(«Дело с промокшей туфелькой.№6905» упоминалось в романе «Почва и судьба» в Главе 11.«Закрытая книга»).
***
- Mooor-rning! Барыч-ни, my dears… knock-knock! – молоденькая учительница английского мисс Хорнстон, белокурая и затянутая, словно стрекоза, в синее форменное платье, постучала трижды, а затем отворила дверь в затемненную спальню учениц.
Гувернантка мисс Хорнстон не так давно приехала в Россию, и после строгой экзаменовки ее приняли на службу в женскую гимназию госпожи Спешневой. Первая «Частная женская гимназия» столицы, со страхом и надеждами открытая в 1868 году после больших хлопот, произвела набор в сентябре, и вот уже целый учебный год пролетел, а школа не закрылась и продолжала свою благородную деятельность. К маю 1869-го она прославилась как самое образцовое и толковое заведение Петербурга для девочек, учившее наукам по программе мужских училищ.
Содержательница Мария Петровна Спешнева, дама просвещенная и богатая, но слывшая среди учениц женщиной властной, не терпела никаких отклонений от учебных правил, и за ослушание карала жестоко. Добрейшая кузина Спешневой, розовощекая старая девица Мария Дмитриевна Дурново исполняла обязанности инспектрисы.
Они вместе нанимали учительниц и учителей – как поговаривали – «с большим разбором». Французский, немецкий и английский языки преподавали иностранки. Чистописание, русская история и естественные науки в изложении русских педагогов стали гордостью заведения. Подвижник женского образования Александр Николаевич Страннолюбский вызвался читать девочкам математику. Столичное общество воодушевилось нововведением и с интересом следило за успехами учениц, о которых узнавало из регулярных заметок в «Петербургском листке»…
Место службы было почетным, дело благородным, и мисс Камилла Хорнстон вот уже год старалась изо всех сил. Она была легкой в движениях и – почти невесомая – походила на нежного ангела с гравюр своей родины, да и характер имела тоже ангельский – ровный и внимательный.
Сверх уроков английского ей было поручено провожать ко сну и будить учениц, которые вечерами в сопровождении бонн не разъезжались по домам. При гимназии оставались воспитанницы, приехавшие в Петербург из других городов, и таких девочек набралось семь душ. За хорошую плату они получали полный пансион с завтраком, обедом, ужином и общей спальней. Несколько комнат доходного дома по 2-й линии Васильевского острова, с балконами во втором этаже – прямо под гимназическими классами, принадлежали им. Каждое утро в 9-м часу приходящие ученицы отворяли одну из тяжелых дверей и впархивали в подъезд веселой стайкой, а пансионерки чинными парами поднимались на третий этаж за своей английской вожатой…
Доходный дом был четырехэтажный: длинный, солидный и немного скушный, весь отделанный рустикальными скобочками, так похожими на вздернутые брови классных дам. Боком он прислонился к Большому проспекту – вечно грохочущей артерии острова, и вполне мог похвастаться знатностью своей позиции, ибо находился в почетном тылу горделивого ансамбля Стрелки. На другом конце 2-я линия упиралась в близкую набережную – там задувал шальной ветер Невы, и колыхался терпкий запах водорослей и моря.
Однако в глубине улицы, будто в шкатулке, было удивительно тихо. Потому-то эту потаенную улочку и облюбовала Императорская Академия художеств еще век назад – при Екатерине. В этом маленьком царстве изящных искусств и ремесел по строгой линии квартала выстроились профессорские дома, да новенькая мозаичная мастерская. А из высоких окон гимназии можно было увидеть вход в потаённый, скрытый за сквозной металлической оградой сад Академии. В саду паслись идиллические лошадки и иногда прохаживались жрецы искусства – в думах и спорах о высоком… Классные дамы обеденными часами выводили гимназисток в этот садик погулять. Особенно полюбились им прогулки с наступлением весенних дней...
Нынешнее майское утро ничем не отличалось от других: прохладная ночь еще таяла на булыжной мостовой сырою синью, с Невы доносились басовитые гудки, птицы пробовали голоса в опушке клейкой зелени, а солнце уже принялось высушивать туман... В рекреации чуть надтреснутым металлическим звоном пробило семь. До уроков оставалась пара часов, и мисс Хорнстон спешила – пора было будить пансионерок. Девочкам предстояло умыться, одеться и в стройном порядке подняться на третий этаж для молитвы, чтобы затем разойтись по классам.
Англичанка отворила дверь и сосредоточенно прошла между кроватями к окну. Она отдернула тяжелые занавеси и распахнула створки, отчего в небольшую, но премило обставленную спальню хлынул майский щебечущий свет. То же повторилось и с балконом.
На кроватях, с еще блаженно закрытыми глазами, сладко потягивались и усаживались в измятых валах постелей барышни разных возрастов. В основном гимназистки старших классов, но были здесь и две девочки помладше: девятилетняя, похожая на смуглую мышку, Росликова Полина и Василевская Надя, кудрявая смешливая барышня 11 лет.
- Василёк, Рослюша, как выспались, мышата? – спросила девушка с умным взглядом и строгим выражением лица, оправлявшая ночную рубашку. Она поднялась с постели, и кружевная рубашка опала до босых ступней. Это была Юлия Подлесновская, высокая и статная старшеклассница, приехавшая из Твери. Она по доброй воле опекала младших, поскольку сильно скучала по сестрам, которых оставила так далеко…
- Юленька, я вчера потеряла свою ленту! – отозвалась Рослюша, и посмотрела жалобными сонными глазами.
- Неужели снова, мышка?... – Юлия покачала головой. - Хорошо же, я одолжу свою… – она подошла, притронулась к темной головке Рослюши, и губы ее смягчились в улыбке.
- Просто Рослюша-потеряша, – захихикала Наденька, – вечно все теряет!
- Не вечно! Не вечно, а только после выходных. – мышка соскочила с постели, подбежала к подруге и принялась теребить ее, – не дразнись, Василек, вот тебе! – Наденька резво уворачивалась и каштановые кудряшки взлетали над кругленьким лицом.
- Ну будет, будет… садитесь, я вас причешу, - угомонила их Юлия, и девочки, все еще хихикая, уселись рядом на одну кровать.
Между тем мисс Хорнстон сделала третий круг по комнате, изгоняя легкий девичий беспорядок. Тут подровняла, там поправила, подняла с полу оброненные вещички.
- Нелли, Лида!.. – негромко прикрикнула она через плечо. – Сашенька… поднимайтесь, – англичанка легонько потрепала плотный сугробик одеяла, из-под которого выглядывали две рыжеватые косицы.
- Мисс Хо-орнстон… еще немножко! – сонно пробурчала из-под подушки Саша Озерова, которая по утрам вставала тяжелее всех, и вечерами также с трудом засыпала.
- Мисс Озерофа, птички уже проснулись! Я сама причешу Вас, если встанете тотчас же. – при этих словах Сашенька встрепенулась и мигом сбросила одеяло: показалось тонкое бледное личико и два сосредоточенных синих глаза. За привилегию быть причесанной английским ангелом девочки соперничали не на шутку. Это была честь: и Саша тут же выскочила из кровати и бросилась в умывальню – худенькая голенастая барышня скрыла радость, как и подобало юной благовоспитанной девице, но в умывальне принялась напевать…
Весеннее голубое небо проливалось в спальню свежим дуновением и легкие облачка отражались в стеклах. С улицы доносились крики торговцев и привычный скрип телег:
- Молокааа… молокааа. Кому молокааа?...
- А рогалики-то свежие, а булочки-то мягкие, с пылу, с жару!
- Мисс Хорнстон, а сегодня будет молоко? – обернулась с кровати Надя, и мисс Хорнстон заметила на ее щеке отпечаток кружевной оборки.
- И молоко, и печенье… вы же хотите печенья? Тогда будьте, как это… умнит-тсами… и помогайте друг другу, – велела наставница.
- Юлия, ты видела мою брошку? – даже не повернув головы, подала негромкий голос Нелли Извицкая. Невысокая, слегка сутулая Нелли, девушка с неприступным выражением лица и каким-то безжизненным характером, слыла очень независимой. Она все и всегда – и уроки, и уборку – делала методично и постепенно. Сейчас она застилала постель, аккуратно подворачивая пододеяльник.
Нелли спала рядом с Рослюшей. Но совсем недавно – спала у окна, там же, где и Лида Шамханская – старшеклассница, красивая особой, яркой, яростной красотой, от которой тем, кто бывал рядом, становилось немного стеснительно. Лиду с первого дня прозвали Шамаханкой, переделав ее фамилию сначала в Шамаханскую царицу, а потом и просто в Шамаханку. И быть бы ей одинокой, но нраву царица была веселого и доброго, раздаривала милые безделушки направо и налево, которых имелось у нее в достатке – ей присылал их отец из далекого Иркутска.
Лида еще не вставала.
Нелли и Лида близко сошлись с зимы, и с тех пор дружили не разлей вода. Как такие разные девушки могли сойтись, было неведомо, но Нелли молчаливым, строгим рыцарем всюду ходила за своей подругой, носила ее позабытые учебники, частенько выручала с уроками, и пару раз брала перед Марией Петровной Лидину вину на себя, а это стоило ей ощутимых наказаний.
- Юлия, что же с брошкой? – повернулась Нелли и посмотрела в спину Юлии прямо и тяжело.
- Какая брошка, Нелли? – Юлия уже вплетала ленту в косицу Рослюше, закончив причесывать Наденьку. – Та, что отдала тебе Шамаханка? Стало, у нее и спроси.
Какая кошка пробежала между ними, в пансионе не ведали, но только два месяца назад Нелли «разъехалась» с подругой, и поменяла место.
Юлия, зная, что неразлучные Лида и Нелли находятся в свежей ссоре, не желала быть меж двух огней. – И ты ведь знаешь: нам в классы нельзя украшения. – продолжила Юлия. – Тебя опять выругают...
- Право, это мое дело, мадемуазель Подлесновская, а не Ваше.
- Вы уж как знаете, мадемуазель Извицкая. Только я не стану прикрывать Вас, ни как тогда, ни сейчас, – принципиальная Юлия всегда стремилась к порядку, и была строга с другими. Так она понимала жизнь, и готова была защищать свои принципы до конца.
- Не больно-то и хотелось. – Нелли дернула плечом и отвернулась. Достала из ящика зеркало: ее потемневшие глаза посмотрели в серебристый овал, в котором отразилось бледное от гнева лицо.
- Вот… возьми мою… она совсем простая, но если тебе хочется… – Лия Пичхадзе мягко коснулась плеча Нелли. Тихую, никогда не принимавшую участия в проделках и ссорах, грузинку с мягкими движениями певучих рук тепло любили все в гимназии.
- Ах, оставь, Лия. Не нужно беспокоиться обо мне. – Нелли принялась методично расчесывать волосы по всем правилам: раз-два, налево-направо, строго на пробор.
Лия улыбнулась ей в спину и прошла за ширму – переодеваться.
За окном зачирикали воробьи, и, кажется, устроили драку. Легким бризом у балкона вздунуло занавеску, и она заколыхалась прозрачным парусом.
Мисс Хорнстон в последний раз пригладила по рыженьким сияющим прядям Сашеньку, которую причесывала перед трельяжем, и медленно взглянула на часы – было без четверти восемь. Ее подопечные шлепали босыми ступнями по теплым половицам, испятнанным майским солнцем, натягивали чулочки, завязывали фартуки. Ночные рубашки уже были сложены в комод. Лия напоследок прихорашивалась перед маленьким зеркальцем, Юлия аккуратно складывала учебники. Все шло, как обычно… и все же что-то было не так.
Англичанка в растерянности оглянулась: все девочки готовы, но чего-то неуловимо не хватало.
- So, - озадаченно сказала мисс Хорнстон. – Тты-так… – еще неувереннее произнесла она.
Англичанка всегда скрупулезно выполняла свои обязанности. И вчера вечером – она могла поручиться головой – все было в полном порядке. Пытаясь уловить неуловимое, она с внезапным испугом пересчитала девочек по причесанным головкам, и, похолодев от ужаса, осознала, что вместо положенных семи – в спальне всего только шесть учениц…
Она подошла к кровати Лиды Шамханской. Белая постель, нагретая бьющим из окна светом, возвышалась неподвижной волной. Мисс Хорнстон отвернула пододеяльник: под ним сбилась в бестолковую кучу одежда Лиды: ее форменное платье, капор... Англичанка растерянно потрогала платье, обернулась… Оглядела комнату, стены с полками, потолок. Прошла по спальне: заглянула под трельяж, поискала за ширмой, в умывальне, и даже выглянула в коридор. Лиды нигде не было.
Девочки сгрудились у пустой кровати Шамаханской царицы.
- Плохо дело! – прошептала Саша. Мышки смотрели испуганными глазами то на мисс Хорнстон, то на пустую кровать, и – на подошедшую Юлию.
- А что же?... – Юлия озадаченно взглянула на постель Лиды, и не закончила фразу.
***
День двигался к полудню. Умиротворенный Иван Дмитриевич, скинув сюртук и слегка ослабив галстух, прохаживался вдоль карты в своем кабинете на Офицерской и с удовлетворением рассматривал флажочки закрытых весной дел. В мае наметился роздых: летние банды еще не заявились в город, а зимние уже были переловлены и отправлены на каторгу – у Сыскного отделения выдалась спокойная неделька.
Теплый май шумел в приоткрытых окнах, отблескивая сахарными искрами на мраморном полу под ногами Ивана Дмитриевича. Вместе с ветерком в кабинет врывался привычный для уха столичного жителя грохот копыт и экипажей. Издалека, из дворов Адмиралтейства донеся залп пушек: сигналили полдень. Внесли чай...
Спустя немного времени постучался дежурный, и после доклада в кабинет вбежал запыхавшийся вестовой. Из градоначальства!... Путилину был вручен пухлый конверт, на котором значилось:
@Александру Яковлевичу Герду
Преподавателю естественной истории
Пажеского Его Императорского Величества корпуса
От устроительницы «Первой частной гимназии»
Марии Петровной Спешневой
и инспектрисы Марии Дмитриевны Дурново.@
Путилин вскрыл конверт и вытянул записку на четырех листах. Записка гласила:
«Милостивый государь Александр Яковлевич!
Обращаемся к Вам, как к самому доброму другу и сподвижнику в деле прогрессивного русского образования. Сегодняшним днем в нашей гимназии приключилось непредвиденное и опасное происшествие! Одна из наших учениц пропала. Возможно, тайно уехала к отцу. Но как выяснить, не привлекая всеобщего внимания?
Мы в растерянности. Дело грозит большими неприятностями и потерей репутации нашего заведения, а она только устоялась! Этот случай может стать препятствием в благороднейшем деле женского обучения, которое мы, при Вашем горячем участии, взращиваем, не покладая рук. Мы много говорили с Вами об этом, сударь, помните? Наверняка нынешняя косная педагогика объяснит нашу неудачу «особенностью женской природы».
Просим помощи в этом трудном и деликатном происшествии.
Искренне Ваши,
Г-жа Спешнева и г-жа Дурново.
16 мая 1869 года»
Ниже Путилин прочел обеспокоенное ходатайство ученого мужа:
«Начальнику Главного штаба и генералу от инфантерии,
Графу Фёдору Логгиновичу Гейдену.
Ваше Высокопревосходительство,
милостивый государь Фёдор Логгинович!
Памятуя об известной чуткости и участливости Вашей в деле родительского попечения о нуждах воспитанников Пажеского корпуса, в том числе и сына Вашего, чье присутствие поистине украшает стены этого благороднейшего заведения, прошу Вас проявить свойственную Вам доброту и помочь в деле столь хрупком и благородном, как спасение репутации новорожденной женской гимназии.
Дело их изложено в записке.
Дамы взывают о помощи! О, мы никак не вправе им отказать!
Искренне Ваш,
Смиренный служитель многомудрой Урании А. Я. Герд».
Еще ниже следовало красноречивое:
«Его Превосходительству г-ну Санктъ-Петербургскому полицмейстеру
Фёдору Фёдоровичу Трепову.
Государь мой Фёдор Фёдорович.
Прошу принять ко благосклоннейшему Вашему вниманию все вышеизложенное, и прошу со свойственным Вам добрым сердцем приложить силы к поиску пропавшей ученицы «Первой частной гимназии» г-жи Спешневой. Г-на Герда я знаю хорошо и уважаю, как преданнейшего ученого мужа нашего отечества, послужившего немало на поприще воспитания благородных сынов гос-ва Российского.
Прошу направить, без лишнего шуму, толкового следователя к месту происшествия.
Начальник Главного штаба, генерал от инфантерии,
Граф Фёдор Логгинович Гейден».
И – краткий вердикт, каковой и принял к исполнению Иван Дмитриевич:
«Экстренно.
Господину начальнику Сыскного отделения
города Санктъ-Петербурга
Путилину И. Д.
Приказываю выделить толкового следователя и любую помощь для немедленного принятия мер к поиску пропавшей девицы из учебного заведения
г-жи Спешневой.
Действовать конфиденциально.
С-Петербургский градоначальник,
генерал-адъютант Ф. Ф. Трепов
16 мая 1869 года».
***
– Штольман. – выразительно взглянув поверх бумаг, сказал Путилин. – Вы еще так молоды…
– Иван Дмитриевич! – чуть громче, чем положено, воскликнул восемнадцатилетний Яков, который давно обзавелся револьвером, хваткой уверенностью, а полгода назад получил медаль «За спасение погибавших». – Я давно уже не мальчик!
Он стоял навытяжку в кабинете начальника и терпеливо ждал, когда его назначат на расследование – за неделю ему страшно наскучило сидеть в отделении без дела.
– Только не горячитесь, юноша, только не горячитесь... – приподнялся из-за стола Иван Дмитриевич. – Уверяю Вас, в данном случае это весьма полезное обстоятельство! Нам поручено конфиденциальное дело, и я думаю послать Вас. А радость младости, Яков Платонович, скажется здесь крайне положительно, – Иван Дмитрич улыбнулся. – Вам предстоит разговорить юных свидетельниц, – и он протянул Якову записку.
Штольман прочел, и слегка покраснел к последнему листу: толи от оказанной чести, а толи от иных причин. Путилин меж тем сообщил:
- Мы телеграфировали в Иркутск срочной молнией. Сегодня к вечеру, самое позднее – к завтрашнему утру нам ответят: знает ли отец о приезде дочери?
Яков Штольман коротко кивнул и, щелкнув каблуками, довольно резво выбежал за дверь.
Путилин с улыбкой поглядел ему вслед…
***
По Петербургу катился дурманящий запах разогретой смолы и воды. Взбитая над мостовыми, сухая, не помнившая дождей пыль оседала на каменные арки и лаконичные росчерки решеток солнечной пыльцой.
Неслыханный по сиянию и теплоте май разбудил петербуржцев от зимнего монотонного оцепенения и заставил бродить по улицам с бестолково-радостным выражением лиц. Бонны и гувернеры, проводив своих непосед на уроки, неспешно оправлялись в обратный путь, обсуждая хлопоты и заботы, но не забывали углубиться на часок в парки и скверы. Там буйствовали на клумбах первоцветы, и кружевная зелень акаций веселила глаз. Там открывались музыкальные салоны, первые в этом сезоне, и дребезжали наивными мелодиями шарманки. В палатках продавали мороженое, а на украшенных флажками каруселях мамушки катали воспитанных детей, в своих голубых матросских костюмчиках похожих на игрушечных солдатиков.
Жители стремились побывать на солнышке. По проспектам, вдоль свежеокрашенных фасадов, гуляла военная молодежь, сверкая кокардами. Крестьяне часто останавливали подводы, чтобы поговорить с прачками и одарить их жменей подсолнуха. Барышни покупали с лотков цветные леденцы, а парочки – трогательные букетики цветов. То и дело попадались влюбленные, которые так смотрели друг на друга под коваными фонарями, что Штольману казалось, сейчас последуют поцелуи...
На Поцелуевом мосту и вправду мимолетно целовались двое – Яков как раз летел на служебном возке через Мойку – и он хмыкнул себе под нос. Далее каменная набережная, ровные линии домов... И вот они перелетают через Неву Благовещенским мостом, и сворачивают вправо у нарядной, как пряничек, часовни Николая Чудотворца.
Всегда ветреный Васильевский остров радостно и остро ударил в глаза бликами оконных стекол и мельчайшими искрами дрожащих волн… Возок проехал по набережной, оставляя по левую руку Императорскую Академию художеств с ее портиками и колоннами, а справа – пристань – с дробью гранитных ступеней, которую днем и ночью охраняли два недвижных египетских сфинкса. В волнах покачивались красавцы-парусники, рядом деловито разгружались баржи. Господа и дамы, подражая сфинксам, неподвижно стояли на ветру пристани и любовались каменной красой зданий дальнего берега. Над их головами сновали чайки…
Обогнув Академию, возок нырнул влево в узенькую 2-ю линию, и, почти достигнув Большого проспекта, наконец, встал перед четырехэтажным доходным домом.
Дворник проводил Штольмана на третий этаж и оставил перед высокими дверями гимназии. Яков распахнул их, и сразу у входа увидел коридорного, щуплого малого средних лет, который сидел за дежурным столом и клевал усами в журнал. Он не реагировал на вошедшего, и Якову пришлось гаркнуть как следует. Коридорный поднял осоловелые глаза и промычал: «х-хто таков?». Он очевидно был под хмельком. Тааак, а вот и первый свидетель.
- Следователь Штольман из Сыскного отделения. Вы дежурили намедни ночью?
- Я-м… дежурил… - пробормотал малый, уронил голову на стол и захрапел.
Досадливо поморщившись, Штольман пока оставил нерадивого служаку. Он повернулся, и в лицо ему дохнула полузабытая атмосфера школы: гулкая тишина, в которой различим даже мышиный топоток; надсада скрипучих перьев, вымазанных чернилами; стук мела по доске…
В классах с первого по седьмой шел урок, и рекреация пустовала. Яков шагал по коридору, а за классными дверями слышались – то монотонный бубнеж, то мерная учительская речь… русская, английская, немецкая.
Он почти ударился в ностальгию, но тут же опомнился. Вы здесь по делу, - встряхнул он самого себя, - не зевайте.
Он прошествовал мимо круглой залы с рядами скамеечек между колонн, и нашел нужный кабинет. На медной табличке значилось: «Директриса частной женской гимназии М. П. Спешнева». Яков решительно постучал и был допущен в уютный кабинет со сводчатым потолком, обставленный в самом изящном вкусе. Он представился, и г-жа Спешнева, молодая высокая дама с зачесанными к затылку волнистыми волосами, бледная и взволнованная, спросила значительным тоном:
- В-вы… поможете нам, господин Штольман?
Штольман коротко уверил ее в своей готовности. Через четверть часа ему были представлены: румяная и пышнотелая Мария Дмитриевна Дурново, затянутая в фиолетовый крепдешин и служившая инспектрисой по учебной части, и английская мисс Хорнстон, каковая, по словам Спешневой, и явилась виновницей гимназической беды.
Оставив всех стоять, Мария Петровна нервно сжала камею на кружевном жабо, и начала страстную речь:
- Понимаете, господин Штольман… У нас в гимназии отменные учителя, а требования – самые высокие. Мы даем воспитанницам математику, и физику, и даже химию! – на лучшем уровне! Это очень важно, понимаете?.. Многие уважаемые дамы и господа соединили свои усилия, чтобы открыть наше дело и дать девочкам возможность, равную юношеским… А теперь! Где теперь наша девочка? Я Вас спрашиваю. – с внезапным и горьким гневом она обернулась к бедной мисс, и ее лицо стало жестоким. – Такой скандал! Наша репутация на грани… Госпожа Конради, и госпожа Философова… А что я скажу профессору Бекетову?! – ее голос взвился к потоку натянутой струной, готовой вот-вот сорваться.
Английская мисс, похожая на бледного фарфорового ангела, стояла едва живая и комкала кружевной платочек. При последних словах Спешневой она вспыхнула беспомощным нежным румянцем, и закусила губу. Штольман, оценив накал чувств, поспешил смягчить обстановку:
- Госпожа Спешнева… Мария Петровна, прошу Вас... Полиция Санкт-Петербурга просит Вас раньше времени не волноваться, а главное – никому ничего не сообщать! Я должен опросить каждого… - он запнулся и смущенно поправился, - каждую, кто близко знал Лиду, и видел ее накануне. Также мне нужно осмотреть спальню, и поискать какие-либо следы. Но прежде всего я должен допросить… - он хотел сказать «ночного коридорного», но внезапно был прерван бурным рокотом необычно густого, словно из бочки, голоса инспектрисы:
- А сможет ли полиция помочь нашей репутации?! Вот в чем вопрос! Понимаете ли Вы, молодой человек, как важен наш эксперимент? Как важен он для всего женского образования? Наша гимназдия (она так и сказала «гимназдия») преследует цель весь-мааа далекую от коммерческих расчетов. – Мария Дмитриевна махнула рукой и для убедительности покачала окольцованным толстеньким пальцем. – Мы основали образцовое учебное заведение. О-браз-цо-во-е! У нас введена гимнастика!
Штольман вздохнул. Нервная лавина горечи обрушилась на него из уст отчаявшихся подвижниц, и была совершенно неостановима. Он никак не мог приступить к делу…
- Госпожа Дурново, как недавний воспитанник строгих наук, я осознаю всю важность вашего благородного начинания. Уверяю вас, милостивые дамы, во мне вы найдете помощника, а не разрушителя. Прошу меня простить, но мне нужны факты…
При словах «милостивые дамы» устроительницы немного потеплели.
- Что ж, спрашивайте, господин Штольман. Мы готовы рассказать все.
- Прежде всего, вопрос к Вам, мисс Хорнстон: в каком часу Вы в последний раз видели Лиду?
Мисс Хорнстон, заплаканная и нечастная, в сотый раз устало оправдывалась, что вечером в десять она проверила всех, и все было в порядке! Разве что Лида была грустна. Мария Петровна несколько секунд послушала, а затем выпалила ядовито:
- А я вам скажу, мисс Хорнстон, что если гимназистка не найдется, то Вы уволены! Я собираюсь поставить вопрос о ваших губительных, безобразных попустительствах, - ее голос вновь наливался нервной силой, - в нашем движении!
Бедная мисс Хорнстон пошла пятнами. Госпожа Дурново тряхнула локонами и неожиданно примирительно прогудела:
- Но Мария Петровна, вероятно, все же не стоит…
- Никаких пререканий быть не может. Эта ответственность целиком и полностью на ней. – и Спешнева ткнула обличительным перстом в мисс Хорнстон.
Их нужно было срочно разделить!
- Мария Петровна, – как можно бесстрастнее вступил Яков, - а промах ночного коридорного на чьей ответственности?
- Я отбирала его сама. – несколько замешкавшись, произнесла с обиженным достоинством Спешнева.
- Тогда Вы и он, вместе, возьмете ответственность за то, что юная гимназистка несовершенных лет ускользнула ночью так свободно? Мисс Хорнстон здесь уж явно ни при чем.
- Но беседы по поведению…
- Беседы по поведению не помогут, если взрослый не стоит на страже безопасности детей. Это я Вас, как недавний воспитанник уверяю. Он у вас пьян с утра, дамы! И насколько я могу судить, мисс Хорнстон сделала все, что должна была: уложила спать воспитанниц, и отправилась спать сама. – он вздохнул и продолжил. – Ночное поведение девочек – на совести охранника, не так ли? Может быть, он что-то знает? Я допрошу его. И прошу Вас не торопиться с выводами. Помогите мне осмотреться. – и он слегка поклонился госпоже Спешневой.
- Что же… Вы можете пока идти, мисс Хорнстон. Господин Штольман, прошу за мной. – произнесла укрощенная директриса и направилась к выходу.
- Я поговорю с Вами позже, – тихо сказал Штольман на выходе англичанке. Мисс только кивнула и уткнулась в кружевной платок.
По пути в спальню Яков расспросил директрису о нраве Лиды и платежеспособности Шамханских. Мария Петровна рассказала следующее:
- Лида умная, добрая, но слегка взбалмошная барышня. Сказывается то, что девочка росла без матери. Ее отец – видный золотопромышленник из Иркутска, он воспитывал ее сам. Сами понимаете, Сибирь… – она удрученно покачала головой. – Шамханская часто получала замечания в журнал. Впрочем, платили они исправно. В сентябре приехал сам отец, экзаменовал у нас девочку. Она была совершенно готова, и мы взяли ее сразу во второй класс. В декабре отец не смог приехать и прислал нотариуса, и мы…
- Кто этот нотариус? Какой конторы служащий? – по заученной привычке не упускать ничего Яков не преминул вызнать детали.
- Эээ, господин Кричагин, кажется. Солидный такой брюнет… Контору сейчас не вспомню, но я могу посмотреть в записях.
И они вошли в спальню. В передней между двумя овальными зеркалами располагалась гардеробная верхнего платья. Здесь рядком висели девичьи пелерины и полушалки. Внизу, на резной калошнице стоял аккуратный ряд белых туфелек с каблучками и перепонками, разных по размерам, но совершенно одинаковых с лица.
Яков присел возле них и внимательно осмотрел:
- А почему они одинаковые, Мария Петровна?
Спешнева улыбнулась:
- Это подарок Марии Дмитриевны, она сама водила девочек в магазин! Мы решили наградить наших пансионерок и подарить им туфельки для дежурных балов. Еще к Рождеству… Они скучают по дому, и мы решили…
Туфельки казались не слишком новыми: где-то поцарапалась кожа, где-то сбился каблучок… Одна была запачкана чем-то маслянистым, словно вымокла у носка, и на белоснежной коже осталась шершавая серая потертость.
- А туфельки Лиды здесь есть?
- Ох, право, я не уверена, господин Штольман… Об этом лучше спросить у мисс Хорнстон.
- Тогда благодарю Вас, Мария Петровна. Дальше я справлюсь сам.
Он постучался к мисс Хорнстон, которая жила рядом с девочками, вызвал ее в спальню, и уже вместе с ней продолжил осмотр. Он задал ей тот же вопрос и англичанка сразу ответила:
- No. Нет... ее пары здесь нет.
- Вы сразу увидели это… как?
- Я сама учила девочек чистить обувь, - по-доброму улыбнулась мисс, - и помню, что Лидины туфли были сильно испачканы травой, а зелень так и не удалось свести… Должно быть, она как-то надела их на прогулку в сад, хоть это и запрещено. Но она была willed… как это… своевольная. Ее пелерины тоже нет. – и мисс Хорнстон заплакала.
Яков застыл на секунду, чувствуя себя беспомощным и потерянным от женских слез, потом деревянно повернулся и прошел в спальню. Мисс проследовала за ним.
- Мисс Хорнстон, я прошу Вас рассказать мне все, буквально все, что Вы помните об этом событии. Любая деталь, любая незначительная мелочь – все может помочь. Разговоры девочек, шутки, споры – перескажите их.
И она толково, хоть и с грустью описала отношения и характеры пансионерок, пока Яков осматривал кровати и личную тумбочку Лиды.
Она поведала, что Юлия, в последнее время, словно неуловимо настроена против Лиды, хотя и не показывает этого, но «что-то не договаривает». По убеждению англичанки, это связано с поведением Лиды, ей вечно раздавали замечания, а Юлия сердилась, поскольку любила порядок... Надо подумать…
Он узнал, что близкая подруга Лиды, Нелли, уже два месяца не спит рядом – она поменялась с другой пансионеркой – Лией. У подруг произошла ссора. Какая – мисс не знает. Никто не знает. Любопытно…
- Надя Василевская была так весела в то утро… Она такая милая девочка! Ах, она совершенно отлежала щечку, и я помогала ей скрыть эти следы, - англичанка рассеянно улыбнулась. Значит, эта девочка очень крепко спала и не просыпалась…
- Лия – очень скромная, молчаливая девушка, но если бы она что-то видела или узнала, она бы сказала непременно. Она не умеет скрывать... Хмм, надо проверить.
- Мышка, наша Рослюша, кажется, спит спокойно. Зато Саша Озерова плохо засыпает, а по утрам ее трудно добудиться. Мне приходится прибегать к разным уловкам, чтобы поднять ее… Так. А вот эта свидетельница очень важна!
Вскоре он знал все обстоятельства девичьих отношений и примерно представлял картину прошлой ночи. Итак, в десять часов пансионерки были в постелях. Через какое-то время Лида незаметно выскользнула из спальни, почему-то надев бальные туфли вместо обычных гимназических ботиков, и оставила форменное платье в постели… Значит, она ушла в рубахе? Странный поступок. Очень. Некогда было одеваться? Ее пелерины тоже не оказалось на месте – стало быть, она вышла в накидке поверх ночной сорочки, и в бальных туфельках, проскользнув мимо коридорного – так хотелось ей уйти. И пропала.
Он сделал вывод, что из шести девочек две – наверняка спали крепко: маленькая Надя Василевская и Лия, тихая девушка, которая честна настолько, что сказала бы сразу обо всем... Но она молчала.
К полднику его представили пансионеркам.
Следующая глава Содержание
