Глава пятнадцатая
Искушение для Марьи

- Ролевые игры, детка? – новый знакомец не смог сдержать усмешку. – Хорошо, поиграем, но чуть позже. Расскажи мне про свою знаменитую тётку.
Марья, что говорится, выдержала паузу, а затем тоном оскорблённой невинности сказала:
- Хорошенькое начало знакомства: расспрашивать у одной женщины про другую! Но раз хочешь, давай поговорим. Только я хочу есть. Ты оставил меня без ужина, я думала, что перекушу в кафе у этой самой знаменитой тётки и расспрошу её про весь ужас, который творится в тихом посёлке – самоубийства, пропажу девушки и погибший рокер! Такой набор даже Хельсинки привёл бы в шок, а у нас там много чего происходит!
Она надеялась, что убедительно играет роль.
- Ещё говорят, что мы, финны, законопослушная нация! А вот ты, именно ты: каким ветром в глухую провинцию занесло такого парня? Голландец и русский – какая экзотика!
- У меня дела в ваших краях. К тому же ты можешь мне не поверить: я фанат твоей тётушки, и никак не мог пропустить шанс посетить благотворительный концерт, который она давала. Об этом ничего не говорят?
- О концерте? Марья давала концерт?
И тут госпожа Линнатар поняла, что зря представилась начинающей оперной певицей. Если этот тип имеет хоть какое-то представление об опере и медведь не потоптался на его ушах, то малейшая просьба что-то спеть, хотя бы пропищать две фразы из какой-то популярной арии, моментально выдаст её. Хорошо, она может не брать верха и сойти за банальное, не очень-то хорошее сопрано – для хора и небольших эпизодических партий сойдёт, только нужно срочно решить, что именно пищать. На самый последний случай у неё оставался тот самый крайний вариант, о котором она в шутку упомянула – чтобы он сам лишил её возможности петь чисто, чтобы вообще стало не до пения, оперы и прочих высоких материй.
Интересно, десять минут, о которых упоминал сержант Карху, уже закончились?
Как скоро прибудет полиция? Азарт прошёл, отрезвление заставило Марью вспомнить, что она всего лишь женщина, слабая, давным-давно забывшая все навыки самообороны, которым учил отец, а Пекка недвусмысленно предупреждал её, чтобы не встревала в чужие дела. Разве он поверит теперь, что она не искала встречи со смуглым странным типом, сама же выглядит так странно лишь по причине того, что хотела опробовать на публике новый имидж, вполне подходящий для события, в котором ей предстояло принять участие, а дальнейшее произошло по невероятному стечению обстоятельств? Разве она не дала знать полиции при первой же возможности?
Почему-то следующей возникла мысль о том, что она давным-давно не ныряла. Плавает она отлично, в этом даже сомнений нет, лето тёплое, вода точно прогрелась до вполне комфортной температуры. Её и холодной не удивить: в детстве они с подругами и приятелями начинали купаться в начале мая, только это было давно, и с тех пор она, пожалуй, стала куда более разборчива и изнежена.
Виллу всё это время был занят тем, что жадно ел виноград, обрывал ягоды по шесть-семь штук и отправлял в рот. Косточки он не выплёвывал, и они противно хрустели.
- Давала, - наконец, проронил он. – К моей досаде, я смог послушать немногое, у меня были дела. Но я не подозревал, что Марья Линнатар сентиментальна как старая дева из английского романа времён какого-нибудь Георга или Виктории. Провинциальная жизнь, видимо, сильно влияет на людей. Ладно, раз ты не знаешь, скажу: она дала благотворительный концерт в пользу той самой дурочки, которая сиганула со скалы после ссоры с парнем. Местные – ладно, они видят загадки там, где их даже искать не стоит. Ну, согрешила, ну, залетела, так не она первая, не она последняя, подобным историям нет счёта. Родила бы, воспитывала бы ребёнка.
- Говорят, что она была совсем девочка, школьница ещё…
- Мы животные, детка, а в мире свободной, не скованной какими-то рамками приличий природы у каждой особи имеется свой срок перехода во взрослую жизнь. Я видел девочек, которые в десять лет охотно занимались проституцией в Амстердаме не только потому, что это доставляло им независимость от родителей, материальное благополучие и ощущение собственной значимости, а и по причине того, что настала их пора спариваться, их тела были к этому готовы. Погоди багроветь от негодования: я говорю именно про тела, а не про рассудок. Они годны только на банальное спаривание, за ощущение определённой новизны мужчины готовы выложить некую сумму. Человек испорчен цивилизацией, это определённо так. Животные проще и честней, они не думают про возраст. Если самка созрела, с ней в контакт вступит любой самец. Там, в Амстердаме, мест с малышками нежного возраста не так много, но они существуют, и всё в порядке вещей, никто не возмущается. А здесь…
Он поморщился почти брезгливо, помедлил какое-то время, видимо, подбирая слова, и заговорил снова своим глубоким, приятным баритоном:
- Послушай, здешнее общество слишком патриархально. Вроде бы вы рядом со Швецией, но там всё иначе. Если шведка оказалась беременной в шестнадцать, её поддержат в любом случае, желает она рожать ребёнка или избавиться от него. Шведские девчонки эмансипированы и точно знают, чего хотят. Местные закомплексованы, у них в голове до сих пор полно церковного влияния и средневековых предрассудков. Но когда невинность перестаёт их сковывать, они дают фору и шведкам, и немкам, и девкам из всех трёх бывших провинций русских на побережье Прибалтики.
- Потому ты здесь? – неожиданно для себя спросила Марья, оседлав стул так, чтобы спинка служила барьером. – Срываешь цветы невинности и несёшь просвещение?
- Что я здесь делаю, не твоё дело, детка! – резко оборвал он, затем смягчил эмоцию, улыбнувшись и протягивая Марье персик, который та машинально взяла. - Ты сказала, что финны законопослушны, вот и будь достойной представительницей своей нации. Считай мои слова за комплимент, потому что в тебе я вижу ту самую северную манящую ледяную ловушку, которая в нужный момент наверняка обернётся роскошным сеансом в сауне. Я предвкушаю приятно проведённое время и намерен не спешить. Ты девчонка с выдумкой, пусть твоя голова и забита штампами из дурных сериалов. Платки оставь посредственностям, я вижу твоё тело так, словно ты уже сейчас сидишь рядом совершенно голая. Нет, прости – нагая. Красота достойна этого слова – на-го-та.
Он отхлебнул мартини, а Марья мрачно посмотрела в окно каюты: да уж, полиция в Хамина заслуживает звание «плавающих черепах».
- У ваших девчонок в головах тоже полно всякого бреда, даже у самых здравомыслящих. Вот, к примеру, какая-нибудь Минна или Тарья, которая поёт в церковном хоре, прилежно учится в школе, раз в неделю ходит к бабушке-соседке помочь по хозяйству, страшно боится родителей и слушает, что говорит по воскресеньям пастор. Но она же не в замкнутом пространстве живёт, мир всё равно окружает её: вот она видит по телевизору красивых женщин, которые смело вступают в отношения с мужчинами, талантливых людей, которые достигли успеха и богатства. Конечно, она мечтает стать такой, хотя бы приблизиться к этому большому миру, и тут никакие пасторы не властны. Твоя дорогая тётушка может служить ярким примером тому, как девушка из провинции покоряет столицу. Вот скажи, детка: что в вашей семье про неё говорили? Вы же чёртовы аристократы, а она… кстати, по какой линии она тебе родственница?
- Она мне не совсем родная тётка, - у Марьи была вся дорога до Хамина, чтобы придумать «Вильме Блумквист» подобие правдоподобной биографии, - это уж я так сказала, потому что мама её вечно называет «кузина Марья». Папина двоюродная сестра узнала, что жених неверен ещё до свадьбы, и таскается в дом не к ней, а к её младшей сестрице, вспылила и уехала подальше от родни. Вот она и есть мать Марьи. Я о ней понятия не имела до тех пор, пока не стала заниматься музыкой, когда выяснилось, что у меня есть кое-какие способности, все сразу вспомнили про Марью, стали её восхвалять, рассуждать с умным видом про гены, про родственные связи, про наследственность таланта и прочую чушь. Это примерно то же, как ты рассказывал про провинциальных девчонок, готовых потерять голову ради первого же мужика, который поманит их перспективой красивой, не слишком загруженной трудом жизни.
Она выдохнула и пошла ва-банк:
- Вот, к примеру, моя знакомая. Она долго была занудой, мы её терпеть не могли, потому что она кичилась своими знаниями. Но когда ей исполнилось четырнадцать, к ним в гости приехал старый знакомый её отца. Семья была так себе, небогатая, Ханне мало что улыбалось в этой жизни, она даже на университетское образование должна была зарабатывать сама. И что? За три дня этот тип окрутил её так, что они сбежали вместе! Она оставила записку, что теперь станет актрисой, о ней ещё услышат!
- Ну как, услышали? – Виллу смотрел на неё с неподдельным любопытством.
- Нет, зато я случайно в Гамбурге забрела однажды в район порта, конечно, не одна была, с подругой и шестью-семью парнями. Так вот, Ханна проявляла актёрский талант как проститутка. Выглядела неважно, сразу скажу. Далековато от Бродвея, не правда ли?.. Эй, полегче, это моё шампанское!
- Это не последняя бутылка на этой яхте, детка. Сейчас нам принесут ужин и холодное шампанское. Фу! Как можно пить тёплое? Это напиток богов. Во мне говорит кровь русских военных, которые перед решающей битвой кутили, пили шампанское ящиками, причём не скупились на дорогое и целовали красивых женщин. Я думал, что придётся искать спутницу здесь, но привёз её с собой. Ты моя Венера на сегодняшний вечер, давай ни о чём не думать, я вовсе не приспешник сатаны и не собираюсь претендовать на твою душу. Хотя, может быть, и предложу тебе роль, которая может тебе понравиться. Завтра в чопорном Иломантси состоится приватная вечеринка. Мы поедем туда вместе, и будем зажигать так, словно мы на Ибице, а не в Финляндии. Там будет девочка, на которую я имею кое-какие виды. Даже три девочки. Покажи им, что такое подлинная свобода, как двигается и ведёт себя женщина, скинувшая чары невинного добровольного неведения. Может быть, ты споёшь им, но не так, как твоя тётушка, а чувственно, завораживая, давая понять, что есть иной мир, и они могут стать его частью.
«Такой, как бедняжка Ханна? Такой, какой могла бы стать несчастная Хилма?».
Эти слова вертелись на языке, жгли губы, но Марья усилием воли сдерживала себя. Циничная проповедь полной вседозволенности возмутила её до глубины души, но одновременно она поняла, почему скромные девочки вдруг превращались в начинающих шлюх. Пожалуй, напрасно она посчитала Виллу простым искателем приключений: это всё же некий демонический дух в человеческом теле, внешность у него самая что ни на есть роковая, запоминающаяся именно своей непохожестью на те физиономии, что привыкли видеть простые люди в финской глубинке, смущающая, манящая. Как он сказал: «Из другого мира»? Так оно и есть. Голос, манеры… да, ему могли верить, ему могли поведать сокровенную мечту о иной, более насыщенной событиями и интересной жизни. Может быть, сама Марья не просто так оказалась в этой каюте наедине с человеком, о котором уже довольно была наслышана, да и видела она его в той самой омерзительной записи с флэшки…
Флэшка!
Теперь ей кое-что стало понятно: кто-то из участников «вечеринки» решил напоследок, перед отправкой девчонок в Европу, устроить небольшое развлечение для себя. Сначала они записали, как новенькие научились танцевать у шеста, а затем, разгорячившись от увиденного, принялись насиловать обеих. Именно тогда Хилма, которая, видимо, была куда менее опьянена наркотиком и алкоголем, поняла, к чему дело идёт, и сумела бежать. Она и Тулу пыталась вытащить за собой, пока мужчины курили кальян в соседней комнате и пили, но Тула лишь блаженно улыбалась и говорила, что никуда не пойдёт, что ей ничто не угрожает, потому что сейчас всё будет иначе, она ещё не сказала любимому человеку о наступлении беременности. Про кое-какие подробности Хилма сумела рассказать Марье, пока они ждали полицию там, у ручья.
В итоге всё закончилось тем, что на Туле сорвали злость все участники веселья, и сердце бедняжки не выдержало. Марья не знала, сколько «товара» должно было поступить в очередной партии «поставок», но допускала, что как раз эти двое, и их, видимо, оценили дорого. В итоге заказчики требовали либо деньги за испорченный «товар», либо новый, такого же качества.
Кто снимал собственно момент начала расправы, который и стал компроматом, кому именно мог навредить этот самый компромат, пока что было неважно, и вообще пусть всю цепь событий восстанавливает полиция. Марье бы уйти живой и целой с этой чёртовой яхты, чтобы поделиться своими догадками с Пеккой и его коллегами!
Чёртов Пекка! Госпожа Линнатар впервые в жизни усомнилась в способностях финской полиции!
- Я хотел поблагодарить твою несравненную тётушку за ту помощь, которую она мне невольно оказала, покинув Хельсинки и переселившись в места своего детства. Она успешна, она из того самого, чертовски привлекательного и соблазнительного большого мира. Она не такая, как другие, хотя подчёркивает родство с остальными. Если она добилась успеха со своим писклявым голоском и внешностью серой мышки, то уж Минна или Тарья с их улыбкой, сияющей юностью, прямыми ногами и крепкой высокой грудью точно достойны карьеры кинодивы… Ты ни черта не поняла из моих слов, тем лучше для тебя. Возьми из холодильника, он вон там, видишь, бутылку шампанского, я наполню бокалы, и мы выпьем. Выпьем за то, что будет сейчас и за то, что, возможно, произойдёт с тобой завтра. Ты мечтала о главной роли? Я дам тебе такую возможность!
Марья вдруг поняла, кого ей напоминает этот человек: господин Треч из детской сказки про немецкого мальчика Тима Талера и его проданный смех, и ей стало неожиданно смешно. Страх прошёл, осталось опасение сделать что-то не так и тем сорвать роль.
Похоже, что интересы полиции и «господина Треча» наконец-то пересеклись в одной точке: ведь её уже другая сторона приглашает на ту же самую встречу!
- Ты предлагаешь мне ангажемент? – она захлопала ресницами и приоткрыла рот как бы от удивления. – Правда? И что я должна буду петь?
Нет, не так.
- Сколько это будет стоить?
Теперь она взяла правильный тон, судя по выражению лица красавчика Виллу.
- На первый раз – тысяча евро за полчаса. Два выхода по пятнадцать минут, устроит?
- Пятьсот евро за пятнадцать минут?
- На первый раз, - с улыбкой повторил Виллу. – Дальше всё зависит от тебя. Какой у тебя голос?
- Сопрано. Но… я выпила. Я сейчас не смогу… - залепетала испуганно Марья.
- И не надо, - с неожиданной покладистостью согласился собеседник, - всё решим завтра с утра. Сейчас думаем только о нас и нашем удовольствии. Минутку подлинного наслаждения ты мне уже доставила, малышка, я в тебе не ошибся. Мы попробуем друг друга на вкус и решим окончательно, получится у нас работать в паре или нет.
Марья вспомнила про роль и посмотрела на мужчину расширенными от любопытства и невольного испуга глазами:
- Кто вы, Виллу? Почему вы это мне предлагаете?
Он наконец-то встал, приблизился, демонстрируя пластику большого хищного зверя, тонко вырезанные ноздри трепетали, рот был слегка приоткрыт, а глаза…
- Потому что ты мне нравишься, маленькая дурочка. Дочь Севера, внутри которой пылает огонь. Потому что в тебе есть то, что мне нужно. Не задавай вопросов, скоро ты всё поймёшь сама. Я заставлю тебя вспомнить, что ты аристократка, стащу с тебя эти пошлые тряпки и наряжу как подобает. Я буду щедр, не сомневайся. Но про Тойво мы больше не разговариваем и даже не упоминаем, татуировку придётся свести, отведу тебя к своему мастеру, он сделает как надо.
И дополнил мягко, чуть приобняв за талию, на ушко, интимно, почти целуя в мочку, обжигая щёку дыханием:
- Принеси шампанское, богиня любви. У твоего Гефеста болит нога, а нам завтра добираться назад на моём железном приятеле, который жрёт бензин как не в себя. Если бы я был полностью русским, я бы, возможно, не думал об этом, но моя голландская кровь не даёт о себе забыть… Вот в чём мы сходимся с вами, финнами, так это в практичности: ни шагу без расчёта.
Марья достала шампанское и присвистнула.
- «Veuve Clicquot»?
Это она произнесла правильно, с прононсом, потому что французским овладела почти так же, как и итальянским, разговаривала с лёгким акцентом, эти языки всегда нравились ей и осваивались без особого труда, словно когда-то были знакомы. С английским отношения складывались несколько хуже, хотя Марья, разумеется, легко болтала, читала совершенно свободно лет с двенадцати и никогда не думала про то, что может допускать речевые ошибки.
Дальше, спохватившись, продолжила едва ли не по слогам:
- Пон-сар-дин розе…
- Руж.. – лениво, с улыбкой поправил Виллу. – Не напрягайся. Такое ты будешь пить впервые в жизни. И отвыкай от полусладкого: настоящее благородное шампанское носит единственное имя «брют».
Марья пила такое далеко не впервые, даже очень любила его, но Вильма Блумквист наверняка не слишком хорошо была знакома с продукцией фирмы «Вдова Клико».
- Я и люблю брют, - честно призналась она, и тут же добавила, чуть вздёрнув подбородок, - я не деревенская девчонка, я Блумквист!
- Да у нас есть фамильная гордость! – мужчина не сдержался захохотал. – Нет, ты классная, детка! Ну, брудершафт?
Они сплели локти, выпили залпом и не успела Марья опомниться, как оказалась в объятиях этого странного человека, одновременно привлекательного и омерзительного до тошноты.
Он целовал её мягко, умело, с удовольствием, и добился-таки своего.
- Вот теперь я не буду насильником, - прошептал он. – Теперь ты моя.
Марью опрокинули на постель, всё, что должно было произойти, было абсолютно предсказуемо, и что самое ужасное – она бы действительно не смогла оказать никакого сопротивления.
Но и не потребовалось этого делать.
В какой-то момент между поцелуями и ласками, уже довольно смелыми, Виллу вдруг рухнул на неё всем телом, выражение его лица было неописуемо.
- Извини, дорогая, мы немножко припозднились!
Марья постаралась вытащить из-под себя простыню и кое-как в неё закутаться: в каюте, едва не ставшей ареной любовного сражения, было человек пять мужчин, а лицо Пекки напоминало по цвету варёную свёклу.
- Ни за что не прощу! – бросила она через плечо давнему воздыхателю.
Наручники на запястьях Виллу-Виллима выглядели крайне эротично, надо признать честно.
- Марья, - сказал Уско Пулска, - извини, я тебе позже всё объясню. Пока что, если можешь, спой что-нибудь этому мерзавцу. Я помню про ангелов, которые в одной библейской истории услаждали слух отроков в огненной печи. Пусть твой голос будет персональным адом для него, а огненную печь задолго до Судного дня мы ему устроим, не сомневайся. Он же просил тебя спеть.
- Спой! – робко попросил Пекка.
Это было более чем эпично: шестеро или семеро полицейских, преступник и она, практически голая, какими бы возвышенными словами не награждали такое положение.
Марья прикрыла глаза, чтобы абстрагироваться от абсурда ситуации, и запела первое, что ей пришло в голову: «Оду к радости» Бетховена.
Пела она очень хорошо, особенно для вокалистки, которая не должна петь чисто вообще, учитывая обстоятельства. Реакция публики оказалась разной: полицейские зааплодировали, а Виллу сказал очень грубое непечатное слово.
Позже Марья очень долго пыталась понять, чем был обусловлен выбор произведения: дело в том, что музыку Бетховена она не любила с детства, и была искренне благодарна композитору за то, что опера в его творческом наследии всего одна…