болезненно, что не оставалось ни желаний, ни планов. Расставшись с д’Артаньяном и Портосом, отправив Гримо собирать вещи для отправки в Блуа, Атос и Рауль, храня мрачное молчание, уныло следовали по дороге в Бражелон. Рауль держался на корпус впереди, подсознательно избегая, таким образом, любых разговоров, и спиной чувствуя напряженный взгляд отца.

Резкий возглас и частые удары лошадиных копыт по слежавшемуся грунту дороги заставили его испуганно поднять голову: мимо него пронесся всадник, и прежде, чем виконт понял, что это Атос, тот уже был далеко впереди. Погруженный в свои мрачные мысли, Бражелон не заметил, что граф намеренно отстал, проверяя, насколько сын следит за дорогой, и, убедившись, что тот ничего не видит вокруг, резко поднял коня в галоп.

Только теперь Бражелон испугался: неужто лошадь понесла? Мало ли что могло произойти в Бастилии: Атос ему ничего не рассказывал, а, между тем, отцу могло стать плохо, и норовистый конь мог, почуяв неуверенность всадника, воспользоваться его слабостью. Рауль бросился в погоню, но расстояние между ним и графом не сокращалось. Всадник впереди уверенно держался в седле, стоя на стременах и пригнувшись к шее лошади, летевшей, как ветер. Бился за его спиной дорожный плащ, шляпа давно съехала на спину, чудом держась на шнурке, и седые локоны раздувало ветром. Рауль, наконец, с трудом нагнал графа: Атос несся по дороге, не замечая ничего по сторонам, отдавшись неистовой скачке, рискуя загнать коня. Заслышав запаленное дыхание рядом, он перевел своего коня в быструю рысь, а потом и на шаг, и, наконец, обернулся к сыну лицом с таким странным, незнакомым, суровым выражением, что Рауль не нашелся, что и как спросить.

- Догнали? Ну, что же, молодец. Я было подумал, что вы не заметите, что остались на дороге в одиночестве. Рауль, так нельзя. Мы возвращаемся домой, где вы должны стать хозяином. Я очень надеюсь на это, мальчик мой. Есть много дел в поместье, до которых у меня просто руки не доходили: я слишком много времени стал проводить в Париже. Теперь с этим покончено: вам придется заняться Бражелоном: я очень рассчитываю на вашу помощь, одному мне не справится, Рауль, силы уже не те, а есть еще и Ла Фер.

- Вы напрасно сетуете, отец, на недостаток сил, - вымученно улыбнулся Бражелон.

- Если ты сейчас с трудом догнал меня, то это говорит скорее о том, что твой конь хуже моего, Рауль. И ты прекрасно знаешь, что я имел в виду.

- Отец, что произошло у короля? Вы не хотите мне рассказать, чем закончилось ваше объяснение?

- Вы считаете, что эта дорога подходящее место для подобной беседы? – граф окинул хмурым взглядом пустой тракт, где вдали неспешно тащилась запряженная волами двуколка. – Я не очень расположен рассказывать, какое объяснение у меня состоялось с его величеством. Главное, я освободил наш род от службы королю. Мы принадлежим только себе, виконт, и только перед Богом должны держать отчет в своих делах и поступках, - граф остановил коня, и соскочив на землю взял его под уздцы. – Пойдем, надо дать лошадям отдохнуть хотя бы час, да и нам не мешало бы перекусить.

- Прямо здесь? – удивился Бражелон.

- -А что в этом необычного? Лошади немного попасутся, а мы найдем подходящее место, где можно спокойно подкрепиться. Или вас шокирует подобное предложение? – граф, прищурившись, критически осмотрел сына.

- Я воин, господин граф, и привык к походной жизни, - немного обидчиво заверил Бражелон.

- Надеюсь! – сухо кивнул головой Атос. – Чего же вы ждете? Спешивайтесь.

Граф, видимо, заранее заметил уютный уголок под купой деревьев, потому что направился прямо к нему. Рауль, в свою очередь, соскочив с на землю, поплелся за отцом, а лошадь его, так же вяло, пошла следом.

- Виконт, прогуляйте лошадей, а я пока на стол накрою, - скомандовал граф, видимо, всерьез взяв инициативу в свои руки.

Командный тон подействовал, Бражелон покорно отправился выполнять распоряжение, и к тому времени, как он вернулся, Атос умудрился приспособить под обеденный стол старый, замшелый пень. Рауль про себя поразился: оказывается, отец, если надо, не гнушается и за Гримо побыть, отбросив всякие условности.

Рауль ел без всякого аппетита, а Атос, пожав плечами, отдал должное запасам, которыми их снабдил на дорогу владелец постоялого двора, на котором они заночевали. Граф сменил тактику в общении с сыном, чувствуя, что некоторая резкость не помешала бы, чтобы встряхнуть виконта, заставить выйти его из той заторможенности, которая овладела Бражелоном после прощания с д’Артаньяном и Портосом.

- Что будет с вещами, которые остались в Париже на наших квартирах, - вопрос Рауля заставил графа удивленно вскинуть брови.

- Вы разве не поняли, что я приказал Гримо все подготовить? Мы в ближайшее время не вернемся в Париж. Оливен все устроит с вашей квартирой, а Гримо – с моим домом.

- Я должен написать рапорт королю?

- Не думаю. – Атос поставил на траву бутылку, из которой он только что вылил последние капли вина. – надеюсь, наш христианнейший король все понял.

- Что вы ему сказали, граф? – Рауль перехватил руку отца, и сжал ее, не замечая, что причиняет тому боль.

- Осторожнее, друг мой, вы сломаете мне пальцы, - спокойно остановил его Атос, радуясь про себя, что все же сумел вывести сына из апатии.

- Простите меня, ваши слова поразили меня, граф, я чувствую за ними нечто…

- Ничего особенного не произошло. Я сказал королю, что нам отныне не по пути. Что наши принципы служения сюзерену, наше понятие о чести, честности и долге не имеют ничего общего с тем, что насаждает его величество при своем дворе.

- И он это выслушал спокойно?

- Ну, я бы не сказал, что так уж спокойно, он все же предложил мне прогуляться в Бастилию в сопровождении нашего друга, как вы могли заметить, но отныне наши дороги разошлись. Все, что ни делается в этом мире, Рауль, к лучшему. Отныне вы сам себе хозяин, и никто и ничто не в силах приказывать вам.

- Кроме вас, ваше сиятельство, - через силу улыбнулся Рауль.

- Это пока, мой мальчик, пока мы не вернулись домой. Но я, самым серьезным образом, надеюсь на вашу помощь.

- Я постараюсь оправдать ваши надежды, отец, - тихо ответил Рауль, опустив глаза, и в голосе его Атос не услышал ни надежды, ни веры, ни желания - это сделать.

У Атоса не было больше повода ревновать сына к кому-либо, кроме Господа.

Поделиться315.05.2020 08:48

Автор: Стелла
Заблокирован
Откуда: Израиль
Позитив: +2319
Последний визит:
16.04.2023 12:50
Награды:
3

Поражение

Вернувшись в Париж, Гримо, первым делом, навестил квартиру Рауля и передал Оливену распоряжения графа. Вдвоем они управились довольно быстро, и через несколько дней уже были на пути в Блуа, верхами сопровождая повозку с сундуками и кое-какой мебелью, которую Гримо, по собственному усмотрению, посчитал нужным переправить в Бражелон. Остальная обстановка была компенсацией хозяевам за полученную вперед оплату квартир, которую Гримо хозяева вернули. Впрочем, они в накладе не остались: за оставленную мебель и ковры они выручили куда больше.
Гримо с Парижем расставался без малейшего сожаления: столицу он не любил, домом своим считал только Бражелон. Что до Оливена, то лакей был не в духе: в Париже у него осталась сердечная привязанность, и расставание было душераздирающим для дамы. Оливену пришлось оставить в компенсацию за разбитые мечты некую сумму, которую он рассчитывал использовать на собственные нужды. Правда, возвращение сулило спокойную, размеренную жизнь, до которой Оливен был так охоч, и которую служба у виконта ему редко предоставляла.
Они отъехали уже на приличное расстояние от столицы, когда Оливен все же решился спросить у хмурого больше обыкновения Гримо, чем все же вызван отъезд.
- Ты на службе у господина виконта? – ответил вопросом на вопрос управляющий графа де Ла Фер.
- На службе, - согласился озадаченный Оливен.
- Вот и служи. Молча, - посоветовал Гримо, и Оливен прикусил язык, поняв, что в этот раз он может потерять службу окончательно. Впрочем, он быстро утешился, вспомнив о Блезуа: Блезуа точно будет все знать.
Дома их уже ждали: повозку и всадников заметили еще на аллее, и Атос позвал сына во двор. Рауль спустился уже тогда, когда Гримо и Оливен передавали лошадей конюху. Гримо приветствовал своего любимца улыбкой, успев окинуть его беглым взглядом и отметив его угрюмый вид, и поклонился графу, намереваясь отдать ему отчет во всех делах, но Атос жестом остановил его.
- Идите с Оливеном отдыхать, слуги пока подымут багаж к нам в комнаты. Вечером все мне расскажете, - он повернулся к садовнику Жанно, который топтался рядом. – Позаботьтесь о цветах для апартаментов виконта, я надеюсь, Оливен забрал любимые вазы господина Бражелона?
- Так точно, господин граф, - по-военному вытянулся Оливен, - И жардиньерки к ним тоже в багаже. А ковер из салона Гримо приказал оставить.
- Тем лучше! – бросил Рауль с таким раздражением, что граф неодобрительно взглянул на сына. Он понял, о каком ковре идет речь: том самом, на котором висел портрет Лавальер: только бы и сам портрет Оливен не притащил в Бражелон!
Подождав, пока Рауль направился к конюшне, граф знаком подозвал Оливена.
- Оливен, я бы хотел взглянуть на вещи, которые вы забрали из квартиры виконта, - пожелал он. – Причем сделать это сию же минуту, - он оглянулся, заметив, что сундуки уносят в дом.
- Конечно, господин граф, конечно, я вам ключи сейчас передам.
- Ключи отдадите виконту, - Атос прошел вперед, а Оливен засеменил следом, ломая голову, чего ради, господин граф задумал проверять сундуки сына.
Атос беспокоился не зря: проклятый портрет лежал на самом верху сундука, и попался на глаза, едва подняли крышку. Атос накинул на него кусок полотна, которым были переложены вещи Рауля, и поспешно вышел, едва не столкнувшись в дверях с сыном; Рауль молча посторонился, не заметив, что в руках у отца.
Портрет жег Атосу руки, и он, не теряя времени, спустился по черной лестнице к почти забытому подвалу, вход в который закрывала низкая дубовая дверь, закрытая на засов. Не без труда граф отворил ее и, пройдя несколько шагов, наощупь нашел какую-то нишу, в которую и сунул портрет. «Это пока, - пробормотал он. – пусть постоит здесь до завтра, потом отправлю его в Ла Фер, так будет спокойнее».
Наверх граф поднялся уже в отличном настроении: казалось, вещи, вернувшиеся из Парижа, стали залогом полного разрыва с прошлым. Атос твердо решил начать жизнь с сыном заново, и жизнь эту рассчитывал сделать деятельной. Кроме всего, у него зародилась мысль о путешествии: может, стоило продать Бражелон и окрестные земли Ла Фера и уехать в кругосветное путешествие? Мир велик, и всей их жизни не хватит, чтобы осмотреть его. Атос бы и Ла Фер продал, но кто ж позволит продать домен? Отдавать же родовое поместье в руки казны Атос категорически не хотел.
Рауль был у себя: занимался вместе с Оливеном разбором вещей. Увидев графа, лакей поклонился и вышел из комнаты. Атос, сделав знак, чтобы Рауль продолжал, уселся в кресло в углу, с видимым безразличием, а на самом деле с напряженным вниманием следя за движениями сына. Бражелон пересматривал книги, которые доставал из сундука и складывал их на стол. Каждую книгу он встряхивал, листал, явно ища что-то, какое-то письмо или записку. Из некоторых выпали засушенные цветы. За одним таким букетом Рауль было рванулся поднять его с пола, но потом, словно невзначай, наступил на него ногой. Атос продолжал наблюдать, видя, что сын становится суетлив, хватает уже отложенные книги, пересматривает страницы. Потом, дойдя до дна сундука, он не утерпел, выругался в полголоса, забыв, что отец рядом. Атос промолчал, только губы сжал, удерживая готовые вырваться слова.
- Вы что-то ищете, Рауль? Оливен забыл какую-то важную вещь? – дружелюбный тон отца заставил Рауля взять себя в руки, и ответить, вопреки собственному желанию, полуправду.
- Да, граф. Этот растяпа забыл мою переписку с де Гишем.
- Я думаю, это поправимо. Вы помните, где вы ее держали?
- Да, в шкатулке, которую мне подарил герцог Бэкингем.
- Не в этой ли, Рауль? – с нарочитым удивлением переспросил Атос, указывая на инкрустированную перламутром шкатулку, стоявшую на полке камина.
- В самом деле, я совсем запутался в этих вещах. Пока еще привыкну к их новому месту в своих комнатах.
- Это произойдет очень быстро, мой дорогой, если вы займетесь делами. Но мне кажется, что вы искали что-то другое, сын мой.
Рауль опустил голову: признаться отцу, что он искал свою переписку с Ла Вальер и ее портрет? Граф не поймет его, подумает, что он хочет сохранить эти письма, эту память о былом счастье.
- Никогда не следует хранить то, что доставляет вам боль, Рауль, - чужим, незнакомым голосом, вдруг заговорил Атос. – Пойдем, - он встал, - пойдем ко мне, я вам покажу одно письмо.

«Моему дорогому, моему возлюбленному супругу и властелину, от всегда любящей и преданной Анны.
Душа моя, любезный друг мой Оливье, спешу вам высказать свою тоску и боль. Доколе мы еще будем в разлуке? Всего неделя прошла, как вы уехали, а я себе места не могу найти. Это несправедливо – расстаться, едва став супругами. Без вас у меня ничего не ладится, слуги от рук отбились, ваш любимый Актеон околел, проболев меньше суток. Друг мой, любовь моя, возвращайтесь, умоляю. Я боюсь оставаться в замке, мне повсюду чудятся враги, мне кажется, что меня хотят убить. Я уверена, что ваша собака была пробным камнем, следующей должна была стать я. Поспешите, иначе вы рискуете не застать меня в живых!
Ваша любящая супруга Анна.»

- Что это, граф? Почему в этом письме стоит одно из ваших имен? – Рауль недоверчиво крутил в руках пожелтевший лист бумаги. – Этот вопль о помощи адресован вам?
- Написано убедительно, Рауль, не так ли? – Атос двумя пальцами, с брезгливой гримасой, забрал письмо у Бражелона и небрежно бросил его в ящик стола. – Каждый раз, когда меня охватывали сомнения, я вынимал этот лист и перечитывал его. Вначале я часто его доставал из шкатулки, где хранились документы поважнее, но со временем жизнь раз за разом доказывала мне, что письмо лжет.
- Граф, но это письмо?..
- Это письмо моей жены, - со странной усмешкой произнес Атос. – Вы не могли знать, что я был женат: вам этого никто не мог или не стал бы рассказывать: мои друзья и мои слуги умеют молчать.
- Это была?.. – Рауль не решился продолжать.
- Ваша мать? Нет, не бойтесь, эта женщина не имеет к вам никакого отношения, зато имеет самое прямое к человеку, которого вы встречали.
- Кто он?
- Не спешите, Рауль! Раз уж я начал этот разговор, я расскажу вам достаточно, чтобы вы поняли, к чему может привести юношеская самонадеянность и неосмотрительная влюбленность.
- Граф, мне кажется, что вы хотите раскрыть мне что-то очень важное, очень личное, что вы бы в другое время предпочли мне не рассказывать, - попытался остановить отца Рауль. – Мне бы не хотелось причинять вам боль.
- Давайте не будем говорить сейчас о моих нынешних чувствах, - Атос, отошел от окна, он боролся с собой, и не хотел, чтобы сын видел следы этой борьбы на его лице. – История, сама по себе, достаточно поучительная, я, быть может, и никогда бы ее вам не рассказал, если бы не надежда, что вы сумеете сделать из нее нужные выводы. Произошла она в начале 1621 года, когда я познакомился с удивительной девушкой. Она была немного моложе Ла Вальер, - крохотная пауза перед этим именем сказала виконту очень многое, - но, красива, как ангел и умна не по годам, - теперь уже Атос заметил, как дернулся Рауль. – Очень умна, потому что, невзирая на столь юный возраст, она знала, чего хочет и умела всех вокруг заставить думать о ней так, как ей было выгодно. Я попался, как неопытный мальчишка, а, смею вас уверить, в женщинах я знал толк. Но она очаровывала своей кротостью и своим умом, своей, как я думал, душой поэта, не говоря уже о красоте. Она жила с братом, священником, и, когда я добился от него согласия на наш брак, несмотря на все его сопротивление, именно он нас и обвенчал.
- Это был ее брат? – сомнение в голосе Рауля заставило Атоса улыбнуться.
- Вы в этом сомневаетесь, виконт?
- Мне показалось странным, что он сопротивлялся; скорее подобный мезальянс должен был его радовать: будущее его сестры, да и его самого было обеспечено.
- Моя семья, весь наш род, о котором вам все известно, был против, не хотел слышать ни о чем подобном, но для меня стало делом чести осуществить этот брак. Я был упрям, Рауль. Я был самонадеян. Я считал, что никто и ничто меня не остановит, если я дал слово. И я любил. Рауль, это не было постоянством натуры и привычкой видеть свою любимую изо дня в день годами, – Атос замолчал, и Рауль понял, что в душе и памяти отца всколыхнулось что-то, давно забытое, похороненное на самом дне его существа, нечто, что он выпустил из-под контроля памяти и воли. – Это было ослепление, это был какой-то ураган, который пугал меня самого, но с которым я уже не мог сладить. Меня убаюкивали сладостные мечты, я строил планы нашего с ней счастья, и в этом радужном тумане не способен был ничего различить: все неслось, все летело в вихре, который нас подхватил. А потом дела, о которых так хотелось забыть, вынудили меня уехать на неделю. И я получил это письмо, которое меня заставило бросить все и помчаться к жене.
- Это письмо было для вас важнее дела? – Рауль, не веря услышанному, посмотрел на отца.
- Тогда я подумал, что преступления, которые были уже совершены, могут подождать. Ведь в письме речь шла о том, что кто-то мог посягать на жизнь и счастье моей жены. На мне лежала обязанность отправлять суд, но я не хотел допускать возможность судить убийц собственной жены.
- Вы помните, граф, что это были за отравления?
- Да, помню слишком хорошо. Речь шла о серии отравлений на севере Пикардии, в районе Тамплемарского монастыря. Это недалеко от границы.
- А ваша супруга, - виконт с трудом выговорил это слово, оно царапало ему горло, - эта Анна, она знала, какие дела вас заставили уехать?
- Знала. К счастью.
- Но почему «к счастью», граф?
- Я вернулся, и это спасло многие жизни.
- Отец, вы хотите сказать, что эта женщина!.. – потрясенный Рауль, не в силах закончить фразу, уставился на графа, который с горькой улыбкой смотрел куда-то мимо него, в пустоту, где видел свое прошлое, и пугающее и притягательное для него.
- Однажды мы отправились с ней на охоту. Я был против: слишком много людей, слишком много суеты, в которой может произойти все, что угодно, а она охотиться толком еще не умела, и в седле держалась только за счет своего характера.
- И случилось что-то страшное?
- Да, действительно, страшное. Она упала с лошади и потеряла сознание. Это случилось вдали от основной охоты, я не успел перехватить ее лошадь, которая понесла. Помочь было некому, пришлось разрезать ее платье, не возясь со шнуровкой. У меня дрожали руки, и я нечаянно взрезал больше ткани, чем было необходимо, платье лопнуло, как кокон. На плече у нее было клеймо в виде лилии.
Рауль вскочил, потом, не в силах произнести ни слова, опять опустился на свое место. Атос не смотрел на сына, взгляд его был пустым и страшным. Рауль вдруг понял, что он не хочет знать, что было дальше, потому что дальше начиналось то, что он даже не мог и не хотел предположить. Дальше был отец, которого он не знал и, кажется, не хотел бы и узнать. Граф понял молчание сына правильно, и не стал продолжать историю с женитьбой.
- На следующий день я уехал в Париж, бросив все, что меня связывало с прошлым. Имя Атоса скрыло графа де Ла Фер. Это я вам рассказал, Рауль, не для того чтобы напугать вас, а чтобы вы поняли, что все, что с нами в жизни происходит, подчинено какому-то высшему смыслу. Кому-то там, - он поднял глаза кверху, - было угодно связать мою судьбу с судьбой этой женщины.
- Она умерла? – задал вопрос Рауль, уверенный, что получит утвердительный ответ.
- Умерла, но не во время этой охоты. Прошло семь лет, и мы встретились. Она стала знатной дамой, богатой, влиятельной, агентом кардинала Ришелье, опасным агентом. Я многое бы ей простил, но она познакомилась с нашим другом д’Артаньяном, что-то у них произошло, и она поклялась убить его и всех, кто ему дорог.
- Но д’Артаньян жив!
- Она отравила женщину, которую он любил, она несколько раз покушалась на его жизнь, она уничтожала все, к чему прикасалась… я больше не мог это терпеть. Нам удалось поймать ее, судить, приговорить к смерти и казнить. На этот раз это удалось, и тело ее опустили в воды реки. Я простил ее на тот момент, но имели ли мы право казнить ее?
- У вас был выбор, граф? – Рауль не спускал глаз с отца, который словно старел у него на глазах. – И как вы смогли пережить все это? – добавил он, мысленно ужасаясь трагедии, доставшейся на долю графа де Ла Фер.
- Пережил, как видишь. Человеку многое дано испытать в жизни, но он себе не принадлежит. Он принадлежит Богу, и только Господь может решить, когда придет время человеку уходить. Видимо, наши жизни нужны были, потому что эта история имела продолжение, и в ней были косвенно замешаны и вы. Вы помните встречу со шпионом Кромвеля?
- Тот, которого мы с Гишем привели к постели раненого бетюнского палача? Тот, который вас преследовал в Англии? Но он погиб?
- Я вам никогда не рассказывал, как он погиб, и не говорил, кто был этот человек. Это был сын этой женщины, которого она выдавала за сына своего второго мужа, лорда Винтера.
- Винтера? Того самого? – Рауль, потрясенный этой связью знакомых ему людей, о которой он не имел понятия, смотрел на отца во все глаза.
- Именно о лорде я говорю. Племянник застрелил его во время ареста короля Карла. После казни короля, которая и состоялась потому, что роль палача взял на себя этот Мордаунт, рок столкнул нас в открытом море. Рауль, кроме нас, наших друзей и наших слуг: Гримо, Мушкетона и Блезуа, никто не знает, и не должен знать то, что я вам скажу сейчас. Мордаунт хотел взорвать суденышко, на котором мы все находились. Дело было посреди Ла Манша, и ему удалось отправить фелуку на дно, но мы чудом узнали о его планах и сумели заранее перебраться в шлюпку. После взрыва Мордаунт оказался в воде, и стал молить о помощи. Я хотел ему помочь, протянул руку и… и он утащил меня под воду. Я помню только одно: я хотел жить ради вас, вы могли остаться один на белом свете, и я пустил в ход кинжал, который сумел вытащить. Простит ли меня Бог за это убийство матери и сына? Не думаю, но я заранее готов ко всему. Ко всему, кроме одного, Рауль: я приму любую кару, но я не готов к смерти близких мне людей. То, что я вам рассказал, гнетет меня всю жизнь, но это не причина, чтобы я распоряжался собой так, как мне порой хотелось. Если я остался жить несмотря на все, что со мной происходило, значит, так было нужно, нужно, чтобы у вас было будущее, Рауль. А теперь, друг мой, идите. Я хотел бы побыть в одиночестве, отдохнуть. Идите, мой мальчик, - он протянул руку, к которой Рауль прижался щекой, и поспешно вскочив, выбежал из комнаты, чувствуя, что на глаза навернулись слезы. В тот день они больше с отцом не виделись, каждый проживал свои воспоминания в одиночестве.
То, что Рауль узнал, подействовало на него угнетающе. Снова и снова вспоминал он рассказ отца, чувствуя, что не все Атос ему открыл, что остались еще какие-то факты, какая-то недоговоренность в словах графа де Ла Фер. Всю глубину трагедии, все, что переживал тогда юный граф, он едва обозначил несколькими фразами. Вспоминая, виконт вдруг осознал, что отец был тогда моложе его, теперешнего. И он сумел справиться со своим горем. Люди его поколения были совсем другой закалки, пришел к выводу Бражелон, и от этой мысли ему стало легче. Его отец и друзья жили в суровое время непрерывных войн, постоянно рисковали собой, выходя из дому не знали, вернутся ли туда живыми, и, тем не менее, верили в жизнь, любовь, дружбу. А он? Если бы не отец, кто бы поддержал его? Разве только друзья отца, которых и по сей день не останавливают ни года, ни расстояния.
Де Гиш … к сожалению, де Гиш не в силах чем-то помочь другу, у него самого одни проблемы. Рауль вдруг отчетливо понял, что кроме отца и его «неразлучных» у него больше никого нет. В прошлое ушла герцогиня де Шеврез, исчезнувшая непонятно куда, в прошлое ушла и Луиза… от этой мысли все в душе перевернулось, и старая боль накрыла его гигантской волной, затопив те островки спасительных мыслей, что едва возвышались над морем отчаяния, в котором он пребывал.
На следующий день, когда они завтракали, Раулю не удалось скрыть следы мрачных мыслей, мучивших его и ночью. Граф тоже выглядел неважно, и, бросая осторожные взгляды друг на друга, отец и сын поняли, что прошлое все еще властно держит их. Но, если Атос умел справляться со своими чувствами уже давно, то Раулю страдание было еще внове, и оставлять ему сына граф был не намерен. Он взялся воплощать свой план, и сделал это, еще не отходя от обеденного стола.
- Рауль, мне тоже не спалось, и чтобы как-то занять себя, я пересмотрел всю почту за последнее время. Надо признать, дела запущены непозволительно. Если этот год выдастся неурожайным, нас ждут тяжелые времена. Я думал, можно будет продать несколько ферм и на вырученные деньги мы бы с вами провели осень и зиму где-нибудь в Испании, где нам гостеприимство обеспечено, но увы! Придется работать, и работать тяжело, виконт. Как я уже вам говорил, без вашей помощи и помощи Гримо мне не управиться.
- Я всецело в вашем распоряжении, граф, - бесцветным голосом ответил молодой человек.
- Прекрасно, - Атос сделал вид, что ничего не заметил. – Мы с вами распределим всю работу на троих. Пора, наконец, вам ознакомиться и с тем, как живут ваши вассалы, и понять, что деньги, которые вы получали от поместья не падают с неба, а достаются тяжким трудом не только арендаторов и Гримо, но и вашими собственными заботами. Такова сельская жизнь, мой милый, и это не милости вашего бывшего повелителя, - прибавил он жестко, вызвав краску гнева на щеках Бражелона. – Чтобы прожить зиму и весну, надо думать об этом летом и осенью. Рауль, я не упрекаю вас, боже сохрани, но я хочу, чтобы вы поняли, что между вашей прежней жизнью и той, что вас теперь ожидает, лежит пропасть. Давно, еще до вашего рождения, я поменял Париж на Бражелон, и мне пришлось вспоминать науку, которую мне только пришлось осваивать в молодости. У нас была очень богатая семья, но я все бросил, все пустил по ветру. В Бражелоне пришлось почти все начинать с нуля тоже, но, к тому времени, как вы немного подросли, я мог бы уже похвастаться стабильным доходом, и мне хватало и на ваших учителей, и на светскую жизнь. Пока я жив, я вам помогу, ну, а дальше… дальше вам придется шагать самому. И если ваша карьера у короля не состоялась, это еще не значит, что у вас нет будущего.
Рауль внимательно посмотрел на отца, ему показалось, что тот, уговаривая сына, старается сам себе внушить надежду. Жгучий стыд охватил виконта, он увидел себя со стороны, увидел другими глазами отца, который пытался заставить его, молодого и сильного, жить.
Молча, не в силах сказать ни слова, потому что подступившие рыдания комом стали в груди, Рауль встал, и обойдя обеденный стол, на противоположных концах которого они сидели, опустился на колени и взяв руку отца, прижался к ней губами. Атос не устоял перед этой немой лаской, и прижал к груди покорную голову сына.
- Я все сделаю, как вы хотите, отец, - пробормотал виконт. – Все, как вы пожелаете, только дайте мне еще несколько дней привыкнуть к моему нынешнему положению.
- Даю тебе три дня, - тяжело вздохнул Атос. – Большего мы себе позволить не можем.

Бражелон прекрасно понимал, что без его участия Гримо и отец управились и сами, как управлялись из года в год. Но граф не просто просил, он требовал, и Рауль отдался его воле, как привык это делать с детства: граф де Ла Фер всегда знал, что надо сделать. Они оба играли в игру, правила которой задавало душевное состояние Рауля. Когда им овладевало сумрачное настроение, граф нагружал его поручениями, заставляя двигаться, носиться по окрестностям. Когда он, случайно наткнувшись на следы своего былого счастья, даже если это было дерево, под которым они прятались с Луизой от дождя, впадал в прострацию, и переставал воспринимать и дом, и окружающих, Атос оставлял его приходить в себя, не докучая своим присутствием. Бывали дни, когда виконт просто приходил к отцу, не находя себе места, просто чтобы слышать его звучный, глубокий голос, который и годы не сумели изменить, и который так успокаивал израненное сердце.
- Я не властен что-то сделать с собой, - признался Бражелон отцу. – Чем бы я не занимался, я вижу ее перед собой. То ребенком, то юной девушкой, с которой мы украдкой встречались на прогулке, то той, какой она была при нашей последней встрече. Отец, самое ужасное: она пришла просить у меня прощения.
- И вы простили ее? – Атос, словно не веря, что его сын способен простить измену, с трепетом ждал ответа.
- Я не король, чтобы красть, - повторил Рауль слова, сказанные им в тот момент. – Но легче мне от этого не стало, - добавил он сдавленным голосом. – Я не могу понять, я не могу представить себе, как вы справлялись со своим горем первое время?
- А я не справлялся: я пил, - жестко, сдирая с себя очередной покров окутывавшей его тайны, признался граф. – Пил, чтобы ничего не знать и не помнить. Только это мало помогало: я не пьянею в определенных обстоятельствах.
- Это долго продолжалось?
- Десять лет, пока вы не родились, - Атос обернулся к сыну, перестав разглядывать в окне далекие огоньки Блуа.
- Десять лет? Но как же? – эти сроки не укладывались у Рауля в сознании. – Но у вас же была служба?
- И друзья. Но в этом пьяном кошмаре бывали и периоды проблеска, когда мне приходилось не плыть по течению, а брать инициативу на себя.
- Когда-то, в первый приезд, д’Артаньян рассказывал о бастионе Сен-Жерве.
- Ну, тому был повод, Рауль: нам надо было поговорить спокойно, и без свидетелей; речь шла о жизни д’Артаньяна, и мне было не до шуток.
- Миледи? Так, кажется, называли ту женщину?
- Да. Накануне мы с ней случайно встретились и поговорили, - Атос мрачно усмехнулся. – Я никогда не мог подумать, Рауль, что женщина, которую я так безумно любил, может вызвать во мне только презрение и отвращение. Было больно, очень больно, но я преодолел свое заблуждение, свою былую страсть, и это дало мне возможность быть решительным и беспощадным в нужную минуту.
- И вы никогда не… - Рауль удержал готовое сорваться слово, но граф понял его.
- Нет, не пожалел о том, что сделал. Змея продолжала бы кусать и дальше, оставь ее в живых. Но о праве это совершить мы с вами говорили: тут я не знаю, что ответить. Мой мальчик, жизнь – не гладкая дорога: на ней встречается всякое. Вы встретили девушку, которой отдали всю душу, все сердце. Она не сумела этого оценить, и не потому, что зла или равнодушна. Мне кажется, она была слишком наивна, слишком молода, слишком восторженна. Такое часто случается с неопытными, не знающими жизни девицами. Попав ко двору, она потеряла всякое представление о том, кто она и что происходит. Увы, вас не было рядом, но Рауль, как не больно мне это говорить, мне кажется, что, даже если бы вы были в те дни около нее, это бы ничего не изменило. Она и король были предназначены друг другу. Поймите, эта экзальтация, эта восторженность, была так не похожа на все, что Людовик видел при дворе, что он был просто обречен влюбиться. Как не тяжело мне об этом говорить моему любимому сыну, но они оба еще дети. Король пресытится этой любовью, она слишком пылкая для него, он не выдержит потока ее слез, ему надоест постоянное заламывание рук и мольбы к Господу о прощении.
- Вы думаете, я бы смог простить Луизу? – с ужасом воскликнул виконт.
- Простить? Возможно. Но, даже если вам сейчас покажется, что вы ее простили, настоящее прощение придет только через годы, - резко бросил Атос. – Но пока вам надо понять: эти двое любят друг друга, и в их страсти больше детского увлечения, чем настоящего чувства, которое на всю жизнь.
Рауль встал и взялся за дверную ручку; он чувствовал, что не может больше находиться в комнате, стены душили его. Пробормотав что-то нечленораздельное, он выбежал в коридор, сбежал по лестнице и выскочил во двор. Атос тяжело вздохнул, услышав, как хлопнула входная дверь.
- Опять всю ночь проведет в саду, - пробормотал он, зная, что и сам теперь не уснет, всю ночь прислушиваясь, не прозвучат ли осторожные шаги по коридору. Рауль вернется только на рассвете, постаравшись, чтобы никто ему не попался по дороге, и никто не мог увидеть его исказившегося лица.

И все же, время понемногу брало свое: Рауль все реже впадал в то мрачное, глухое отчаяние, из которого его не могло вывести ни резкое слово, ни отцовская ласка. Прошел месяц, и у Атоса забрезжила надежда. Правда, иногда еще он убегал в парк или прятался в своей комнате, если быть на людях становилось ему невмоготу, но у графа создалось впечатление, что сопоставление своей жизни с тем, что произошло с Раулем, заставило его задуматься, что есть некая закономерность в неизбежности страдания. Если он поймет, что этот месяц – плата за всю боль, которую он испытал от разрушенной мечты, то у Атоса есть надежда, что сын излечится.
Первое время Рауль вообще старался выезжать из поместья не по липовой аллее, которая выводила его прямо на замок Ла Вальер, а пробирался огородами в поля, мимо восстановленной часовни, откуда вели проселочные тропы. Теперь же, по прошествии достаточного, как он думал, времени, он считал себя в силах взглянуть на дом, где прошло столько счастливых для них с Луизой дней детства.
Ворота замка были открыты и рядом стояла колымага, которую госпожа де Сен-Реми торжественно величала каретой. Тяжелое и неуклюжее творение блуасского каретника времен Екатерины Медичи, снабжено было новыми занавесками и грубо намалеванными гербами маркиза Ла Вальер. Сама госпожа де Сен-Реми, нарядно одетая и с чепцом по последней моде, опираясь на руку супруга, господина де Сен-Реми, только собиралась подняться в экипаж, как дробный стук копыт приближающейся лощади заставил ее обернуться. Видела она, невзирая на свой возраст лучше, чем любила показывать, и Рауля узнала моментально.
Слухи о его возвращении дошли, без сомнения, и до семейства Луизы, и домыслов и сплетен на эту тему было предостаточно. Раулю очень бы хотелось, чтобы лошадь его понесла, но вместо этого сработало хорошее воспитание, и он вежливо поклонился чете, немного придержав коня. Мадам де Сен-Реми этого было достаточно, и она чопорно кивнула в ответ. Рауль только вознамерился пришпорить лошадь, как дама обратилась к нему, как ни в чем не бывало.
- Вы вернулись, господин де Бражелон? Надеюсь, надолго? Устали от службы или что-то не устраивает вас при дворе? – явная насмешка, желание показать, что она в курсе произошедшего, отсутствие такта – все это болезненно подействовало на Бражелона. Он опять поклонился, намереваясь продолжить путь, но старую даму трудно было остановить. Напрасно супруг дергал ее за рукав, подталкивал в бок, даже попытался наступить на ногу: госпожа де Сен-Реми не могла отказать себе в удовольствии уколоть несостоявшегося жениха дочери. Потому что, как бы не делала она вид, что все хорошо, положение Луизы при дворе было незавидным. Луизу де Ла Вальер воспитывали в строгости и богобоязненности, и то, чем она стала теперь, не могло служить к славе семьи. Мадам де Сен-Реми представился повод обвинить в произошедшем Рауля, для которого Луизу не посчитали ни достаточно знатной, ни красивой, ни богатой. И вот теперь Луиза – практически королева, а кто виконт? Посмешище в глазах королевского двора.
Бражелон всем существом своим ощутил и насмешку, и желание уязвить, а больше всего - именно прямой намек на случившееся. Наверное, будь на его месте Атос, он сумел бы поставить на место вздорную женщину. У виконта не нашлось подходящих слов, его сковывало почтение, которое он с детства привык испытывать к родителям Луизы. Краска бросилась ему в лицо, почти сразу сменившись смертельной бледностью.
- Мадам, я ныне в отставке, и дела двора Его величества меня более не занимают. Имею честь откланяться, - он коснулся двумя пальцами полей шляпы и пришпорил коня. Только отъехав на приличное расстояние, Рауль понял, что совершенно не помнит, зачем и почему выехал из дому. В полной растерянности он придержал лошадь, пытаясь унять полный сумбур, в мыслях, но так и не сумел овладеть собой. Полями он вернулся домой и, не найдя графа в замке, заперся у себя в комнате. В голове билась только одна мысль: он стал посмешищем, как бы он не старался, что бы не предпринимал, он навсегда останется в глазах окружающих его людей обманутым и осмеянным женихом, хоть и пытался себя убедить, что мнение окружающих его не волнует.
- Отец, отец, как же вы смогли задавить свою гордость, спрятать свой стыд, не выказывать ежеминутно боль от обманутой любви? Неужели вино способно все это сделать незначительным? Научите меня этому безразличию, этому хладнокровию, - в порыве отчаяния, не понимая, что шепчет это все достаточно громко, Рауль бросился на диван ничком, пряча лицо в разбросанные подушки.
- А я не смог, Рауль, - ответил ему голос отца: Атос, увидев, что дверь в комнаты сына приоткрыта, неслышно зашел и услышал предназначенные ему слова. – И никакое вино мне в этом не только не помогло, но делало боль еще сильнее. Таково наше время, Рауль, оно не оставляет нам возможности жить своей жизнью. Королевская власть сильнее нашей независимости.
- Настанет день, когда короли будут ничтожнее самого незначительного из своих подданых, - с убежденностью провидца ответил Рауль.
- Быть может, вы правы, мой мальчик, но нас тогда уже не будет, - горько усмехнулся Атос. – Но я понял и принял для себя одну истину, Рауль: все мы живые – и мужчины и женщины, должны жить настоящим. В будущем же мы все должны жить лишь для Бога. Только так можно достигнуть согласия с самим собой.
- Мне кажется, никогда не смогу я заглушить в себе эти воспоминания, - упрямо пробормотал виконт.
- Время лечит все, - ответил ему отец, опускаясь рядом на диван и положив ему руку на голову. – Время лечит все, - задумчиво повторил он, ласково перебирая шелковистые локоны сына, совсем, как делал когда-то, когда Рауль был еще ребенком. – Боль уходит, прячется в закоулки памяти, и трудно представить, что тебе казалось, что ты не сможешь пережить ее. Приходят новые ощущения, приходят новые привязанности, и жизнь открывается тебе с иной стороны. Дитя мое, все пройдет, надо только набраться терпения и мужества. Я помогу вам, я буду рядом, Рауль, во мне вы всегда найдете друга. Я буду вам не отцом, я стану для вас тем, кем был для д’Артаньяна, для Портоса, для Арамиса. Вам хочется одиночества: я дам вам эту возможность, но ею нельзя злоупотреблять, мой мальчик. Вы растрачиваете себя в ненужных воспоминаниях, бездеятельность погубит вас.
- А если я не захочу жить? – беззвучно спросил Бражелон, глядя в глаза отцу, и не очень соображая, что должен испытывать Атос при этих жестоких словах.
Атос замер: ему показалось, что воздух вокруг него сгустился и стал горячим и колючим, его невозможно стало ни вдохнуть, ни выдохнуть. Жестокость вопроса в первую секунду даже не была им воспринята: сын не мог додуматься до такого. Но устремленный на него взгляд продолжал спрашивать, и граф медленно кивнул Бражелону, отвечая согласием на предстоящую пытку.
- Значит, так тому и быть, виконт. Я слишком хорошо помню ваши слова: «Вы можете запретить мне надеяться, но вы не можете мне запретить умереть».

Граф де Ла Фер признал свое поражение в поединке со злым Роком. Приезд герцога де Бофора поставил точку в этом поединке любви и безнадежности, направив Рауля де Бражелона по той, единственно верной для него дороге, которая привела к фатальному концу две человеческие жизни.

Поделиться413.06.2020 22:53

Автор: Старый дипломат
Модератор
Позитив: +12343
Последний визит:
Сегодня 13:14
Награды:
1

Атос говорит, что от вещей, которые причиняют боль, нужно избавляться, а сам держит письмо от Миледи в ящике стола Как это точно подмечено: полная иррациональность всего, что связано с испытаниями такого рода!

Ответить

Страница: 1

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»

Имя

Перекресток миров

Меню навигации

Пользовательские ссылки

Объявление

Информация о пользователе