ГЛАВА 5

Иван не соврал — Доманский и вправду ничего не сказал директору, поэтому ни в день после ночных приключений, ни после наказания не последовало, и мальчики вздохнули с облегчением.
План Володи провалился — ему не удалось вывести из строя соперника перед концертом. Напротив, Миша был полон решимости спеть намного лучше Уварова и поставить его на место. Однако, чем ближе была заветная дата, тем меньше уверенности и смелости оставалось у мальчика.

Ясная солнечная погода в начале сентября сменилась серостью и проливными дождями в конце. С каждым утром мальчикам было все сложнее просыпаться, и совсем трудно — бежать в умывальную и, трясясь от холода, спешно плескать в лицо ледяной водой. Но даже холодная вода не помогала, и Миша с остальными все равно дремали на первых уроках под монотонный стук дождя по окнам.
Не добавляли радости и участившиеся репетиции. Мише казалось, что Ромахин требует от них невозможного, а Бранко и вовсе громогласно заявлял, что так гонять учеников — безбожно.

За неделю до концерта не только Миша, но и все мальчики из первого класса начали ощутимо нервничать. Бранко болтал больше обычного, Толь сделался тихим и задумчивым, у и так неловкого Антона Огарева все валилось из рук, а Боря Князев словно никак не реагировал на общие настроения, только все сильнее хмурил густые брови.
Миша от всей души завидовал старшим ребятам — они ко всему привыкли и ходили по коридорам, засунув руки в карманы, важничая и самодовольно посмеиваясь над «малышней».
— Не раскисай, и вы такими будете через год, — добродушно сказал Лев Толь вечером пятницы. Они сидели в библиотеке и Миша, с трудом подбирая слова, поделился с братьями своими мыслями.
— Хорошо бы.
Миша снова придвинул к себе сочинение. Голова была занята предстоящим концертом и никак не хотела размышлять об утре в осеннем лесу.
— А насчет концерта не волнуйтесь. С тобой, Андрей, буду я, а к тебе, Миша, наверное, придут родители — ты ведь позовешь их? Я думаю, гораздо меньше нервничаешь, когда знаешь, что ты не один.
— Да, позову… наверное…

Миша невесело усмехнулся. Может, братьям и было бы легче, если бы из зала за ними наблюдали родители, но только не ему. Миша готов был держать пари на что угодно, что отец, если все-таки согласится прийти, непременно будет недоволен, скажет, что хуже Миши никого нет, и вообще — вот Володя спел хорошо, а тебя вообще непонятно как приняли в этот лицей.

Миша повернулся к окну. Дождь лил стеной, и за стеклом ничего нельзя было разобрать, но он знал, что где-то там, далеко, стоит его дом. Отец, наверное, снова заперся в кабинете и склонился над очередным «новым проектом», вычерчивая линию за линией. Митька пришел из гимназии и как всегда выговаривает расшалившейся Вере. А мама, наверное, снова занята с Сашкой, быть может, читает ему что-то из их любимых сказок.
При мысли о матери и сестрах Миша улыбнулся. Неважно, что там скажет отец, он все равно хотел бы увидеть их всех на своем первом концерте. Будет особенно чудесно, если он споет лучше всех — семья обязана быть свидетелем его триумфа. Решено! Завтра же, когда он придет домой, он позовет всех на выступление.
— Что там у вас? — Лев перегнулся через стол и заглянул в тетради. — «Утро в осеннем лесу»? Ладно, помогу. Давайте сюда черновик, я напишу идеальное сочинение.
— Я говорил, что ты молодец? — просиял Андрей.
— Не подлизывайся.
И Лев, почесав пером затылок, принялся за работу.

Полчаса спустя напротив друзей лег густо исписанный с обеих сторон листок.
— Списывайте. Только не слово в слово, от себя что-нибудь добавьте, — улыбнулся Лев и вышел.
— У тебя славный брат, — сказал Миша, выводя первую фразу. — Мой Митька не такой.
— А может, и такой…
Миша попытался представить себе такого же заботливого Митьку и не смог, поэтому внимательнее вчитался в сочинение.

Вскоре со словесностью было покончено, и мальчики вернулись к себе. В спальне они застали только Володю, повторяющего Закон Божий, и Бранко. Анджелич лежал на животе и что-то читал, даже кончик языка высунул от интереса.
— Бранко, ты наконец-то полюбил уроки? — удивился Миша. — Это сольфеджио?
— Лучше!
И Бранко поднял повыше книгу, чтобы все смогли рассмотреть название.
— «Внутренние болезни», — прочитал Миша. — Где взял?
— У дедушки. Он доктор, — с гордостью добавил Бранко. — Рассказать, о чем я сейчас прочитал?
Глаза Анджелича горели таким фанатичным огнем, что Миша не сомневался — он и без разрешения расскажет.
— Нет! — воскликнули Толь и Володя.
— Наверняка вычитали про какую-нибудь гангрену. Я не желаю об этом слушать перед сном, — добавил Володя и поморщился.
— Ну и пожалуйста, — надулся Бранко. — Больше вообще ничего не расскажу.
И он снова уткнулся в книгу, правда, ненадолго.

Дверь спальни открылась, и на пороге показался Боря, а за ним — Антон Огарев. Антон придерживал правую руку левой, а на лбу у Бори красовалось большое чернильное пятно. Пятна поменьше были разбросаны по щекам и носу.
— Вы откуда? — спросил Миша.
— Отстань, — страдальчески протянул Огарев и плюхнулся на кровать. — Я, кажется, руки не чувствую.
Миша присел на спинку кровати и подался вперед.
— Так в чем дело?
— Это все Синицын! — пожаловался Огарев. — Засадил меня за строчки, потому что в работе много клякс. Я почти все дописал и… опрокинул чернильницу. Писал сто раз «Мне надлежит быть прилежным и аккуратным». А у меня еще сочинение не готово, не знаю, что с ним делать. Не левой рукой же писать.
Бранко присвистнул и растерянно потер затылок.
— Да, Синицын что-то лихо в этот раз. Ну, а с тобой, Князев, что?
Боря перестал оттирать чернила со лба и недовольно сказал:
— Дополнительные с Королевым.
— Зверствует?
— Нет. Это я полный дуб в арифметике. Ладно, присмотрите за Антоном, чтобы не помер тут случайно, а я пошел умываться.

Вопреки ожиданиям, Антон не умер от усталости, напротив — был быстро приведен в чувство и отправлен переписывать сочинение мальчиков, потому что, единственное, что Антон мог сказать об утре в осеннем лесу: «Ужасное!».
Остаток вечера пролетел незаметно и, наконец, колокол прозвонил отбой.

* * *

На следующий день, едва дождавшись окончания уроков, счастливцы, отпущенные домой, высыпали во двор.
— Слава богу, выходные! Мама обещала приготовить яблочный пирог, — Бранко довольно зажмурился. — Кстати, приглашаю вас его попробовать.
— Спасибо, но в другой раз. Я тоже к родителям, — ответил Миша.
Толь застенчиво посмотрел на Бранко:
— А удобно?
— Конечно, это же я пригласил! Пойдем. А тебе, Мишка — хороших выходных.

Миша кивнул, махнул на прощание бескозыркой и быстро вышел за ворота. Дождь, ливший весь день накануне, закончился, но небо по-прежнему затягивали свинцовые тучи, к тому же дул пронизывающий ветер.

Миша надвинул бескозырку на глаза, поднял повыше воротник форменной куртки, но теплее не стало. «Не хватало еще заболеть перед самым концертом!» — с досадой подумал он и чуть не упал, поскользнувшись на мокром камне мостовой.
По правде сказать, он бы с удовольствием пошел в гости вместе с Толем. Он несколько раз видел родителей Бранко в приемные дни и проникся безотчетной симпатией и к его отцу — строгому батюшке, и к его матери — веселой маленькой женщине. Иногда вместо Анджеличей Миша видел рядом с Бранко пожилого мужчину. Он был седой, с высокими залысинами, тоже маленького роста и с такими же оттопыренными ушами. Наверное, это и был тот самый дедушка-доктор. И лучше бы Миша сейчас пил горячий чай с вкусным пирогом у Анджеличей, чем шел домой. Но мама писала, что скучает, да и надо бы спросить родителей о концерте.

Когда Миша оказался дома, то увидел, что вся семья в сборе, за исключением родителей. Вера тут же сообщила, что у отца «новое, жутко важное задание», а мама с обеда не выходила из спальни.
Не появились родители и к ужину.
— Иди, спроси отца сейчас, — посоветовала Настя, когда все встали из-за стола.
— И тебе сразу достанется, — фыркнул Митька. — Он занят, даже на меня прикрикнул.
— Он всегда занят, — отмахнулась Настя. — Иди.
Миша, помедлив, кивнул и спросил:
— Ну, а вы — придете?
— Нет, — отрезал Митька. — У меня важная работа по физике, мне надо готовиться.
— Я так и думал. А остальные?
— Конечно.
— Хорошо. Ну, я пошел…

Оказавшись в коридоре, он вдруг захотел развернуться и уйти. Он не знал, виноваты ли страшные извитые стебли на обоях или то, что коридор такой темный, или что вот прямо сейчас придется говорить с отцом, а может, и все вместе, но он вдруг передумал.
«Если не придет — мне же лучше. Иначе позора потом не оберусь. Но — если все будет нормально? Наоборот, я смогу доказать, что не зря поступил, что он может мной гордиться. Нет, все же надо идти».

Миша сделал несколько неуверенных шагов в сторону отцовского кабинета и замер напротив двери. Снова одернул форму, пригладил волосы, поправил очки. Уже занес руку, чтобы постучать, но тут же опустил. Затем глубоко вздохнул и все же робко постучал.
— Я занят! — прогрохотало из-за двери.
«Ну вот, все, я сделал все, что мог, я пойду. Или еще раз попробовать? А то совсем легко сдался»
Миша снова постучал. В этот раз он, осмелев, даже приоткрыл дверь и просунул голову в проем.

Как он и думал, отец сидел за широким столом, склонившись над огромным листом бумаги. По столу были разбросаны карандаши и чертежные принадлежности, сам отец что-то измерял.
— Папа, здравствуй. Я…
Отец резко провел линию, раздался треск — он сломал карандаш.
— Я же просил мне не мешать! Это так сложно запомнить? Отвечай! — он раздраженно посмотрел на Мишу. Широкое лицо налилось краснотой, а Миша в свою очередь почувствовал, как от его лица отхлынула вся кровь.
— Нет. Я попозже… — попятился мальчик.
— Стой! Заходи, раз уж отвлек, — отец с шумом выдохнул. — Говори.
Миша остановился напротив отца, не смея взглянуть на него.
— Извини, пожалуйста. Просто…
— Не мямли.
— Скоро праздник, и наш лицей дает благотворительный концерт для Николаевского сиротского института в Певческой капелле. Я солист, — добавил Миша непослушными губами.
Светлые, почти бесцветные брови отца сошлись на переносице.
— А я причем?
— Нам можно позвать родных, и я подумал, то есть, хотел попросить… не мог бы ты прийти?
— И все? — правая бровь презрительно изогнулась.
Миша кивнул. Отец потянулся за перочинным ножом и принялся сосредоточенно точить карандаш. Когда, наконец, карандаш стал идеально острым, старший Самарин недовольно посмотрел на сына:
— И чего ты ждешь?
— Ты не ответил.
— Неужели ты думал, что я действительно соглашусь? У меня есть другие, более важные дела. Новый проект. Подумай — где бы вы семеро были, если бы не я? Если бы я занимался глупостями, как ты? Ютились бы в трущобах, умирая от голода! Что встал? Разговор окончен.

Миша пробкой вылетел из кабинета. Ладно, это ничего. Могло быть хуже. Зато теперь он точно уверен, что никто не будет сравнивать его с Володей после концерта и не наговорит много обидных слов. Девочки точно придут, осталось только поговорить с мамой.
Но, открыв дверь в спальню, Миша пожалел, что вообще пришел домой, а заодно понял, почему мама не выходила с обеда.

В спальне царил полумрак. Острый запах лекарств перемешивался со сладковатым запахом успокоительной микстуры. От этой смеси у Миши закружилась голова, и он вспомнил, что однажды где-то это все видел — и полутемную комнату, и сидевшую на стуле маму, которая была очень расстроена и покачивала кроватку, и стоявший на комоде бастион из разнообразных склянок.
— Здравствуй.
Мама словно очнулась ото сна. Встрепенувшись, она подлетела к сыну и порывисто его обняла.
— Здравствуй, Миша, — тихо сказала она, целуя его в макушку, и ему в этот раз не захотелось увернуться. — Как ты?
— Порядок. Что Сашка? Хуже?
Миша прошел дальше и заглянул в кроватку. Внутри полусидел младший брат. Мише показалось, что он стал как будто больше и раздулся, точно лягушка. Одной ручкой он держался за прутья кроватки, а маленьким приоткрытым ртом часто ловил воздух.
— Привет, — Миша погладил брата по редким светлым волосам.
— Вчера вечером снова начал задыхаться.
— А девочки, помогают? Отдохни, я с ним посижу.

Какой к черту концерт, подумал Миша. Не до него. И девочкам скажет не приходить, пусть лучше помогут. Миша вдруг заметил, что мать причесана наспех и вообще вряд ли спала последнюю ночь.
— Не надо, я сама. Девочки хотели, я не дала. Утром был доктор, — голос матери дрогнул, она снова села и быстрее закачала кроватку.
— И что?
— Вон, — мама указала на комод. — Выписал всего. Он сказал, это водянка, и объяснил, что при болезни Саши так всегда бывает.
— Но так было и раньше! — горячо возразил Миша. — И ему становилось лучше, ты же помнишь. И сейчас станет. Знаешь, у Бранко дедушка — доктор, я могу его спросить.
Мать быстро вытерла глаза, но Миша сделал вид, что не заметил.
— Не надо. Просто посиди с нами сейчас. Раскрыли вы тайну призрака?
— Да, конечно. Мы были правы, но не совсем, это оказался не Володя…

Миша не знал, сколько просидел так в мрачной темной комнате, рассказывая одну историю за другой — все, что угодно, лишь бы мама снова начала улыбаться и немного забылась. Наконец, когда голос начал садиться, а во рту пересохло, мама вдруг сказала:
— Он уснул. И ты тоже иди, отдыхай.
— Я еще посижу.
— Иди, — тихо, но твердо сказала мать. — Ты устал.

Миша осторожно закрыл дверь в спальню и без сил привалился к стене. Но тут же подпрыгнул от голоса Насти:
— Поговорил?
— Опять ты подкрадываешься! Поговорил. Никто не придет, и вы лучше тоже не приходите.
— Отчего же?
— Лучше маме помогите. На Митьку надежды нет, так хотя бы вы.
Настя покачала головой.
— Давай не здесь. Пойдем в гостиную, там сейчас никого.

Когда они удобно устроились на мягком диване, Настя серьезно продолжила, на всякий случай понизив голос.
— Мишка, ты же все понимаешь.
— Что?
— Я не вижу смысла помогать. И вызывать докторов тоже. От микстур толку не будет, ты сам это знаешь.
— О чем ты?
— Не притворяйся, все всё понимают. Даже мама все понимает, хоть и не признается. Саша скоро умрет и не надо его мучить.
— Что ты несешь?! — Миша вспыхнул, даже очки свалились на кончик носа.
— Тихо, не кричи, у нас и без тебя есть кому. Помнишь Данилу? Хотя да, тебе же было всего четыре. Он умер от дифтерита.
— Я знаю. И что с того?
— А то, что он, кроме дифтерита, был здоров и был смысл его лечить. Сашка же больным родился. Я читала про это, ему вообще повезло, что он дожил до трех лет. Такие дети обычно умирают, — безапелляционно заявила сестра.
— Я не хочу продолжать этот разговор, — отрезал Миша. — Ты слишком жестокая для девочки.
— А ты — институтка, — спокойно ответила Настя.

Миша снова густо покраснел.
— Он поправится, — уверенно сказал он. — Вот увидишь.
Настя снисходительно посмотрела на него, но ничего не ответила. Вместо этого она неловко обняла брата за плечо и словно нехотя проговорила:
— Прости. Что отец, накричал? Давай угадаю — ты занимаешься ерундой, обрати внимание на Митьку?
Миша только кивнул — отчего-то он не смог сказать ни слова, горло сдавило, а гостиная поплыла перед глазами, словно он в беспамятстве снял очки. Он раздраженно мотнул головой — этого еще не хватало! Слушать речи отца он уже почти привык, но когда те же слова повторял кто-то другой… хотя, наверное, дело не в этом — скорее было непривычно получить поддержку от Насти, которая раньше почти не обращала на него внимания. Миша не знал, как на это реагировать, но уж точно не собирался плакать.

Настя хмыкнула и перекинула косу через плечо.
— Ну да, а он у нас, конечно же, великий архитектор. Не слушай его, он не видит ничего дальше своих чертежей и любит только себя. Ну, может еще Митьку. Все у тебя получится, а Верка потом мемуары напишет — «Я была сестрой великого музыканта», и вспомнит, как ты таскал варенье из буфета.
— Я не таскал!
— Просто перемазался малиной до ушей, — согласилась Настя. — Ладно, беги, великий музыкант — Вера тебя уже заждалась, а мне надо готовить задание на понедельник. И помни — отца слушай, но делай по-своему. Его не исправишь.

Несмотря на поддержку сестры и попытки отвлечься, выходные оказались хуже, чем Миша ожидал. И он был очень рад, когда, наконец, вышел из дома в воскресенье — под ледяной ветер и противный мелкий дождь. В этот раз погода его не расстроила — радость от возвращения в лицей была намного больше. О доме, уставшей матери и больном брате Миша старался не думать — он и так провел в печальных размышлениях весь вечер накануне. В глубине души Миша понимал, что Настя права и братик скоро умрет, но он все равно не хотел признаваться в этом даже самому себе. Надо постараться надеяться на лучшее, а о плохом не думать вовсе, тем более, что на это почти нет времени — через два дня концерт.

* * *

В последующие два дня Миша на время забыл не только о доме и болезни Сашки, но вообще обо всем на свете. Да и как тут не забыть, когда совсем скоро — первое в жизни выступление, а Ромахин заставляет репетировать до изнеможения? В короткие перерывы между номерами Ромахин старался подбодрить мальчиков, особенно тех, для кого это — первый выход на сцену, и Миша даже почти успокоился. Невозмутимости его хватило ровно до того момента, пока кто-то из старших ребят не пустил слух, что на концерте будут сам государь и наследник. Кто-то, как, например, Бранко, обрадовался, что увидит «настоящего живого государя», но Миша не разделял его восторга. Страх ошибиться и сделать все не так вырос до небес, и всю предпоследнюю ночь Миша провел почти без сна, представляя себе картины одна другой хуже — споткнется при выходе на сцену, забудет слова, «даст петуха» или вообще вдруг пропадет голос… какой позор! После такого следует забрать документы и уйти из лицея, а лучше вообще — уехать из Петербурга куда-нибудь подальше, может быть, на родину Бори, в Костромскую губернию?

Из-за бессонной ночи он плохо помнил, как провел последний день перед выступлением. Вроде бы Ромахин снова говорил что-то ободряющее, а фрау Грише наоборот — грозила наслать на них все небесные кары, если плохо споют. Только Каверин ходил с привычным довольным и беззаботным видом. Ему явно доставляло удовольствие наблюдать за всеобщим волнением.
Миша хотел бы, чтобы последний день никогда не кончался, но, к сожалению, наступил вечер, а затем и отбой.
— Если честно, боюсь завтрашнего концерта, — поделился Миша с Толем, забираясь под одеяло.
— Don’t worry, boys, we will finish it tomorrow! — раздался бодрый голос Джеймса из темноты.
С кровати Огарева донесся глухой стон.
— Я, наверное, закончусь уже сейчас… живот болит, — жалобно протянул он.
— Может, проводить тебя в лазарет?
— Отстань, Анджелич, я сам, — вяло огрызнулся Огарев и поспешно вышел из спальни.

Бранко беспокойно завозился в постели, затем и вовсе сел. Миша отчетливо видел на фоне окна его взъерошенную ушастую голову.
— Да будет вам. Завтра первый концерт, представляете? И приедет сам государь, если не соврали! И наследник. Интересно будет на него посмотреть.
— Угомонитесь уже и дайте поспать, — зевнул Володя. — Я вот вообще не волнуюсь, чего и остальным советую.
— Тебе не интересно — не влезай! — обиделся Бранко. — И все-таки — любопытно, а? Наследник, наверное, как наш граф, — и Бранко заговорил, подражая вечно-усталому голосу Володи. — «Ах, оставьте, господа, мне не до вас…»
— А я Уварова поддержу, — вдруг сказал Толь. — Сам спать не хочешь — так хоть другим не мешай. А наследник — думаю, обыкновенный мальчик. Хватит гадать, завтра сами все увидим.
— А не замолчишь — так я встану, — пообещал молчавший до того Иван.
— Ну и пожалуйста…

Однако Мише было все равно, говорит Бранко или нет. Он даже пожалел, что друг замолчал — слушая его болтовню, Миша не так сильно волновался. Теперь же спальня погрузилась в тишину и картины завтрашнего позора предстали перед мальчиком во всем блеске и великолепии.
Постепенно все заснули, а Миша так и продолжал лежать, прислушиваясь к ровному сопению друзей и невнятному бормотанию с кровати Огарева. Он бы пролежал так до утра, просверлив взглядом не одну дыру в потолке, но усталость взяла свое и Миша провалился в спасительный сон.
«Будь что будет, — подумал он, засыпая. — Все равно… а Уваров еще получит…»

На следующее утро Миша проснулся с трудом — Иван его еле растолкал. Миша нехотя сел в постели, нашарил на тумбочке очки, взглянул за окно и тут же все вспомнил — сегодня же концерт! Сонливости как не бывало.
От мрачных мыслей его снова отвлек Бранко по пути в столовую.
— Ну и погода же у вас в Петербурге! Нет, лучше Котора ничего не может быть.
— Там тепло? — спросил Толь. Выглядел он неважно — наверняка тоже не спал почти до утра.
— Даже жарко. Зимы почти нет, и там растут мандарины. А в августе там можно увидеть звездопад, особенно если подняться на гору или развалины. Ты видел звездопад?
Толь покачал головой и позеленел. Миша подумал, что его, наверное, тоже мутит.
— Ну конечно, где уж в Петербурге или твоей Москве такое увидеть. Мы с папой часто поднимались в горы раньше, а однажды — на развалины старой крепости. Красота! Небо синее-синее, а звезды так и летают. Мы поедем туда этим летом, и я приглашаю вас с собой.
— Это если доживем, — пробормотал Миша. — В чем я не очень уверен.

Они прочли молитву и уселись за стол. Дежурным сегодня был Коля Бергер и Миша заметил, что тот тоже нетвердо держится на ногах. Ну и как они выступят сегодня, скажите на милость? А потом Миша увидел кашу в своей тарелке и инстинктивно зажал рот рукой. Нет, есть он сегодня определенно не хочет, иначе станет только хуже. Разве что чай с хлебом…
— Это ты зря. Лучше бы поел, — укоризненно произнес Толь, хотя сам почти не притронулся к еде.
— Дело говоришь. Но если не хочешь — давай мне, я съем, — предложил Бранко.
— Обойдешься, — буркнул Миша.
— Перестаньте. Мы все молодцы, ты вон вообще, — Бранко понизил голос до шепота, — самого Уварова сделал. Мы отлично выступим.
— Никого я не сделал, он сам отказался от соло.
— И выбрал нечестную борьбу. Помнишь призрака? А значит — проиграл, — удовлетворенно закончил Бранко и отправил в рот остатки хлеба. — Давай, съешь уже что-нибудь, и пойдем.
Но у Миши все равно кусок в горло не лез. Он кое-как допил чай и с трудом проглотил половину хлеба с маслом — больше все равно бы не смог, — и вышел вместе со всеми из столовой.

Они шли стройными колоннами по улицам Петербурга и радовались выглянувшему впервые за неделю солнцу. Деревья еще не высохли после утреннего дождя, но их ветви больше не напоминали страшные темные руки, а ветер не успел сорвать с них разноцветные листья. В воздухе, несмотря на влажность, витал тот особый запах свежести и чуть прелых листьев, какой всегда бывает осенью. Золотые и бордовые кроны, подсвеченные октябрьским солнцем, выглядели великолепно на фоне бледно-голубого неба, о чем тут же сообщил шедший рядом с Мишей Толь.
— Это настоящая золотая осень, — добавил Андрей и посмотрел на летящие над ними листья клена. — Загадаю — если поймаю один, концерт пройдет хорошо.
Толь подпрыгнул, едва не потеряв бескозырку, и действительно схватил влажный желтый лист.
— Ну вот и все! Теперь можно не бояться.
— А по мне лучше бы дождь, — пожал плечами Миша. — Не люблю солнечные дни, они для меня какие-то неудачные.
Словно в подтверждение его слов, в животе глухо заурчало, а к горлу подкатила тошнота.

За разговорами они миновали Певческий мост (Миша и остальные хорошо слышали, как Огарев рассуждал — может, спрыгнуть с него в Мойку?) и вошли во двор Певческой капеллы. Ромахин и Вяземский в последний раз напутствовали ребят перед входом в здание и они, наконец, прошли в тяжелые двустворчатые двери.

Вскоре мальчики стояли за кулисами главного концертного зала. Миша отчего-то вспомнил дни экзаменов — снова кто-то ходил взад-вперед и беззвучно шевелил губами, кто-то пытался шутить, кто-то вспоминал молитвы, кто-то просто молчал, скрестив руки на груди, а у Антона Огарева и вовсе от волнения пошла носом кровь.
Лев Толь нашел брата и что-то негромко и убедительно говорил ему в стороне ото всех, Джеймс и Иван успокаивали Огарева и Колю Бергера. Миша с удовольствием пошел бы к ним, но посмотрел на самодовольную, пусть и немного бледную, физиономию Уварова и решил гордо молчать. Не дождется. Какая уже разница, споет он плохо или нет? Даже если и да, то не казнят же за это. Ну, фрау будет недовольна, и Ромахин расстроится — очень бы этого не хотелось, он хороший.

В это время Бранко высунулся из-за кулисы в зал, куда уже постепенно прибывали гости, и тут же подбежал к Мише.
— Не поверишь, кого я только что видел!
— Анджелич, давай после, хорошо?
— Нет, сейчас! Пойдем! — и Бранко силой потащил не слишком сопротивляющегося Мишу к кулисе. — Смотри!
Миша осторожно выглянул в зал и не поверил своим глазам. Даже снял и снова надел очки, подозревая, что с ними что-то не так. В отдельной ложе сидел невысокий мужчина в мундире и с аккуратной рыжей бородой. Его грудь пересекала голубая орденская лента, а сам он смотрел так же спокойно и величественно, как государь с портрета в актовом зале. Перед друзьями сидел император Николай Александрович.
— Смотри, а рядом — наследник! — не унимался Бранко и показал на мальчика примерно их лет рядом с государем. Он тоже был в мундире с лентой и с любопытством вертел головой.

Миша почувствовал, как ноги становятся ватными и прирастают к полу. Значит, не слухи. И что теперь делать? Может, не идти вовсе, сказаться больным? Да, так и сделает. Но кто же будет петь Agnus Dei и остальные соло? Надо идти. Вот уже и Ромахин просит всех на выход. Миша бы и рад, да руки трясутся, а ноги отказываются сделать хоть шаг. Он так и остался стоять, держась враз вспотевшей ладонью за кулису.
— Самарин, в чем дело? — рядом оказался Ромахин. — Все уже выходят, идите к ним.
Миша молча покачал головой. Язык прилип к небу, как в день первого экзамена, а от щек отхлынула вся кровь.
— Что случилось, Михаил? — повторил Ромахин уже мягче. — Идите же.
Мальчик снова затряс головой. Так он, наверное, и останется стоять здесь до скончания времен и пустит корни в пол капеллы.
— Понятно. Испугались первого выступления? Послушайте, Михаил, — тихо и серьезно заговорил Ромахин, глядя Мише прямо в глаза. — Вы очень хороший певец. Я не поставил бы вас солистом и не попросил бы о второй попытке тогда, на экзамене, если бы не был в вас уверен. Бояться перед первым концертом не стыдно, я сам это прошел — я же здесь учился, и тоже когда-то впервые выходил на сцену. Тоже стоял вот так, как вы, и не мог с места сдвинуться.
— И что было дальше? — спросил Миша.
— Наш солист — тот самый Князев из вашей легенды, ему было уже тринадцать, — тогда помог мне. Я мог бы спеть гораздо лучше, но переволновался. Но даже это — не плохо, Михаил. Мы все люди и все ошибаемся, совершенен только Господь, да и тот просил в Гефсимании, чтобы Чаша миновала его, помните? Не бойтесь ошибаться, без неудач нет развития. Не казните себя, дайте себе право на ошибку.
— Но там государь, и наследник, и…
— Уверяю вас, государь в своей жизни слышал вещи гораздо хуже, чем неудачное исполнение «Соловушки», — усмехнулся Ромахин. — Не бойтесь. Если вам будет легче, научу вас одной вещи, которой научил меня тот солист — не смотрите на всех сразу. Найдите в толпе гостей одно лицо, которое доброжелательно — и пойте для него. Забудьте обо всех, пусть останетесь только вы и этот человек.
— И поможет? — с надеждой спросил Миша.
— Даю вам слово чести, Михаил. Ну все, идемте, гости больше не могут ждать.

Они успели вовремя и вышли на сцену вместе с последними хористами. Мише показалось, что он оглох от аплодисментов и в первую секунду растерялся. Он по привычке занял место в первом ряду между Володей и Бранко и посмотрел в зал. При виде большого количества гостей Миша инстинктивно сделал крошечный шаг назад, но тут же вспомнил, о чем говорил Ромахин, и принялся рассматривать толпу.
На сцену вышел Вяземский с приветственной речью, но Миша слушал его вполуха.
— Уважаемые дамы и господа…
Миша увидел в первом ряду, на почетном месте, пожилого господина с щегольскими седыми усами — это был граф Уваров, отец Володи. Нет, ему он петь точно не хочет. Рядом с ним сидел старый морской офицер, отец несчастного Глеба из легенды. Он был грустным и безучастным, и Миша решил, что лучше поищет какое-нибудь другое лицо. Он скользнул взглядом по неизвестным дамам и господам, девочкам в форме Сиротского института; затем со страхом повернул голову на императорскую ложу и тут же отвел глаза — рядом с государем и наследником уже сидели императрица и четыре княжны. Вдруг в толпе мелькнули знакомые лица — на дальних рядах сидели женщина в коричневом платье и батюшка с маленькой супругой. В них Миша с радостью узнал Анджеличей и Анну Ивановну, няню Бори.
— Для нас большая честь выступать здесь… Все собранные средства пойдут…
Миша немного повернул голову влево — вот, кажется, мелькнула рыжая макушка мистера Гамильтона, а рядом… мама и Вера. У Миши будто камень с души свалился — мама пришла его поддержать! Уж она не скажет ничего плохого, в отличие от отца. Теперь ему все нипочем!

Вяземский, наконец, закончил речь, и Ромахин дал ауфтакт. Концерт начался.
Они открыли выступление гимном «Боже, царя храни», и Миша с удовольствием отметил, что страх и волнение стремительно отступают. Наконец-то, он в своей стихии! И как ему могло прийти в голову, что он не сможет спеть или споет плохо? Это же невозможно, вот и Ромахин так сказал. Он вообще все правильно сказал.

Миша вышел петь соло в «Свете тихий» и часто смотрел на маму с Верой. Ему хотелось сказать им: посмотрите, это мой первый концерт, у меня все получается, отец был неправ! Гнетущая тяжесть в груди и животе, не отпускавшая его на протяжении последней недели, окончательно ушла, вместо нее там поселилась удивительная легкость, а в голове — ясность.
Когда они пели «Девицы-красавицы» Чайковского, Миша заметил, что Володя, Бранко, да и многие мальчики то и дело посматривают на императорскую ложу. А когда он вышел петь второй номер «StabatMater» Перголези, то и сам иногда бросал взгляд на государя и княжон.
Во время очередного соло Володи Миша подумал, что был несправедлив к нему — он пел и вправду прекрасно, и, вероятно, сам осознавал это, судя по манере исполнения и движениям. Изредка Володя гордо вскидывал светлую голову и бесстрашно смотрел или в зал, на отца, или на государя, словно говоря: посмотрите же на меня, восхищайтесь мной.
Но вот уже наступило время последнего номера.
— «Agnus Dei», соло исполняет Михаил Самарин! — вновь объявил его Ромахин.
Миша снова уверенно шагнул на середину сцены и нашел среди гостей мать и сестру. Каверин за роялем вновь заиграл.
— Agnus Dei qui tollis… — начал он.

Он не мог поверить, что концерт уже подходит к концу, и он не только смог выйти на сцену, но и хорошо — а Миша надеялся, что это было так, — все исполнил, а хор в целом не осрамился перед государем. Но расслабляться рано, осталось последнее усилие и последний, сложный и печальный номер и он постарается исполнить его так, чтобы ни у кого не осталось сомнений — это только его соло. Пару раз Миша взглянул на Володю — понял, мол, что его никакими призраками не напугать? То-то же!
— Dona nobis pacem, — пропел, наконец, Миша, и замер.

На зал опустилась звенящая тишина. Миша с беспокойством посмотрел на Ромахина, затем — в зал, и, наконец, задержался на императорской ложе. Что случилось? Неужели исполнение звучало не так хорошо, как ему показалось? Все спели настолько плохо, что у публики нет слов? Но тут случилось то, чего Миша уже и не ждал — государь Николай Александрович поднялся со своего места и медленно зааплодировал. Вслед за ним вскочил и захлопал цесаревич, далее — императрица, княжны, и вот уже весь зал поднялся со своих мест и взорвался аплодисментами. Миша снова будто оглох и словно ослеп — лица людей расплылись, взгляд иногда выхватывал то старого офицера, утиравшего глаза, то улыбавшегося Каверина, то счастливое лицо мамы…
Он несколько раз поклонился вместе со всеми, услышав радостный шепот Бранко сбоку:
— Здорово!

Мальчики и Ромахин с Кавериным скрылись за кулисами под грохот оваций. Оказавшись вне сцены, Миша устало привалился к стене и вытер со лба выступивший пот. Все было позади, но руки вновь дрожали так же, как и два часа назад. Мальчики же бурно делились друг с другом впечатлениями, поздравляли Мишу и хлопали его по плечу, а Володя самодовольно сказал:
— А вы заметили, как княжны весь концерт смотрели на меня?
Бранко покатился со смеху.
— На твою постную физиономию? Не смеши, княжны смотрели на меня!
— Если только из медицинского интереса к вашим ушам, любезный.
— Господа, господа, — вмешался в спор подошедший Иван. — Давайте не будем ссориться. Сейчас мы с Джеймсом все решим. Вам лет-то сколько? Одиннадцать? Вот я вас и огорчу — вы слишком маленькие для княжон, особенно на фоне нас, — и Иван обнял за плечи Джеймса и подошедшего Льва. — Ясно же как божий день, что княжны смотрели на нас.
— Врешь ты все, — буркнул Бранко, но спорить с Иваном отчего-то не стал.

Миша не хотел обсуждать, на кого посмотрела та или иная княжна — он слишком устал, но готов был поклясться, что дважды государь смотрел прямо на него, а один раз даже ему улыбнулся. Но пусть об этом знают только они с Николаем Александровичем.

К ребятам подошел улыбающийся Ромахин. Долго всех поздравлял и говорил, что все молодцы и ему теперь не придется краснеть перед фрау Грише. Миша дождался, когда вокруг Ромахина будет поменьше мальчиков, и робко подошел к нему.
— Спасибо вам, Александр Алексеевич, вы были правы. Я попробовал сделать так, как вы советовали — все получилось!
— Я очень рад, — Ромахин тепло улыбнулся. — Я наблюдал за вами. Вы большой молодец, Михаил, и я поздравляю вас с первым удачным концертом. А сейчас не буду вас задерживать — у многих на концерт пришли родные, ваши, кажется, тоже. Идите к ним.

Мише не надо было повторять дважды, и он выбежал в холл. Он не сразу нашел маму и сестру, по пути столкнулся с Анной Ивановной и непривычно спокойным и радостным Борей. Затем Мише попались Анджеличи и Бранко, рассказывающий о концерте и княжнах и размахивающий руками, как ветряная мельница; почти рядом — рыжие Гамильтоны, и Джеймс с Иваном, и вот, наконец, он нашел Веру, а следом и маму.
Они обе стиснули его в объятиях, а мама расцеловала, и Мише пришлось уворачиваться — он же не маленький, в самом деле, вдруг остальные мальчишки увидят? Мама сказала, что не могла не прийти и что старшие девочки вызвались посидеть с Сашкой, которому стало немного лучше. Вера пообещала, когда он станет великим музыкантом, написать о нем, а Миша шепотом и по большому секрету рассказал о том, как ему улыбнулся государь.
Всё было хорошо.

   
Содержание