Сантехническая рапсодия

   
Опередить гостей Василию не удалось – неподалёку от дома уже дремал, приткнувшись к поребрику, тёмно-зеленый Максимов «Москвич». На вешалке в коридоре висел его же плащ, а рядом с ним –незнакомая мужская куртка. Полосатый Василий Котофеич, забравшись на подзеркальник, задумчиво принюхивался к светлому рукаву.
– Брысь, – шепотом приказал сыщик, грозно глядя на кота. – Сейчас ведь натрясешь блох. Ты закуской озаботился?
Васька, не удостоив хозяина ответом, спрыгнул на пол и неторопливо направился в комнату, помавая в воздухе пушистым хвостом и всем своим видом давая понять, что не царское это дело – закуска. Смирной шагнул за ним следом.
В комнате обнаружился полковник Сакенов, с видом утомленного битвой полководца восседавший в любимом хозяйском кресле, которое успели задвинуть в дальний угол. Гостиная в их хрущёвке простором не отличалась, и добрую половину комнаты сейчас занимал разложенный стол. На столе красовалась ваза с цветами.
Цветы Верочке дарили нередко. Особенно в последние годы, когда заслуженного инженера Веру Яковлевну Штольман-Смирную принялись активно зазывать на разные юбилеи и прочие торжественные годовщины – «свадебным генералом на отраслевые посиделки» по язвительному определению самой жены. Розы, мимозы, гвоздики… Василий к букетам из цветочных магазинов не привык по сию пору. Не оттого, что денег жалко. Какими-то неправильными они казались. Без души. Потому старый сыщик продолжал упорно таскать любимой то, что само росло в лесу ли, в поле. Разве что в Москве с лесами было не ахти, но Василий исхитрялся. И конечно – ландыши по весне. Это было святое, что сорок лет назад, что сейчас. Хотя внучка Надя, Гришкина старшенькая, заядлая юная натуралистка периодически выговаривала ему за хищническое отношение к природе. «Дикий ты человек, дедушка Вася!» Василий покорно соглашался, что да, дикий и некультурный, но про себя решил: если когда-нибудь не хватит у него сил принести Верочке букет майских ландышей – пусть не из Зареченского леса, а от бабульки у метро – значит, пора помирать.
В вазе на столе стояли, слава богу, не ландыши. Розы. Но не те, что рисуют на открытках, а в жизни продают по три рубля за штучку – Верочка их именовала партийными и не слишком жаловала. Эти были кустистые, шипастые, с мелкими листочками, со множеством небольших, мохнатых темно-розовых бутонов. Домашние цветы, уютные…
Нахальный котяра успел запрыгнуть к Максиму на колени и теперь тыкался лобастой башкой ему в руку, тарахтя, как бензиновый генератор. На Василия оба воззрились с одинаково насмешливым прищуром.
– А, подполковник!.. За водкой бегал?
– Кто о чём, а вшивый про баню, – хмыкнул Смирной. Не удержавшись, кивнул на букет. – Откуда такие?
Он бы не удивился, будь на дворе лето. Но на календаре май. А в цветочных ларьках розы из бабушкиного сада точно не продают. Эти были один в один с теми, что росли в былые годы подле заброшенных усадьб Затонска…
Максим ухмыльнулся еще шире.
– Читайте Гоголя, Василий Степанович. С Сорочинской ярмарки, вестимо. Которая Центральный рынок. Ваш гость сказал, что к даме без цветов ему являться некомильфо.
– А гость где?
В маленькой гостиной не было никого кроме них с Максимом и кота.
– А вон, – свойственник с ухмылкой кивнул на кухонную дверь.
Василий проследил его взгляд. Поперёк входа в кухню, упираясь в косяк, расположились незнакомые ноги в тёмных брюках. Отставной милиционер открыл было рот, дабы поинтересоваться происходящим, но тут немелодичное скрежетание металла о металл, доносившееся с кухни, вдруг стихло, и незнакомый мужской голос произнёс чуть сдавленно:
– Проверяйте, Вера Яковлевна!
Снова загремели железки, зашумела вода, затем Верочкин голос воскликнул: «Отлично!» – а секунду спустя в дверях возникла сама любимая супруга, вооружённая парой огромных разводных ключей.
– Мы её победили, – Вера решительно переступила порог кухни. – Трубу прорвало.
– А, – Василий покосился на ноги, что предупредительно отодвинулись в сторону, пропуская хозяйку. – А я подумал было, что ты там труп расчленяешь…
Ноги впали в явную задумчивость. Максим тихо хохотнул в своём кресле. Вера Яковлевна, засовывавшая инструмент в стенной шкаф, немедленно развернулась и стукнула по груди мужа кулачком
– Василий! – произнесла она угрожающе и оглянулась в сторону кухни: – Николай Сергеевич, извините. У мужа профессиональная деформация.
Василий мысленно вздохнул. Пора бы уже привыкнуть за столько лет, что в их семье нового типа вечно всё не как у людей. Нормальные советские граждане в подобной ситуации кидаются к управдому, но у любимой супруги починкой несвоевременно лопнувшей трубы занимается ни много ни мало, как гость из капстраны. Верочка Штольман-Смирная кого угодно привлечёт к строительству светлого будущего в отдельно взятой советской хрущёвке… Сыщик осторожно отодвинул супругу в сторону и заглянул в двери сам.
Свободного пространства на полу крохотной кухни было не так, чтобы сильно много; на этом пятачке и расположился незнакомый худощавый субъект, чьи ноги упирались в дверной косяк. Изогнувшись затейливой буквой «зю», гость решительно орудовал отверткой, возвращая на законное место дверцу шкафчика. Василий спросил не самое умное, но первое, что пришло в голову:
– Помощь нужна?
– В расчленении моего трупа – пожалуй, нет, –   гость, весело сверкнув в его сторону очками, сноровисто вкрутил последний болт и подёргал дверцу, проверяя, как держится. – Но можете помочь мне отсюда вылезти…
Василий протянул ему руку.
– Николай Сергеевич?
Ладонь гостя – типично дворянская, узкая, – оказалась неожиданно жилистой. Пожатие – твердым. Вокруг царил нормальный разгром, какой случается у хозяйки, у которой в разгар процесса потекла труба под раковиной. Недомытая посуда, кастрюли, сдвинутые к краю плиты, разбросанные полотенца… Для полного счастья и впрямь не хватало только пары дохлых воробьёв, притащенных хозяйственным Васькой.
– Вы уж извините… – выразительно вздохнул Смирной.
Гость улыбнулся в ответ.
– Самые неожиданные встречи всегда случаются на поле боя… Рад знакомству, Василий Степанович.
Голос у Николая Ловича был глубоким и мелодичным, иностранный акцент в нем лишь едва ощущался. Не акцент даже – чужинка; почти такая же, как та, что на первых порах слышалась Ваське Смирному в голосах Штольманов. Когда тот выпустил его ладонь и принялся расправлять закатанные по локоть рукава светлой рубашки, наметанный глаз подполковника угро разглядел на предплечьях ниточки старых шрамов. По левой руке канадца, похоже, прошелся осколок, а вот по правой в давние годы полоснули не иначе как ножом. Причем не перочинным… На самом Смирном отметин было не меньше – ну так он мент, а не профессор. У бывшего знакомца Штольманов жизнь, видать, тоже выдалась лихая.
Василию вдруг подумалось невпопад, что среди учеников Анны Викторовны таких было немало. Были и другие, конечно – счет тем мальчишкам и девчонкам шёл на десятки, если не на сотни. Кого-то из них Смирной вовсе не знал, иные же имена и лица постепенно сами стёрлись из жизни и из памяти. Но те немногие, что остались, были такими вот. Со шрамами если не на теле, то на душе, с сединой в волосах – и яркими, молодыми глазами. Такими, что попав первый раз в незнакомый дом в чужой стране, без ложной стеснительности и единой задней мысли помогут хозяйке в борьбе с прохудившейся трубой. Сыщик почувствовал, что новый знакомый ему нравится.
– Господа и товарищи! -Верочка в полосатом фартуке воздвиглась на пороге кухни, уперев в руки в боки, и скомандовала повелительно: – Давайте теперь отсюда. А то пирогов мы не дождёмся.
Василий только сейчас заметил, что от духовки распространяется аппетитный запах.
– Тебе помочь? – рискнул спросить Смирной.
Хотя по Вере было понятно, что на неё напал один из редких приступов домовитости, когда самым правильным для окружающих было под руку ей не соваться. В эти моменты жена делалась до боли похожей на покойную тётю Лизу.
– Василий Степанович, вы лучше развлекайте гостей.
– Да вы тут и без меня неплохо развлекаетесь, – буркнул Смирной, жестом предлагая улыбающемуся гостю проходить в комнату. Задержавшись на мгновение, взглянул на Веру вопросительно. Супруга, поняв его без слов, сделала страшные и загадочные глаза и одними губами произнесла: «Могила!» Кивнув, Василий последовал вслед за Ловичем.
   
Максим встретил обоих снисходительной ухмылкой. Василию показалось, что нахальный кот, развалившийся на коленях старого разведчика, ухмыляется тоже.
– Ты почему не пришел сестре на помощь, батыр Сакенов? –  сурово нахмурился Смирной, стараясь прогнать остатки смущения от не слишком ловкой ситуации. – Где твой хвалёный закон гор?
– Меня отстранили в силу преклонного возраста, – невозмутимо возразил батыр Сакенов. – На вашей кухне надо так извернуться, что если там концы отдашь под раковиной, то потом и в гроб не запихнут, так в обнимку с сифоном и будете хоронить! Это же надо уметь – крутить разводной ключ левой рукой, втиснувшись в щель, – он иронично глянул на Ловича. – Спецподготовка американской профессуры внушает уважение, однако.
– Настоящему аббату всё в жизни пригодится, – с философским спокойствием заметил Николай Сергеевич. – Спецподготовка была пройдена на голландцах разной степени летучести и оказалась очень полезна для семейного бюджета. Когда водопроводчик запрашивает, как дорогая девица по вызову…
– Сантехник – он и в Канаде сантехник, – протянул Максим со знанием дела. – Зато Василий может теперь на свою трубу мемориальную табличку повесить. Не Петрович из родного ЖЭКа починял, а целый доктор наук из Ванкувера!
– Да мы привычные, – не остался в долгу Василий. – Вон, год назад диван два кандидата собирали…
С кухни немедленно послышался голос Верочки:
– Вася, не преувеличивай! Только один из них был кандидат. Владимиров тогда еще не защитился.
– И слава Богу, – пробурчал Василий. – И одного твоего кандидата хватило. Он, когда диван на ногу уронил, так научно-технически изъяснялся, что и в «Крестах» не услышишь…
– Василий Степанович! – что-то с сердитым звоном упало в раковину. – Немедленно прекратите клеветать на советскую науку и расставляйте посуду.
– Вера, ты мудрый женщина, слюшай! – притворно восхитился Максим. – Я твоему мужу уже намекать устал. Сидят, понимаешь, три мужика, а у него даже посуда не расставлена!.. Перед кибернетикой неудобно, понимаешь!
– А почему именно перед кибернетикой? – весело изумился Лович, присаживаясь на стул.
– Это из кино, – коротко пояснил Василий и, кинув на неугомонного свойственника грозный взгляд, двинулся к буфету.
За его спиной Максим голосом дикого горца пересказывал канадцу известный всему Союзу тост о том, как «принцесса от злости повесилась на собственной косе!..» Николай Сергеевич тихо, но отчётливо посмеивался. Эти двое определённо успели спеться…
Звеня посудой в буфете, старый сыщик заметил, словно бы невзначай:
– Нашли общий язык, я вижу?
– В иные моменты куда реальнее был общий гроб, – неожиданно ответил профессор Лович тоном заправского ябеды.
Максим лишь довольно ухмыльнулся, продолжая невозмутимо почесывать за ухом прибалдевшего кота.
– Я же просил вас не принимать дорожные неурядицы так близко к сердцу, Николай Сергеевич. Момент был всего один и вовсе не там, где вам показалось…
Ну, понятно. Бывший разведчик в свои без малого восемьдесят водил машину с лихостью необычайной. Смирной, качнув головой, водрузил на стол рюмки и бутылку черёмуховой настойки, что презентовал ему бывший сослуживец, и вздохнул, глядя на Максима выразительно.
– ГАИ на тебя нет…
– Ты лучше свой водопровод починяй вовремя, героический сыщик, – съязвил Максим. – Господин профессор не о мою машину приложился, а о твою трубу… Николай Сергеевич, стряхните лук с головы, – посоветовал он ехидно. – А то ваши соглядатаи в гостинице мозг себе вывихнут, гадая, в какой именно Бастилии вы побывали.
Гость, рассмеявшись, взглянул на своё отражение в настенном зеркале.
– А у меня еще и царапина на лбу, – по-мальчишески похвастался он, непринуждённо вытаскивая из-за уха луковую шелуху.
Полковник Сакенов радостно осклабился:
– Ну, а что другое можно вынести из визита к его высокопреосвященству?
– Всего лишь царапина? – с наигранным разочарованием протянул Лович.
– А вы хотите закрытый перелом?
Максим кинул озорной взгляд на Смирного и ухмыльнулся во все зубы:
– Его высокопреосвященство всеми силами избегает крайностей. Это вон к нашему Героическому Сыщику. У него неучтённые трупы по углам.
Василий безнадёжно махнул рукой. Канадский профессор, вытряхнув из своей шевелюры последний ошметок шелухи, повернулся обратно к столу и, поймав взгляд отставного милиционера, внезапно широко улыбнулся.
– Знаете, Василий Степанович, я сразу понял, что вы – ученик Якова Платоновича. Как только услышал про мёртвое тело.
Старый сыщик с некоторой неловкостью ощутил, как теплеет на душе. Как-то незаметно, но он и впрямь взял от Штольмана всё, что только смог…
– Доводилось слышать уже?
– И неоднократно. Это действительно профессиональное. Мой дед с Яковом Платоновичем вот так пикировались при каждой возможности. Знаете, у них были такие отношения, – на лице Николая появилось замысловатое выражение. – Вместе тесно, а врозь скучно… Дедушка ведь тоже был полицейским.
– Знаю, – Василий сел на свое место. – Яков Платонович мне рассказывал.
– Рассказывал? – Лович был несколько изумлён.  – Про моего деда?
Василий кивнул коротко и согласно.
– Про него. Вашего деда звали Михаил Модестович Кривошеин – так? И про всю вашу семью тоже. Даже про вас.
Канадец глядел на него странно расширившимися глазами. Василий ждал, что сейчас начнутся удивлённые расспросы, но Николай Сергеевич медленно произнёс нечто совсем иное:
– Всю свою жизнь я был уверен, что здесь, в России, никто уже и не помнит наших имён…
– Зуб даю, что Яков Платоныч с Анной Викторовной тоже не думали, – криво усмехнулся Василий. – Что их столько лет спустя будут помнить аж в Америке.
Хотя почему нет? Затонск, Париж, Москва, потом снова Затонск. Сколько было тех, кому батя с Анной Викторовной успели помочь за свою долгую жизнь – словом ли, делом. Насчёт людской натуры старый сыщик иллюзий не питал – девяносто девять из сотни давно и прочно всё забыли. Но хотелось верить, что в чьей-то памяти они живут и по сию пору – Героический Сыщик и Прекрасная Спиритка. Что горят огоньки, которым старшие Штольманы не дали угаснуть. А уж по каким краям их за столько лет разметало, кто скажет…
На миг воцарилось молчание, слышно лишь было, как шумит газовая колонка на кухне да позвякивают тарелки. Потом Лович улыбнулся.
– Если Яков Платонович рассказывал вам… Вы знаете, должно быть, что впервые наши семьи встретились задолго до революции? Благодаря Анне Викторовне и Якову Платоновичу мои бабушка с дедом и познакомились. Мою маму назвали в честь Анны Викторовны. Нашу с Дженет дочь тоже зовут Анной. Конечно, для неё все эти семейные истории – почти то же самое, что сказки про Кухулинна и фею Меб, но она их помнит…
Василий молча кивнул. Про своё знакомство с Кривошеиными Штольман рассказывал довольно скупо, но ученик Героического Сыщика почти не сомневался, каким оно было.
«Сделай добро и брось в воду…» Они с Верой и сами прожили жизнь так. И тоже думалось частенько – да кто про это помнит? – а потом приходило письмо из каких-нибудь гребеней на карте не отмеченных: «…за всё, за всё что вы для меня сделали я буду вечно вам благодарен…» И теплее становилось на душе от мысли, что где-то светит огонёк, который зажгло уже следующее поколение Штольманов. Не зря она всё же была – жизнь, которой на десятерых хватит…
Вслух он ничего не сказал, конечно. И Максим тоже – только по взгляду делалось ясно, что понимает он бывшего сыщика без слов. Но этот никогда ничего не скажет, старый хитрый барсук, боец невидимого фронта. Съехидничает разве.
Полковник Сакенов ожиданий не обманул.
– Как причудливо тасуется колода… – произнёс он глубокомысленно и, спихнув с колен недовольного Ваську, пересел за стол, по-хозяйски потянувшись к бутылке.  – Так выпьем же за… Слушай, героический сыщик, что за неведомый конфискат ты нам тут выставил?
Максим с деланным недоверием обозрел запечатанную кустарным способом литруху, наполненную зловещего вида черно-красной жидкостью, и многозначительно покосился почему-то на Ловича:
– Что за анжуйское вино, присланное неизвестными друзьями?
Николай Сергеевич неожиданно прыснул. Опять какие-то мушкетерские шуточки… Дюма Смирной успел позабыть давно и прочно, потому съязвил нечто более близкое:
– Обижаете, королева – чистый спирт! Серега Даниленко, мой бывший опер, с оказией прислал. Черёмуховая! – произнёс он значительно, отбирая у Максима бутылку. – По семейному рецепту.
– Что, и впрямь на спирту?
– Бери выше. На самогоне тройной очистки. Для любимого начальника расстарался.
– Это в каких Нижних Мымрах так начальство любят? – немедленно поддел его Максим.
– В самых, что ни на есть. С Сережкой мы еще в Чекунде служили. Его тогда к нам по комсомольскому набору прислали, бедолагу. Сам псковский, а его на Бурею… Но прижился. Тоже по Сибири мотался, а сейчас в Перми… – Василий справился, наконец, с пробкой и вопросительно посмотрел на гостя. – Не побрезгуете, Николай Сергеевич?
Николай лукаво посмотрел на него поверх своих щегольских очков.
– Представляете, Василий Степанович – я знаю, что такое самогон.
– Что – у вас тоже? – тяжко вздохнул отставной милиционер.
– В три горла, если выражаться по-русски, – невозмутимо ответствовал Лович. – Муншайн, он же скрич. Со скричем есть даже эдакий барный обряд посвящения для новичков: произнести клятву, стоя ногами в тазике с морской водой, выпить шот… то есть рюмку и поцеловать замороженную рыбу в губы.
– Массовики-затейники… – фыркнул Максим. – Разливай свою табуретовку, подполковник. Замороженной рыбы всё одно нет, разве что у Васьки минтая отберем. Придётся возвращаться к истокам, Николай Сергеевич.
– Это как-то даже символично, – Николай Сергеевич усмехнулся. – Мой дед, про которого тут вспоминали – он ведь родом был как раз из Пермской губернии…
– И как ему было в Канаде? – спросил Максим, чуть прищурившись.
– Думаю, нелегко. Но он никогда не жаловался.
– Ваш дед ведь был уже немолод тогда?
Лович почему-то опустил взгляд. Улыбнулся краешком губ, глядя на свои руки, лежащие на столе.
– Дедушка Миша порою любил пошутить… В стиле эдакого графа Калиостро: «Мой друг, доктор философии, умерший в Нюрнберге в тысяча двести тридцатом…» Когда мы уезжали из России, дедушке было восемьдесят три года. Немолод, да.
Восемьдесят три… Как прикинул Василий – это к его немалым годам добавить еще десяток. Нынешние врачи в эдаком возрасте даже на другую улицу переезжать не советуют. А уж бежать, бросив всё, вырвав все корешки до последнего, и потом до конца своих горьких дней смотреть на ненашенские рожи, говорить на ином языке – если его знаешь… Хоть волком вой. Василий подумал, что ему даже мысленно не хочется представлять себя на месте старого Михаила Кривошеина.
Штольманы тоже были немолодыми, когда вернулись в страну, полностью для них чужую, но какой бы ни была тогдашняя Россия, она оставалась их землёй. Они не бежали, они вернулись. Хотя и говаривал с горькой иронией Яков Платонович, что «всего-то хотели – умереть на Родине». Сбылось… Но до того успели батя с Анной Викторовной сделать много добра самым разным людям, порадоваться счастью детей, обнять внуков…
Пусть даже не прирастут свои, старые корни – на всё пойдешь, чтобы внуки жили. Прав ли был сыщик Кривошеин, убегая от революции, или нет – это точно не Ваське Смирному судить. Штольманы вернулись – и это была самая большая удача Василия. А Кривошеины уехали, и возможно, именно в том была удача маленького Николеньки – ныне пожилого уже человека с мудрыми и яркими глазами.
– Дедушка никогда не жалел о том, что сделано.
Голубые глаза канадца смотрели на Смирного так, словно он и впрямь слышал все до единой невысказанные мысли отставного милиционера.
– По крайне мере вслух. Он так говорил: «Не всё ли равно, в каких краях встала цыганская кибитка? Главное, что в ней живут мои близкие…»
– А почему ваша кибитка заехала так далеко, Николай-ага? – спросил Максим. – Другой конец света. Большинство всё же оставались в Европе.
– Как он объяснял в ту пору – именно поэтому, – очень серьёзно ответил Лович. –   В Европе трудно было бы оставаться в стороне от происходящего в России. Дедушка очень не хотел, чтобы мама снова во что-то впуталась. В какое-нибудь «Общество полтавских кадетов…» Хотя по прошествии лет мне думается, были у него и иные резоны…
Какая-то тень мелькнула на его лице – выражение, смысл которого Василий объяснить бы не смог. Но полковник Сакенов вдруг взглянул на канадца остро и пристально и, помедлив, кивнул головой. Что-то они поняли друг о друге без слов…
– Спустя пятьдесят лет, побродив по свету, могу только сказать, что одобряю его выбор. Это моя вторая родина, и я её люблю. Хотя Царства Божьего на Земле там тоже нет. Насчёт этого Яков Платонович был прав. Зато есть тайга – дедушка говорил, что почти как в Сибири.
– «Над Канадой небо сине, меж берёз дожди косые…» 
– Да, – профессор улыбнулся вслед за Максимом. – Березки тоже есть, хотя подобно капитану Немо я предпочитаю море. А если очень захочется русского духа, то можно позвать в гости сына и петь с ним на крыльце под гитару, пока соседи не вызовут полицию.
– Высоцкого, – коварно ухмыльнувшись, подсказал полковник ГРУ. – И Городницкого.
– И разную другую антисоветчину, – подтвердил Лович, с деланным раскаянием опуская глаза. – На сколько лет в настоящей Сибири я уже наговорил, господин аббат?
– Мы с Героическим Сыщиком будем немы, как катафалки, – Максим, сурово сдвинув брови, покосился на хозяина. – Подполковник, ты разольёшь, наконец? За «Союз Меча и Орала…»
Василий взялся за бутылку с черемуховкой. Из кухни появилась Верочка, уже расставшаяся со своим полосатым фартуком; подойдя бесшумно, поставила на стол узкое блюдо с нехитрой закуской – тонкими лепестками колбасы, сыра и буженины, украшенными кудрявыми веточками петрушки.
– Пироги на подходе, – сообщила Вера Яковлевна со смешком, садясь подле мужа. Хозяйским жестом поправила вазу, ненадолго задержав взгляд на цветах. – Николай Сергеевич, я вас толком не поблагодарила в этой суматохе… Возле маминой школы в Затонске такие росли. Вася, помнишь?
Василий кивнул, хотя, разумеется, не помнил. Но значит, не зря ему на ум тоже пришел Затонск… Только сейчас он обратил внимание, что на столе лежит льняная скатерть с узорчатой народной вышивкой – из тех, что нынешние поколения непочтительно именовали «прабабушкин сундук» Эта была родом из сундука Агриппины Кудрявцевой – Агриппина Мефодьевна подарила её Вере на свадьбу.
Вещей с той поры, не считая книг и альбомов с фотографиями, в их собственной кибитке кочевой сохранилось раз-два и обчёлся; эту скатерть Вера, никогда слишком много об «обывательском быте» не задумывавшаяся, берегла и хранила. И доставала лишь по особым случаям, не обращая внимания на несоответствие красно-черных узоров эпохе научно-технического прогресса. У его Верочки, всегда устремлённой в будущее, тем не менее, тоже были свои, тщательно сберегаемые «листки старого календаря…»
Что-то слишком много нынче об этом думается. Василий недовольно тряхнул головой, старательно разлил черёмуховку и на правах хозяина первый взялся за гранёную рюмку.
– Если по традиции, то надо бы за знакомство, – сказал он. – Но давайте сперва за тех, без кого бы этой встречи не было…
Николай Сергеевич и Максим быстро обменялись заговорщицким, мальчишеским взглядом, на миг делаясь удивительно похожими друг на друга.
– За королеву Анну и графа де Ла Фер? – блеснул зубами полковник Сакенов.
Николай Сергеевич не остался в долгу, добавив негромко и торжественно:
– За Леди Солнца и Рыцаря Огня!
Если про королеву Анну и прочих мушкетеров с улицы Гранд-Огюстен Василию по рассказам жены смутно помнилось, то Рыцарь Огня был чем-то новым в штольмановской табели о рангах. Интересно, случалось ли бате слушать это вживую? Профессор и разведчик смотрели на него одинаково озорными глазами. Надеясь, что уши, даже на восьмом десятке не оставившие привычку полыхать, его не выдадут, Смирной выпрямился и провозгласил:
– За Сыщика и Медиума!..
«Тогда уж за Героического Сыщика, – немедленно высказался в глубине души негромкий голос, полный знакомой иронии. – И Прекрасного Медиума. От вас не ожидал, Василий Степанович. Не забывайте, впадая в грех любоначалия, что через полвека вы сами окажетесь на моём месте…»
«И, быть может, выпьют за меня враги… – мысленно съехидничал Василий в ответ. – Ничего, бать, и это переживём!..»
– За папу с мамой, – негромко сказала Верочка. В глазах её, разбегаясь лучиками морщин, искрились смешинки. Рюмки дружно встретились прямо над букетом, неожиданно вспыхнув густым охристым огнём в солнечном луче.
Черёмуховка провалилась в горло, обожгла неожиданно терпкой миндальной горечью. Самогон у Даниленко был ядрёный – от Васьки не укрылось, как на миг остекленели глаза стоящего напротив гостя. Но профессор только шумно выдохнул. Русский человек всё же.
– Вах! Водка — наш враг! – сдавленно провозгласил полковник Сакенов. – Но кто сказал, что мы боимся врагов?
– Тебе бояться точно нечего, – проворчал Василий, подцепляя с тарелки ломтик сыра. – Тебе еще за руль. Потому больше не налью.
– Обижаешь, слюшай! – Максим притворно закатил глаза. – Такси вызовешь. – он весело покосился на Ловича. – Представляете, как мы оба ввалимся обратно в гостиницу, благоухая черёмуховой самогонкой?
– Это будет эпично, Максим Каримович, – дипломатично согласился Николай, ставя опустевшую рюмку.  – Но думаю, вашим парням в сером хватило и вчерашнего. Не будем привлекать к себе лишнего внимания, тем более что у меня есть еще планы на пребывание в Советском Союзе...
– Это какие же? – профессионально оживился сотрудник ГРУ.
Николай Сергеевич сел, опершись локтями о стол и, подперев подбородок сплетенными пальцами, обезоруживающе улыбнулся:
– Я… – начал было он, но тут громко и неожиданно хлопнула входная дверь, которую Смирные отродясь не запирали, послышались торопливые шаги, и в дверях возникла мужская фигура в серой милицейской форме.
 
– Привет всем!
Взъерошенный и запыхавшийся Игорёк расплылся в улыбке. Заметив Ловича, улыбнулся еще задорнее и с особым выражением произнёс:
– Здравствуйте, товарищ резидент!
– Здравствуйте, господин околоточный! – с чувством отозвался канадский профессор, весело блеснув очками, и тут же спросил с неподдельным интересом: – Это была схватка с преступным синдикатом?
Выглядел младший лейтенант Смирной и впрямь несколько неподобающе. На лице – следы грязных разводов, китель пропитался пылью, а пятна на штанинах предательски выдавали недавнюю встречу с проржавевшими железяками. Но возразил гостю строго:
– В Советском Союзе нет преступных синдикатов.
– Это был тайный синдикат. Скрывавшийся под маской артели по заготовке веников, – последние слова Николай выделил особо.
Игорь почему-то покраснел и посмотрел на гостя с укоризной, одновременно пытаясь ладонью отряхнуть форменные брюки.
Покачав головой, Василий Степанович откинулся на спинку стула и прокомментировал со вздохом:
– Сия позитура уподобляет кавалера Аполлону, али еще какой нимфе летящей… Иди хоть, руки вымой, гроза преступного мира. Подвал или чердак?
– Чердак, – подтвердил Игорь, отлепляясь от косяка и исчезая в направлении ванной. Вслед за этим оттуда донеслось приглушенное: – Змею ловили.
Зашумела вода. Хозяева и гости переглянулись.
– Милицейские будни, – пожал плечами отставной сыщик, стараясь выглядеть невозмутимым. Хотя последняя реплика внука определённо интриговала даже ко всему привыкшего старшего Смирного.
– Змея на чердаке? – ухмыльнулся Максим.
– Всяко бывает, – философски заметил Василий. – Я тоже какой только живности с чердаков не гонял.
– Даже медведей, – не моргнув глазом подтвердила Вера.
– Медведей не упомню, – Василий был склонен придерживаться фактов. – А рысь пару раз гнал. О прочей мелочи и не говорю.
–  Так где центр Москвы, а где твои Нижние Мымры...
– Есть многое на свете, брат Сакенов… Мы еще не знаем, что там за змей. Может, воздушный. Или зелёный.
– Или Змей-Горыныч, – страшным голосом подсказал Лович.
– Вот верно говоришь, Николай-ага. Героическому сыщику в четвертом колене на меньшее размениваться просто неприлично.
– Дед Максим!.. – страдальчески вздохнул Игорёк, заново появляясь в дверях комнаты – уже без кителя, с мокрыми, взъерошенными волосами и полотенцем в руках. – Обычная змея. Где-то такая вот… – он развёл руки в стороны, тут же стукнувшись одной из них о косяк.
– Вах, брат Василий, дверь шибко узкий у тебя, – немедленно посетовал полковник Сакенов. – Обычный змея не помещается…
– Удав, – уточнил младший Смирной, глядя на двоюродного деда выразительно. – Из зоопарка приехали, сказали – какой-то там удав.
– Удав? – изумилась Вера Яковлевна. – Откуда?
– А леший его знает, бабуль…
Игорь вздохнул и уселся поудобнее на последний свободный стул, оперев руки на спинку.
– Никто не признался. Вызвала нас гражданка, говорит – на чердаке змея. Пал Анисимович сначала у виска пальцем покрутил, мол, тут дурку надо вызывать, а я смотрю – ну нормальная же женщина. Учительница, пожилая, интеллигентная такая… Уговорил Анисимыча слазать. Мало ли, мальчишки притащили какого ужа… Подумал, что если и впрямь змея, то тепло любит. Под трубой теплоцентрали и нашли – лежал там тихонько, крысу переваривал, думал о вечном… Ну и сунули в мешок, притащили в отделение. Позвонили в зоопарк. Понятно, что кто-то подпольно у себя держал, так никто же теперь не признается… Если соседи не заложат. Ну и вот, – Игорь уныло оглядел следы ржавчины на штанах. – Изгваздался, как свинья.
– Боевое крещение героического сыщика, – хмыкнул Василий. – Радуйся, что не крокодил.
Верочка глянула на него, насмешливо вскинув левую бровь.
– Угорь. Или того хуже – лошадь.
Вот проклятую кобылу можно было и не вспоминать! Старший Смирной посмотрел на жену укоризненно. Профессор Лович, с явным наслаждением слушавший историю про змея на московском чердаке, с интересом спросил:
– А почему угорь? Про крокодила я помню. А угря нет.
– Угорь – это из жизни. Нечто вроде семейного тотема, – торжественно провозгласил Максим и спросил с притворным восхищением: – Николай Сергеевич, неужели вы тоже успели приобщиться к нашей великой семейной саге?
–  Я даже успел разглядеть, что у вас на стене висит портрет великого сыщика Якоба фон Штоффа… – весело подтвердил Николай Сергеевич, кинув взгляд на картину над диваном. – А к приключениям Героического сыщика я приобщился в том же восемнадцатом. В Париже. Кажется, Александр Корбей мне их подсунул. Мы тогда жили в вашем доме на Набережной Августинцев. Пока не закончилась война. Ну и вот…
Он снова посмотрел на картину – рассеянно, точно о чём-то вспоминая. На фоне голубых обоев та казалась особенно тёмной, и Смирной ощутил очередной укор совести. Отопление в различных Нижних Мымрах их с Верочкой длинного пути случалось чаще всего печное, и фамильная реликвия, стойко кочевавшая с ними вместе, с годами приобрела мрачноватый вид. За столько лет в Москве можно было найти хоть какого-нибудь реставратора. Через знакомых в экспертизе хотя бы. Как Лович вообще ухитрился на ней что-то разглядеть?
– Надеюсь, наш фамильный эпос вас не слишком потряс, – весело заметила Верочка.
Профессор оторвал взгляд от белугинской живописи и улыбнулся хозяйке.
– Если только в хорошем смысле. Дедушка Миша, правда, время от времени ворчал, что автора бы надлежало распять на словаре русского языка. Но у него было также и хорошее чувство юмора. Кстати, именно он мне посоветовал не читать сей славный эпос самому, а попросить маму… Знаете, а ведь именно тогда ваши родители снова пришли нам на помощь. Пусть в своих литературных ипостасях. Мама начала смеяться – по-моему, как раз на той истории с пиратами и крокодилом. Кажется, впервые после гибели отца…
– Анне Михайловне тогда удалось его найти? – спросила Вера. – Мама рассказывала…
– Его нашли еще летом семнадцатого. Похоронили неподалёку от Кронштадта. Священник из церкви, подле которой находилось то кладбище, передал маме папин кортик.
В мягком голосе Николая прозвучали неожиданные стальные нотки:
– Убийца не забрал его… Наверное потому, что в те времена офицерский кортик почти ничего не стоил. Несколько лет назад, когда Питер, наш второй сын, стал служить в береговой охране, я отдал этот кортик ему…
Перед внутренним взором Василия возникла странная, незнакомая картинка: огромный бетонный пирс, уходящий далеко в море. Как-то сразу было понятно, что это море, хотя вдалеке тоже виднелся берег, сплошь покрытый лесистыми шапками гор. Непривычно спокойная вода, лишь мелкие волны шлёпают о камни и о красно-белый корабельный борт… На дальнем конце пирса стоят двое, и ветер ерошит их волосы: у одного – русые, у второго – подернутые сединой…
Василий недоуменно моргнул. Опять какая-то ерунда из неведомых астралов лезет в голову.  Вот точно, не умеешь пить с молодых лет – не стоит начинать!..
Картинка исчезла бесследно, оставив по себе лишь непонятное и не слишком осмысленное ощущение, что младший Лович очень похож на старшего.
Поймав взгляд своего гостя, Василий промолвил негромко:
– От отца к сыну, стало быть?
– Скорее, от деда к внуку, – в глазах Николая Сергеевича мелькнула легкая тень. – Это оружие офицера. Я ведь не военный.
– У нас похожая история есть, – усмехнулся Максим, утаскивая с блюда веточку петрушки. – Только Сашка дедов наган сам присвоил.
Лович посмотрел на него с любопытством. Полковник Сакенов пояснил:
– Дяди Якова наградной револьвер. Он у Мити дома хранился. Когда война началась Митя со своим полком был на западной границе. Зато в Ленинграде был его сын, Сашка. Когда в июле сорок первого набирали особую бригаду из курсантов мореходок, этот капитан Сорви-Голова туда пробился. А самому едва шестнадцать...
– Штольман!.. – с каким-то особым выражением произнесла Вера.
– Известное дело, – согласился Максим. – Словом, пошёл Александр Дмитриевич на фронт, прихватив с собой дедов именной наган, хотя он ему вовсе не полагался. Им тогда сообщили, что Митя пропал без вести. Саньке всерьез казалось, что он – последний… Что сам не вернётся. Это он мне много спустя по большому секрету признался.
– Но они же вернулись? – тихо спросил Лович.
– Вернулись, – кивнула Верочка. – Оба. И Митя сейчас воспитывает внуков. – она многозначительно покосилась на собственного. – А Саша у нас тоже моряк… правда, уже не военный.
Смирной заметил понимающий взгляд, который Николай Сергеевич кинул на Веру. И одновременно вспомнил, как обидно было им всем за племянника, тогда совсем молодого и полного надежд, которому напрочь обрубила карьеру не война, а мир – хрущёвское сокращение. Это ему еще повезло, что удалось остаться в гражданском флоте. Иначе каково пришлось бы Сашке, с детства неожиданно влюблённому в море?
Сашка бы нашёл дело, он настоящий Штольман… Но хорошо, что не понадобилось ему уходить на сушу. Ныне Александр Дмитриевич служил первым помощником на танкере. На жизнь не жаловался. И в нарушение всех правил хранил у себя дедов именной наган, с которым почти мальчишкой прошел войну…
А он своему охотнику на змеев что оставит? Разве что коллекцию заточек, которые в былые годы безуспешно пытались воткнуть в организм сыщика Смирного разные несознательные граждане… Василий Степанович мысленно фыркнул и взглянул на внука.
– Давай ближе к столу, героический сыщик. Сейчас побудешь для разнообразия героическим понятым.
Разговор как-то сам перешёл на нужную тему, подбираясь к давней истории, ради которой он хотел встретиться с канадцем. Наверное, лучшего момента не будет.
Василий повернулся к гостю и произнёс нарочито озабоченно:
– Николай Сергеевич, у меня тут к вам очень важный вопрос назрел. У вас есть какой-нибудь документ, подтверждающий, что вы – именно Николай Лович, сын Ловича Сергея Константиновича? 
Брови гостя на миг взлетели изумлённо над оправой очков. Но Смирной уже убедился, что с чувством юмора у канадского профессора все в порядке.
– Если я правильно понимаю, Василий Степанович, вам для чего-то нужно официальным образом установить мою тёмную личность?
Несмотря на убийственную серьезность тона, в глазах гостя плясали смешинки. Василий внутренне выдохнул, но внешне – насупил брови сильнее.
– Очень нужно.
– В имеющихся это точно не написано, – Лович сокрушенно развёл руками. – Кажется, где-то дома валяется моя метрика, выданная при царях, но с собой я её по известным причинам не захватил
Полковник Сакенов и младший лейтенант Смирной, почувствовав, что приближается самое занимательное, придвинулись ближе и смотрели на канадца с повышенным интересом. Одна Верочка, во всё посвящённая заранее, хранила невозмутимость – лишь посоветовала ехидно:
– Василий Степанович, а вы не держитесь за устав, как слепой за плетень. Личность Николая Сергеевича надёжно установлена на основании свидетельских показаний.
– Да, кстати, – внезапно оживился упомянутый Николай Сергеевич. – У меня при себе есть поручители! Могу я их пригласить?
– При себе? – удивился Василий.
Гость с улыбкой достал из нагрудного кармана рубашки маленькую коробочку, размером чуть больше сигаретной пачки – деревянную, потемневшую от времени, с еле заметными следами давно стёршейся резьбы. Из футляра на свет божий появилась вещь уж вовсе неожиданная – старая карточная колода.
– Самые лучшие поручители, которых я только могу позвать…
Лоб Верочки вдруг прорезала задумчивая морщинка, но она ничего не сказала, ждала молча. Профессор Лович, не глядя на колоду в своих руках, одну за другой вытащил из неё две карты.
На вышитую скатерть легли король треф и дама червей.
   

   
Следующая глава          Содержание
   

Скачать fb2 (Облако mail.ru)          Скачать fb2 (Облако Google)