Следствие продолжается


   
Намеченный план посещения фотоателье едва не полетел в тартарары. Утром они бессовестно проспали. Оба. Потому что мирились чуть не всю ночь напролёт. Проснувшись, Анна не нашла в себе сил высвободиться из объятий мужа и заняться утренними делами. Вставать и куда-то отправляться не хотелось совершенно. Хотелось лежать, то погружаясь в сладкую дрёму, то всплывая из неё, всем телом ощущая обнявшего её сзади Якова и завернувшись в него, как в одеяло. Она, наверно, снова заснула бы, да шум, поднятый в коридоре — хозяин гостиницы устроил разнос служащим чуть не под их дверью, — разбудил мужа, и они помирились ещё раз. Против аргументов Якова устоять было решительно невозможно!

Но уговор дороже денег, и они все же отправились в ателье на Вознесенском проспекте. О том, каких волевых усилий стоило Анне совладать прежде всего с самой собой и сподвигнуть их обоих на продолжение расследования, лучше умолчать.

Яков Платонович подошел к делу с основательностью профессионала, начав тщательное изучение «объекта» ещё на подъезде к заведению. Ариадна Павловна несколько погрешила против истины, не упомянув о том, что ателье соседствует с магазином фототоваров.
«Фотография и склад фотографических принадлежностей Метенкова», — гласила вывеска вдоль всего фасада поверх большого полукаменного двухэтажного дома. «Всё для господ фотографов!» — красовалась надпись в одном окне. Другие окна украшали стенды с многочисленными фотографиями разного размера и содержания.

Штольман долго разглядывал витрину, переходя от окна к окну.
— Сеанс для съёмки портретов ограничен до ¼ секунды. Новый усовершенствованный моментальный способ через посредство броможелатиновой эмульсии. Перспективные группы. Новые декорации, специально изготовленные для перспективных групп. Съёмка при искусственном освещении, длительность выдержки 1/20 секунды. Копии с планов и чертежей всевозможных размеров. Зеркальная эмалировка карточек. Печатание на портретных карточках времени фотографирования. Сохранение негативов до двух лет и дольше. Товары фирм «Победа», «Цейсс», «Кодак», «Герц», — прочитал Штольман вслух и покрутил головой. — Право, звучит многообещающе.

Они проследовали внутрь. Просторный торговый зал пустовал, и они беспрепятственно продолжили осмотр. Яков, похоже, позабыл о начальной цели их посещения. Он зачарованно переходил от витрины к витрине, внимательно их изучая, и всё больше напоминал Анне мальчишку перед елкой с рождественскими подарками. Ради подобного зрелища стоило проявить твёрдость и притащить мужа сюда! Конечно, она прекрасно знала, что Яков — специалист по фотографии, но только сейчас она поняла степень его увлечённости и интереса к этому занятию. Он снова приоткрылся для неё, позволив ей вновь на один шажок приблизиться к нему, увидеть и понять ещё одну грань своего характера.

Набродившись по торговому залу вволю, они зашли в помещение ателье. Сквозь скошенное огромное окно, занимавшее всю северную стену, лился неяркий ровный свет. Напротив окна располагалась группа разнообразной мебели: кресла, столы, стулья. На стене висел задник, изображающий террасу со ступеньками, ведущими в летний сад. Кажется, рядом с мебельной группой имелись садовые качели, гамак и лодка. Посреди помещения стояла тренога без камеры. Подняв глаза, Анна увидела на стене среди прочих большой снимок, с которого задумчиво смотрел в пространство их недавний знакомый литератор Мамин-Сибиряк*. Поражённая совпадением, Анна повернулась к мужу, но внимание Якова было сосредоточено на другой фотографии, висевшей на самом видном месте. Увидев её, Яков удивлённо заломил бровь. Анна тут же поинтересовалась:
— Яков Платонович, Вам знаком господин на портрете?
— Да, — ответил Штольман. — Это приват-доцент Санкт-Петербургского университета Срезневский**, руководитель специального пятого фотографического отдела Императорского Русского технического общества. Я был его членом и присутствовал на собраниях, где он председательствовал. Раз его портрет красуется на почётном месте, это что-то да значит... Надобно сказать, картина вырисовывается весьма занятная.
— О чём Вы?
— О ком. О владельце этого предприятия. Откровенно говоря, я весьма впечатлён. Не ожидал встретить в провинции фотографа подобной величины, работающего с таким размахом! Аня, даже в Петербурге до недавних пор торговля всем, что требуется фотографу, считалась побочным делом! Самое известное  - «Депо фотографических принадлежностей»,  -  было всего лишь филиалом фирмы, производящей котлы и механизмы!

По тому, как оживился Яков Платонович, как разгорелись у него глаза, стало понятно, что заинтересовался он не на шутку.   
— Аня, ты только посмотри на этот снимок! — с нескрываемым восторгом он указал на фотографию группы людей, изображавшей группу музицирующих господ. — Взгляни, они не стоят в один ряд, а расположились совершенно произвольно. И тем не менее, лица всех видны абсолютно чётко!
  Спохватившись, он пояснил:
— Обычные объективы обладают  невысокой глубиной резкости, предметы, расположенные от фотоаппарата на разном расстоянии, выходят с разной четкостью, поэтому все, кого снимают, должны располагаться в одну шеренгу. А здесь все получились одинаково хорошо! Интересно, как он этого добивается? *** — и Яков Платонович, переходя от снимка к снимку, в изобилии украшавших стены ателье, пустился в их пристальное изучение и разглядывание.
   
Ателье до их прихода тоже пустовало, но из-за занавеси, отделявшей салон от технических помещений, слышался невнятный разговор двух человек, постепенно переходивший на весьма повышенные тона. Слов было не разобрать, но беседа шла крайне эмоциональная. Один голос, помоложе, горячо оправдывался, другой — не менее горячо обвинял. Послышались торопливые шаги, а затем раздался звук падения и разбитого стекла.

— Ах, ты, свинтус полосатый! — вдруг громко и отчётливо вскричал обвиняющий. — Ты что натворил? Прочь с глаз моих!

После сей знаменательной тирады в салон, едва не запутавшись в занавеске, пулей вылетел совсем еще молодой человек. Его светлые волосы стояли дыбом, расстёгнутый скромный сюртук перекошен, глаза безумные. Не заметив Штольманов, он рванул к выходу, но по пути случайно зацепил стопку бланков, лежавших на краю стола. Те осенними листьями разлетелись по всему помещению.

  -  Да что за день-то сегодня такой! — чуть не прорыдал молодой человек и, обречённо затормозив, принялся собирать рассыпавшиеся бланки.

Анне стало и любопытно, и жаль несчастного юношу. Она подошла, присела рядом с ним и начала ему помогать.
— Что случилось? — участливо спросила она, попутно собирая и складывая в стопочку бумаги.
Юноша, вынырнув из пучины своих бед, с трудом сосредоточился на собеседнице.
— Добрый день. Чем могу служить? — заученно выпалил он и тут же, осознав всю нелепость ситуации, покраснел и страшно смутился. Когда же до него дошло, что нежданная помощница — молодая дама, — исправляет последствия его же неуклюжести, на молодого человека стало совсем жалко смотреть.
— Сударыня, как можно-с, я сам… — запротестовал он, пытаясь отобрать у Анны бланки.
— Мне совсем не трудно! — отмахнулась от него Анна и посочувствовала:
— Гляжу, непросто Вам приходится? Может, если хозяин так строг, стоит другое место поискать попробовать? — осторожно предложила она.

Молодой человек вдруг горячо возмутился:
— Ещё чего! Ничего подобного! Вениамин Леонтьевич добрый! Он всему меня научил, что я теперь умею! Мальчишкой курьером взял, потом ретушёром три года держал, потом и ассистентом везде на съёмки брать стал! В двадцать лет, в мой день рождения, за фотокамеру меня поставил, во фраке! Никогда этот день не забуду! А я … — на расстроенном лице отчётливо прочиталось окончание фразы: «Сам дурак». Юноша непритворно переживал свою промашку и совершенно искренне считал нахлобучку вполне заслуженной.

   
Занавесь снова отдёрнулась, и в салоне появился господин, не менее всклокоченный, чем проштрафившийся служащий. Очевидно, это и был сам хозяин, фотограф Метенков.**** Гневное выражение смотрелось совершенно неуместно на его лице с мягкими чертами, буйные каштановые кудри торчали во все стороны, на носу криво сидели очки. Он огляделся, видимо, в поисках своего помощника-недотёпы, но тот поспешно затаился за столом. Скатерть, съехавшая при падении бланков до самого пола, прекрасно скрывала его от глаз разгневанного начальства. Увидев Штольмана, стоявшего возле фотографии, изображавшей группу мастеровых, господин Метенков несколько раз вдохнул-выдохнул, тщетно попытался пригладить волосы, поправил очки и торопливо подошёл к Якову Платоновичу.

— Добрый день. Чем могу служить? — проговорил он, почти совершенно успокоившись.

Анна, сделав помощнику знак оставаться на месте, поднялась в полный рост и тоже обнаружила себя.
— Тут со стола бумаги упали... — сказала она первое, что в голову пришло, и постаралась улыбнуться как можно приветливее, одновременно складывая пачку подобранных бланков на место.
— Благодарю Вас, не извольте беспокоиться! — воскликнул фотограф.

Яков, критически взглянув на неё, подавил улыбку и, представившись, поспешил отвлечь господина Метенкова от Анны узкоспециальным вопросом о бромжелатиновых эмульсиях. Наверно, у неё снова причёска растрепалась. Или, отвлекая внимание от провинившегося молодого человека, она слишком ненатурально себя ведёт? Но вопрос Якова Платоновича сработал лучше некуда — мужчины, мгновенно распознав друг в друге родственную душу, обстоятельно и со вкусом пустились в подробнейшее обсуждение фотографических процессов. Анна несколько потеряла нить беседы. Мелькали слова: «сенсибилизация», «светочувствительный слой», «время экспонирования», «галогенид серебра»... Теоретические рассуждения казались более сложными, чем сам процесс съёмки.

Полузабытые детские воспоминания вдруг, невесть почему, всплыли в голове у Анны. Ей лет шесть, наверно. Лето. Жарко. Всё вокруг замерло в дремотной полуденной истоме. Они с дядей прячутся от зноя в беседке. Судя по тому, как хитро блестят глаза Петра Ивановича, он явно что-то затевает. Анна замирает в радостном предвкушении — сейчас обязательно случится нечто интересное! Так и есть. Дядя достает из папки какие-то желтые листы, издающие лёгкий странный запах. Анна спрашивает:
— Дядя, зачем тебе эти старые бумажки?
— Это, Аннушка, не просто бумажки! Сейчас мы с тобой будем фотографии делать! А ну-ка, принеси каких-нибудь листьев, или травы, или парочку цветов! — отвечает он ей, подмигнув заговорщицки.
Она радостно бежит к клумбе и, оставив на ней изрядную проплешину, притаскивает дяде пук цветов, травы и листьев. Они вместе раскладывают на бумаге её добычу. Она старается разложить травинки так, чтобы каждый листочек лежал красиво и все жилочки были на виду. Потом они выносят листки с травяным украшением на солнце и какое-то время подставляют их жарким лучам. Бумага, свободная от растительности, синеет. Анна, затаив дыхание, зачарованно наблюдает за удивительным превращением.
— И что теперь? — нетерпеливо теребит она дядин рукав.
— А теперь нам нужна вода!
Анна знает, что за углом дома есть бочка с дождевой водой. Она ведет Петра Ивановича туда, и там они, осторожно стряхнув с бумаги растения, полощут листы в тёплой воде. Бочка высока, Анне неудобно тянуться до верха. Дядя поднимает её на руки, и она, перегнувшись через край, добросовестно окунает будущие фотографии. Рукава Анны тоже намокли, но ей не до отсыревшего платья: на синих теперь листах на месте лежавших на них трав и листьев остались белые силуэты, в точности повторяющие их очертания! Это очень красиво! А главное — это чудо они сотворили своими руками!****
   
Жаль только, что случилось такое всего раз. Ей тогда попало и за клумбу, и за мокрые рукава, и за испачканные коленки... А чудесные листы отобрали и спрятали. Неужели дядя говорил серьёзно, и они занимались фотографией? Всё было очень просто, легко и весело! Надо будет у Якова спросить, наверняка он он сумеет разобраться...

Анна засмотрелась на мужа. У Якова глаза разгорелись ещё пуще. С совершенно мальчишечьим азартом он что-то доказывал хозяину, явно испытывая при этом настоящее одушевление. У него даже хохолок надо лбом встопорщился, при взгляде на который у Анны увлажнились глаза от щемящей нежности. Почти не доводилось ей видеть такого Штольмана. Слишком редко забывал он о сдержанности. Слишком опасался обнаружить слабину. Слишком боялся открыться и остаться без защиты своей брони холодности, иронии и напускного спокойствия. Она пообещала сама себе, что сделает всё возможное, чтобы рядом с ней он ничего не страшился. Она очень постарается, чтобы поводов для радости у него прибавилось!

Господин Метенков, со своей стороны, тоже заметно наслаждался беседой, полностью отдавая собеседнику своё внимание. Анна решила, что для незадачливого помощника настал самый подходящий момент удалиться. Молодой человек по-прежнему сидел за столом, как мышь под веником, и, кажется, даже дышал через раз. Анна глазами показала ему на выход, для понятности легонько двинув пальцами. Юноша, послав ей полный признательности взгляд, решился и почти ползком начал движение к спасительному выходу. Но, видимо, сегодня и впрямь был не его день. По пути он зацепил ногой бутафорскую полуколонну, и она с грохотом обрушилась на пол.

Господин Метенков резво развернулся к нему:
— Ты ещё здесь, молодое дарование?
— Вениамин Леонтьевич! Простите! Я всё-всё отработаю! — тараща для убедительности глаза, вскричал молодой человек.
— Отработает он... — проворчал хозяин, но совсем без прежнего запала.
— Позволено будет поинтересоваться, что произошло? — спросил Штольман, спрятав улыбку. Похоже, и его порядком разбирало любопытство.
— Да вот, изволите видеть, сей господин умудрился негативы, которые ретушировать собрался, засветить.
— Я думал, они проявленные...
— Думал он... Мыслитель! Фёдор Дмитрич, ну а чего ради ты из проявочной выскочил? Ещё и камеру уронил, объектив разгрохал... Теперь все съемки отложить придётся, пока суть да дело! А у нас вот-вот посещения по предварительной записи пойдут! Слушай, шишка еловая,***** — как ни странно, Фёдор Дмитрич при таком необычном обращении вздохнул успокоенно и буквально расцвёл. — Сейчас возьмёшь список, и всех обежишь, предупредишь, что съёмка переносится, извинишься. Сам объясняться будешь! Как хочешь, так и выкручивайся, а врать — не смей! А с пропавшими снимками мне самому придётся разбираться...
— Да, Вениамин Леонтьевич! Непременно, Вениамин Леонтьевич! — окончательно воспрял духом помощник, готовый немедленно сорваться с места и нестись исправлять содеянное.
— Постой! — спохватился хозяин, и обратился к Штольману. — Вы, вероятно, хотели фотопортрет сделать? А у нас тут такая петрушка...
— Нет-нет, — успокоил его Яков. — Нам хотелось бы предварительно узнать кое-что.

И тут Анна растерялась: в пылу ночных и утренних примирений они совершенно позабыли обсудить, как они объяснят свои расспросы о фотографии. Придётся импровизировать и очень внимательно слушать Якова.
   
Штольман достал портрет, завернутый в плотную бумагу. Аккуратно разворачивая его, он спросил:
— Вениамин Леонтьевич, ваше ателье действительно хранит негативы, как в рекламе заявлено?
— Разумеется! — просто ответил господин Метенков, не вставая в позу. — Вы желаете заказать ещё один отпечаток?
Яков Платонович покачал головой:
— Видите ли, госпожа Уфимцева, невестка дамы на портрете, подумывает послать фотографию свекрови своим дочерям по почте. На память внучкам о бабушке. Но портрет «Променад» довольно велик и неудобен для пересылки, а с исходного негатива меньшую фотографию не отпечатаешь.****** Поскольку покойная была чрезвычайно самостоятельной дамой, и очень любила фотографироваться, мы подумали: может, имеются ещё какие-нибудь снимки, о которых мы не знаем?

Анна в очередной раз восхитилась способностью Якова быстро просчитывать ходы и принимать верные решения. Как замечательно он нашёл выход из затруднительной ситуации! Он самый умный на свете! Ну, конечно, когда не упрямится и не ревнует.

— Позвольте взглянуть, — господин Метенков взял портрет в руки, бросил цепкий взгляд на изображение. — А я ведь помню ту съёмку, — задумчиво произнес он,
переворачивая паспарту обратной стороной. — Да, всё верно. Пятое августа 1889 года.

До сих пор точная дата случившегося в прошлом году не упоминалась. Анна не поверила своим ушам. Пятого августа прошлого года они со Штольманом как раз сидели, касаясь плечами, на крылечке дома Спиридоновых в согласном уютном молчании. Тихий летний день клонился к вечеру, и так же тихо было у неё на сердце. На короткое мгновение судьба дала им возможность побыть вместе, ненадолго оставив всё горькое и непонятное, что разделяло их и стояло между ними. И лишь осознание, как скоротечен этот миг тихого единения их душ придавал их молчанию легкую нотку печали. Тот миг миновал быстро, но воспоминание о нём греет душу по сей день.

— Задала нам тогда жару почтенная дама! — продолжал Вениамин Леонтьевич. — Фёдор Дмитрич, помнишь?

Прощённый Фёдор Дмитрич уже совсем безбоязненно приблизился и тоже взглянул на портрет:
— Ещё бы не помнить! И кресло ей было нехорошо, и свет слишком яркий, и обращение неладно! А помните, Вениамин Леонтьевич, как она украшения надевала, а потом снимала? Никому к ним притронуться не позволила, чтобы помочь или поправить! Чуть по рукам мне не треснула, когда я попытался! Компаньонку свою без конца шпыняла, и с извозчиком ругалась, когда уезжали. С улицы слышно было!

Смущённый бесхитростной непосредственностью помощника, господин Метенков поспешно предложил:
— Давайте посмотрим, что у нас имеется по заказам этой дамы.
— Неужели такое возможно? — Анна решила ковать железо, пока горячо. — Просто не представляю, как можно найти записи по прошлогодним заказам, когда у Вас столько посетителей!

Молодой человек, счастливый тем, что разнос от разгневанного начальства ему больше не угрожает, был рад-радёхонек оказать любую, тем более, столь незначительную услугу своим нежданным спасителям:
— Ну конечно! И очень просто! У нас строгий учёт и все клиенты и съёмки записаны! Вениамин Леонтьевич, я покажу? — Хозяин ответил согласным кивком. — Изволите пройти со мной в контору?

И они все вчетвером перешли в соседнее помещение, причём по пути Штольман и господин Метенков вновь погрузились в свои профессиональные разговоры. «Всё приходится делать самой», – едва не рассмеявшись, подумала Анна. Между тем Фёдор Дмитрич, ненадолго нырнув в обширное конторское бюро, вытащил из его недр большую пухлую тетрадь.

— Так, заказ за номером пятьсот сорок два, август, прошлый год, госпожа Уфимцева, — бормотал он себе поднос, быстро перелистывая страницы. — Вот! Пожалуйста! Весь список заказов этой дамы! Портрет «Променад» с книгой, серия городских видов американского формата, портрет «Променад»******* с украшениями!
— Серия городских видов? — Яков Платонович всё же отвлёкся от интересного разговора. — А каких именно, у Вас не записано?
— Да как же не записано? — искренне возмутился Фёдор Дмитрич. — Извольте посмотреть: пять снимков 8 на 16. Общественный сад на плотине. Нуровский сквер. Сад Общественного собрания. Парк в усадьбе Харитоновых-Расторгуевых. Михайловское кладбище.

Как хорошо, что Анна удосужилась хотя бы держать наготове карандаш и блокнот! Она поспешно, пока Яков переспрашивал молодого человека, записала незнакомые названия. Впрочем, нет! Про парк в усадьбе они слышат уже далеко не первый раз! Может, именно на него следует обратить внимание для начала? Но, скорее всего, она сейчас держит в руках список мест, где Варвара Ильинична и прятала свои сокровища.

— Полагаю, городские виды не подходят для памятного фото? — спросил Вениамин Леонтьевич у Штольмана.
Яков Платонович с задумчивым видом кивнул:
— Думаю, нам следует обсудить новые обстоятельства с госпожой Уфимцевой-младшей. Решение ей принимать.

Господин Метенков, убедившись, что приятные посетители выяснили всё, что хотели, повернулся к помощнику:
— А ты чего опять задумался? А ну-ка, живо по адресам! Одна нога тут, а другая — тоже здесь!
Окрылённый помощник, едва успев кивнуть Штольманам на прощание, стремительно испарился.

— Очень жаль, что у нас нет возможности сфотографироваться у Вас, — сказал хозяину Яков Платонович. Анна видела, что он не особенно кривит душой: несмотря на необходимость не оставлять приметных следов их путешествия — а негатив в архиве известного в городе фотографа был бы вопиющим нарушением безопасности, — Штольман заметно сожалел о невозможности понаблюдать за работой здешнего мастера.

Господину Метенкову столь явно не хотелось расставаться с человеком, просвещенным и понимающим искусство фотографии, что он проводил их до самого выхода, на прощание пообещав к завтрашнему дню устранить все последствия сегодняшней катастрофы и пригласив их заходить в любое время.

— И что теперь? — спросила Анна Якова, едва не дернув его за рукав и спохватившись в последний момент. Вечно она ведёт себя, как ребёнок!
— А теперь нас ждут обед и отчет о проделанной работе у госпожи Уфимцевой! — ухмыльнулся в ответ Яков, подставляя Анне локоть для опоры.

* * *

Сегодняшний день оказался чрезвычайно богат на невольно подслушанные громкие выяснения отношений. У Ариадны Павловны в гостиной бушевало нешуточное сражение, звуки которого разносились по всему дому. Штольманам, поднимавшимся по лестнице, даже прислушиваться не приходилось: Марфа Васильевна и Коля, рано вернувшийся из гимназии, в два голоса пытались уговорить госпожу Уфимцеву поумерить свои порывы быстрей подняться на ноги и не спешить приступать к делам с прежней энергией.

— Мама, ну что Вы, как маленькая! — выговаривал ей сын.
— Ой, Коля, чья бы корова мычала! — оборонялась любящая мать.
— Веником бы тебя, как прежде! — вторила Николаю Никодимычу домоправительница. — До седых волос дожила, а всё ветер в голове! Ума как не было, так и нет! Куда это ты, матушка, наладилась?
— Мне в Общественное собрание необходимо попасть! И мне уже почти не больно! — отбивалась от них Ариадна Павловна.
— Почти — не считается! — не отступалась Марфа Васильевна. — Сказано, нельзя тебе пока прыгать да скакать, вот и сиди смирно!
— Да сколько можно сидеть-то? Ну посмотрите, с тросточкой я совсем на ногу не опираюсь. До извозчика вполне добраться в состоянии потихоньку. — Видимо, Ариадна Павловна собралась было продемонстрировать свои возможности, но совместный возмущённый возглас домочадцев остановил её.
— Будешь упрямиться — палку отберу! — пригрозила домоправительница. — На одной ноге далеко не ускачешь!
— Нет, это положительно невыносимо! — воскликнула госпожа Уфимцева чуть не со слезами в голосе. — Если из дому нельзя выйти, то хотя бы с обедом помочь надобно! Вдруг Нойманны скоро придут, а у нас ничего не готово!
— Вот только на кухне тебя не хватало, с палкой твоей! Без тебя Марья с Татьяной, конечно, с обедом не совладают! — саркастически заявила домоправительница и добавила с досадой:
— Люди добрые, где такое видано? Хоть к дивану её привязывай!

Возникла короткая пауза. Стороны собирали силы для продолжения сражения. Потом Ариадна Павловна, очевидно, решив сменить тактику, начала торг:
— Хорошо, буду смирно сидеть. Но с одним условием.
— Каким ещё условием? — рассердилась Марфа Васильевна.
— Ты, Марфуша, сегодня с нами обедать будешь, — твёрдо заявила госпожа Уфимцева.
— Чего ты удумала? Невместно при гостях!
— Глупости какие! Сколько уже можно с тобой воевать по этому поводу? — возмутилась хозяйка.
— И правда, Марфуша, — поддержал мать Коля. — Мы всегда вместе за столом сидим, а при гостях ты отказываешься. Мне тоже каждый раз неловко!
— Так то, когда все свои... — не уступала Марфа Васильевна.
— Так и сегодня, почитай, все свои! А откажешься — беру трость и иду... ну, для начала — на кухню!
     
И в этот душераздирающий момент Штольманы зашли в гостиную. Мизансцена была достойна пера знаменитого драматурга: Ариадна Павловна, почувствовавшая возможность победы в давнем споре, Коля, переводящий взгляд с матери на домоправительницу и еле сдерживающий смех, непривычно растерянная Марфа Васильевна представляли собой весьма экспрессивную группу.

— О чём такой жаркий спор? — спросила Анна. Показывать, что они всё слышали, было бы неучтиво, верно?
— Мы уже обо всём договорились, правда, Марфуша? — ответила Ариадна Павловна, встретив триумфальной улыбкой неуверенный кивок домоправительницы. Та только осуждающе головой покачала и, смирившись и кивнув приветливо Штольманам, вышла из гостиной.

Штольман, переглянувшись с Анной, не откладывая приступил к делу:
— Ариадна Павловна, нам кое-что удалось узнать.
Госпожа Уфимцева тут же позабыла о выигранном сражении и вся обратилась в слух. Сын последовал примеру матери. Выражение лиц у них было совершенно одинаковое.

Анна, подавив улыбку, достала из сумочки блокнот с добытым списком и прочитала перечень городских видов, заказанных Варварой Ильиничной.
— Видимо, про эти-то карточки и говорила компаньонка. Она назвала их запоминальными, — пояснил Яков Платонович, распаковывая и кладя на стол фотопортрет. — Мы с Анной Викторовной полагаем, что круг поисков может быть ограничен именно этими местами.

От того, как он это сказал, у Анны стало удивительно хорошо на сердце.

— Мама, мы ничего подобного у бабушки никогда не видели, — задумчиво произнёс Коля, внимательно изучая список.
— Не мудрено, — отозвалась Ариадна Павловна. — Варвара Ильинична как мышь была — что в норку попало, то с белого света пропало.
— Да, Анисья говорила, что она их прячет всё время, — вспомнила Анна.
— Если она спрятала карточки так же, как украшения, их вовек не найти, — сокрушенно покачала головой Ариадна Павловна. — Боюсь, эти сведения мало нам помогут.
— Карточки, для памяти сделанные, лучше под рукой держать, — произнёс раздумчиво Штольман. — Совершенно лишено смысла прятать их в месте, не всегда доступном. Скорее всего, они находятся где-то в доме.
— Когда разбирали вещи, оставшиеся после свекрови, никаких фотографий среди них не было, — уверенно сказала Ариадна Павловна. — Большую часть Анисье отдали. Она перебрала всё множество раз, давно бы нашла, если мы пропустили. А в доме закоулков столько, что до второго пришествия искать можно.

Анна снова взяла портрет в руки и внимательно вгляделась в суровое властное лицо старухи. Великолепно исполненная фотография передавала облик старой женщины до мельчайшей чёрточки. Казалось, что она вот-вот повернет голову и приложит палец к губам, то ли предупреждая о чём-то, то ли намекая, что молчание — золото... Как поручик Садковский на папином снимке... Анна подавила невольный вздох. Сколько ни смотри, ничего портрет ей не поведает. Ни этот, ни тот, с книгой. С книгой... Как она могла позабыть свои прерванные размышления? Совершенно выскочило из головы! Хотя, чему тут удивляться... Странно, скорее, что вспомнила... Анне пришлось приложить ладонь к вспыхнувшей щеке. Что за наказание! Хоть веер заводи для таких случаев! Так, глупости в сторону. О чём она тогда думала? Зачем свекровь таскала тяжеленный том по всему дому? И в этот момент Яков Платонович спросил:
— А не было ли у Варвары Ильиничны вещей, которые она особенно отличала среди других?
— Книга господина Мамина, — выдохнула Анна, и с радостью увидела одобрение, вспыхнувшее в глазах мужа. — Ариадна Павловна, где «Приваловские миллионы» Варвары Ильиничны?
— В кабинете Никодима Петровича, в книжном шкафу... — растерянно ответила хозяйка. — Коленька, принесёшь?

Николай Никодимыч с готовностью выскочил из гостиной и быстро воротился, держа в руках пухлый том. Они вчетвером сгрудились вокруг него, едва не стукаясь головами, но потом, не сговариваясь, отдали его в распоряжение Штольмана. Первым делом Яков перелистал подшивку, но меж страниц не обнаружилось ничего особенного, только тоненькая тесёмочка закладки.
— Может, отмеченное место имеет особый смысл? — спросила Анна.
— Сомневаюсь, — улыбнулся краешком рта Штольман и прочитал вслух:

— «Они сидели в эту минуту на зелёной садовой скамейке. Лицо Надежды Васильевны горело румянцем, глаза светились и казались ещё темнее; она сняла соломенную шляпу с головы и нервно скручивала пальцами колокольчики искусственных ландышей, приколотых к отогнутому полю шляпы. Этот разговор сам собой свёлся к планам Привалова; он уже открыл было рот, чтобы посвятить Надежду Васильевну в свои заветные мечты, но, взглянув на неё, остановился. Ему показалось даже, что девушка немного отодвинулась от него и как-то особенно посмотрела в дальний конец аллеи, где ярким пятном желтело канареечное платье приближавшейся Верочки.
— Пойдёмте; мама ждёт нас кофе пить, — проговорила Надежда Васильевна, поднимаясь со скамьи.
Так на этот раз и осталось невысказанным то, чем Привалову хотелось поделиться именно с Надеждой Васильевной».

«Анна Викторовна, я Вам когда-нибудь всё объясню», — вновь вспомнилось Анне пятое августа прошлого года. А что вспоминает Яков, если он улыбается так смущённо?

Закрыв книгу, Яков Платонович принялся тщательно её рассматривать. Похоже, его внимание привлекла обложка подшивки. Сделанная из плотного толстого картона, изрядно потрёпанная, она довольно заметно оттопыривалась от основной массы страниц, словно что-то мешало ей прилегать плотнее. Яков, открыв обложку вновь, принялся внимательно изучать её края и вскоре издал удовлетворённый возглас. Теперь и Анна разглядела, что с внутренней стороны к обложке подклеен лист плотной бумаги, искусно подобранный по цвету. Он образовывал подобие прорезного кармана, незаметного на первый взгляд. Аккуратно оттянув бумагу сверху, Яков вытащил из кармана два снимка. На второй корочке обнаружился точно такой же карман, содержавший три фотографии.

Вся компания с восторженными возгласами дружно накинулась на обнаруженные фото.
— Мама, посмотрите! — радовался Коля. — Сад на плотине! И Харитоновский парк!
— А здесь — Нуровский сквер, Михайловское кладбище и сад Общественного собрания! — вторила ему Ариадна Павловна. — Яков Платонович, Анна Викторовна, как Вам это удалось? Я в восхищении!
— Думаю, восхищаться рановато, — попытался охладить её радость Штольман. — Фотографии изображают не какие-то конкретные места, а всего лишь общие планы. Сомнительно, что они помогут значительно сузить круг поисков.
— Ах, это совсем не важно! — продолжала по-детски радоваться Ариадна Павловна. — Вы уже сумели разгадать часть загадки! Как это чудесно и удивительно!

Анне стало немного тревожно: слишком смущался Яков при любой попытке признать его заслуги и всегда норовил сменить тему. Как-то он отнесётся к искренним похвалам Ариадны Павловны? Но, похоже, сейчас его занимали несколько иные мысли, потому что он вновь взял в руки карточки и перевернул их обратной стороной. И тут же его левая бровь поползла вверх.
— Яков Платонович, что там? — Ариадна Павловна тоже заметила манипуляции с бровью и немедленно пожелала узнать, в чём дело.
— Взгляните, — Штольман протянул снимки компании. Все в азарте накинулись на них и через мгновение переглянулись в удивлении.
— Даты... — удивлённо протянул Коля, разглядывая изнанку фотографии. — Разные... Кажется, за три года, 87-й, 88-й, 89-й. Зачем бабушка их записывала?
— У кого на снимке самая поздняя дата? — спросил Штольман.

Анна посмотрела на последнюю запись в ровном столбике дат на фотографии, доставшейся ей. «Пятое августа 1889 года», значилось там.
— По-моему, это здесь, — произнесла она неуверенно и протянула снимок мужу. Тот, показав его Уфимцевым, спросил:
— Что здесь сфотографировано?
— Харитоновский парк! — чуть не хором ответили мать и сын.
— Яков Платонович, объясните, что это значит! — взмолилась Ариадна Павловна.
— Всё просто, — ответил Штольман. — Варвара Ильинична опасалась полностью полагаться на свою память. Она заказала снимки мест, где прятала своё сокровище, и каждый раз, перепрятывая, отмечала последнее местоположение клада записью на фотографии. Украшения спрятаны в Харитоновском парке.
   

Примечания:

*  Д. Н. Мамин-Сибиряки В. Л. Метенков поддерживали тесное знакомство, начавшееся с совместного путешествия по Уралу на рубеже восьмидесятых годов. Мамин  писал Метенкову: «Как живём, как работаем,  знать должны не только мы, но и потомки наши. А потому то, что делаешь ты, дело наиблагороднейшее». Сам писатель приобщился к занятию фотографией уже будучи в Петербурге. Снимал фонтаны Петергофа, берег Балтийского моря, и чаще всего  -  свою дочь. Он писал в письмах родным: «Занимаюсь фотографией. Первые опыты получаются очень удачно, так что я даже не ожидал... Фотография меня очень интересует и доставляет массу удовольствия.»
 
**   В. И. Срезневский (1849-1937), приват-доцент Санкт-Петербургского университета, специалист по грамматике церковно-славянского языка. Спортсмен, с 1870-х годов занимавшийся фигурным катанием. Успешно возглавлял Петербургское общество любителей бега на коньках. В 1911 году был избран председателем Российского Олимпийского комитета и назначен заместителем  главного наблюдающего за физическим развитием населения Российской империи. Фотографией увлёкся, когда помогал отцу (профессору по древнерусскому языку) переснимать древние рукописи. Сам конструировал фотоаппараты ( в 1882 году  -  специальный фотоаппарат для экспедиции Пржевальского, устойчивый против внешних воздействий, в 1886 году  -  первый аэрофотоаппарат и и водонепроницаемую камеру для подводных съёмок, в 1887 году  -  специальную камеру для регистрации фаз солнечного затмения). С 1880 года редактировал журнал «Фотограф», с 1906 стал редактором журнала «Фотографические новости». Издал «Справочную книгу фотографа». Стал учредителем 5-го отдела по светописи и её применениям в Русском техническом обществе и руководил им до 1916 года. Организовал при обществе курсы светописи и принимал в них активное участие. В 1892 году Срезневский был одним из организаторов первого съезда деятелей печатного дел, его секретарём, редактором его трудов. С 1880 по 1890 год он читал в Институте инженеров путей сообщения и в минных офицерских классах инженерного ведомства лекции по применению светописи к инженерному делу.
В. Л. Метенков  стал членом Русского технического общества в 1882 году и вел с В. И. Срезневым активную переписку. В 1886 году тот прислал Метенкову свой портрет с надписью: «Метенкову от давнего знакомого по письмам». Вениамин Леонтьевич увеличил портрет и всегда держал его на самом видном месте.
*** Метенков изобрёл перспективный снаряд, который легко мог быть приспособлен к любой камере и любому объективу, и позволял делать снимки перспективных групп. Именно за это изобретение ему присудили медаль на выставке в Харькове.
****  Вениамин Леонтьевич Метенков  -  см. «Нелирическое отступление».
***** Процесс носит название цианотипия. Изобретён в 1842 году английским физиком и астрономом, сэром Джоном Гершелем. Предельно простой и дешевый способ, основанный на чувствительности солей железа к ультрафиолету. Бумага пропитывается смесью двух общедоступных реактивов и после высыхания становится светочувствительной. Засвеченные участки приобретают синий цвет. Правда, снимки можно делать только контактным способом, потому что светочувствительность низка. Зато в качестве основы можно использовать любой материал, способный пропитываться раствором.
****** Точно так же Вениамин Леонтьевич обращался впоследствии к своим пятерым детям.
******* В те времена негативы представляли из себя стеклянные пластины определённого размера. Фотографы почти не пользовались увеличителями, печатая фотографии контактным способом. Проявленный негатив прикладывался к бумаге, и изображение получалось один в один.
********  Кабинетный, бюстовый портреты, портрет «Променад» и «Панель», американский формат и др.  -  повсеместно принятые размеры фотографий того времени.
   

   
Следующая глава          Содержание

---

   
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)          Скачать fb2 (Облако Google)