Конец сказки

   
Отложив операцию по задержанию Ландре на утро, они достигли разом двух целей: перекрыли все возможные пути побега преступника и соблюли закон о запрете ночных арестов.
Сен-Жан, заручившись согласием Лекока взять его на задержание («Лишние люди нам не помешают»), уснул тут же, на стуле – сказался насыщенный событиями прошедший день.
К шести утра Коробейников и Сен-Жан прибыли на место и тихо заняли позицию на площадке выше третьего этажа, сменив дежуривших тут всю ночь ажанов. Еще трое полицейских расположились на нижних лестничных пролетах. Сегодня воскресенье, и в раннем подъеме необходимости нет, но черт его знает, что взбредет в голову Ландре. Может он утреннюю воскресную мессу еженедельно посещает. Хотя по его деяниям такого не скажешь.
Лекок, Дюпре и Маршан сидели в служебных машинах в соседних с домом переулках.
В восемь утра двое полицейских постучали в квартиру номер двенадцать. Спустя пару минут дверь открылась – на пороге стоял невысокий щуплый человек с черной бородой и глубоко посаженными темными глазами под широкими бровями. Визиту полицейских он, кажется, удивлен не был. Даже пригласил их пройти в дом на чашечку утреннего кофе. Отказ воспринял с безразличием и попросил позволения одеться. Коробейников оставил Сен-Жана возле входа, а сам прошел в квартиру.
На шум в прихожей из спальни в одном пеньюаре выскользнула Фернандина. Если бы Коробейников не был осведомлен заранее, что она тоже здесь, он бы не узнал ее. Без косметики, растерянная, с лицом, румяным от недавнего сна, она выглядела беззащитной и миловидной. Пожалуй, он был готов понять Этьена – именно такую Фернандину тот разглядел за жеманностью femme fatale.
Фернандина тоже узнала его – ее глаза расширились от изумления, она вопросительно смотрела на него несколько секунд, затем перевела взгляд на полицейских, на дверь, за которой скрылся Ландре, и снова вернулась к Коробейникову, молча требуя объяснений.
– Сожалею. – Коротко ответил на ее немой вопрос Антон Андреевич.
Ландре тем временем принарядился в слегка франтовской бежевый костюм и клетчатый галстук, всем своим видом показывая, что готов следовать за полицейскими.
На выходе из квартиры Ландре замешкался, а потом резко дернулся к лестнице.
Как в замедленной съемке, Ноэль увидел сверкнувшее в его сторону лезвие и резким движением увернулся, почувствовав, как с треском рвется одежда ниже ребер. Откуда в руке Ландре взялся нож? Его разве не обыскали после того, как он сменил пижаму на костюм?!
Вложив все усилия в этот рывок, Ноэль не сумел сохранить равновесия и рухнул с высоты своего роста на каменные ступеньки лестничного пролета, кубарем скатившись до площадки между вторым и третьим этажом, прямо под ноги дежуривших там полицейских.
Он скорее ощутил, чем услышал, хруст ломающихся костей, необратимость малиновым всполохом мелькнула перед глазами, на секунду оставив все тело неосязаемым. Почему-то почувствовался запах паленого мяса и привкус железа во рту. А потом боль оглушила Ноэля, пронзила током, разлилась, разгорелась и взорвалась в голове. На мгновение сознание покинуло его.
Словно сквозь ватное одеяло Ноэль услышал взволнованный голос месье Корбея:
– Сен-Жан! Живы?!
Он попытался открыть глаза и подняться и тут же охнул от нового взрыва боли: в боку и груди нещадно саднило, голова плыла и пульсировала, а правая нога и вовсе отказывалась повиноваться.
– Не двигайтесь! – приказал месье Антуан.
Вот же повезло! Пострадать во время задержания! Только не от преступной пули, а от неуклюжего падения с лестницы…
***
Отец хотел, чтобы он стал священником. Глупость какая! Люди не хотят заслуживать прощения через веру и страдания. Они желают грешить и наслаждаться жизнью здесь и сейчас, а отпущение грехов получить у таких же разуверившихся служителей бога на смертном одре – гарантированно и быстро.
Отец был слабаком – он повесился в Булонском лесу, когда понял, что потерпел крах как родитель, Мориса тогда в очередной раз забрали в тюрьму за финансовые махинации. Правда, оставил после себя наследство в двенадцать тысяч франков – за это Ландре, пожалуй, был благодарен. Мать, не перенеся кончины мужа, тоже вскоре умерла. Что ж. Они сами виноваты. Стоило ли ставить свою жизнь в зависимость от навязанных обществом рамок пристойности и таких переоцененных понятий, как благочестие и добродетель?
С чего все началось?
После школы – четыре года в армии, где его, не одаренного физически, порой унижали и поддевали более развитые сослуживцы. Там он понял, что не любой спор нужно разрешать кулаками, и научился врать, манипулировать, интриговать, сталкивая лбами обидчиков.
Единственным приятным событием этого времени он назвал бы свадьбу с Рене – она приходилась ему кузиной, встречаться они начали еще в пятнадцать, но строгих правил родители Ландре этих преждевременных отношений бы не одобрили. Теперь же, когда оба они достигли совершеннолетия, их грех мог быть узаконен.
По возвращении из армии была череда бессмысленных унылых работ, не приносивших ни денег, ни удовольствия – курьер, секретарь, помощник бухгалтера. Случилось приобщиться-таки к церкви, чего так желал его отец: пару лет он исполнял обязанности иподьякона в маленьком приходе.
Рене родила ему четверых детей, и он относился к ним с определенной симпатией, но по-настоящему его сознание всегда будоражили только деньги.
Первую свою аферу он совершил неумышленно – партнер, с которым они собирались производить мотоциклы (к технике Ландре питал некоторую слабость), скрылся с деньгами, предоставив Морису разбираться с разгневанными инвесторами. Когда ему удалось замести следы и избавиться от обманутых вкладчиков, он осознал: вот те самые легкие деньги, о которых он всегда мечтал. Кроме того, он всегда пользовался необъяснимой благосклонностью женщин. Именно эти две страсти: женщины и деньги и стали впоследствии счастливыми ингредиентами его успеха.
Первой была соседская старуха, которая иногда пользовалась его услугами при оформлении бумаг и ведении счетов. Искушение было слишком велико, и он подделал доверенность на продажу части ее акций на свое имя. Однако старуха была не так проста и дряхла, как казалось. Пропажу она обнаружила, и в 1900-м Ландре впервые отправился в тюрьму на два года. Выйдя, охмурил богатую вдову, и, снова подделав документы, лишил ее 10 тысяч франков. Из-за чего опять оказался в тюрьме. За последующие десять лет он еще три раза побывал за решеткой за кражи, махинации, аферы, прежде чем понял: его не поймают, если не будет свидетелей.
Он открыл небольшой мебельный бизнес для прикрытия своей настоящей деятельности. Жена ему к тому времени наскучила – в родах она потеряла былую привлекательность и стала больше матерью, чем женщиной. Осознав это, в 1914-м он съехал от семьи на другую квартиру, а осенью 1915-го поставил Рене перед фактом развода с условием постоянной финансовой поддержки с его стороны.
Все складывалось лучше некуда: он снял виллу за Версалем и стал подбирать объекты своего «бизнеса» через газеты брачных объявлений. Отбирал, в основном, вдов (благо, во время войны их появилось в избытке) – выйдя замуж в молодом возрасте и прожив с мужьями достаточное время, они не находили удовольствия в самостоятельности и стремились вновь обрести опору в виде мужчины рядом, становясь легкой добычей и проявляя чудеса доверчивости.
Представлялся вдовцом, состоятельным буржуа, церковным учителем, владельцем заморских земель – на каждого Ландре находились свои обожательницы. Особое удовольствие ему доставляло разрабатывать себе новые личности. Иногда он забавлялся, придумывая совсем уж что-то невероятное, как, например, посол Франции в Квебеке для глупышки Колломб. Во что только ни готовы поверить вдовушки в надежде снова выскочить замуж!
Всем достававшимся ему богатствам он вел строгий учет – пригодились навыки помощника бухгалтера. Через мебельную компанию спокойно, не привлекая лишнего внимания, распродавал имущество вдов после того, как избавлялся от них.
Он вообще продавал все, что могли купить, даже женские платья. Что-то иногда дарил бывшей жене или новым пассиям. Но вот зачем он хранил письма? Да черт его знает! Приятно было иметь свидетельства собственного успеха. Иногда он перебирал их и наслаждался обожанием, сквозившим в этих строчках.
Не все из них оценивали его по достоинству сразу. Тем приятнее было наблюдать за их грехопадением. Набожная госпожа Бизе, пятнадцать лет добивавшаяся развода с мужем, за то, что в первую брачную ночь тот потребовал от нее исполнения супружеского долга, на коленях умоляла Ландре о внимании всего через месяц его ухаживаний.
Или Луиза, красота которой едва ли превосходила капризную глупость, – пришлось потрудиться, чтобы занять место в ее сердце хотя бы наравне с крохотным псом, которого она повсюду таскала с собой. От йорка он впоследствии не без удовольствия избавился. За этим занятием его застала проходящая мимо бродяжка.
Свидетель в его планы не входил. Поэтому он подмешал Анриетте цианиду в еду (достал по случаю у знакомого аптекаря) и разделался с ней за пару минут. План с ядом родился прямо там, на лужайке. Если подумать, ее убийство было актом милосердия – быстрый уход всяко лучше, чем такое жалкое существование и смерть в муках. Когда он пригласил Анриетту в дом, Луиза была еще жива и даже пыталась звать из подвала на помощь. Хорошо, что он предусмотрительно сунул ей кляп в рот.
Или Тереза Мершадье – та знала себе цену, и он почти всерьез увлекся ею, пока добивался благосклонности. Однако, поверив в искренность его чувств, Тереза, как и все остальные, растеряла остатки разума и гордости, перестав представлять для него интерес и превратившись в добычу.
Фернандина единственная была другой. Она не таяла от его ухаживаний, а восхищение принимала как должное, словно снисходя до него, и со временем это не менялось. Чем она его так зацепила, что он даже не пытался рассматривать ее как трофей? Возможно, каким-то подсознательным чутьем он уловил в ней родственную душу, увидел стремление во что бы то ни стало добиться признания и достатка и способность неутомимо следовать этой цели, не особенно выбирая средства. Деньги для нее были важнее любых эмоций. Их союз походил на равноправное партнерство: она безразлично продавала себя ему за возможность жить в уютной квартире и не задумываться о ежедневных тратах, он покупал не только ласки, но и возможность глядеться в нее, как в зеркало.
   
День сегодня не задался. Во-первых, его разбудили ни свет, ни заря – он ненавидел ранние пробуждения. Во-вторых, его гостями стали полицейские. Пришли ли они по делу пятилетней давности, за которое он был объявлен в розыск, или все-таки раскрутили цепочку последующих событий? Да, он стал менее осторожен в последнее время. Слишком много свидетелей, слишком много сохраненных улик. Однако же нет самого главного, указывающего на него, как на убийцу, – тел его жертв. Их полиция никогда не найдет, об этом он тщательно позаботился.
Что толкнуло его напасть на молодого ажана возле выхода? Наверное, показалось, что он сможет сбежать, выйти сухим из воды, как делал это последние пять лет. Что ж. Он попытался. Но нет. День сегодня определенно не задался.
***
На Этьена было больно смотреть. Его Незнакомка и Муза обнаружилась не где-нибудь, а в постели другого мужчины, который к тому же оказался серийным убийцей. Таким кордебалетом не мудрено было бы смутить самого завзятого циника, так что же говорить об Этьене с его тонкой душевной организацией?
Антон Андреевич достал початую бутылку «Courvoisier», которую держал в кабинете для клиентов, плеснул коньяку в два пузатых бокала и впервые в жизни пожалел, что толком не умеет пить. Этьену нужно скорее снять напряжение последних часов, сводящее его с ума. А из Коробейникова собутыльник, прямо скажем, никакой. То ли дело Штольман – тот мог цистерну выпить и остаться в трезвом уме и на ногах. Лишь загадочный блеск в глазах его выдавал. Или адвокат Миронов, с которым так чудесно было поговорить по душам под коньячок. Да что там! Даже буйного Игнатова он вспоминал сейчас с тоской. И, самое главное, куда запропастился Петр Иванович, когда он так нужен?
Он протянул бокал журналисту и устроился в кресле напротив.
Как там говорил Штольман, когда Антон Андреевич по юности лет и неопытности сам вляпался в историю с Глафирой? «Полно вам!» «С кем же не было?». Сойдут ли эти утешения седеющему Марселю?
Да и нынче особо сведущим в сердечных делах он себя не назвал бы. Четыре года мучил нерешительностью любимую женщину и женился-то, можно сказать, по счастливому стечению обстоятельств и благодаря вмешательству друзей, у которых уже сил не было смотреть на эти душевные терзания. Так с тех пор и жил без нервных потрясений и метаний с единственной женщиной, которая любила и принимала его всяким более двадцати лет.
Что вообще советуют в таких случаях? Какие-то банальности, навроде «клин клином вышибают»? Ну где же Петр Иванович?!
Вслед за этим Коробейникову на ум пришла румяная кудрявая блондинка, восторженно глядящая на Этьена. О чем он и сказал вслух.
– Мадемуазель Пруст?! Но я никогда не замечал… – брови Этьена Марселя изумленно взлетели вверх. – Что же я должен, по-вашему, сделать?
«Пригласите барышню прокатиться за город». Совет, который он так опрометчиво дал своему начальнику в Затонске, и который тот вернул ему спустя несколько лет с нескрываемым весельем уже здесь, в Париже, в данных обстоятельствах прозвучал бы чудовищно.
Коробейников вдохнул аромат янтарной жидкости в бокале, сделал небольшой глоток и произнес:
– Угостите даму чашкой горячего шоколада.
***
Первые дни Ноэль провел под морфином, не особенно отображая реальность. Итогом нападения Ландре и последующего полета с лестницы стали сотрясение мозга, неглубокий порез живота, несколько треснувших ребер и сложный перелом правого бедра. В полубессознательном состоянии его доставили в госпиталь Ларибуазьер в паре кварталов от происшествия.
Особого участия Ноэля в восстановлении не требовалось – достаточно просто лежать. Остальную работу выполнит молодой организм. Загипсованная нога постоянно ныла тупой болью, но особых хлопот не доставляла, если он не делал резких движений. Сперва он испытывал дикую неловкость, принимая помощь медсестер при отправлении естественных потребностей, однако быстро смирился с этой вынужденной необходимостью.
Валяться на больничной койке оказалось не так уж и плохо. Он много читал, каждый день его навещали родители, а по вечерам, после института заглядывала Мари. Несколько раз зашел месье Корбей. Он рассказал, что Ландре, конечно, тут же изловили и отправили в тюрьму. Следствие идет полным ходом, и выкрутиться преступнику не удастся.
Состоялось, кстати, и знакомство с родителями. Совершенно не так, как он себе представлял. Честно сказать, он вообще в этом не участвовал. Едва придя в себя от действия обезболивающего, подумал, что морфин все еще не отпустил его до конца, потому что все они – матушка, отец и Мари – были здесь, возле его кровати, и, кажется, неплохо ладили.
В один из своих визитов Мари поймала в коридоре Ларибуазьер лечащего врача Ноэля и осторожно, с большим почтением к медицинскому опыту доктора поинтересовалась, не стоит ли применить в случае Сен-Жана скелетное вытяжение – этот метод давно и широко используется при переломах конечностей для более эффективного срастания кости. Доктор Шаброль смерил ее презрительным насмешливым взглядом и заключил:
– Милочка, я сорок лет ставлю пациентов на ноги. Не думаю, что нуждаюсь в ваших бесценных рекомендациях. В данном случае вполне достаточно повязки Матиссена[1]. Ваш жених будет в полном порядке.
Мари вспыхнула от унижения. А еще от того, что этот самоуверенный эскулап совершенно бестактно определил степень их с Ноэлем близости, в то время как сами они еще не касались подобных тем ни разу.
   
Вынужденная статичность, сначала бывшая в новинку и давшая некоторую передышку от ежедневной полицейской работы, вскоре наскучила Ноэлю. Спустя неделю, он на стенку лез от однообразия дней и унылого пейзажа за больничным окном. Восемь утра – укол морфина. Девять – скудный больничный завтрак. Десять – обход доктором Шабролем своих пациентов. Одни и те же фразы. Одни и те же действия. «Как сегодня, Сен-Жан?» – «Нормально, доктор» – пометка в блокноте Шаброля. В одиннадцать придет мать к мальчишке на соседней кровати слева, – он довольно тяжелый, пробил голову, попав под автомобиль, – будет причитать, подвывая, и шумно сморкаться в платок. В двенадцать появится пожилая женщина, жена соседа справа и просидит возле него пару часов, рассказывая новости о знакомых и друзьях – господи, какие у них за день могли накопиться новости? В час – обед. С двух до четырех – время для отдыха пациентов. В пять придет матушка. В шесть дадут ужин. В шесть тридцать ненадолго зайдет отец со службы. В восемь – Мари. В девять вечера – укол морфина и отбой. К концу второй недели он ненавидел книги, к концу третьей – преисполнился зависти ко всем, кто мог ходить самостоятельно. И хотя ребра и порез уже зажили, и он понемногу начал передвигаться, опираясь на костыли, до полного выздоровления было далеко. Необходимость еще целый месяц провести в постели казалась чудовищной несправедливостью.
В начале мая доктор Шаброль выписал его домой, рекомендовав все тот же ненавистный постельный режим.
Мари предупредила, что не сможет приходить так часто, как прежде: необходимо подготовиться к экзаменам на медицинском факультете. К этому добавилась аттестация в институте Пастера: открылась должность старшего лаборанта, и она может получить ее, если успешно пройдет испытания.
Ноэль встретил новости, не сумев скрыть обиды. Мари старалась не обращать внимания на его явное недовольство, но ушла расстроенной.
В тишине ночи он эгоистично жалел себя. Жизнь идет своим чередом, а он оказался на ее обочине, никому не нужным. У всех свои дела и заботы. Даже любимая женщина – и та бросает его ради карьеры.
Остатком здравого смысла противостоял сам себе: разве не такую Мари он полюбил? Независимую, самодостаточную, имеющую цели в жизни большие, чем служение мужу и воспитание детей? К чему эти капризы? Не навеки ведь он прикован к кровати. Но жалость к себе услужливо напомнила: «Еще целый месяц!».
Сейчас, когда травмы почти не давали о себе знать, неподвижность сделала его невыносимым даже для самого себя.
В один из дней он совершил совсем уж глупость: оставил костыли возле кровати и попробовал опереться на загипсованную ногу. И тут же чуть не взвыл от боли. То, что нога его больше не беспокоила, вовсе не означало, что она полностью зажила. Бедро после эксперимента пульсировало еще сутки.
Наконец, настал долгожданный день избавления от сковывающего движение гипса. Но облегчения это не принесло. Опираться на ногу было непривычно и больно.
– Когда я буду в порядке? – спросил Ноэль на последнем приеме у доктора Шаброля.
– По-разному бывает, – несколько равнодушно ответил Шаброль, не отрываясь от заполнения бумаг. – Кто-то полностью восстанавливается, у кого-то хромота остается – перелом был сложным.
Потом посмотрел, наконец на Ноэля и, увидев панику в его глазах, чуть смягчился:
– Думаю, расхОдитесь со временем.
Ноэлю хотелось кричать: как это – «по-разному бывает?!». Ему всего девятнадцать! Неужели он останется калекой на всю оставшуюся жизнь? Как же работа? Как же Мари?
   
Несмотря на прогнозы доктора Шаброля, нога болела постоянно. Как будто не было этих двух месяцев, проведенных в гипсе.
О возвращении на работу в прежнем статусе не могло быть и речи – преследовать он теперь мог разве что дряхлых стариков и безногих инвалидов. Комиссар Дюпре великодушно предложил ему должность в архиве.
Напрасно он убеждал себя, что можно участвовать в полицейской работе, не бегая по местам преступлений. Возьмем, к примеру, Бертильона – он же ни на одном задержании не присутствовал. Зато какой вклад сделал в развитие криминалистики! Но тут же сам себе уныло возражал, что их с Бертильоном характеры серьезно разнятся – тот вообще не желал ничего, кроме бумажной работы, а Ноэль не мыслил себя без реальных расследований, опросов свидетелей и поисков улик на местах преступлений.
Факт в том, что работы он лишился. Но у него оставалась Мари. Свяжет ли она свою жизнь с беспомощным инвалидом? Зачем ей это? Мысли бурлили в его голове, а редкая частота визитов Мари только подливала масла в огонь. У нее масса занятий помимо него. Любимое дело. Вся жизнь впереди. А что он может ей предложить? Он просто не вправе ее обременять.
В конце концов, в одну из встреч, после долгого тягостного молчания, – у них будто закончились темы для разговоров, – он сказал:
– Думаю, тебе не стоит больше приходить.
Мари молчала. Она, безусловно, чувствовала напряжение, копившееся между ними последние недели, но радикальное предложение Ноэля все равно оказалось для нее неожиданным. Мог бы и сказать, что его беспокоит. Она услышит и поймет. Мог бы объяснить, что все это значит. Хотя Ноэль никогда не производил впечатление глупца. Если он произнес это, значит все обдумал. В чем она должна его убедить? В том, что он не хочет с ней расставаться? Наконец, она сформулировала вопрос:
– Это твое взвешенное решение?
– Да.
Он все-таки это сказал. Зачем он произнес это вслух?
Мари встала и вышла из комнаты, не говоря больше ни слова.
Мадам Сен-Жан выглянула из кухни:
– Детка, приготовить тебе чаю?
Мари выдавила улыбку:
– Спасибо, мадам, я бы с удовольствием, но мне нужно уходить.
Ноэль смотрел в стену напротив. Он только что своими руками разрушил все, без чего еще минуту назад не представлял себе жизни. Странно. Ничего не изменилось. Он по-прежнему дышит. Только какая-то пустота постепенно разливается внутри и будто заполняет его. Как пустота может заполнять?
Но так будет лучше.
Так ведь будет лучше?..
***
Мари сидела в бывшем кабинете доктора Милца. После ухода Александра Францевича его маленькую квартирку, с пола до потолка уставленную книгами, так и не сдали – это казалось чем-то кощунственным по отношению к другу, погибшему при выполнении врачебного долга. Здесь все осталось так же, как и девять лет назад. Мама всегда с особой тщательностью и почтением к вещам доктора убирала его квартиру. Ведь именно благодаря ему на свет появился старший брат Максимилиан, а потом и сама Мари.
Что бы сказал агаши Alexandre? Он всегда умел ее ободрить и утешить. Он всегда в нее верил. Мари откинулась в кресле и закрыла глаза, припоминая мягкий, низкий, чуть с хрипотцой голос – спокойный и уверенный. Круглые стекла очков, за которыми прячется смеющийся взгляд умных глаз. Ей так его не хватало все это время! Сегодня – особенно.
Зачем она впустила в свою жизнь этого капризного мальчишку? Почему он стал так дорог для нее? Ей прекрасно жилось и без душевных волнений! Микробы и бактерии могут мгновенно убить, но, по крайней мере, они молчат и не вытягивают из тебя душу по частям.
Что ж, это была чудесная сказка, но даже в книгах у сказок не всегда бывает счастливый конец. А жизнь вообще непредсказуемая штука. В любом случае, это опыт. Если хотите, научный эксперимент, не давший ожидаемых результатов. Нужно усвоить этот урок и сделать выводы, как она всегда поступала в учебе и работе.
Мари встала и медленно прошла вдоль стеллажей, скользя пальцем по корешкам книг. Нашла нужную – тот самый справочник, с которого началось ее увлечение медициной, он давно вернулся обратно в библиотеку доктора Милца. Раскрыла его на случайной странице и горько усмехнулась: «Таблица главнейших признаков острого отравления сильнейшими ядами». Оказывается, совершенно необязательно регулярно травиться морфием, спорыньей или свинцом, чтобы испытывать «душевное расстройство угнетенного характера».
Мари уже собиралась поставить книгу на место, но тут из справочника на ковер выпала фотография: она с доктором Милцем на фоне кованной ограды института Пастера. Теплый летний день. Ей тут лет десять, она невероятно счастлива, поскольку Александр Францевич повел ее на экскурсию в институт. Он не любил фотографироваться, но кто-то из коллег, проникшись азартом любознательной воспитанницы, предложил щелкнуть их на память.
Мари подняла фотографию, погладила пальцем изображение доктора Милца и улыбнулась.
«Вы правы, жизнь продолжается. Спасибо, агаши Alexandre. Я вас не подведу».
____________________
[1] В отличии от метода фиксации Пирогова, когда полоски ткани накладываются на поврежденную конечность и пропитываются раствором гипса, который после застывает, повязки Матиссена представляли собой полоски грубой хлопчатобумажной ткани с нанесенной тонким слоем парижской штукатуркой. После обертывания поврежденной конечности повязка смачивалась губкой с водой.
   

   
Эпилог        Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)