30 августа 1888 года в день тезоименитства Его императорского Величества государя императора Александра III недавний обер-полицмейстер, а ныне С.–Петербургский градоначальник Петр Аполлонович Грессер давал ежегодный бал в Дворянском Собрании.

К девяти часам вечера вся Итальянская улица и обе першпективы Михайловской площади были запружены изящными экипажами, нарядными каретами и пролетками. Эллинское детище Росси: площадь, сквер и стройные здания вокруг – сегодня превратились в праздничный балаган. Сквозь кружева деревьев затейливыми вертушками иллюминировали потешные огни, благоухали цветами ближайшие балконы. На дальней решетке Михайловского дворца в вазонах горело масло. Экипажи скрипели и толкались у парадного подъезда, выпуская из нутра своих драгоценных седоков, чтобы затем, отъехав, выстроиться на площади по сословному ранжиру.

Здесь собрался весь цвет титулованной аристократии, изголодавшейся по балам, так редко бывавшим при нынешнем императоре. Александр III сократил всю парадно-торжественную жизнь втрое против батюшки.

Муаровое облако радостных дам и мундирных сановников вплывало в особняк длинной переливчатой змеей, словно бы их приворожила невидимая дудочка. Принцы и герцоги немецких домов (отпрыски боковых ветвей дома Романовых), вечно воюющие при русском дворе, все в крестах, и лентах, и золоте эполет на синем сукне мундиров, сегодня объединились для легкомысленного веселья. Их спутницы, обрусевшие немецкие принцессы, учащенно обмахивались веерами – над алмазными венцами порхали русские и немецкие восклицания. Щеголеватые адъютанты Великих князей галантно спешили услужить дамам. Все колыхалось, искрилось и текло с возбужденным гулом.
   
Штольман спрыгнул с подножки служебной пролетки на углу особняка – вопреки обыкновению, которым не без ехидства дразнил высокое общество, выгружаться всегда у подъезда. Но сегодня он остановился поодаль, решив прежде понаблюдать за обстановкой в ожидании своего момента влиться в высокое общество.

Оживление царило снаружи у парадного и в вестибюле, у больших зеркал. Лейхтенбергские удивительно вежливо раскланивались с Мекленбургскими:
   
- О, Фаше фысочэство! Как Ви пожифаетэ, Екатэрина Михайлофна, торогая? Как чутесно Ви осфетили сфой Михайлофский дворэц!…

- Ah, Ihre Hoheit, meine liebe Maria, Guten Tag. Sie sind zu uns mit dem Besuch aus Deutschland gekommen, was für eine Freude! Nächste Woche gibt mein lieber Georg mit seinem Quartett ein wunderbares Hauskonzert . Sie müssen unbedingt kommen, ach, uns werden die Komponisten besuchen. Kurzzeitig kommen Tchaikowsky und Taneew aus Moskau an. Rubinstein wird auch sein. Wir sind glücklich, liebe Fürstin, Sie und lieben Lüdwig Wilhelm bei uns zu sehen.*
* ------------------
Ах, Ваше высочество, моя дорогая Мария, добрый день. Вы посетили нас из Германии, какая радость! Мой дорогой Георг на будущей неделе задумал чудесный домашний концерт со своим квартетом. Непременно приезжайте, ах, у нас будут композиторы! Ненадолго приедут из Москвы Чайковский и Танеев. Будет и Рубинштейн. Мы счастливы видеть Вас у себя, княгиня, с дорогим Людвигом Вильгельмом.
------------(нем.)
   
Кассельские и Дармштадские мерили друг друга ледяными взглядами, журча при этом умильностью. Представители Ольденбургского дома были, как всегда, радушны со всеми и с вежливой простотою и нежной улыбкой снисходили до нижестоящих сиятельных князей.
   
Вот он заслышал сдержанные смешки, игривую музыку французской речи: прибыли фрейлины. Затянутые в светлые газовые шелка, обнажавшие плечи, в длинных перчатках от локтей, с заколками в высоких прическах, они с затаенным возбуждением перебирали в пальцах свои carnet de bal* (*бальные книжечки, франц.), и склонялись в реверансах перед хозяйками великосветских салонов. Легкомысленные перышки, бившиеся над локонами, весело помахивали в такт приветствиям:
- Ваше сиятельство, madam Kleinmichel, quelle joie.
- Oh, ma cherie Kati. Tu es charmant.
- Merci, mon âme. Quelle soiree!*
* ------------------
- Ваше сиятельство, мадам Клейнмихель, какая радость.
- О, моя дорогая Кати. Вы очаровательны.
- Спасибо, моя душа. Какой вечер!
------------(франц.)
   
Тут же подле них, откуда ни возьмись, появились бравые лейб-гвардейцы в парадных мундирах своих полков. Драгуны и уланы, сжимая в белых перчатках лаковые каски с султанами, блестя сапогами и улыбками из-под залихватских усов, храбро брали на приступ женские сердца:
…ah, elle a du chic, cette femme, cher ami!…
…oui, la reine du bal…

- Charme de vous voir, mademoiselle!*
* -----------------
…ах, она шикарна, эта женщина, дорогой друг!
…да, королева бала…
- Очарован видеть Вас, мадемуазель!
-----------(франц.)
   
Рой адъютантов и офицеров генерального штаба, и молодые графы, все в голубом, соперничали с вояками с помощью изысканных манер, наперебой поддерживая дам за локотки. И, то подавая упавший платочек, то справляясь о здоровье любимой тетушки, провожали их в сияющий вихрь празднества.
   
Стоя в скромной тени угла, Штольман наблюдал обстановку и ждал тех, кто его больше всех интересовал: членов Госсовета, дипломатов и его, князя Разумовского…
   
А! Вот и он. Как всегда, в окружении почитателей, раскланивается со всеми и целует белоснежные перчатки дам, очаровательно улыбаясь:
- Madam, comme je suis content…*
* --------------
- Мадам, как я счастлив… -----------(франц.)
   
…Разумовский явился из заграничных поездок этой весной, за четыре месяца до пропажи Негошевых денег. Он вернулся из долгого путешествия по Европе: Варшава, Париж, Дания, – свежее лицо в сонном русском царстве! Сразу начал блистать в свете, сорить деньгами и устраивать приемы в своем роскошном потомственном особняке. Штольман наблюдал, как учтивый и светский князь подбирался к Великим князьям, вился вокруг дядей императора Константина и Николая. Он всю весну играл в бильярд с Толстым и Катковым, посещал салон княгини Клейнмихель и музыкальный салон Юлии Абазы, обворожив их всех. Щедрые пожертвования сиротскому приюту Ольденбургских снискали ему славу милостивого человека. И пару раз, как донесли Штольману, он услаждал слух Ее величества, очень скучавшей по родине, рассказами о своем пребывании в милой маленькой Дании.

***
Штольман с навсегда отравившей его горечью смотрел на Разумовского и припоминал, как после истории с черногорскими деньгами, досадной для его самолюбия и карьеры, – отпущенный из зала суда с сомнительным результатом, он сидел в маленьком кабинете на Офицерской и злился на своего врага.
   
Он записывал все подробности черногорской пропажи, восстанавливая цепочку событий, и как никогда понимал – тем июлем был отыгран ювелирный сценарий. Князь Разумовский обставил все так ловко, что обвел вокруг пальца все полицейское управление вместе со Штольманом, оставшись как бы и ни при чем. Он сделал это так умно, что вот только теперь, бессильно комкая в руках предметы со своего стола, Яков сознавал: он, наконец, привлек к себе внимание той силы, за которой охотился без малого два года. Это расследование, порученное Варфоломеевым и никак не связанное с его полицейским департаментом, почти случайно нашедшее его, не отпускало ни на неделю. Он крутился при Дворе, посещал скучнейшие приемы и выезды, и искал следы, отсекая десяток версий. И вот, наконец, эта сила сама нашла его.
   
Да, – размышлял он. – Их целью, очевидно, было убить сразу двух зайцев: затеять межгосударственный скандал, и заодно обрушить его полицескую репутацию  через пропажу вверенных ему денег. А по возможности устранить его из профессии. Работала там целая группа, слаженная и амбициозная, с теневыми покровителями. И ему поручили найти их.
   
Кажется, этой весной он все-таки вышел на последнюю прямую двухлетней гонки, и тогда его решили устранить. Вырезать как досадную помеху. Вырезать совсем у них не получилось, но крылья ему подрезали. Лишенный полномочий судебного следователя, теперь он вынужден будет обходиться малым ресурсом при подмоченной репутации! А дело Негоша остается не раскрытым, и таинственная группа с Разумовским во главе так и не поймана за хвост!
   
Злясь все больше и больше, он не стерпел ровно на третьей рюмке коньяку и, рванув душивший воротничок, вскочил и помчался в великолепный дворец князя Разумовского на набережной Мойки. После недолгого ожидания его впустили в обитую зеленым бархатом полутемную гостиную, и мироточащий приветливостью князь лениво и удивленно спросил:
   
- Яаааков Платонович! Какими судьбами?… А у нас сегодня закрытая партия…
   
У князя был игорный вечер, играли в преферанс небольшим мужским обществом, неспешно кутаясь в дым сигар и свежие светские сплетни. Замолчавшие гости, оставив игру, с любопытством воззрились на Штольмана.
   
Яков смотрел в лицо князю. Ему достало выдержки не схватить его за грудки, но слова застряли в горле…
   
- Яков Платонович, что же Вы молчите? – с мягкой усмешкой пожурил его Разумовский и широким жестом обвел мужчин за столом. – А мы тут как раз говорили о том, как трудно порой блюстителям закона удержаться в рамках порядочности. Все мы грешим иногда излишним азартом, – изрек он под одобрительный смех. – Ну, раз уж Вы здесь, не удовлетворите ли наше любопытство: каков исход судебного слушания?
 
- Все подозрения сняты, Ваше Сиятельство. – ответил  Штольман. – Что же касается порядочности, то такая вещь устанавливается вовсе не юстицией.
   
- Ооу, – немного разочарованно протянул князь, – уж ни божий ли суд Вы имеете в виду… Впрочем, не хотите ли присоединиться к нам? Я слышал, Вы играете на крупные суммы? Как ваша голова? Нет ли последствий для здоровья? Вас ведь, поговаривают, сильно избили…
 
- Если того требует долг, играю и выигрываю. – только и ответил бледный и наружно спокойный Штольман.
   
…И тогда заметно раздосадованный Разумовский, нервно улыбнувшись, произнес:
   
- Ах да, Ваш долг. Не тот ли долг, который Вы взвалили на свои плечи после гибели Вашего друга, маленького кадета Копина?… – и угрожающе добавил, – pas de zele, le troupier!*
* -------------
- не зарывайтесь, рядовой!
------------(франц.)
   
Якова оглушило. Князь выговорил то, о чем просто не мог знать. Об этом страшном событии его жизни и принятом после решении не знала ни одна живая душа на свете. Ни одна… кроме Нины… Он как-то рассказал ей о потерянном в детстве друге, когда они секретничали после любви…
   
Штольман вплотную подошел к князю и белой рукой намертво вцепился в его шелковый галстук.
   
-Je vais vous ecraser! Parvenu!* – закричал князь, – Вы даже не дворянин! Вы забываетесь!
* ----------------
- Я раздавлю тебя! Выскочка!
------------(франц.)
   
- Это Вы забываетесь, князь, – яростным задыхающимся шепотом заорал Яков, – я потомственный дворянин!
- В таком случае я вызываю Вас!
- Я к вашим услугам. – отрезал Штольман.
- Господа, будьте нашими секундантами! – прохрипел князь подскочившим с мест мужчинам, и Яков отпустил его.
   
Разумовский, опаляя лицо Штольмана жарким бешенством, прошипел: «ожидайте моих секундантов». Через двое суток туманным августовским утром они стрелялись на Волковом поле.
   
***
В особняке заиграла музыка. Свет, лившийся из окон второго этажа, ложился золотистыми лентами на отцовские седины почтенных семейств, вывезших на бал юных замирающих дебютанток. Он заметил: Белосельские и Шуваловы, Барятинские и Воронцовы, и Шереметевы, – все прославленные фамилии столицы были здесь.
   
Гости все прибывали. Убеленные сединами генералы с крестами и звездами на заслуженных персях и военная молодежь, лихо козырявшая взмахами белых перчаток, – бал обещал быть шикарным. Счет гостей уже пошел к тысяче. Где же нужные ему люди?
   
Устроитель бала Грессер и его супруга, в окружении беломундирных жандармов, приветствовали гостей:
   
- Мы так рады Вам! Проходите. Мы Вас заждались!
   
Штольман озяб и решил немного походить вдоль своего угла. Он-таки был здесь не один. Здание Собрания окружала гвардия во всеоружии и жандармы. Нигилисты давно терроризировали столицы. Десять лет назад в пятистах метрах отсюда зарезали шефа жандармов Мезенцева. А сам Грессер в марте прошлого года выловил на Невском увешанную бомбами ульяновскую группу, и предотвратил массовую кровь. Впечатлительный император, потерявший от рук бомбистов отца, смертельно боялся покушений, и Штольман, пожалуй, не мог его винить. Семейный риск династии Романовых переходил все разумные пределы…
   
Ага, вот и Госсовет… Штольман прищурился. Так, конечно, первым выступает их предводитель. Отдаленный нынче от императора, но все еще могущественный Победоносцев прошествовал, гордо неся сухую совиную голову с блестками очков. С ним в компании проплыли Толстой и Катков, его правая и левая рука, эти сегодняшние вершители русской политики.
 
Товарищ министра внутренних дел Плеве с единомышленниками: Штольман разглядел даже Пазухина, автора реформ при нынешнем Александре.
   
Вот и их противник Абаза, защитник реформ 60-х, а нынче председатель «денег» в государстве, со своей супругой Юлией Федоровной. Вот граф Валуев, и министр юстиции граф Пален с супругой. Граф Петр Дурново, министр внутренних дел. И всесильный министр двора Воронцов-Дашков. Иностранных посланников с ними не было, и выводы строить было не о чем.
   
Раскланявшись у парадного, министры медленно и степенно потянулись в зал вереницей сухоньких старых гусей. Эти мужи, вершившие десятками лет судьбы Российской империи, возгоравшиеся временным могуществом и сходившие со сцены почти незаметными огарками, большинством выглядели согбенными старцами с голубыми лентами через плечо, клонившими их долу, словно гири. Один Победоносцев держался очень прямо.
   
Немного позже Яков разглядел русского посла барона Романа Розена, служившего ныне в Японии, что он делает здесь? Явился и российский посланник в Берлине граф Муравьев. И еще, кажется, он заметил седого голландца, посланника в России.
   
Давно он не наблюдал столько важных государственных лиц в одном месте. Это было похоже на те торжественные приемы, что все еще давались пару раз в год в Зимнем. Словно бы общество почувствовало что-то неясное и важное, и собралось во всем блеске своего сословия.
   
Он знал, ожидали императора и Ее императорское Величество. Живая и веселая Мария Федоровна любила балы и порой танцевала до упаду, тогда как ее царственный и неповоротливый супруг терпеть их не мог. Но ради жены он с кротким и телячьим видом переносил танцевальное насилие над своим богатырским телом.
   
Штольман не посещал свет три недели после дуэли и досадного ранения. Никто не навещал его, не присылал писем, все как будто замерли. Нина не подавала известий. Он был раздосадован этим обстоятельством, горя от ревности и злости на себя. Он лежал один и не знал, изменилось ли что-нибудь для него при Дворе...
   
И сейчас он пытался это понять. Но когда он решил, что наверное все идет, как обычно, мимо него прошли и встали неподалеку двое, по-видимому, посольских секретарей.
   
Он вежливо поклонился, но они холодно взглянули на него, повели бровями и отвернулись. Немыслимо. До Штольмановых ушей донеслось надменное: «une personne de farce»* (*«персона с начинкой из фарса», франц.).
   
Разозлившийся Штольман, не веря своим ушам, вслушивался в обрывки фраз:
   
…какой негодяй! Вышло наружу, что он играет на вверенные суммы, а еще полицейский. И деньги Негоша так и не нашли…
…да, он проиграл их, я сам слышал об этом от князя Разумовского…
…а Вы знаете, что он грозился убить Разумовского прямо в его гостиной?! И только доброта и деликатность его сиятельства…
…да, поговаривают, он темная личность, кто знает, скольких он убил, чтобы скрыть правду о себе…
…выскочка и негодяй…
…что Вы хотите, он же немец…
 
Удаляющиеся речи, от которых он остолбенел, заглохли в шуме Итальянской улицы. Он услышал больше, чем мог пожелать. Оказалось, что за три недели после дуэли, пока он валялся в постели слабый от ранения, в свете вызрел, налился и разразился такой скандал вокруг его имени, какого он и представить не мог.
 
Последнее средство Разумовского против него – сплетня – сделала свое змеиное дело. Его оговорили перед светом, смешав явь и вымыслы, и отравленный язык фантазий больше не оставит его в покое. Он князя недооценииил… Оказалось, что все – до последних писарей – обсуждают закрытые факты его жизни, и только и говорят о дуэли, об этих пропавших и «проигранных» им деньгах…
   
Жадный и скучающий свет, где он всегда был лишь приглашенным чужаком, которого терпели по необходимости, уже стирает его в порошок. Сможет ли он закончить задание Варфоломеева, с которым сросся до костей? Этот Разумовский! Яков зарычал от бешенства.
   
Теперь он уяснил, почему Нина, чувствительная к оценкам света, не давала о себе знать. Что ж, он должен все увидеть сам. Штольман вышел из тени и направился к парадному.
   
***
Прямо средь кружащейся музыки разом смолкли смычки, смех и разговоры, и поразительно близко он услышал треск тысяч свечей на хрустальных люстрах. В одно мгновение… В то маленькое мгновение, когда он с едва поджившим плечом переступил порог раззолоченной залы, он понял, это крах.
   
Миг, и взвизгнули скрипки, и вновь закружились пары, и полилась текучая речь. Мазурка бушевала непобедимым праздником жизни, из ее ликующего прибоя накатывали сияющие женские плечи и эполеты, обдавая Якова запахами пота, и духов, и табака.
   
…Avez-vous entendu? Il est un voleur, s'avère. Maintenant je ne comrends rien…
…Il y a beaucoup de choses, que vous ne pourrez comprendre jamais… Shtolman est hier…*
* --------------
…Вы слышали? Оказывается, он вор. Я ничего не понимаю…
…Есть много вещей, которых вы никогда не поймете… Штольман – вчерашний день…
------------ (франц.)
 
Он ощутил и озноб, и жар одновременно. Больно застучало в висках. К масштабу разрушения он оказался не готов. Он много лет думал, что строит на прочном основании. О, как он заблуждался. Сословная мельница мелет безжалостно, сколько раз он наблюдал это! Ты можешь быть хоть паладином цезаря, но только попади ей на язык, и она сотрет тебя в ничто.
   
Светские сплетни так быстро опутывают силками, что не успеваешь и глазом моргнуть, глядь, и ты уже не загадочный чиновник при Дворе, интригующий свет высокими связями, таинственными расследованиями и холостяцким статусом, а всего лишь мелкая выскочка, невесть как втершаяся в доверие потомственной аристократии.
   
***
Всего лишь надворный советник, всю жизнь работавший в городе, и не принадлежавший к блестящей четверке классов, Штольман среди придворных династий и сановников уже десяток лет занимал странное положение. Его, неровню, будто бы и не замечали, но и обойтись без него не могли.
   
Его внимательность, бесстрашие и молчаливость одарили его той ролью, на которую непременно смотрели бы с недоумением в этом замкнутом мире: словно бы придворный арап заговорил. Если бы его не отличил с благодарностью император и его семья, и все те, кому он оказывал помощь в деликатных ситуациях… Если бы его не привечал Варфоломеев. Если бы он не пользовался фантастической славой ищейки, проходящей сквозь стены…
   
«Дворцовый Путилин» – так называли его… Он был их карманной собачкой. Все, за исключением Ольденбургских, держали его за обычную прислугу. И он терпеть не мог этот дворцовый династийный мирок. Он слишком хорошо знал им цену – высокородным отпрыскам старинных родов и алчным придворным, в закрытых гостиных и спальнях которых порой творилось такое, что на их фоне бытовые распри купцов и разночинцев казались наивной ребячьей потасовкой.
   
Эти оранжерейные цветы, годами не видевшие настоящего поля, ветров и вьюг, благоухали надменностью, и никогда не сомневались в том, что для них вращается земной мир. Порой невежественные до глупости, порой наивные, будто дети; иногда добрые и нелепые принцы и принцессы, и их царедворцы частенько наблюдали жизнь лишь в отражениях сводчатых окон огромных дворцов. И они так гордились этим…
   
Не заинтересованный в преференциях сословности, в отличие от большинства земельных дворян, так как не имел надела, и кормившийся исключительно за счет своих умений и талантов, Штольман слегка презирал их, изнеженных особей рода человеческого.
   
Они чувствовали это и платили ему тем же. К тому же, он симпатизировал разночинцам, новому купечеству, и ученой интеллигенции – этим соперникам династий из нового времени. Такие люди были ему любопытны, люди с внутренним стержнем, добившиеся многого не по праву рождения, а упорством, смелостью и дерзновением. Он сам был таким…
   
…Перед его взором словно из ниоткуда возникло милое лицо его доброй знакомой и давней покровительницы принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской.
   
- Добрый вечер, Ваше высочество, – сипло произнес Штольман, склоняясь к ее руке.
   
Улыбающийся взгляд Евгении Максимилиановны и легкий наклон кудрявой головы скрыли ее встревоженный тон:
   
- Вечер отнюдь не добр! Готовьтесь, Яков Платонович. Вас разорвут les fauves* (*зубастые звери, франц.). Много диких qu’es qu’a-t-on, mon cher (*пересудов, душа моя, франц.).
   
И отошла к кружку Ольденбургского дома, которые улыбками приветствовали Якова издали. Ему стало немного легче. С этим выдающимся семейством его связывали давние теплые отношения.
 
...На него наплывали кружащиеся пары. Прекрасные женщины в газовых и  шелковых платьях, обрызганные искрами украшений, несли за собой волнистые шлейфы, обдавая его словно опахалами. По узорному паркету двигались группы, продолжали сверкать улыбки, покачивались генеральские звезды… Главный церемониймейстер бала направлял командами трепещущее действо…
   
Там, в жаркой от света и тел раззолоченной зале, ему, скованному всеобщим вниманием, пришлось двигаться в сторону фрейлин: он хотел поговорить с Ниной. Он не знал, приехала она или нет.
   
Пробираясь мимо Великого князя Владимира, амбициозного брата царя, и его жены, герцогини Мекленбург-Шверинской, что любила устраивать приемы и балы в своем роскошном петербургском дворце, он натянулся в струну. Князь Владимир и его жена считались светскими представителями императора в Петербурге, вокруг них вертелась вся жизнь Двора. И он снова услышал:
   
…Voila ca c'est vrai. Shtolman le voleur et le passant…
…quelle horreur, je ne crois pas! Est-il possible, tout ca est vrai?…
…il n'y a pas de doute, il a tué un homme, volé de l'argent et insulté notre brillant prince!
…il est juste un barbare…*
* --------------
…Это, действительно, правда. Штольман вор и проходимец…
…какой ужас, я не верю! Неужели все это правда…
…нет никаких сомнений, он убил человека, украл деньги и оскорбил нашего блестящего князя!
…он просто варвар…
------------(франц.)
   
Яков как будто застыл. Нет, он продолжал двигаться, но все время оставался на месте, как муха в вязком застывшем времени. А они рассматривали его словно безобразного зверя в цирке, и он не знал, куда деваться от холодного блеска очков и лорнетов, направленных на него без стеснения.
 
Он, такой стремительный и быстрый, сейчас с трудом двигался под сопровождение смешков, шепотков и взглядов… Оглушительная тишина внутри заглушала музыку, гулкий стук крови казался набатом. Он смотрел на себя словно со стороны...
 
…Заиграли котильон и ведущие пары заскользили стройной колонной. Нежные дебютантки с восторженными глазами в сопровождении офицеров выписывали по паркету затейливые фигуры, и веселились от души. Почтенные старички умилялись юным забавам. Все шло, как всегда.
   
***
Лакеи пронырливо сновали меж гостями и подносили к ломберным столикам янтарные крепости хрустальных бокалов, наполненные прохладительными и легкими винами. Мамушки, отцы и тетушки поигрывали в вист, преферанс и за пересудами потягивали вина в предвкушении обильного ужина.
   
Поджарый лакей остановился возле Штольмана, и до его слуха не сразу долетело, что он там говорил:
   
- Не желаете ли освежиться, Ваше высокоблагородие? Лимонад, грушевый пунш, оршад из свежего миндаля? Миндаль недавно привезен из Ливадии.
   
Как в замедленном сне, Штольман молча протянул руку, бокал сверкнул в горсти искристым алмазом… Глоток сладкого ледяного молока… еще один…
 
Направляемые зычными командами церемониймейстера, в бурлящем полечном котильоне проносились дамы и офицеры… Мимо Якова проплывали их смеющиеся лица, накатывали цветными пятнами. Кружился пол, трещали свечи. Блеск бриллиантов, волны нарядов, узорный паркет, – слились в одну головокружительную карусель. Штольман пошатнулся: кружилось все вокруг или это он кружился?…
   
…Меж последним окриком и вторым оршадом Штольман очнулся. В этот миг начался новый отсчет его жизни, только он еще не знал об этом. Голова лихорадочно заработала, привычно просчитывая варианты. Прежней жизни уже не будет, это ясно. Он пока еще не знал, как ему быть дальше – ненужной помехе среди этого блестящего театрального действа.
 
Соображая, куда поехать, он заметил, что к нему приближается градоначальник Грессер, его номинальное начальство, с которым Штольман виделся от силы раз в год. Градоначальник подчинялся непосредственно императору и, как глава полиции, министру внутренних дел. Занимаясь в основном административным порядком столичной жизни, он реорганизовывал полицию, пожарную охрану и извозный промысел. Несколько лет осуществлял электрическое освещение Невского проспекта. И никогда не вмешивался в дела международного толка, предоставляя это министрам. Но не сегодня…
   
- Яков Платонович, здравствуйте. Я к Вам по неприятнейшему поводу. Давайте начистоту: Ваше теперешнее положение, эти слухи, кишащие вокруг Вас... огорчают и удручают меня. Вы скандализируете общество! Не говоря уже о Вашей репутации, которой Вы все еще подчинены. На Вас приходят анонимки!
   
- Петр Аполлонович, добрый вечер. Я очень прошу Вас верить, что к истинной причине слухов я не имею никакого отношения. Это очень ловкая манипуляция общественным мнением, я убежден в этом и когда-нибудь смогу Вам доказать. Я занимаюсь делом международного характера длительный срок и…
   
- Да-да-да, - раздраженно перебил его Грессер, – Ваша служба на Варфоломеева… Я все понимаю, но все же такие громкие издержки непозволительны для служащих моего ведомства. Путилин во всем покрывает Вас, я говорил с ним, но моя обязанность – печься о чистоте рядов полиции Петербурга. Дикие слухи, что ходят о Вас: убийство, игра на вверенные деньги: такие факты требуют проверки.
   
- Ваше Высокопревосходительство, но ведь суд уже состоялся и показал мою полную невиновность. Ни растратой, ни убийством я не грешен!
 
- Это нн-дааа, ноо… – потупив глаза к усам, протянул Грессер. – Яков Платонович, дорогой мой. Вы поймите, я на Вашей стороне и судебное решение имеет для меня самый авторитетный вес, но князь! Наш Кирилла Владимирович… Он крайне возмущен, и даже разгневан! Он высказал la prétention* (*претензию, франц.). Он считает крайне оскорбительным Ваше присутствие в наших кругах. Князь большой меценат, его путешествия по Дании и Норвегии интересуют императрицу, мы не можем не уважить его.
   
Болезненно молодящийся губернатор, по слухам делавший какие-то французские омолаживающие уколы, был простоват, наивен и  вместе с тем огромный формалист. И если он угождал чьему-то высшему вкусу, убедить его в обратном было невозможно.
   
Штольман коротко вдохнул… Фаворит света князь Кирилл Владимирович, стоя в окружении сиятельных особ, смотрел на него через зал в упор и ласково улыбался.
 
- Эта Ваша с ним дуэль! – снова услышал он голос начальника. – Говорят, Вы ворвались в его дом, оскорбив десяток высоких гостей. Что Вы вообще себе позволяете, Штольман?
   
- Петр Аполлонович, не верьте слухам, все было совершенно иначе…
   
- Яков Платонович, это скандал! Разговоры не умолкают – Ваше присутствие здесь нежелательно. Мы ожидаем Их императорских Величеств, а до императора, по моим сведениям, уже дошли первые слухи… Я отстраняю Вас от службы на некоторое время, заедете в градоначальство, отметитесь, Путилину я сообщу. А сейчас Вам лучше уйти.
 
***
Он вышел из парадного в ночь, позабыв трость и котелок, лакей бросился вслед и, окликнув, услужливо подал их. Вдоль Итальянской сословным выверенным строем стояли экипажи. Дружное братство ливрейных камердинеров, передавая общий штоф, грелось вокруг огненной урны. Возницы на чугунных скамьях пили дымящийся чай, курили и болтали.
   
Служебной пролетки, которую он отпустил до утра, не было и в помине, и он не раздумывая, свистнул добротного лихача* с угла (*лихачами называли частных извозчиков с хорошим личным экипажем). Первым делом в службу, на Офицерскую.
   
Пройдя мимо ночного дежурного и влетев в свой кабинет, Штольман быстро набросал записку Путилину:
   
«Дорогой Иван Дмитриевич. В связи  с экстренными обстоятельствами дела, над которым я работал последние месяцы, и с чем, несомненно, связаны запутанные и темные моменты моего служебного провала, вынужден просить Вас принять мою просьбу об отпуске, на котором будет настаивать Грессер. Иван Дмитриевич, прошу, не препятствуйте им, так будет лучше. Мне же необходимо посоветоваться с полковником и решить, что делать дальше.
С неизменным почтением,
Ваш Я. П. Штольман»
   
Иван Дмитриевич все поймет, как надо, и прикроет, и выгородит. Только следует не дать ему вмешаться, а то ведь полезет за своего подчиненного в бутылку, старый добрый друг. Яков хорошо его знает, и такие жертвы сейчас ни к чему. Иван Дмитриевич уже немолод и давно болеет, появляясь на службе лишь время от времени, его следует поберечь.
 
Он кликнул вестового:

- Съездишь, брат, на квартиру к Ивану Дмитричу, отвезешь срочное послание.

Протянул записку вестовому, тот лихо взял под козырек и испарился.
 
Штольман сложил на стол помощнику немногие сыскные дела и вышел из здания. Пора в градоначальство. На углу Гороховой и Адмиралтейского в строгом голубом здании давно почившего медика Фитингофа, где уже век размещалась администрация со всеми видами полиции: сыскной, пожарной, речной и даже собачьей, – было по-ночному пустынно.
 
Он прошел по длинной веренице коридоров, радуясь, что ночь, и не нужно раскланиваться со знакомыми служаками из соседних ведомств. Отметился у дежурного, написал прошение по собственному и расписался в рапортичке за отпускные. Дежурный с удивлением и ненужным Якову почтением проводил его до лестницы.
 
Он вышел на Адмиралтейский. С Невы тянуло промозглым холодом, и Штольман сразу просырел до костей. Под зеленоватыми газовыми фонарями стояли ваньки* (*«ваньками» называли возниц дешевых экипажей, готовых ездить куда угодно и за малую плату). Он быстро выбрал того, что побородатее, да поосновательнее:
   
– Нанимаю на всю ночь и утро, братец, поездить надо мне.
- Как прикажете, Ваше превосходительство*! – хрипло гаркнул бородатый возница.
* ------------
Опытные возницы часто преувеличивали титулы пассажиров, рассчитывая за лесть на повышение платы.
------------
   
И на страшно разрессоренных дрожках Штольман полетел в тихую озерную лебединую Гатчину, где уже семь лет неотлучно от императорской семьи нес службу полковник Варфоломеев.
   

   
Следующая глава          Содержание