Глава I

       
«Дорогой Карл.
С большой радостью сообщаю тебе, что дело решилось в пользу Александра, и наследство присудили нашему юному другу. Должен отметить, что родня со стороны вдовы препятствовала этому самым безобразным образом и своими бесконечными нападками даже свела в могилу дядюшку наследника, и без того некрепкого здоровьем. Чтобы не повторить судьбу старика, юноша решил поправить нервы и сейчас направляется на родину. Будьте готовы встретить свежеиспечённого наследника в Петербурге.
С наилучшими пожеланиями, Конрад».

***
 
Санкт-Петербург, 14 октября 1884 г.
Яков Платонович Штольман не отводил взгляда. Он смотрел пристально, не моргая, плавно переводя взгляд с одной детали на другую. Рациональная часть разума привычно отмечала подробности и раскладывала отмеченное по полочкам, и тем самым удерживала в узде происходившее в части эмоциональной. Повидав немало трупов, сыщик давно перестал ужасаться картинам смерти – но сдерживать приходилось вовсе не ужас. В груди росло и поднималось что-то необузданное и первобытно-свирепое – чёрная, клубящаяся злоба, так и норовившая пробиться сквозь наспех возведённый заслон и затопить сознание.
Это сделал человек. Кто-то, называющий и искренне считающий себя человеком, ворвался в дом, сделал своё дело и ушёл. И сейчас этот кто-то, свободный и живой, расхаживал себе по улицам Петербурга – его, Штольмана, города! От одной мысли…
Ну, господин надворный советник! Отставить чувства, делом займитесь! Хотите справедливости, так выполняйте свою работу.
Яриться будем потом.
У ног Штольмана, перед самыми носами ботинок, лежало маленькое тело. Новенькие башмаки, чистые гетры, плотно обтягивающие упитанные икры, опрятный клетчатый костюм… Аккуратность заканчивалась чуть выше воротника: верхнюю половина детского черепа буквально снесло револьверной пулей, и омерзительно жёлтые кусочки мозга тут и там виднелись на фоне уже впитавшегося в ковёр огромного красного пятна.
В нескольких шагах от мальчика лежал и второй труп. Этому в известном смысле повезло больше: четыре пули попали в грудь и живот, так что лицо осталось нетронутым. Не то чтобы это было необходимо для опознания: Яков Платонович и без того слишком хорошо знал, кто лежит на окровавленном ковре.
Поздним вечером слуга графа Шипова, уходивший проведать сестру, при возвращении в дом обнаружил своего коллегу оглушённым у дверей, пожилую экономку бьющейся в истерике, а графа и его восьмилетнего сына мёртвыми на втором этаже. Штольмана, едва вернувшегося из управления и даже не успевшего уснуть, выдернули из постели – благо, ветреный осенний вечер в Северной Пальмире бодрил не хуже чашки кофе с коньяком – и теперь сыщик тщательно восстанавливал картину происшедшего.
Гавриил Алексеевич Шипов был вдовцом. После смерти супруги восемь лет назад – поздние роды с осложнениями – граф оставил службу в министерстве иностранных дел и если не превратился в затворника, то определённо свёл светскую жизнь к минимуму. Освободившееся время он посвятил воспитанию новорождённого сына Василия, с которым и проживал в небольшом особняке. После реформы поместье Шипова, и без того небогатое, пришло в полный упадок, так что жил последний скромно, в соответствии со своим невеликим достатком. Весь домашний штат состоял из экономки, личного графского слуги и истопника, при необходимости выполнявшего обязанности дворника и помогавшего на кухне. Учителя для Шипова-младшего приходили на дом но, если верить прислуге, граф предпочитал елико возможно обучать сына сам.
Мальчик лежал навзничь, среди разбросанных по ковру игрушечных солдатиков в ярких цветных мундирах. Тело графа, напротив, располагалось на животе – судя по протянувшему по ковру кровавому следу в добрую сажень, смертельно раненый отец полз к убитому сыну. Преодолеть последние несколько вершков отцу так и не удалось: труп бессильно простирал правую руку к телу мальчика, но дотянуться смог лишь до одной из игрушек, в изобилии рассыпанных вокруг тела, и то лишь кончиками пальцев. В левой руке граф сжимал заляпанную кровью книжицу, раскрытую примерно посередине.
Штольман наклонился и аккуратно высвободил книжку из ещё не окоченевших пальцев. Ну, надо же. Ганс Христиан Андерсен, да ещё и в оригинале. Датским Яков Платонович не владел, но для того, чтобы понять «Den standhaftige tinsoldat», отпечатанное на окровавленной странице, не требовалось семи пядей во лбу.
Домашняя прислуга в полном составе находилась здесь же – в обширной детской на втором этаже. Графского слугу, открывшего дверь незваным гостям и получившего за это удар по голове, перенесли на диван, экономка с мокрыми щеками сидела рядом и перемежала громогласные всхлипы нечленораздельным испуганным шёпотом, а второй слуга, стоя чуть поодаль, переминался с ноги на ногу и нервно мял в руках шапку. Последний из всех троих находился в самом вменяемом состоянии, избежав и сотрясения мозга, и истерики, но толку с него всё равно было немного. Именно он позвал городового, обнаружив по возвращении в дом два трупа, но во время самого преступления отсутствовал, так что ничего дельного сообщить не мог. Экономка тоже не была непосредственной свидетельницей убийства – когда началась стрельба, она застилала хозяйскую постель, и там, в спальне, и схоронилась. В отличие от усланного слуги, однако, Шипову она служила не первое десятилетие, что делало её подлинным кладезем сведений о внутреннем обиходе графского дома. Насколько пожилая женщина, пребывавшая ныне на полпути от истерики к прострации, была способна этими сведениями поделиться, представляло уже другой вопрос.
– Агриппина Тихоновна, – чётко произнёс сыщик. Реакции не воспоследовало. – Агриппина Тихоновна! – чуть громче повторил он. Экономка, не прекращая всхлипывать, подняла голову и с некоторым усилием сфокусировала взгляд на Штольмане. – Когда в точности это произошло?
– После… – Женщина всхлипнула. – После повечерия.
От повечерия до полунощницы три часа – великоват выходит промежуток. А что поделать, думает теми категориями, которыми привыкла. Что ж, с её привычками вопрос и увяжем.
– Граф, я слышал, был строг в обиходе? К какому времени было заведено ему постель стелить?
– Ну так… – экономка покосилась сквозь раскрытые двери и коридор в расположенную напротив господскую спальню. Проследив направление её взгляда, Штольман обнаружил висевшие на стене тяжёлые часы с маятником. – Как десятый час пробьёт.
– А что в это время обычно делали Гавриил Алексеевич и Василий?
– Чи… читали, – пролепетала пожилая женщина.
– И сегодня, – Штольман качнул окровавленной книжкой в руке, – я так понимаю, тоже?
– Д… да… У их милости… – Всхлип. – У них так было заведено. Что ни вечер – садились и читали Васеньке. Да всё не по-нашему, то по-немчински, то ещё как по-басурмански!
Логично. Ребёнок слушает про стойкого оловянного солдатика, тут же иллюстрируя происходящее собственными игрушками, и вместе с тем подспудно усваивает чужой язык. Похоже, бывший чиновник министерства иностранных дел и впрямь ответственно подходил к языковому образованию сына.
К несчастью для него, к стрельбе Шипов явно относился с меньшим усердием. Покойный граф отошёл на тот свет не без сопротивления: в дверном косяке, притолоке, и стене застряли три пули. Определить, откуда их выпустили, труда не составляло: первым, что бросалось в глаза при входе в комнату – не считая двух трупов – был тускло поблёскивающий револьвер, валявшийся на ковре рядом с письменным столом в окружении опрокинутого стула и трёх стреляных гильз.
Оружие Штольман уже осмотрел: новенький Смит-и-Вессон образца восьмидесятого года. Сыщику такие не нравились. Он мог ещё понять армейских офицеров, не имевших средств приобрести что-то получше и вынужденных обходиться служебным оружием, но в руках лица статского такой револьвер – массивный и неточный – обнаруживал изрядное невежество. Выбор дилетанта, которому надёжная тяжесть в руке и успокаивающий блеск металла важнее меткого боя. Но вот то, что оружие, судя по виду, было едва с прилавка, наводило на мысли.
– А Гавриил Алексеевич, – Штольман кивнул на револьвер, лежавший теперь на столе и ожидавший упаковки вместе с прочими уликами, – что же, был стрелок?
– Н-нет… – рассеянно протянула пожилая женщина. Всхлипы становились чуть реже. – Он и этот леволь… верт купил-то недавно совсем, на Петра и Павла.
Три месяца назад. Всё интереснее и интереснее. Зачем вооружаться так вдруг?
– Граф кого-то опасался?
– Не… ет, – растерянно покачала головой экономка. – Оно конечно, их милость последние месяцы ходили тревожные, но оно ведь и понятно!..
– То есть?
– Болями они мучились, – пояснила экономка. – Всё… Всё хуже и хуже, как дохтур ни придёт, так после их милость цельный день мрачные, что твоя туча. Меня спрашивали, не хочу ли, чтоб к кому меня порекомендовали – я говорю, Гавриил Алексеевич, ваша милость, куда же я от вас с Васенькой, а он… – Всхлип. – А он и говорит: «Мне, Агриппина, уже недолго осталось». Когда они это дело купили, я уж было подумала… – Женщина торопливо осенила себя крестным знамением. – Ох, грех-то какой!..
Сыщик кивнул. Нетрудно прийти к выводу, что смертельно больной купит револьвер, чтобы свести счёты с жизнью. Но чтоб граф пожертвовал ещё несколькими месяцами, которые мог провести с горячо любимым сыном? И потом, не в детской же он оружие хранил, в самом деле. Если граф, застигнутый в спальне отпрыска, начинает отстреливаться, значит, револьвер у него с собой. Чего бы ради вооружаться, идя почитать сказку на ночь? Нет, кого-то покойный страшился, но кого?
– Сегодня граф куда-то уходил? Или к нему приходили?
– Весь день дома были, – помотала головой женщина. – А приходить-то… Ну, утром этот был, принёс… принёс… для… – голова на худой шее как-то странно качнулась в сторону трупов на ковре, и экономка снова разрыдалась в три ручья.
– Посыльный приходил, – неловко пояснил тот из двух слуг, что был сознании – нестарый ещё мужчина молодецкого вида. – Заказ барину приносил, игрушки… для Василия. – Он тоже кивнул в сторону маленького тела. – Солдатиков.
– Именно солдатиков? – уточнил Штольман. – Откуда знаешь?
– Так он от англичанина этого, что возле Исаакиевской, вашсокобродь, не первый раз тут. А англичанин всё больше солдатиков и делает.
– Что за англичанин?
– Мастеровой человек, вашсокобродь. Работает на диво, зато и цену ломит. Но барин для Василия игрушки только у него и покупали, денег не жалели.
Штольман мысленно сделал пометку.
– Ты, как я понимаю, – сыщик обвёл рукой помещение, – всё это нашёл?
– Точно так, вашсокобродь, – с готовностью кивнул собеседник.
– Когда подходил, никого не видел? Выходящим из дома, убегающим?
Слуга помотал головой.
– Только Митьку, – кивнул он на лежащего на диване бессознательного коллегу. – У дверей пластом лежал. Я наверх, а там Агриппина рыдает, и барин… – слуга бессильно развёл руками. – Я сразу за городовым и метнулся.
– И когда вернулся с городовым, в комнате всё так и осталось?
– Господь с вами, вашскокобродь! – спешно перекрестился молодцеватый слуга. – Да кто б посмел что трогать?
– И когда ты барина нашёл?
– Да, чтоб не соврать, часов этак в десять с половиной, – живо откликнулся слуга.
– Откуда такая точность? – вскинул бровь Штольман, не забывший ещё Агриппину Тихоновну с её «после повечерия».
– Дак я, вашсокобродь, когда обратно выходил, в Лавре как раз десять било. А ходу сюда от сестрицы моей меньше склянки.
Флотский, значит. Вот откуда и выправка, и «вашсокобродь» через слово, и способность сохранять трезвую голову в такой ситуации.
– А ушёл ты когда?
Слуга почесал затылок.
– Ну, вашсокобродь, часов в девять, или раньше чуть. Аккурат после того как этот явился.
– Что за «этот»? – отрывисто поинтересовался Штольман
– Да я же и знать не знаю, вашсокобродь, – растерянно отозвался бывший матрос. – Митька говорил, прибежал весь в мыле, говорит, к графу, да срочно. Барин как услышали, велели тут же в кабинет провести.
– И когда стреляли, – Штольман перевёл пристальный взгляд со слуги на экономку, – этот визитёр ещё был в доме? Кто-нибудь видел, чтобы он уходил? Агриппина Тихоновна!
Та судорожно всхлипнула. Повышать тон Штольману удовольствия не доставляло, но он по опыту знал, что выбитую из колеи женщину это приводит в чувство лучше ласковых увещеваний.
– Не… нет… – пролепетала она.
В доме одновременно с убийством незнакомый человек, а они об этом ни словом?! Ладно слуга, его не было, но экономка… А, что с неё взять, она имя-то своё хорошо что помнит.
– Где кабинет?! – резко бросил Штольман.
Когда слуга и экономка одновременно подняли пальцы, указывая на дальний конец коридора, сыщик был уже на полпути к выходу из комнаты. Живо преодолев десяток шагов до полуоткрытой двери, Яков Платонович осторожно толкнул её носком ботинка.
Людей в графском кабинете не было, но назвать его пустым язык бы не повернулся. Массивный стол был опрокинут, и несколько небольших выдвижных ящиков валялись у входа – словно кто-то выдернул их и тут же неприцельно метнул их во входящего. Одна из ножек лежавшего под окном стула торчала вверх под неподобающим углом, но оторвать её с концами неизвестному любителю атлетических упражнений с мебелью так и не удалось. Бумаги – судя по количеству, не только вывалившиеся из брошенных ящиков, но и сброшенные со стола – неравномерно покрывали паркет.
Иными словами, если Яков Платонович Штольман когда-либо видел интерьер, отвечавший навязшей в зубах канцелярской формуле «следы борьбы», это был именно он.
Сыщик прошёл в дальний конец кабинета, отдёрнул шторы. Окно – целёхонькое – было закрыто на обе задвижки, и следов падения в маленьком внутреннем дворике, открывавшемся взору внизу, не наблюдалось. Кем бы ни был вечерний посетитель, графский особняк он покинул вместе с нападавшими, хотя – сыщик ещё раз оглядел помещение – без большой охоты.
Штольман обернулся. Слуга и экономка, машинально просеменившие за ним по коридору, созерцали картину разгрома с озадаченными лицами.
– Как он выглядел? – Сыщик перевёл пристальный взгляд с одного на другую и обратно. – Тот, кого граф проводил в кабинет – как он выглядел?
– Мо... молодой, – запинаясь проронила Агриппина Тихоновна. – Светленький такой…
– Офицер, вашсокобродь, – уверенно прервал её слуга. – Флотский офицер. Мичман или лейтенант.
– Что, в мундире был?
– Никак нет, вашсокобродь, в статском платье. А всё одно выправку не спрячешь. Офицер, зуб даю.
– Приметы? Шрамы, родимые пятна?
– Нет… – растерянно протянула экономка. Слуга только развёл руками.
Сыщик кивнул и отошёл от окна. Ещё раз окинув взглядом разгромленный кабинет, он шагнул обратно в коридор – слуга и экономка торопливо прижались к стенам, пропуская сыскаря – и направился обратно в детскую. Предстояло собрать и описать улики, привести в чувство и допросить оглушенного слугу, дождаться вызванного уже доктора и освидетельствовать трупы. Время терять не след: налицо двойное убийство и что-то, что может быть чем угодно, но пока выглядит похищением.
Резкий металлический запах крови ударил в ноздри, стоило Штольману шагнуть обратно в детскую. Взгляд невольно упал на распростёртое на ковре маленькое тело.
А ещё налицо был кто-то, застреливший ребёнка и до сих пор остающийся на улицах Петербурга – и с этим кем-то Якову Платоновичу не терпелось свести знакомство.
 

 
Примечания:
Он мог ещё понять армейских офицеров…» – в 1871-1895 гг. экспортная модель револьвера Смита-Вессона образца 1869 г. состояла на вооружении Русской Императорской армии, но большой популярностью не пользовалась.
 

[player][{n:"Henry Jackman  Hunting Kick Ass",u:"http://forumstatic.ru/files/0012/57/91/72660.mp3",c:""}][/player]
 
Следующая глава          Содержание