Блезуа в этот раз собрался, как на пожар. Господин управляющий Гримо медлить не любил: жизнь и хозяин приучили его не тянуть со сборами. Если он сказал: "У тебя есть час на сборы!" – значит есть час, и ни минутой больше. Ровно через час Блезуа уже был в седле, и с притороченной сумкой. В ней были подарки жене и годовалому сынишке, которые он припас загодя.
Нельзя сказать, что такая жизнь - врозь с семьей, угнетала Блезуа: он даже находил в ней немало приятных сторон. Блезуа был по призванию болтун, но жизнь в замке приучила его рассказывать только о себе: граф де Ла Фер строго следил, чтобы слуги не распространялись о жизни в замке, и Блезуа, выросший рядом с виконтом де Бражелон, свято соблюдал это правило. Разглагольствовать он позволял себе только в границах поместья, и только о себе лично. Этому правилу он изменил лишь однажды: два года назад. Тогда, повстречав на ярмарке в Блуа прекрасную Розетту, он потерял голову, и постарался выставить себя в самом выгодном свете.
Розетта головы не потеряла: она положила глаз на тщеславного и хвастливого Блезуа, который не скупился на посулы, и рассказывал о райской жизни в Бражелоне. Розетта рассудила, что лучше быть первой среди прислуги в замке, чем последней в городе, даже если этот город – Блуа. Отец ее был весьма зажиточным купцом, приданое за ней дали недурственное, граф де Ла Фер тоже не поскупился для своего слуги, и Розетта торжественно въехала в Бражелон. Молодым выделили небольшой домик в границах поместья, для Розетты нашлась работа в замке, и семья зажила, не жалуясь ни на хозяина, ни друг на друга. Настоящее имя Блезуа было Жан-Роже, но никто, кроме жены, его так давно уже не звал. Блезуа предупредил жену, что у них не принято распускать язык, и Розетта поклялась мужу, что будет нема, как могила. Но женские клятвы – как святая вода. Розетта целый день крутилась в комнатах замка, наводя порядок, принимала самое деятельное участие на кухне, помогая кухарке Жоржетте, которой с годами стало не по силам готовить одной на возросшее количество ртов и гостей: хозяин давно жил открытым домом, и светские приемы перестали быть редкостью.
В доме графа де Ла Фер бывали высокопоставленные гости провинции, и Розетта воочию видела не только герцога де Барбье, но и многих блестящих аристократов, посещавших замок. Розетта была на вершине блаженства: не раз, и не два бывало, что ее милостиво щипали за щечку господа, а кое-кто и окидывал откровенным взглядом. Розетта мило улыбалась нахальному господину, но большее себе не позволяла: и не потому, что боялась Блезуа: куда больше она боялась гнева графа, который не потерпел бы разврата в своем доме.
Хозяйки в доме не было, но это не смущало ни самого графа, ни прислугу. Наоборот, в этом находили даже особую приятность: хозяйство было налажено, участия графа почти не требовалось: Гримо отлично справлялся с делами поместья, слуги знали свои обязанности и свое место, а фермеры были убеждены, что хозяин читает их мысли. После возвращения из полугодичного путешествия в Англию Блезуа не только наловчился понимать английский, но и немного говорил на нем. Если бы не природная лень, он давно мог бы получить какое-никакое образование (Атос поощрял в слугах желание учиться), но Блезуа хватило основ грамоты и счета. Его тщеславие, и его позлащенный язык творили чудеса: не рассказывая толком ничего о самой поездке, Блезуа умудрился создать себе ореол героя, едва ли не спасителя господ из лап Кромвеля. Он пугал сограждан, расписывая казнь короля Карла, при которой он, якобы, присутствовал, и живописал бурю на Ла Манше. Больше ничего из него вытянуть не могли: Блезуа помнил, что над ним до господа Бога есть Гримо, и четверо "неразлучных". И упаси его Бог сказать лишнее.
***
В тот, несчастливый для госпожи Роже день, все не задалось с самого утра. Розетта была уже в тягости, и встать с постели не имела сил. Блезуа ушел в замок, но не прошло и часа, как он прибежал с испуганным лицом и бросился седлать своего коня.
- Ты куда? - только и успела она крикнуть мужу.
- В Блуа. За врачом! – бросил ей на ходу Блезуа, пришпоривая мерина.
То, что проще бы было не бежать домой седлать коня, а воспользоваться графской конюшней, ясно было бы любому, но только не тому, кто знал Блезуа. Хвастун Жан- Роже ни за что на свете не признался бы никому, что, пуще чертей, боится лошадей графа. Со своим он ладил отлично, а графские бесы показывали свой испанский норов, сядь на них кто чужой.
Как бы то ни было, Блезуа быстро исчез из виду, а Розетта задумалась: что могло произойти в замке и кому мог понадобиться врач; не прошло и четверти часа, как молодая женщина, не в силах сдержать свое любопытство, и забыв о нездоровье, уже спешила в замок.
Против ее ожиданий, в замке было тихо и спокойно, как и в обычные дни. Не видя следов паники, Розетта постояла во дворе, оглянулась по сторонам, и, с уверенностью женщины, знакомой со всеми ходами и выходами дома, направилась прямо на кухню.
Расчет оказался верен: Жоржетта, вот кто всегда был в курсе событий. Кухарка была на месте и занималась какими-то травами.
- Ты что это, травницей заделалась? - без особых церемоний пошла в атаку мадам Роже.
- А тебе какое дело до того, чем я занимаюсь? – огрызнулась кухарка. – Зачем пожаловала? Блезуа сказал, что тебе с утра неможется, вот и сидела бы дома.
- Блезуа в город поехал, за врачом. Вот я и подумала, что могу чем-то помочь, раз в замке беда приключилась.
- Нет у нас никакой беды, - хмуро бросила ей в ответ старуха, заливая сухие стебли какой-то травы кипятком, и своим "нас" четко отделяя тех, кто жил в замке от тех, кто обитался за его стенами. – Все, слава Всевышнему, живы и здоровы.
- Так кому тогда траву ты готовишь? – Розетта потянула носом. – Запах знакомый.
Ответить Жоржетта не успела: на пороге возник Гримо.
- Готово? - лаконично бросил он кухарке. Та поспешно отцедила содержимое кружки и протянула ее управляющему, который, ни слова не говоря, забрал ее и исчез так же быстро, как и появился.
Розетта, тихо ахнув, прижала к губам ладошку.
- Так это Его сиятельство?
- Шла бы ты домой, пока Гримо не сообразил, что ты тут лишняя, - Жоржетта не скрывала, что присутствие Розетты в замке, именно сегодня, может не понравиться управляющему. – И без тебя есть кому помочь. Уходи, пока никто из прислуги тебя здесь не видел.
- Я не чужая здесь! - возмутилась Розетта. – Такая же обслуга в замке, как и ты! И не первый день здесь помогаю.
- А раз помогаешь, так не крутись под ногами, - жестко заключила Жоржетта, делая такой жест, словно отстраняла назойливую муху. – И без тебя хлопот хватает. Вон, шум на дворе, видно Блезуа врача привез.
Со двора действительно донеслось лошадиное ржание и громкие голоса. Розетта не утерпела и, пользуясь тем, что Жоржетта ее прогнала, выскочила посмотреть, кто приехал. Это был Блезуа, который сопровождал немолодого сухопарого человека. Пока Блезуа слезал с коня, незнакомец огляделся и, заметив женщину, поманил к себе.
- Голубушка, окажите любезность, подержите мою сумку с инструментами, - он протянул Розетте свой саквояж и ловко соскочил с коня. Блезуа перехватил повод его лошади и оказался занят сразу двумя: своим и докторским. Ему не оставалось ничего другого, как повести их в конюшню. Доктор повернулся к Розетте, - голубушка, не откажите мне в любезности провести меня к больному.
Розетта, прижимая к себе обеими руками докторский саквояж, и мысленно крестясь, отправилась на второй этаж, где находились хозяйские апартаменты. Дойдя до спальни, она робко постучала; дверь тотчас открыл Гримо. Врач зашел, Розетта было сунулась за ним, но Гримо ловко перехватил у нее сумку с докторскими инструментами, и захлопнул дверь за собой. Звук защелки не позволил усомниться: нескромные глаза никому в спальне не нужны.
Розетта потопталась еще немного в коридоре в тщетной надежде, что ее позовут и она хоть одним глазком сможет увидеть, что там произошло с господином графом, но потом страх все же победил: не дай Господь, кто-то ее увидит и решат, что она подсматривает или подслушивает! Она вернулась во двор и уселась рядом с дверью на кухню с самым деловым видом. Старания ее были вознаграждены: часа через два на крыльце парадного хода показались Гримо и доктор. Гримо с самым угрюмым видом слушал, что ему говорил врач.
- Господин граф упрям, но на этот раз положение достаточно серьезное. Он не обращает внимания на свое здоровье, считает, что он железный и все выдержит. Я не знаю, что там у вас произошло после вашей последней поездки, господин Гримо, кажется вы были в Англии довольно долго, но я должен вас предупредить: волнения вашему господину категорически воспрещаются. С сердцем не шутят.
Гримо, мрачный и задумчивый, бросил на врача взгляд исподлобья, и приложил палец к губам.
- Насчет этого – не переживайте, я никому ничего не скажу. Врач – тот же исповедник. Но вы должны понимать: это же не первый приступ! Поэтому - покой, покой и еще раз покой. Я завтра заеду, а до того – не давайте ему вставать.
Гримо чуть пожал плечами: совсем как граф. Он по опыту знал, что удержать в постели Атоса не удастся, если только тот решит, что он должен встать. И не без страха подумал, что его ожидает за то, что он велел позвать врача. Но разве мог он объяснить доктору, что пережил его хозяин под эшафотом короля Карла и потом, после взрыва на суденышке. Это была не его тайна. И Гримо с тоской подумал, как нужны были бы графу сейчас друзья. В особенности – д'Артаньян.
"Вот и начал платить Его сиятельство по счетам,"- с горечью подумал верный слуга. – "А сердце у него совсем не железное, потому и не выдержало".
Что так взволновало Атоса в этот раз он не знал: накануне граф вернулся из Блуа не в себе настолько, что это заметили даже слуги – такого себе Атос давно не позволял.
***
Чем славилось высшее общество Блуа, так это сплетнями и, особенно, заговорами. Поскольку город издавна считался местом, куда периодически ссылали принцев и высшую знать, естественно, что все недовольство копилось там. С тех пор, как в Блуа окончательно осел принц Гастон Орлеанский, общество, сконцентрировавшееся при его дворе, очень поскучнело. Зато в замках и дворцах Орлеаннэ собирались все, кто не сумел выкроить себе ни новых земель, ни новых титулов.
Граф де Ла Фер, о котором много судачили в первое время после его возвращения из длительного путешествия, не часто посещал все эти места, стараясь остаться в стороне от всевозможных слухов и досужих вымыслов. Поместье требовало его забот и пристального внимания, потому что полугодовалое отсутствие его и Гримо не лучшим образом сказалось на состоянии дел. Первое время граф, раз показавшись у герцога Барбье, больше никого не почтил своим вниманием. Потом провинцию огорошил слух, что у графа де Ла Фер гостит сама герцогиня де Шеврез. Неизвестно, сколько времени рассчитывала провести герцогиня у Атоса, но его хватило едва на две недели. Мадам уехала, никому ничего не объяснив, но после этого у любовников не осталось и следа от былой симпатии. Атос молчал, но, когда его спрашивали о герцогине, его ощутимо передергивало. Де Шеврез же упоминала о своей поездке очень редко и с нескрываемой иронией: хозяин поместья неизменно представлялся в этих рассказах невыносимым брюзгой.
Прошло полгода после возвращения из Англии, возвращения, которое отняло так много сил у всех, и, в особенности, у графа де Ла Фер. Никто уже и не вспоминал покойного английского короля, Кромвель был единоличным правителем страны. Никто не вспоминал четверку отважных французов и в Англии.
Атос, достигнув возраста пятидесяти лет, сумел, наконец, оформить на Рауля все наследственные права, обеспечив ему в будущем титул графа де Ла Фер. Можно было успокоиться и, как говорится, почивать на лаврах. И вот именно тогда и появился в Блуа этот путешественник из Англии: старый пастор, иссохший от лет и недомоганий. Искал он графа де Ла Фер. Атос не принял его в своем доме: что-то в этом человеке насторожило графа, какое-то предчувствие. Рауль в эти дни гостил в замке и Атосу не хотелось, чтобы этот свидетель английских бесчинств видел юношу. Чутье его не обмануло: этот старик оказался тем, кто когда-то приютил и воспитал Джона-Френсиса Винтера. Старый и больной, но все еще неистовый духом, он явился во Францию, чтобы узнать, что сталось с его воспитанником. Атос и подумать не мог, что еще остался в мире кто-то, кроме его друзей и их слуг, кто бы был в курсе его женитьбы. Старик не угрожал, он хотел знать, что произошло с его Джоном. Граф, испросив согласия Блезуа, и попросив его убрать Розетту из дома на время визита, пригласил старика встретиться на ферме у Блезуа. Устроить встречу в харчевне Атосу совесть не позволяла, к тому же, ему не нужны были лишние свидетели и пересуды.
Старик без труда нашел ферму и не выразил ни одобрения, ни недовольства тем, что его не пригласили в замок. Он предполагал, что разговор у них с графом будет тяжелый, и сам не искал нескромных глаз. Нескромные глаза все же нашлись: Розетта подала фрукты и вино, и, стрельнув на гостей любопытным взглядом, поспешно удалилась, сделав все же попытку задержаться у двери. Но Атос, который предполагал нечто в таком духе, резко распахнул дверь: женщина едва успела отскочить. На этот раз нахмуренные брови господина возымели действие: Розетта почти бегом направилась к замку.
- Прошу простить меня, ваше преподобие, но эта женщина недавно у меня служит, и пока не поняла, что подслушивать у меня категорически запрещено, - Атос жестом пригласил гостя занять место у стола. – Как вы меня нашли?
- Вы правы, - пастор уселся с явным облегчением. – Правы в том, что не даете прислуге совать нос в свои дела. То, что она может услышать из нашего разговора, может ей очень не понравиться. – Подобие улыбки скользнуло по иссохшим губам старика.
- Вот как! – на лице графа ничего не отразилось: он был спокоен и собран. – Так как же вы меня нашли?
- Я узнал о вас из письма, которое оставил для меня в канцелярии лорда-протектора мой воспитанник. О вас и ваших друзьях. Вы люди известные: долго расспрашивать не пришлось.
- Так вы были в Париже, - Атос откинулся на спинку стула. – И кто же, если не секрет, дал вам мой адрес?
- Мне помогли. Сказали, что вы живете в районе Блуа: дальнейшее было проще-простого.
- Меня радует, - медленно, словно не веря самому себе, заговорил граф, - меня радует тот факт, что ваш воспитанник оставил вам письмо: это говорит о том, что у него в сердце оставалась хоть какая-то привязанность. Вы знаете, что с ним сталось?
- Догадываюсь, что его нет в живых: иначе его письмо не попало бы ко мне. Как догадываюсь, что к его исчезновению причастны вы и ваши друзья.
- И вы рассчитываете, что я вам это расскажу? – сухо спросил Атос, глядя на пастора в упор.
- Не сомневаюсь в этом. Потому что вы не станете лгать священнику только потому, что его вера и ваша разнятся меньше, чем принято считать. Мы с вами веруем в господа нашего Христа и перед его лицом вы не станете лгать или увиливать. Я знаю людей, и я вижу перед собой человека, не способного ко лжи.
- Это не только моя тайна, - тяжело проговорил граф.
- Это останется тайной исповеди до моего конца, - ответил пастор, - а конец мой близок. – К тому же, сдается мне, что эта тайна мучает только вас. Расскажите мне, облегчите свою душу.
- Я уже раз пытался это сделать, - едва слышно пробормотал Атос. – И бог, в лице моего исповедника, не пожелал принять мою исповедь.*
Пастор, пораженный словами графа, даже отпрянул.
- Что же такого страшного вы совершили, господин граф?
- Воистину, нет мне прощения, - Атос внезапно заговорил по-английски. – если после этого приходится мне исповедоваться протестантскому священнику, - кривая улыбка исказила его губы. – Что ж, ваше преподобие, я расскажу вам все; в конце концов, есть вещи, которые решаются между человеком и Богом только с помощью посредника, - он налил себе стакан вина и залпом выпил его.
- Я не исповедник: вы знаете, что у нас нет исповеди в традиционном понятии католиков. Но Бог слышит и видит каждого, и только он решит, простить ли вас. А я прошу у вас правды всего лишь как человек, который растил Джона-Френсиса. Мне тяжело будет уйти в мир иной, не зная его судьбы.
- Вы уверены, что вы в состоянии выслушать все, что мне придется вам рассказать? – Атос инстинктивно сжал рукоятку ножа, которым резали фрукты.
Пастор внимательно и спокойно следил за его движениями: он не боялся графа и понимал, какая борьба идет в душе Атоса.
- За меня не волнуйтесь, Ваше сиятельство: я стар и привык к потерям.
- Хорошо. Но прежде я хотел бы знать, что вам известно о Джоне-Френсисе?
- Немного, - пастор задумчиво постучал пальцами по стеклу своего стакана; к вину он так и не притронулся, налил себе воды из стоявшего на столе кувшина. – Я подобрал мальчика на улице, когда ему было лет шесть: он просил милостыню. Мне показалось, что он не простой нищий, и дальнейшая жизнь показала, что я прав. Его кормилица оказалась из моего прихода. Бедную женщину мучила совесть, что она выбросила на улицу беспомощного малыша. Деньги на его содержание ей перестали платить, а тут подвернулся другой воспитанник. Двоих содержать она не стала, да, наверное, новые хозяева и не позволили бы ей это. Как видите, волей-неволей, но и протестантский пастор может попасть в ситуацию исповедника. Тяжесть в душе эта женщина носила, несмотря на то, что жизнь заставила ее поступить жестоко. Через нее я и узнал имя матери Джона. Остальное выяснить было уже не сложно. Но вам, я думаю, известно, кто были его родители и как повел себя его дядя.
- Известно, - кивнул головой Атос.
- И о его попытках объясниться с дядей?
- Лорд рассказывал мне об этом.
- Вы знаете, что он умер?
- Да, Мордаунт застрелил его на моих глазах.
Старик подавил судорожный вздох.
- Вы считаете, что он поступил правильно? – вздернул бровь Атос.
- Джон ответил жестокостью на несправедливость.
- Сомнительный выбор, согласитесь. Что вы знаете о матери Джона-Френсиса? – помолчав мгновение, спросил Атос.
- Только то, что она была необычайно красива и несчастна.
- Это так. И – это все?
- Да, а разве этого недостаточно? – удивился пастор.
- Красота дается нам свыше: от Бога или от Дьявола. Эта женщина получила ее от преисподней. Она сеяла вокруг себя ложь, смерть, и разврат, - тихо, с едва сдерживаемой болью заговорил граф, заставляя себя погрузиться в пучину своего прошлого. Ей дано было много, слишком много, но она распорядилась своими достоинствами только с одной целью: достичь вершины.
- В чем же вы ее обвиняете, господин граф, - пожал плечами пастор, - в мирской суетности? Она стояла высоко, и хотела подняться еще выше. Грех, который мы встречаем сплошь и рядом.
- Вы хотите сказать, ваше преподобие, что это - простительная слабость для женщины, которая красива, умна, честолюбива? Я бы согласился с вами, если бы этот путь не лежал через нарушение обетов, воровство, прелюбодеяние, обман, и, как завершение – через убийства!
- Сударь, вы обвиняете эту женщину в страшных грехах, а, меж тем, знали ли вы ее так хорошо, чтобы судить о ней?
- Слишком хорошо я ее знал, - мрачно улыбнулся граф. – А разве вам ваш воспитанник не написал, что я был ее первым мужем?
Потрясенный англичанин только рот раскрыл, не в силах вымолвить ни слова.
- Вижу, что не сказал, - покачал головой Атос. – Что же, я предвижу, что многое из того, что вы услышите от меня, будет для вас откровением, ваше преподобие. Видит бог, я не стремился к нему, но придется открыть истину. Я клянусь вам, как духовному лицу, что вы не услышите от меня ни слова неправды.
- Остановитесь, граф, - воскликнул пастор, - вспомните, что вы говорите не с католиком!
- Чушь, - прервал его Атос, величественным жестом. – Вы служитель божий, а Господь у нас один. К тому же, среди моих родственников хватает и гугенотов, - и, поймав изумленный взгляд пастора, добавил с улыбкой, - герцоги де Роан прославились как приверженцы учения Кальвина. Нам пора поставить в этом деле с миледи точку. Я очень надеюсь, что вы будете последним человеком, кому я рассказываю об этом.
- Я сохраню эту тайну, обещаю вам, - кивнул головой старик.
Атос рассказывал долго, куда дольше, чем в свое время рассказывал эту историю д'Артаньяну. Ему потребовалось для этого куда больше сил, чем в Амьене еще и потому, что пришлось рассказать о кончине Мордаунта. И он совсем не желал в чем-то убедить старого пастора, он, наоборот, стремился быть беспристрастным и справедливым рассказчиком. Он избегал говорить о своих личных переживаниях, он постарался сгладить момент, когда вынужден был пустить в ход кинжал, чтобы из последних сил защитить себя. О том, что он это сделал ради сына, он умолчал. Как и о том, что у него есть сын. Когда он закончил, они очень долго молчали. Атос налил полный стакан вина и выпил его почти залпом, под пристальным взглядом пастора.
- Ну, что ж, я благодарен вам за то, что вы открылись передо мной и прояснили всю историю, - англичанин встал и взялся за шляпу. – Я вам обещал молчание и сохраню его до конца. – А те, кто уже в мире ином – Бог им судья, не мы. Он разберется, кто прав, а кто виноват.
Атос лично проводил пастора до Блуа и нанял ему экипаж. Граф словно хотел быть уверен, что англичанин действительно не появится в Бражелоне и окрестностях.
Пастор сдержал слово – он благополучно добрался до Англии и вскоре там и умер. Теперь граф мог быть уверен, что история его молодости известна только его друзьям.
***
Можно было бы успокоиться, но граф де Ла Фер чувствовал, что визит старого пастора всколыхнул события последних лет. Он опять не мог уснуть ночами, потому что, стоило ему закрыть глаза, как перед ним снова возникали черные воды Ла-Манша и, в свете луны, все так же покачивался труп с золоченым кинжалом в груди. Напрасно уговаривал себя Атос, что все это в прошлом: все чаще он задумывался о том, как отзовется эта смерть в жизни его сына. И все чаще мучительно болело сердце в душной тишине ночей. А однажды он понял, что просто не в силах не только встать с постели, но и позвать Гримо.
Хорошо, что к тому времени дома не было Рауля: Атосу совсем не хотелось пугать сына. Ему бы очень хотелось делать вид, что ничего не произошло, но напуганный не на шутку Гримо уже послал за врачом. А врач напугал верного слугу еще больше. Может быть, впервые за все годы, что знал Гримо своего хозяина, он по-настоящему понял, что тот не бессмертен.
Столько раз мушкетер Атос, а потом и граф де Ла Фер, чудом, словно заговоренный, уходил от смерти, и вдруг оказалось, что бессмертный, как полубог, он может свалиться потому, что сердце изношено. Гримо настолько растерялся от такой перспективы, что позволил Розетте сунуть нос в спальню к хозяину, благо она принесла с кухни отвар.
Пока Атос был в полусознании, он не обратил внимания на нескромную мадам, которой руководило исключительно человеколюбие. Никакого любопытства, уверяю вас, господин Гримо!
Но, увидев, с каким интересом стрельнула глазами по сторонам нескромная Розетта, и как расширился ее взгляд, когда она увидела напротив кровати, там, где принято было вешать картины совсем другого содержания, роскошный портрет Рауля, Гримо понял, что Атос, узнай он об этом визите, Гримо не простит. Управляющий схватил кружку и поспешно вытолкал мадам Блезуа за дверь. Почти тут же граф очнулся от своего полусна.
- Тут кто-то был, Гримо, - едва слышный голос заставил Гримо поспешно повернуться к хозяину и утвердительно кивнуть.
- Рауль? – такое беспокойство прозвучало в голосе Атоса, что слуга поспешно замотал головой и даже прибавил в голос: "Нет!"
Если это был не виконт, Атоса он не интересовал.
Успокоившись на этот счет, он покорно отпил несколько глотков из принесенной кружки и снова задремал. Гримо уселся рядом и, стиснув руки в замок, крепко задумался: жизни без своего барина он не представлял.
Месяц спустя граф заметил необыкновенную предупредительность не только в своих слугах, но и в соседях. Ему улыбались с какой-то особой приветливостью, почти с подобострастием, справлялись о здоровье и, что совсем насторожило его, вежливо пытались выяснить, передал ли он права наследования виконту.
После одного такого "допроса" в тесном кружке местного дворянства, граф вернулся домой в отвратительном настроении. Кто-то все же распустил слух о его болезни, и местные сплетницы уже готовились к похоронам. Это заставило Атоса подумать, что виконт, в случае несчастья с ним, может попасть впросак с женитьбой: профессиональные свахи стали в стойку. И даже стойкая любовь Бражелона к маленькой Лавальер не спасет виконта от невыгодного, во всех отношениях, брака. Осталось выяснить, кто и как выносит из замка все новости.
Атос начал с допроса Гримо. Хотя управляющему давным-давно разрешено было говорить, для него это стало тяжким трудом. А Его сиятельство облегчать ему работу был не намерен.
Атос отвернулся от окна, через открытые створки которого он давно созерцал липовую аллею, словно ждал, что на ней появится ответ на его вопросы.
- Гримо, так как ты думаешь, кто из челяди обладает достаточно длинным языком, чтобы дать повод обсуждать все, что происходит в Бражелоне?
- Я думал, - коротко ответствовал управляющий.
- И что же ты надумал, позволь узнать?
- Никто из старых.
- А из новых? У нас новых не так и много, - задумчиво произнес граф, не спуская глаз с Гримо.
- Розетта.
- Что Розетта?
- Любопытная.
- Ты предупреждал ее?
- Блезуа предупредил. В самом начале.
- Хорошо. Я сам с ней поговорю, - вздохнул Атос.
Но поговорить так, как рассчитывал граф, не пришлось: приехал Рауль.
***
Граф дома не был, и первой на глаза молодому человеку попалась мадам Роже. Увидев виконта, Розетта всплеснула руками, заохала и заахала, рассыпаясь в комплиментах. Восхищаться было кем: за последний год Рауль не только вырос, но и возмужал. В его облике уже явно проглядывала мужественность воина, делая его поразительно похожим на отца.
Бражелон с удовольствием расспрашивал словоохотливую женщину, которая казалась ему воплощением всех домашних радостей. Но когда он дошел до вопроса, здоровы ли все в доме, Розетта вдруг замялась.
- Сейчас, спасибо Господу, все хорошо, - она отвела глаза.
- Все хорошо сейчас? А раньше что, что-то было не так? – уцепился Рауль за ее слова, пользуясь тем, что расспросить болтушку проще, чем Гримо.
- Господин граф совсем уже здоров, - пролепетала Розетта, - чувствуя, что увязает в расспросах и ответах.
- Так Его сиятельство болел? – Бражелон ухватил за руку Розетту, попытавшуюся исчезнуть, пока она не проболталась окончательно.
- Господин виконт, вам лучше об этом расспросить господина управляющего. Нам не велено ничего говорить об этом. Я случайно сболтнула, если господин Гримо узнает, мне влетит.
Рауль замолчал, но беспокойство его от этого только увеличилось. Он едва дождался Гримо, но Гримо ничего о болезни барина не ведал. Зато он стал допытываться, откуда у Рауля такие сведения. Рауль, поняв, что он, рассказав о Розетте, выдаст ее, стал увиливать от ответа, что для него, с его характером, вообще было невозможным.
За этим препирательством их и застал граф де Ла Фер. Очередной визит сына был для Атоса настоящим подарком. Граф никогда не выказывал того глухого беспокойства, которое непрерывно грызло его, когда Рауль находился в действующей армии. Видеть сына здоровым и невредимым было для него лучше любого лекарства, хотя острый взгляд графа отметил смущение виконта и хмурый вид Гримо. Ничего не сказав, Атос увел сына к себе и там только обнял и поцеловал. И только к вечеру, когда молодой человек как следует отдохнул, он повел его на любимую аллею. Там сделал знак сыну сесть на дерновую скамью, и сам опустился рядом.
- А теперь, - сказал граф, пристально глядя на сына, - я желаю знать, о чем вы с Гримо пытали друг друга.
Вопрос был так неожидан, что Рауль смешался.
- Вы не знаете, что мне ответить, виконт? – удивился граф. – Это такой секрет?
- Нет, конечно, - Рауль на секунду опустил глаза. – Я расспрашивал Гримо, все ли в порядке.
- Похвальный интерес, - улыбнулся Атос. – Но я все время находился в поместье, так что проблем было не много. А что вам ответил Гримо?
- То же самое, - пробормотал Рауль. – Потом он все же решился. – У меня были дурные сны, граф.
- Вас что-то беспокоило, мой мальчик?
- Да, - вы, граф.
- Я? – Атос удивился. – Но я в полном порядке.
- Да, я вижу, но…
- Что вы видите, Рауль? Вам померещилось, или вас ввели в заблуждение, - Атос как-то закрылся изнутри, стал сухим и неприступным. Таким Рауль видел его всего несколько раз, и таким, граф пугал его. – Как вам известно, на здоровье я никогда не жаловался. Конечно, - смягчил он тон, - все мы смертны, виконт, и жизнь наша в руках Господа, но уверяю вас: я не собираюсь покидать этот мир и вас. – он улыбнулся. – Милый мой мальчик, расскажите лучше, как наши парижские знакомые, видели ли вы господина д'Артаньяна, и что поделывает ваш друг граф де Гиш?
Рауль, совершенно успокоенный видом и речью отца, отбросил ненужные мысли и всецело сосредоточился на своих впечатлениях. Слушая его, граф все также улыбался, ласково и приветливо, но одна мысль продолжала сверлить мозг: в доме живет чужой. Немногочисленная дворня любила хозяина и дорожила своими местами. Подслушивать, подсматривать и рассказывать о жизни в замке не стал бы специально никто. Разве что случайно сболтнули? Женщина? Против воли Атос вздохнул: все беды от женщин. Вот и Рауль что-то узнал. Расспрашивать и проводить дознание было ниже достоинства графа де Ла Фер: в конце-концов, ничего страшного не произошло, все живы и здоровы. Но на будущее следовало выяснить: кто же в замке болтлив сверх меры?
Розетта родила мальчика и безмерно гордый Блезуа везде хвастался сыном. Конечно, о том, чтоб граф был крестным отцом ребенка, речи и не шло, но богатый подарок Атос приготовил. И, само собой, почтил крестины своим присутствием. Слушая краем уха болтовню женщин, он вдруг уловил фразу: "А эта трава хороша при болезни сердца. Помнится, Жоржетта готовила ее для Его сиятельства."
Атос вздрогнул, и посмотрел на говорившую: это была счастливая мамаша новорожденного. "Ну, конечно же, как я сразу не догадался!" память услужливо подсунула картинку: в косом луче света в проеме двери торчит крахмальный чепец Розетты – в замке только она носила такой чепец с кружевными оборками. Зрение запечатлело картину, а сознание тогда ничего не зафиксировало. Атос подавил первое желание – схватить Розетту за шиворот. "Дура! Воистину: язык мой – враг мой!" Ничем не выдав своего возмущения, он откланялся и поспешно покинул дом. У графа хватило выдержки еще на неделю; потом он позвал к себе Блезуа.
Блезуа, чуя что-то недоброе, мял в руках шапку, не решаясь взглянуть на хозяина. Тот молчал, о чем-то размышляя, потом поднял глаза на слугу.
- Блезуа, ты предупреждал свою жену, что у нас не принято рассказывать о том, что происходит в замке?
- Сразу же и предупредил, Ваше сиятельство. Как только Розетта переехала ко мне после свадьбы, в первый же день и предупредил: подслушивать и подсматривать у нас строго запрещено.
- Мне очень жаль, Блезуа, но твоя супруга этого условия не выполняла.
- Ваше Сиятельство, как можно!.. – Блезуа так растерялся, что не знал, как продолжить.
- У твоей жены, если не ошибаюсь, есть какие-то родственники в Париже? - продолжил граф, стараясь не замечать испуга своего слуги.
- Имеется, дядя со стороны матери.
- Спишись с ними, и узнай, не смогут ли они поселить у себя Розетту. Я, со своей стороны, позабочусь, чтобы им это не было в тягость. У них найдется место для женщины с ребенком?
- Найдется, я уверен, - ошеломленный Блезуа не знал, как себя вести, но у него все же вырвалось, - а как же я, Выше Сиятельство?
- А ты мне будешь нужен здесь, - невозмутимо ответил граф. – Будешь навещать свою супругу в Париже. Если захочешь, сможешь забрать и сына, когда он подрастет, и других детей, когда Господь вас благословит и остальными. Но от присутствия Розетты в доме я вынужден избавиться: твоя жена была нескромна и не понимает, о чем можно рассказывать, а о чем – не стоит. Можешь идти, и подготовь ее к отъезду.
***
Было потом много слез, криков и клятв, Розетта рвалась броситься в ноги графу, но Блезуа запретил. И строго-настрого предупредил: если где-то начнешь рассказывать про житье в замке – прекращу давать деньги. Угроза была нешуточной: Розетта закрыла рот на замок. Молчали и ее родственники. Со временем супруги начали находить даже несомненное удобство в таком проживании. Бог дал им еще сыновей и дочь. Сыновья перебрались в Бражелон, а дочь осталась при матери. Розетта вернулась в поместье только после смерти хозяев, но так до самого своего конца никогда никому не рассказывала, что послужило причиной ее изгнания. И только однажды, глядя на стены замка, поросшие мхом от старости, и заброшенные после смерти последнего графа из рода Ла Феров, пробормотала: "Жаль, что я не рассказала тогда господину Раулю, что с его батюшкой приключилось. Гляди, и пожалел бы он Его сиятельство, не поехал бы к этим проклятым арабам."
* "Три исповеди графа де ла Фер"
Отредактировано Стелла (14.08.2020 08:34)
