Уважаемые коллеги и друзья, когда Atenae пригласила меня участвовать в работе этого форума, я подумал: какой же вклад, собственно, могу внести в сообщество? Что такого интересного, виднеющегося с моей колокольни, могу рассказать?
Получилось, что первые мои записи на "Перекрёстке миров" были о стихосложении. Поскольку темп современной жизни таков, что в малых формах можно быстрее и ёмче сказать что-то важное, наметить вехи от сердца к сердцу, – я внёс первую лепту в "Творческую мастерскую".
Но вот, когда вдруг появилось время на пространное эссе именно в той теме, которая была специально открыта для вселенной "Звёздных войн", возникла начальная трудность: как представить уважаемому собранию добытый радий? "Поэзия – та же добыча радия"...
Как не отравить собственным субъективизмом свидетельство о вполне объективном чуде?
Начну с достаточно обширных цитат.
1.
Из "Театрального романа" М. Булгакова:
Покойный генерал-майор Клавдий Александрович Комаровский-Эшаппар де Бионкур, командир лейб-гвардии уланского его величества полка. История его совершенно необыкновенная. Как-то приехал он на два дня из Питера в Москву, пообедал у Тестова, а вечером попал в наш театр. Ну, натурально, сел в первом ряду, смотрит... Не помню, какую пьесу играли, но очевидцы рассказывали, что во время картины, где был изображен лес, с генералом что-то сделалось. Лес в закате, птицы перед сном засвистели, за сценой благовест к вечерне в селенье дальнем... Смотрят, генерал сидит и батистовым платком утирает глаза. После спектакля пошел в кабинет к Аристарху Платоновичу. Капельдинер потом рассказывал, что, входя в кабинет, генерал сказал глухо и страшно: "Научите, что делать?!"
Ну, тут они затворились с Аристархом Платоновичем... и о чем говорили, неизвестно, но известно, что ночью же генерал послал в Петербург телеграмму такого содержания: "Петербург. Его величеству. Почувствовав призвание быть актером вашего величества Независимого Театра, всеподданнейше прошу об отставке. Комаровский-Бионкур".
Я ахнул и спросил:
- И что же было?!
- Компот такой получился, что просто прелесть, - ответил Бомбардов. - Александру Третьему телеграмму подали в два часа ночи. Специально разбудили. Тот в одном белье, борода, крестик... говорит: "Давайте сюда! Что там с моим Эшаппаром?" Прочитал и две минуты не мог ничего сказать, только побагровел и сопел, потом говорит: "Дайте карандаш!" - и тут же начертал резолюцию на телеграмме: "Чтоб духу его в Петербурге не было. Александр". И лег спать.
А генерал на другой день в визитке, в брюках пришел прямо на репетицию. Резолюцию покрыли лаком, а после революции телеграмму передали в театр. Вы можете видеть ее в нашем музее редкостей.
- Какие же роли он играл? - спросил я.
- Царей, полководцев и камердинеров в богатых домах, - ответил Бомбардов, - у нас, знаете ли, все больше насчет Островского, купцы там... А потом долго играли "Власть тьмы"... Ну, натурально, манеры у нас, сами понимаете... А он все насквозь знал, даме ли платок, налить ли вина, по-французски говорил идеально, лучше французов... И была у него еще страсть: до ужаса любил изображать птиц за сценой. Когда шли пьесы, где действие весной в деревне, он всегда сидел в кулисах на стремянке и свистел соловьем. Вот какая странная история!"
2.
Из "Бесов" Ф.М. Достоевского:
Он в то время вздыхал по пятой дочке генерала, и ему, кажется, отвечали взаимностью. Но Амалию все-таки выдали, когда пришло время, за одного старого заводчика немца, старого товарища старому генералу. Андрей Антонович не очень плакал, а склеил из бумаги театр. Поднимался занавес, выходили актеры, делали жесты руками; в ложах сидела публика, оркестр по машинке водил смычками по скрипкам, капельмейстер махал палочкой, а в партере кавалеры и офицеры хлопали в ладоши. Все было сделано из бумаги, все выдумано и сработано самим фон Лембке; он просидел над театром полгода. Генерал устроил нарочно интимный вечерок, театр вынесли на показ, все пять генеральских дочек с новобрачною Амалией, ее заводчик и многие барышни и барыни со своими немцами внимательно рассматривали и хвалили театр; затем танцевали. Лембке был очень доволен и скоро утешился.
Прошли годы, и карьера его устроилась. Он все служил по видным местам и все под начальством единоплеменников, и дослужился наконец до весьма значительного, сравнительно с его летами, чина... Втихомолку от начальства послал было повесть в редакцию одного журнала, но ее не напечатали. Зато склеил целый поезд железной дороги, и опять вышла преудачная вещица: публика выходила из вокзала, с чемоданами и саками, с детьми и собачками, и входила в вагоны. Кондукторы и служители расхаживали, звенел колокольчик, давался сигнал, и поезд трогался в путь. Над этою хитрою штукой он просидел целый год.
Но все-таки надо было жениться. Круг знакомств его был довольно обширен, все больше в немецком мире; но он вращался и в русских сферах, разумеется, по начальству. Наконец, когда уже стукнуло ему тридцать восемь лет, он получил и наследство. Умер его дядя, булочник, и оставил ему тринадцать тысяч по завещанию. Дело стало за местом. Господин фон Лембке, несмотря на довольно высокий пошиб своей служебной сферы, был человек очень скромный. Он очень бы удовольствовался каким-нибудь самостоятельным казенным местечком... Но тут, вместо какой-нибудь ожидаемой Минны или Эрнестины, подвернулась вдруг Юлия Михайловна. Карьера его разом поднялась степенью виднее. Скромный и аккуратный фон Лембке почувствовал, что и он может быть самолюбивым.
У Юлии Михайловны, по старому счету, было двести душ, и кроме того с ней являлась большая протекция. С другой стороны, фон Лембке был красив, а ей уже за сорок. Замечательно, что он мало-помалу влюбился в нее и в самом деле, по мере того как все более и более ощущал себя женихом. В день свадьбы утром послал ей стихи. Ей все это очень нравилось, даже стихи: сорок лет не шутка. Вскорости он получил известный чин и известный орден, а затем назначен был в нашу губернию.
Собираясь к нам, Юлия Михайловна старательно поработала над супругом... Но все-таки ее беспокоило, что он как-то уж очень мало восприимчив, и после долгого, вечного искания карьеры, решительно начинал ощущать потребность покоя. Ей хотелось перелить в него свое честолюбие, а он вдруг начал клеить кирку: пастор выходил говорить проповедь, молящиеся слушали, набожно сложив пред собою руки, одна дама утирала платочком слезы, один старичок сморкался; под конец звенел органчик, который нарочно был заказан и уже выписан из Швейцарии, несмотря на издержки. Юлия Михайловна даже с каким-то испугом отобрала всю работу, только лишь узнала о ней, и заперла к себе в ящик; взамен того позволила ему писать роман, но потихоньку.
В этих двух цитатах о двух генералах, в общем, содержится описание моей любви к истории Далёкой-далёкой галактики (ДДГ), явленной на киноэкране американским режиссёром Джорджем Лукасом. Объективно говоря, уже достаточно зрелый человек вдруг был ударен неким миром, имевшим отношение к его жизни, примерно как театр – к службе Комаровского-Эшаппара. При тех или иных кризисных поворотах жизни человек спасался в ДДГ, как фон Лембке – в создании своих искусных поделок.
Правда, польза была не только терапевтическая: истории, которые у меня получались и которые я показывал некоторым близким и друзьям, находили отклик 
Нужно сказать, что и сам режиссёр был своим миром именно ударен, в самом прямом смысле. Юный Жора Лукас мечтал стать гонщиком. Одна из проб ремесла оказалась фатальной ошибкой: после аварии молодого человека собрали буквально по частям. В больнице, лёжа на вытяжке, он увидел иной мир – к счастью, не горний, а параллельный. Мир этот был настолько ярок и интересен, что, выйдя из больницы, молодой человек направил всю свою энергию на то, чтобы показать открывшийся мир другим людям.
К сожалению тех людей, для которых открытый Лукасом мир стал почти родным, с годами режиссёр стал заложником коммерческого успеха своего детища. Он создал огромную империю, копирайт на копирайте, которая печёт примитивные комиксы и ещё более примитивные так называемые книги.
К счастью для меня, полнейшее отсутствие возможности публиковать свои опусы по "Звёздным войнам" в обмен на деньги позволяет мне заниматься поистине коммунистическим трудом – с радостью и качеством. "Даром получил – даром отдавай". Можно сказать, именно о таком признании и о таких публикациях, сродни устному народному творчеству, я мечтал, когда впервые (и тоже в больнице) почувствовал, что буду "марать бумагу под треск свечки"... (Оказалось, что клавиатуры.))
Итак, написано предисловие, объясняющее, что я буду представлять вниманию уважаемых читателей в этом разделе. Теперь буду подбирать время, чтобы потихоньку вывешивать сюда свои работы, о которых так лестно отзывалась Atenaе.
Эти вещи можно читать, даже не имея ни малейшего представления о ДДГ и о судьбах главных героев.
Также я планирую сделать здесь и подборку стихов, которые у меня писались на полях больших повестей и могут представлять интерес для читателей.
И конечно, если найдутся желающие рассказать о своём вИдении происходящего в Далёкой-далёкой – буду очень рад.
