(3 серия)
Сентябрь, 1888 год
***
Осень входила в Затонск неостановимо и тихо, как неслышное войско, блещущее дымами и багрянцем. По утрам выпадали туманы, укутывали влажными лентами усадьбы. По небу неслись клочковатые серые тучи, из которых то и дело сыпал пахучий дождик. Ночами лениво, не взахлеб, лаяли собаки. Однако заморозков еще не было и летняя зелень весело шелестела за затонскими заборами.
Штольман за две недели обжился в своей новой квартирке в Бригадирском переулке. Бревенчатый дом с высокими стеклянными дверями и окнами полностью принадлежал Авдотье Саввишне, офицерской вдове в почтенных летах. Она была совсем пожилой, как и сам дом, передвигалась медленно – не подбирая юбок, и ее кружевной чепец плавно колыхался над седыми буклями.
В доме все было устроено по старинке: просторные комнаты с изразцовыми печами, кружевными занавесями и мышиным писком по ночам. У дома шелестел запущенный сад: две вековые лиственницы, словно бледно-зеленые ворота, тянулись в небо, и прямо от них уводила в окраины узкая аллея золотящихся кленов.
Хозяйка жила во второй половине дома и ходила к себе с другого крыльца. А к его входу вел флигелек с пошатнувшимся перилами. Древняя скамья, стоявшая тут полсотни лет, видела любовь, и радость, и горе двух поколений…
Якову Платоновичу нравилось здесь. Комнаты были обставлены неброской старой мебелью - еще николаевских дней. Стулья и пара кресел из карельской березы, обитые потертым сафьяном, имели вид мирный, прирученный, и слегка скрипели. В зале с зелеными обоями и потолочным позументом с потолка свисала огромная люстра, которая, впрочем, никогда не зажигалась, а в оконном простенке стояли большие малахитовые часы. На все его жилище имелся лишь один диван, но зато с удобными подлокотниками и залихватской турецкой кисточкой. По стенам висели позабытые семейные портреты: муж хозяйки, дети, и сама Авдотья Саввишна в молодости...
Спальня была тишайшей!.. с высокой кроватью, увенчанной кружевной горкой подушек, вместительным шкафом и плотными занавесями. На прикроватной стене красовались портреты двух умерших императоров и почему-то Вольтера, а в красном углу над лампадкой висело распятие.
Небольшая лаковая конторка, забитая старыми письмами и изломаными перьями, завершала убранство. В ней Штольман нашел смешные книги: руководство 18 столетия по уходу за садом, журнал «Сатирическая переписка моды» издания 1791 года, и «Анекдоты или веселые похождения старинных пошехонцев». Яков Платонович развеселился – вкус хозяев был легким и зовущим к развлечениям, самое нужное сейчас, чтобы отвлечься от трудных петербургских событий. К своей радости он обнаружил еще и Козьму Пруткова, и вечерами под уютной свечною лампой наслаждался остротами старины.
В первые дни, при въезде в квартиру он позаботился о своем бесценном архиве: попросил прислать надежного столяра и с его помощью вынул несколько половиц. Устроив в подполе свой сундук с документами и картотекой, он прикрыл место ковром и надвинул стол. Осторожность никогда не повредит, тем более, когда она в крови...
С хозяйкой они условились, что она будет заходить к нему каждое воскресенье после обедни – проведывать – не нужно ли чего. К остальным хлопотам она приставила свою постоянную помощницу, ворчливую, но честную поденщицу Андреевну. Андреевна приходила по утрам, приносила молоко, убирала комнаты, меняла постель, шаркая вразвалку и непрерывно ворча:
- И сорють… и сорють… а я, дура, убирай. А дура и есть!..
Когда Штольман оставлял ей целковый, она прикусывала его на зуб, потом кланялась и скупо говорила:
- Благодарствую, барин. От щедрот Ваших живы будем всем семейством.
- А большое ли у тебя семейство, Андреевна?
- Так паралитик зять Митяй, да дочерь с внучеком, с Антипкою.
Штольману было совестно тревожить и Андреевну, и почтенную вдову, и он старался не обременять их слишком, но скоро заметил, что обеим в охотку обихаживать его: Андреевне доставались хорошие наградные – он уж не скупился, а одинокой старушке важно было заняться утренней воскресной беседою – хотя она и обставляла это, как необязательную часть его завтрака. Старая женщина была носительницей размеренного порядка, любила все делать в один и тот же час, и всегда появлялась на его крыльце ровно в 9 утра, с корзиной, полной снеди, в сопровождении маленькой улыбчивой собачонки. Ее невозможно было переубедить и Яков Платонович сдался.
Вот уже третье воскресенье она накрывала ему на террасе стол ветхой льняной скатертью, неспешно ставила самоварчик, сладкие пышки, кулебяку и потчевала вареньем.
Окна его половины глядели в запущенный палисадник, который хозяйка приказывала стричь от силы раз в год. Оттого он весь порос желтыми шарами и астрами, которые ночами терпко пахли в открытую форточку, а по утрам в нем стрекотали и обирали дикую черную смородину сороки.
Сегодняшнее воскресное утро было таким же… Под столом крутилась лохматая любимица. Они сидели, мирно прихлебывали чай и разговаривали. Вернее говорила Авдотья Саввишна, ведя свой излюбленный рассказ:
- Супруг мой, покойный Федор Матвеич, помнится, в 28-ом году еще под Варной у графа Сухтелена капитаном по адмиралтейству воевал… И пистоли его до сих пор у меня лежат в каморе. Турки-то тогда зелоо-о злы были, доложу я Вам. Но и адмиралы наши не промах. И вот за отвагу свою был он пожалован святым Георгием! – она направила ласковый взгляд на собачку, которая смотрела с вдохновенным обожанием. - А по ранению вернулся он в Затонск и ко мне посватался, шестнадцать годков мне было… - она замолчала и нездешне улыбнулась, отчего уютные морщинки разбежались по дряблым пергаментным щекам.
- Отсюда родом Ваш муж, Авдотья Саввишна? – в который раз спросил Штольман, откусывая вкуснейшую кулебяку.
- Отсюда, Яков Платонович, отсюда... Из мещанского сословия он. Ну так ведь и я под стать ему – была хоть и дворянских кровей, да разорился в пух мой батюшка, а тут и Федор Матвеич подоспел, благодетель… – она снова улыбнулась и давно выцветшие глаза заголубели незабудками. – Девять детей мы с ним нажили, иных уж и Господь прибрал, а я все живу...
- А что же дети Вас в Москву не зовут?
- Ох, да я и сама не хочу... Куда мне отсюда? Здесь могилка суженого моего, как срок мне придет, так с ним рядом и лягу… - мечтательно прошелестела она и вдруг без перехода спросила:
- А что же это, Яков Платонович… Говорят, что девица Миронова с Вами мертвых вызывала? – и хитровато прищурилась.
Яков Платонович чуть кулебякой не подавился. Он ошарашено уставился на старушку, но глаза его квартирной хозяйки были ласковы и светились лукавством. Шутит, – отлегло от сердца у Якова Платоныча.
- Да… вот… – он начертил неопределенную фигуру в воздухе, – помогла мне Анна Викторовна в одном расследовании.
- Да-да, помощница Ваша! Слы-ы-ышала, слышала, – закивала чепцом почтенная Авдотья Саввишна. – И заговорила я Вас, однако… Вы кушайте варенье, Яков Платонович, душа моя, кушайте.
И Штольман с удовольствием кушал варенье под старушечье воркование. Утро выдалось на диво теплым. Солнце припекало и смеялось в желтеющей листве, от дождевой лохани шел пар. Яков ослабил ворот и вдохнул томительный горьковатый воздух. Кроны тихо шуршали, сквозило голубизной небо, над чашками вился кудрявый парок. Нынче немного дымилось и в спальне – ночью засорился дымоход, и пока его прочищали, он не торопился зайти в дом…
Вот уже и хозяйка с собачкой отправилась восвояси, а он все сидел. Мысль о своем собственном уютном доме в этом провинциальном заповеднике опять пришла на ум… Осень, такая прелестная – не Петербургская, совсем незнакомая, обдавала уютом. Яков Платонович блаженствовал. Он в который раз вспомнил, как ловко юная барышня Миронова произвела спиритическое представление, и опять подивился ее проницательному уму. Как же все-таки ей удалось сохранить самообладание?..
И еще… тот поцелуй! Он сладко вздохнул. Ох уж, эти непослушные пряди над удивленными синевеющими очами. Штольман смущенно прикрыл глаза и почти ощутил мимолетное касание к своей щеке…
- А не проехаться ли верхом? – вдруг вскинулся сыщик и мигом открыл глаза. Ему страшно захотелось двигаться!
Он вскочил на ноги, прошел в спальню, где облачился в верховые бриджи и жилетку поверх свободной блузы. На бегу схватил шляпу, перчатки и на всякий случай только что купленную, еще не пристрелянную карманную «беретту». Вышел на улицу и кликнул извозчика. Пока они ехали в слободку, успел расспросить возницу, где можно найти хорошую прогулочную лошадь.
- Дак у шорника Степана своя конюшня имеется, Вашбродие. Ежели кто захочет, завсегда у него справляется. На цельный день могет дать. И мы, извощщичья братия, не гнушаемся. Хорошие у него кони, смирные…
Через час он нанял у шорника лошадь – крепкого гнедого кабардинца.
И вот! Он уже мчится легким галопом по широкому крутояру Затони, с которого бегут к ней, будто к водопою, стада деревьев. Окрестности полны простора и лимонного золота листвы. Он остановился на одном косогоре полюбоваться ленивой рекой. Излучина Затони сверкала под солнышком, убегая вдаль, и растворялась в дымке. Тихо летели серебряные паутины и щекотали скулы. Вдали темнели не облетевшие дубравы, и где-то далеко, между островами лесов, белели малюсенькие церкви. Как же все-таки хорошо!
Он решил спуститься к воде. Кабардинец, слегка покачиваясь, мягко ступал по упругим склонам. Затонь блестела в просветах, чешуйчатой рябью дрожала на перекатах. Штольман вновь погрузился в легкое бездумное состояние. Поводья повисли, и он не поднимал их, боясь спугнуть это блаженное оцепенение, которое так давно не посещало его…
Вдруг, уже снизу он услышал, а потом увидел, как косогором, по которому он только что ехал, мчится тройка. Нехорошо мчится, странно как-то: кони хрипят от натуги, глаза дикие... Лихач, едва удерживая поводья, ревет на всю округу, разрушая идиллический покой. Местный, что ли купец буянит? Или заезжий пьян?
- Сто-ооой, - разнесся по простору знакомый тенорок, и он разглядел, как вслед за тройкой по косогору, развевая фалды сюртука и вытянув руки, довольно прытко бежит Антон Андреич. В кудрях его, потерявших шляпу, играло солнце. За ним нерасторопным увальнем, вскинув над головой руку с пистолетом, еле поспешал городовой.
Яков Платонович мгновенно сообразил, что нужно делать!
– Гхаа! – он пришпорил коня и ринулся обратной дорогой вверх от реки, пытаясь успеть наперерез тройке. Коляску он, конечно, не догнал, но вывернул едва ли не в двух метрах позади нее, и пока нарушитель сельской пасторали не умчался прочь, вытащил «берету». Ну, вот и проверим!
Возница обернулся и Яков увидел его перекошенное бородатое лицо с провалом разинутого рта. Картуз каким-то чудом держался на его голове.
- Стой! – крикнул сыщик и послал пару выстрелов в воздух.
Коляска скособочилась и пошла вразнос. Взмыленные лошади сбились с прямого пути, вильнули вбок и метнулись в пролесок, где, подгибая ноги, и увязли в густых зарослях…
Гнедой быстро догнал бородача, и Яков спешился в пяти шагах. Осторожно подошел к возку… Из-под опрокинутой брички вылез всклокоченный возница в подранной рубахе и волочащемся сюртуке, и заревел:
- Не подходи! Убью!
В руке его блеснул топор. Штольман сглотнул. Однако буйный бородач сильно пошатывался и, когда на секунду потерял равновесие, сыщик грозно приказал:
- А ну, брось топор! Я попадаю в муху с десяти шагов. Ты даже не успеешь замахнуться!
Подоспел разгоряченный Антон Андреич, и следом хрипевший от натуги запыхавшийся городовой.
- Он пьян, Яков Платонович! – завопил Коробейников. – Не мешкайте, стреляйте!
Пьяный злодей, действительно, презирая явный перевес сил и бессмысленно выпучив глаза, буйным медведем шел на них с запрокинутым топором. И дошел бы, если бы Штольман, мгновенно прицелившись, не произвел точный выстрел. Пуля вошла в ногу, бородатый разбойник, подломив колени, упал и затих. Повязали почти бездыханного...
- Это кто такой? – воскликнул Штольман, утирая пот со лба.
- Ох, Яков Платонович, не поверите! Заезжий выжига это, думали купец, а он плут первостатейный! Ездит по губерниям на тройке и выдает себя за купца 1 гильдии, мол, дело хочу у вас завести, а сам втирается в доверие к горожанам, и умыкает разное добро.
- А из Затонска от кого удирал?
- От предводителя дворянства нашего уездного, господина Слепницкого! Представился ему третьего дня, честь по чести, и пока предводитель потчевал мошенника чаем, обокрал его на пару тыщ! Хорошо, хватились сразу. Господин Слепницкий по дружбе к матушке моей обратился. Мы уж в трактире его и разыскали… - и Антон Андреич, все еще разгоряченный, слегка ткнул вора в бок.
Бородач промычал что-то нечленораздельное, и злой городовой с угрозой посмотрел на него.
- Ну что ж, поехали. – сказал Штольман всем сразу, и вздохнул: ленивое выходное блаженство закончилось.
Они прибыли – ну надо же! – на улицу Царининскую, где и проживал предводитель дворянства Затонского уезда. Дом его с мраморными колоннами стоял неподалеку от дома Мироновых, всего в одном квартале…
Радости предводителя, добрейшего господина с пышными усами, приветливыми манерами и мягким баритоном, не было границ! Он проводил их в гостиную, крикнул домашних, прислугу, и как-то сразу все завертел. И вот уже Штольман и Коробейников пьют чай с блинами и севрюжьей икрой, и улыбаются хозяйке, выслушивая поток непрерывных славословий в адрес доблестной Затонской полиции.
Пока наглого мошенника стерег в его бричке городовой, они узнали, что представился он Дормидоном Филипповичем, нагло напросился на утренний прием и под видом купца 1 гильдии начал испрашивать себе разрешение на торговлю в Затонске. И пока хозяин, щедро поивший гостя чаем, отлучился, он обшарил кабинет, вынул шкатулку с ассигнациями и был таков.
- Как же Вы так сразу чужому-то поверили, Максим Петрович? – не удержался Штольман.
- Как можно! Как можно, дорогой мой Яков Платонович, полезного члена общества обидеть? Никак не можно. Нам в уезде очень не хватает дельных людей. Вот-с, привечаем. А я не мог и догадаться, что он такую каверзу придумал!
- Очевидно, не могли, - не мог не ответить улыбкой Штольман на такое простодушие.
На прощание, провожая их до ворот, счастливый предводитель завел расспросы:
- Что же вы не представились, Яков Платонович? – одной рукой тряся его за пальцы, а другой касаясь плеча, спрашивал он с горячим напором. – Вы уж две недели в городе. И мы наслышаны о Вас.
- Да случая как-то все не было, уж простите великодушно, - в тон ему рассыпался сыщик. Коробейников хмыкнул.
- Скромны. Скромны. Похвально, Яков Платонович! Не обессудьте мое любопытство, мы тут нуждаемся в таких жемчужинах нашего сословия, как Вы и этот прекрасный молодой человек! Много дел в уезде, знаете ли, много дел!
- Надеемся приносить пользу службой, - ответил подуставший от него Яков Платонович.
- А приходите сегодня на вечерний бал в Собрание? Непременно, господа, приходите. Познакомитесь с обществом, Яков Платонович, да-с, будут дамы и прелестные девицы. – он сдобно улыбнулся. - Непременно приходите, ждем!
Вечером Штольман принарядился в хороший костюм и отправился на визит. В Собрании было пустовато, он пришел сильно заранее – не хотел показывать себя сразу половине города. Музыканты настраивали инструменты. По залу прохаживались две церемонные затонские барышни с вырезанными плечами, яркими веерами и лентами в волосах. Их мамушки выбирали себе место. Пара мужчин во фраках подпирала косяки и смотрела на него свысока. Почти как в столице, - усмехнулся Штольман.
К Штольману подошел распорядитель бала, и мгновенно взял свежего мужчину в оборот. Весь следующий час он знакомился с пестрыми затонскими семействами, кивал множеству усов, целовал перчатки почтенных дам, и ручки их дочерей, глядевших на него то с кислым разочарованием, то с упоенной немотой. Почетные земские дворяне в мундирах и фраках важничали, но снисходительно принимали полицейского в свой круг.
Его присутствие донельзя заинтересовало затонских кумушек, что сидели рядком на гнутых креслах и караулили женихов для своих дочерей. Он услышал, как они возбужденно переговаривались, глядя на него и обмахиваясь веерами:
- Ах, это же сосланный к нам из Петербурга следователь, который госпожу Громову в крепость заключил.
- Да Вы что! А говорят, там еще девица Миронова отличилась: вызвала какого-то духа, и он ей всю-уу правду рассказал.
- Барышня Миронова, это дочка адвоката, что ль? Неприступная девица, скажу я Вам. Ох, неприступная. К ней уж три раза за два года сватались – всем от ворот поворот дает! В девках-то сладко ей живется. Отец ей эту машину… виласапед купил! Муж-то, чай, не купит.
- Ах! Что Вы! Ах... Ох!
Началась мазурка. И вот он неловко танцует с какой-то барышней, имени которой не даже помнит. По окончании фигуры к своей радости он увидел, как трое молодых людей затеяли в вестибюле ссору. Он мгновенно извинился, тихо вышел в вестибюль, строго посмотрел на нарушителей спокойствия и, сочтя общественный долг исполненным, протиснулся между ними и был таков.
***
В понедельник, ранним утром, когда в участке за входной конторкой еще зябко ежился и зевал ночной дежурный, на полицейскую площадь вкатилась коляска. Из нее вышел элегантно одетый господин средних лет, который попросился на прием к Штольману немедленно. Яков Платонович, который со свежими силами пришел на службу пораньше, рассчитывая привести в порядок рутинные отчеты, удивился столь раннему и настойчивому посетителю.
- Затонский купец 1 гильдии Прохоров Игнатий Демьянович, - представился мужчина. – У меня к Вам… безотлагательное дело.
Он заметно нервничал. Сидя у следовательского стола и сжимая на коленях дорогой котелок, он рассказал о чрезвычайном происшествии, приключившемся этой ночью с его дочерью и ее подругами. Три гимназистки убежали из теплых постелей в ночь, проникли в заколоченный дом Курехиных, покинутый хозяевами. Но что-то там приключилось, он точно не знает – что, и домой вернулись только две девочки...
- Понимаете… Катя, дочка моя, напугана очень, но все больше молчит… Что-то выкрикивала во сне про нож и кровь…. Всех переполошила. Я счел своим долгом предупредить полицию. Беспокоюсь, не стряслось ли беды с третьей девочкой…
- Сколько лет Вашей дочери и остальным?
- Да Катенька уже совершеннолетняя, четырнадцать ей с месяц как исполнилось. Остальные в классе помладше учатся... Яков Платонович! – вдруг в сильном волнении воскликнул он и даже привстал, - Катя моя, она… подруг своих любит и оставить в беде никак не могла! – и пробормотал. - Если только уж совсем крайние обстоятельства…
Штольман строго и внимательно взглянул в бледное лицо взволнованного отца, и скомандовал:
- Так. Немедленно выезжаем в тот дом. Я прошу Вас указать его мне, я в городе недавно, и еще не все здесь знаю…
Игнатий Демьянович с готовностью поклонился. Две секунды раздумий и Штольман отдал дежурному наказ спешно прислать Коробейникова с фотоаппаратом, как только тот явится на службу.
Они проехали ранним осенним Затонском несколько кварталов. По дороге он порасспросил купца: вторую девочку звали Соня Молчалина, а третью, пропавшую, он не смог назвать. Они остановились у дома совсем неприютного вида: заколоченные окна, засохший палисадник… Яков Платонович вынул револьвер и скомандовал купцу:
- Оставайтесь здесь.
Он по возможности неслышно прошел по темному нутру дома и поднялся на второй этаж. Везде аккуратно подметено, ни обрывков, ни ненужных стульев… Дом был совершенно пуст. Но одна пыльная комната с распахнутыми дверями притянула взгляд. По скрипучим половицам он прокрался в нее...
В центре на полу валялось разбитое зеркало, увенчанное по углам четырьмя свечными огарками. А ближе к камину скорчилось маленькое девичье тельце в гимназическом пальто… Штольман бросился к ней. Девочка-подросток лежала, вывернув голову на левую щеку и вытянув беспомощную тоненькую руку. Из бокового разреза на стебельке шеи натекла и запеклась приличная лужа крови. Удивленные глаза открыты, словно не верили в случившееся... Две косицы, нежная детская щека, обиженно сжатые губы... Штольман дернул подбородком и оглянулся на гулкую пустоту помещения:
- Ох, как скверно-то, а… что ты будешь делать…
Он вышел на крыльцо и настороженно взглянул на Прохорова, подозрения так и зароились у него в голове.
- Здесь девочка. Убита. В полдень приезжайте сюда с дочерью.
- Простите… Зачем? – как бы не понимая, вопросил Игнатий Демьянович.
- Будем проводить дознание по всей форме.
- Здесь?! Н-но-о… Но на такое дознание мы прибудем только с адвокатом!
- Как Вам будет угодно. – сухо ответил Штольман и подозвал Евграшина, что оглаживал у возка смирную лошадь. – Встань на часах и никого не впускай. Я к Молчалиным.
- За Молчалиными я могу заехать, - с быстрой готовностью – снова – предложил Прохоров. - Мы полжизни с Захаром дружим... я им с дочерью все расскажу.
Яков Платонович испытующе взглянул в его неспавшие глаза и разрешил:
- Сделайте милость.
Когда прибыл Коробейников, и началась суета, он наказал помощнику искать и фотографировать, а еще с двумя городовыми вынес на носилках тело и погрузил на подводу – пора было ехать в морг. Прихватывая оставленную у кровавой лужи шляпу, он вдруг разглядел, что лужица-то примята следами! Словно кто-то повозил по ней тканью. Стало быть, девочки подходили близко, задевали коленями? Значит и платья испачкали в крови?…
На выходе уже собралась толпа зевак. Быстро же слухи летят по Затонску! Прямо как пожар. Что ж, это к лучшему – толпа много может сообщить. Он вслушался:
- Проклятое это место… Нечистый прибрал семью-то, так и вынимает Курехиных – сначала отца, теперь дочь.
- Не потра-аафило фамилии… Продался Курехин, видать, нечистому на делах-то своих... Недаром его и купцы бросили, стороной обходить-то начали, в одного вишь торговал. Вот и повесился, прямо тут, в доме, а теперь вот и дочка его невинная погибла. Упокой, Господи, ее душу.
- Ето которыя купцы?
- Да первостатейной гильдии, друзья его артельные. Они вместе почитай уж лет двадцать гужевались. Стал быть, Прохоров – держатель трактира, и Молчалин, скупщик-то наш.
- Ето которая на Обрубе скупка-то? Евойная?
- Она самая.
- Ну, значит, точно, Курехин продался…
- Так я то и говорю!
Значит, дружил господин Прохоров, явившийся сегодня из беспокойства в полицию, с Курехиным? И погибшая девочка, имени которой купец запамятовал, была дочерью его давнего друга?… Якову Платоновичу было достаточно. Яков Платонович был зол! Прямо сегодня он арестует Прохорова по подозрению в двойном убийстве. И Молчалина, наверное, тоже.
- Разойдитесь! – прикрикнул он на зевак. Те шептались и крестились, смотрели понуро, некоторые неохотно потянулись прочь. Штольман вздохнул. Ох, и скверное это дело. Оно не нравилось ему все больше. И самое отвратительное: оно напоминало ему то, давнее, неудачное дело, за которое он корил себя до сих пор… Головокружительный май 1869 года, частная женская гимназия, куда его направил Путилин выяснить странные обстоятельства исчезновения одной гимназистки прямо из дортуара… По его непростительной глупости тогда погибло три человека… Ему было 18 лет, это смягчало его вину, но не отменяло. У каждого сыщика свое кладбище, он знал это наверняка… (№6905. Дело с промокшей туфелькой).
***
Штольман стоял в мертвецкой доктора Милца и нервно переминался с ноги на ногу. Ему отчаянно требовалось с кем-то посоветоваться. Повидавший жизнь доктор мог сказать бы что-нибудь ценное, натолкнуть на мысль. Едва дождавшись конца вскрытия, Яков произнес:
- Одна гимназистка зарезана, а две другие напуганы до смерти, но вины пока никто не признает.
- Знаете, Яков Платоныч, я откровенно говоря не понимаю, какой мотив должен был быть у этих девочек, - доктор расстроено и беспомощно посмотрел на него.
- Кровь убитой, кажется, на платьях у обеих девочек, и у Кати Прохоровой, и у Сони Молчалиной.
- Да, но ведь трудно представить, что одна держала, а другая наносила удар!
Ох, если бы Вы знали, доктор, как нетрудно такое представить. Вместо этого он сказал:
- Очень бы не хотелось в это поверить. Так, что по Вашей части, доктор?
- Удар нанесен сверху. – рубанул доктор воздух мясистой рукой.- Глубокая колющая рана. Такое ощущение, что кто-то стоял сзади.
Это немного обнадежило Штольмана. Значит, все-таки взрослый? Он все морщился, как от кислого… И все же спросил еще:
- Наваждение. Но ведь такой удар вряд ли получится случайно?
- Да… Vita brevis, ars longa, - ухватился за спасительную соломинку философии доктор.
Все ясно. Доктор мог себе позволить эту роскошь – цитировать Гиппократа, а вот следователь Штольман нет. Не теряя более ни секунды, он взял саквояж и направился к выходу.
Он вернулся в дом и застал помощника над разбитым зеркалом. Антон Андреич ползал на животе без сюртука, в одном жилете, и колдовал над осколками свечным воском. Штольман подошел к камину и, на ходу осматривая нетронутую пыль мраморной полки и зеркала, заговорил:
- Похоже, после девочек в доме никто не появлялся? И что скажете, Антон Андреевич?
Озадаченный юноша ответил досадливо, но бестолково:
- Да что скажешь тут? Ничего не понятно!
- А по существу?
По существу юный сыщик Коробейников думал, что скорее всего гимназистку убила плохая примета – разбитое вдребезги зеркало. Так понял Штольман из его встревоженных фраз. Мистицизм завладел юной кудрявой головой полностью.
- Надо вызывать Анну Викторовну! Как можно скорее! По¬тому что здесь… здесь очевидно какая-то чертовщина! – воскликнул Коробейников.
- Да подождите Вы со своей Анной Викторовной! – с нескрываемой досадой рявкнул Штольман. Нет, с этим юношей обсудить соображения тоже вряд ли удастся...
Ни в какую чертовщину Яков не верил. Подобные артефакты обычно на местах преступлений оставляли для запутывания следов, или использовали их для запудривания суеверных мозгов. Вот и Коробейников попался. А вот в намеренный умысел взрослого и опытного мужчины сыщик верил всерьез. Анну Викторовну вызвать не помешало бы, она, кажется, единственная из знакомых обладала самообладанием и трезвостью, поразившими его в самое сердце. Хотя и имела привычку маскировать это под духовидение. Кокетство такое.
Он, конечно, раздражался. До сих пор от затонских почти не было проку – все только врали или мямлили. Из слухов он и то больше узнал. А может быть, что сами гимназистки погубили подругу? Могли… и это была самая горькая версия. Скверное дело, очень скверное.
Яков быстро и внимательно осматривал прилегающие комнаты. Антон за спиной сетовал и причитал: «здесь недавно жили Курехины… теперь вон чего…».
- Что находится за этой дверью? – указал Штольман на какой-то заколоченный чулан.
- Проклятое место, – пробормотал себе под нос Коробейников, надевая на кудрявую голову котелок. Он явно вознамерился сбежать.
- Что?
- Да ведь отец-то убитой девочки повесился в этой комнате. Месяц назад. Говорят, даже записки не оставил. А теперь вот и дочь его тут убили…
- Антон Андреич!
- А?
- Я прошу Вас остаться для проведения с нашими свидетелями дознания. Они скоро прибудут.
- Ааа… да-да, да-да, – пробормотал Антон Андреич, покорно стянул шляпу и совершенно повесил нос.
***
Анна Викторовна выглядела, как и положено благовоспитанной уездной барышне в полуденный час: скромница в утреннем платьице и хорошенькой шляпке. Она приехала в заколоченный дом Курехиных на дознание вместе с папенькой и тихим светлым облачком вплыла вслед за ним в пыльную комнату второго этажа.
Все уже были в сборе, и дожидались только адвоката. Штольман нарочно собрал их здесь – прямо на месте убийства, где утром лежало беспомощное девичье тело с разрезом на шее... Обстановка была угнетающей – разбитое зеркало все также валялось на полу, по углам белели свечные огарки… Он рассчитывал, как обычно, понаблюдать поведение свидетелей. Знаки тела быстрее слов могли многое сообщить.
Купцы Прохоров и Молчалин с дочерьми стояли молча и понуро, не издавая ни звука. Девочки-гимназистки Катя и Соня, одетые в одинаковые форменные платья с фартуками, стиснув маленькие руки, застыли виноватыми статуями. Они, очевидно, нервничали, и оттого походили на наказанных учениц в кабинете школьной директрисы. Отцы неприметно переглядывались.
Коробейников скромно молчал у заколоченного окна. Штольман мерил нервными шагами комнату, пересеченную редкими пыльными лучами, и не был уверен в благополучном исходе дознания... Юные девицы, он знал, скрытны, и добиться от них правды будет непросто. Один лишь городовой Евграшин с бодрым видом нес службу.
Славно, что приехала, - мельком взглянув на Анну Викторовну, подумал Штольман, - она может помочь найти общий язык с девочками...
- Антон Андреевич, записывайте! – скомандовал Штольман. И допрос начался.
Пока заполняли формальности, шебутная Анна Викторовна успела уже что-то обрушить с пыльного зеркала. Резкий звук! И восемь человек одновременно обернулись. Барышня Анна обвела всех тихими ясными глазами.
- Это моя дочь, Анна Викторовна... Мой ассистент, - нашелся Виктор Иванович и нервическое дознание продолжилось.
- Ну, расскажите, что вы здесь делали.
Молчание. Нервные сглатывания. И только после того, как Игнатий Демьяныч как следует надавил на дочь, она, глядя на Штольмана почти ненавидящими глазами, произнесла:
- Мы вызывали князя тьмы, по книжке.
Ого! – подумал Штольман. – Вот это игры для малолетних гимназисток. Сатанизма тут еще не хватало.
- Видно он вас сильно понадобился среди ночи, - нервничая более, чем следовало, ответил он с сарказмом, - и что было дальше?
Соня Молчалина поглубже натянула соломенную шляпку. И Катя Прохорова, которая явно была посмелее подруги, выдала всю историю:
- Зеркало стало дрожать. Он начал лезть сюда, к нам, – монотонно говорила она, – и оттуда вырвался жуткий демон.
Барышня Миронова, невидимо присутствуя где-то у него за спиной, украсила Катин рассказ внезапными вскриками и явно выраженным испугом. Мужчины всполошились:
- Что с Вами, барышня? – спросил купец Прохоров.
- С тобой все хорошо? – выступил отец.
Штольман же мысленно одобрил ее поведение – все, что сейчас нагнетало обстановку, работало на истину. Анна явно вступила в игру, негласно помогая ему так же, как было в гостиной у Кулешовых. Отлично, Анна Викторовна. Продолжим.
Он приказал девочкам сесть вокруг зеркала ровно так, как они сидели той ночью. Они неохотно опустились на пол. А место Олимпиады заняла Анна… Следственное выяснение событий той ночи требовало точного повторения всех действий девочек. Они начали было демонстрацию, как вдруг Анна Викторовна вскочила и в ужасе прижалась к стене! И нервы гимназисток не выдержали:
- А нож-то? Про нож-то скажи. – свистящим шепотом произнесло Соня.
- Нож? - Штольман обернулся к Кате.
- А что с ножо-оом, – капризно протянула девица Прохорова, - Свечи погасли. И он кинулся на Олимпиаду.
- Кто? Демон?
- А то кто же? - Катя посмотрела честными глазами.
Штольман понял – очень, очень горячо.
- Потом… вы зажгли спичку, а потом… - он потянул время, и вдруг схватил Катю за руку, вывернув ей ладонь! На ладони красовался свежий порез.
- А кто держал нож?!
Всю ее наигранную монотонность как ветром сдуло. Катя беспомощно взглянула на подругу, но та сидела испуганным зверьком. Девица Прохорова, поняв, что отпереться не получится, заголосила, как голосили разбитные девки у него на дознаниях:
- Дура, ты чего-о! Я только руку себе надрезала! Я его держала в руках буквально секундочку, а потом положи-ила!!
- А после! – продолжал давить неумолимый сыщик.
- Потом мы ушли. – обреченно произнесла Катя. - Что нам оставалось…
- Например, позвать взрослых. – жестко ответил ей не на шутку взбешенный Штольман. – Девочка кровью истекала, а вы спокойно ушли и легли спать?
- Яков Платонович, – вмешался стоявший меж потрясенных отцов адвокат, - девочки были очень напуганы.
- Она подлая была! – обвинила умершую девочку мнимая подруга. - И за это меня в крепость?! Я ее не убивала!! Я только руку себе надрезала! И нож сразу положила!
Штольман почти верил ей:
– А кто-нибудь еще был в комнате? – сказал он чуть осипшим голосом. - Чужой… Взрослый?
Щелк! Мгновение схлопнулось, мелькнули расширенные глаза гимназистки Кати Прохоровой, и Штольман понял, что его время вышло – сегодня он ничего больше не узнает.
И еще он понял, что взрослый – был.
– Да кто вы такой? – закричала в неподдельной истерике гимназистка, – Папа, как он смеет! – и она бросилась на шею отцу. Соня Молчалина повторила тот же номер.
– Господа, мы оказываем излишнее давление на девочек! – не стерпевший подобного обращения с благородными девицами Виктор Иванович накалился до гнева.
– Хорошо. На этом первый допрос будем считать оконченным. – завершил первый этап дознания Яков Платонович.
– Первый? – купец Прохоров изумленно взглянул на него. – А что, будет еще?
– Непременно! – отрезал Штольман. – Девочки, вы можете подождать на улице, а вас, господа, я попрошу остаться.
Анна очень быстро увела понурых гимназисток, и он проводил ее взглядом – она что-то явно задумала. И вернулся к дознанию.
Он беспощадно выложил дельцам все, что успел узнать от зевак: и про то, что они втроем с хозяином дома вели дела и были партнерами, и про то, что поссорились месяц назад, и что отвернулись от него… А потом Курехин повесился!
Господа, конечно, отпирались, переводили все на дела торговые. Или, что проигрался, мол, бывший партнер, ненадежным стал… Он ни на грош им не верил, но смотрел внимательно, и все больше примечал знаки тела.
И жесты, и мимика, и снисходительные неестественные интонации говорили о том, что они явно что-то скрывают. И, скорее всего, причина самоубийства Курехина для этих господ – не тайна. Значит, придется поискать другие источники информации. Или улики против Прохорова и Молчалина найдутся. Поищем.
Он вышел на крыльцо, увидел растерянных гимназисток. И побледневшую Анну, которая, задыхаясь, молча указывала пальчиком куда-то под ноги.
- Вам нехорошо? – тут он почему-то не на шутку за нее испугался: ледяная волна мгновенным хлыстом протянула спину.
- Нет, – призналась девушка и слегка пошатнулась. Ну, совсем как в прошлый раз у реки…
Он взглянул под ноги и поднял книгу. Всего лишь книгу.
- Вы так меня с ума сведете! - с сильным непонятным чувством отчитал он ее. Страх утих. Он повертел в руках книжицу – какие-то анаграммы, латынь… Разберемся. Надо же, а ведь эту улику она для него добыла.
- Это вещественное доказательство, и я забираю это в интересах следствия.
- Да, - быстро согласилась девушка, - Вы знаете, Вы ее еще и сожгите!
Он внимательно посмотрел на нее. Она почти плакала – глаза были полны градинами слез, но вдруг, без всякого перехода – снова неожиданно – прямо как огонь перебегает с одной ветки на другую, она заявила:
- Я Вам хотела кое-что сказать, но лучше давайте отойдем.
Ничего себе, благовоспитанная затонская барышня! Нееет, она все та же – шебутная особа, нарушающая все мыслимые светские нормы. Он пришел в небольшое замешательство, но не подал виду, и подчинился.
Они отошли подальше от крыльца. Анна горячо заговорила, ветерок разметал кудрявые прядки вокруг подвижного лица, совсем как летящие серебристые паутинки... И опять этот взволнованный каскад слов. Ее щеки раскраснелись и внезапно ему тоже стало как-то горячо. Девушка объясняла:
- Там было что-то еще, у девочек, во время ритуала. Был какой-то сверток, а в нем – какой-то предмет.
Он отвлекся от созерцания ее облика, и осознал, что в каскаде ее слов вообще-то кроется важная информация. И прямо сейчас он может обсудить с ней свои предположения…
- Это Вам девочки сказали?
- Можно и так сказать. Но послушайте меня! Это и правда, очень важно! Вот этот предмет, это и есть ключ к разгадке!
Он решил, было, поделиться и своими мыслями, но к ним подошел ее отец. Всерьез рассерженный:
- Яков Платоныч. Ну, в самом деле, нельзя так! Они ведь все-таки дети.
Пришлось излагать при Миронове:
- Между убитой и этими двумя девочками, видно, никогда большой дружбы не было!
- Ну, не было и не было! И что с того? Это же не повод убивать! Ну, сами подумайте, что было бы, если бы все девичьи ссоры заканчивались поножовщиной?
Он отчитывал его, будто несмышленыша какого! Сыщик искоса взглянул на Анну, но она молчала, очевидно, при отце она снова стала паинькой, и никаких доводов он больше не услышит.
- Честь имею. – отрезал Штольман и пошел прочь.
Пусть Виктор Иванович поучит собственного несмышленыша. Штольману всю жизнь пеняли за методы, за недозволенную с благородными сословиями жесткость в ведении дознаний, но за годы службы он приучил столицу к своей репутации. А тут вот еще не привыкли... Ничего, у них будет время.
На крыльце Курехинского дома раздраженно спорили Прохоров и Молчалин. Едва за грудки друг друга не хватали.
Да, непростой день.
Он запрыгнул в коляску и устало скомандовал:
- К вдове Курехина, живо.
Вдова, потерявшая дочь, что может быть горше? Штольман собрал волю в кулак, постучался и вошел вслед за горничной к женщине в черном, безмолвно сидевшей у стола… Яков Платонович порасспрашивал ее о возможных причинах самоубийства мужа, о возможных взрослых друзьях дочери или подозрительных подарках… Но она ничего не знала ни о мужниных делах, ни о связях Липы. Она вообще выглядела отрешенной в своем траурном одеянии, как будто уже одной ногой ступила туда, где была ее семья…
Мучительная жалость к бедной, потухшей, погруженной в горе женщине тронула его до комка в горле. Он подался, было, погладить ее по плечу, но она даже не заметила его жеста.
Ему пришлось откланяться ни с чем. Какое отвратительно скверное, очень скверное дело!
***
Поздно вечером они с Антоном Андреичем писали рапорт для полицмейстера Ивана Кузьмича. И для попечителя губернских гимназий. И еще для главы губернской полиции.
Внезапно в дверь постучали, и после приглашения вошел господин Прохоров, при параде и с объемистым саквояжем… Ожидаемо, - подумал Штольман.
- Вечер добрый? - вопросительно произнес сыщик, насторожив глаза и уши.
- Я к Вам, Яков Платоныч, ээ… по личному делу. – Игнатий Демьяныч подошел поближе и уместил саквояж прямо на столешню.
Началось. – обреченно подумал сыщик, а вслух сказал:
- Это Коробейников, мой помощник. Он принимает участие во всех расследованиях.
- Очень приятно, но мне бы хотелось лично, - понизив голос, вкрадчиво прошелестел делец, и Штольман вынужден был отослать помощника.
В саквояже лежали деньги. Штольман сделал вид, что не понял намерений, хотя сразу было ясно, какой козырь пустит в ход зажиточный затонский купец 1 гильдии Прохоров.
- Не понял. Это что, улики? – спросил он отрывисто.
Раскручивать, так по полной. Пусть выговорится.
- Триста целковых. Если Вы все спишете на случайность. – проговорил ушлый делец.
- Вы что задумали? Уберите! - все-таки он вскипел.
- Не побрезгуйте, Ваше Скобродие, – тон дельца сделался просительным.
И Прохоров принялся излагать жалостную историю про мать Катенькину, про злую кровь ее цыганскую, которая дочери передалась. Мать ножом махала, и дочка вот вся в нее…
Штольман, может, и поверил бы в иной раз, да вот только дочь его даже не чернявая. Смотри-ка, купить его вздумал, ишь ты!
Грозно, сдерживая брезгливую ярость, Штольман поднялся из-за стола:
- Деньги заберите! И покиньте кабинет.
Секунду купец молча и озадаченно смотрел ему в глаза. Очевидно замешан. – вынес про себя вердикт Штольман.
- Забирайте, забирайте! – и будто собаку дохлую отшвырнул его подкупной саквояж.
Угрозы не заставили себя ждать.
- Вы бы коней попридержали. Вы в городе без году неделя! Дадите делу ход - пеняйте на себя! – выговорил, как выстрелил, Прохоров и, схватив шляпу и саквояж, в бешенстве метнулся за дверь.
- Ооох, он и выскочил. Будто черта увидал! – резюмировал вошедший Антон Андреич.
- Да у вас тут в городе, куда ни плюнь, то черт, то Бафомет. – выругался сыщик.
- Спаси Господь. – кротко ответил Коробейников.
Юный дознаватель проживал со своей матушкой в доме через улицу, прямо напротив участка, и мать наверняка заждалась его. Яков отпустил юношу домой. На сегодня хватит.
Ему же идти спать таким развинченным не хотелось, и он принялся вертеть дурацкую книгу, да выискивать с лупой хоть какие-то понятные смыслы. Но в ней была одна абракадабра, и он с досадой отложил ее...
Опрокинул рюмку контрабандного коньяку – опять на ум пришла та погибшая почти по его вине гимназистка из юности… Тогда сластолюбивый любитель гимназисток обманул его, еще неопытного сыщика, хотя прямо перед его глазами оставлял следы: в виде подарков и записок. И здесь тоже, как под копирку, все указывало на взрослого! А улик нет! Только глупая книга.
Вспоминать было больно.
Он машинально взялся за карты, как всегда делал в минуты особого волнения. Кто же все-таки был в доме? Купец Прохоров? Его товарищ? Тасуя колоду в надежде успокоиться, он вытянул 4-ку треф… Бросовая карта! – с раздражением подумал он и швырнул колоду на стол. Устало зажмурился.
***
Дрема была сладкой. Ему привиделось, что он стоит посреди летнего луга, под высоким лазурным небом, и слышит позади легкий шелест в траве. Чьи-то невесомые шаги, которые он так ждал, приближаются все ближе, и вот уже касаются его век… щек… шеи теплые ладони... А через мгновение он видит, как девушка в светлом платье бежит к нему по краю луга, и ее непокрытые волосы вьются на ветру…
Он вскочил так неожиданно, что сердце прыгнуло, кажется, до макушки, и от испуга у него сбилось дыхание.
- Бог мой! Вы!… Вы как сюда попали?! – воскликнул он стоявшей перед ним, словно ночное привидение, юной барышне Мироновой.
Невероятно, но она вышла словно из его сна, и неподвижно стояла возле стола все в том же утреннем платье. Только вот сейчас почти ночь. Так, значит, собиралась она в спешке, свой девичий ридикюльчик теребит в руках, о перчатках позабыла...
- Дежурного не было на месте, - доверчиво кивнула она на дверь.
- Ротозеи.
Что могло привести ее сюда?! Он ненавидел, когда его заставали врасплох. Со сна он плохо соображал и принялся спешно прибирать следы вечернего досуга, коньяк отправился в сейф.
- Вы зачем пожаловали? – буркнул он не слишком учтиво.
- Катя Прохорова не убивала Олимпиаду. – заявила она.
- Вы почему так думаете? – не мог пропустить обсуждение Штольман.
- Мне Олимпиада сказала.
Да что она несет, в самом деле!
- Анна Викторовна, я прошу Вас. - сказал он с нажимом и вновь полыхнувшим раздражением.
С вызовом сделав шаг навстречу, девушка заявила:
- А еще она сказала, что ее убил дьявол.
Мистицизм этот у него уже в печенках сидел!
- Вы знаете, я не верю во всю эту чертовщину! – он схватил со стола книгу и отправил бы ее к коньяку, но Анна наступала, и он сделал широкий круг вокруг стола, пытаясь справиться с хаосом мыслей.
Она заторопилась за ним, обдавая его каскадом грудных слов:
- Ну, неужели Вы ничего не чувствуете, когда берете в руки эту книгу? Яков Платонович! Когда я… Я как только дотронулась до нее… я дышать не могла – так много зла в ней. Яков Платонович, я умоляю Вас, пойдемте в тот дом! Там действительно нечистая сила и разгадка – тоже – там.
Боже, помоги мне. Она смотрела так умоляюще, так искренне, переполненная всей этой чепухой. Вид бледный, зрачки расширены... До чего же впечатлила ее эта история.
- В любом случае, сейчас ночь, и мы там ничего не найдем, – ее несчастный вид внезапно утихомирил его раздраженность. - Домой идите. Вас наверняка уже родители потеряли.
Она как-то по-детски взглянула на него. И он смягчился. Все-таки ночь на дворе, и по-хорошему надо бы ее сопроводить. Да и замерзла она, наверное… Осень, а она в летнем.
- Прошу прощения… Присядьте пока, Анна Викторовна. Вам обогреться надо.
Он крикнул дежурного и когда заспанный нарушитель появился, отрывисто бросил:
- Спишь на посту? Взыскание тебе!
- Есть, Вашблагородие! – вытянулся дежурный.
- И чаю нам принеси! – тот немедленно исчез за дверью.
Все еще молчавшая барышня тихонько опустилась на стул и поместила свою шляпку туда, где обычно лежали только сухие протоколы. Штольман повернулся к ней…
***
Они сидели по одну сторону стола, накрытого зеленым сукном, и внимательно, будто впервые, гляделись друг в друга. Девушка – с каким-то несокрушимым спокойствием, он – со спрятанным, все еще болезненным смятением.
Вблизи ее лица, овеянного теми непослушными завитками, которые он запомнил, - вздрагивающими, когда она слегка двигалась, вблизи ее внутренней улыбки окончательно исчезло его раздражение, и неприятные впечатления этого дня померкли, утихло воспоминание о старом отвратительном деле... Как все же удивительно она на него действовала.
Она сидела тихо и прямо, и казалась невесомой, почти прозрачной, но он никак не мог уловить ее, разгадать ее внутренние побуждения. Анна Викторовна Миронова была словно закрытая, совершенно неясная ему книга. Пугающая его книга. И буквы вроде видны, только прочесть он страшился...
Что она здесь делает?
Неужели одно лишь любопытство и вечная провинциальная скука гонит ее ночью в полицейский участок или в кровавый заброшенный дом? Или не только?… – внутренне подтянувшись от мысли, абсурдной для такого потухшего в надежах одинокого сыщика, как он, Штольман вдруг захотел выяснить все сразу, немедленно. Эта затонская нимфа пришла сюда ночью… одна… Когда-то, очень-очень давно такое с ним случалось…
И он спросил прямо, совсем в ее духе:
- Анна Викторовна, зачем Вы все это делаете?
Она ответила убежденно:
- Я знаю, что могу помочь Вам. И девочкам тоже.
Они сидели довольно близко, лицо в лицо, и он видел ее девичьи, обнаженные до плеч руки необыкновенно красивых линий и тонкие ключицы над вырезом платья, и маленькую грудь под летней тканью, и чувствовал, что начинает внутренне дрожать.
Внутри поднимался трепет. Его потянуло вглядеться в эту безмятежность, которая читалась во всей ее фигуре, лице, светящейся коже...
Ее ведь всегда любили, всю ее недолгую жизнь, и она не знала мрака… - так он думал, взирая на незнакомое существо, сидевшее напротив на полицейском стуле, - но как же они непохожи, совсем из разных миров.
Она была так невинна и открыта жизни, которую совсем не знала, так доверчиво излагала ему свой вздор… Смел ли он хотя бы прислушаться к этому доверию?
Живая прелесть ее лица, такая мирная линия лба, брови над заводями синих глаз, эта кожа, изнутри полная золотистым светом, и совершенно ребячья живость характера создавали взрывную смесь, от которой у него холодела на затылке кожа. Голова шла кругом. Может, он многовато выпил?.. и в этом все дело?
- Вы-ы не сочтите за браваду… Я позволил себе рюмку коньяка, но, если честно, Вы интригуете меня. Умная. Образованная. Красивая. Еще и медиум! Говорят, всех женихов отвергаете? Откуда Вы только взялись в этой глуши? – выдал он все одним махом, так и не успев разобраться в себе.
- Имела счастье здесь родиться, – ответила она немного с горечью своей грудной интонацией.
- Да нет-нет, я не то хотел сказать, – поспешил исправить неловкость сыщик. - Вы просто не похожи на девушку из Затонска. – после местного бала он заявил это с полной уверенностью.
– Надеюсь, это комплимент? – остроумно уколола она, и он смутился чрезвычайно.
Ну конечно, комплимент, от ее особенной непохожести у него скулы загорелись огнем. Знала бы она…
- А теперь я Вас спрошу. Как Вы оказались в этой глуши?
Руки дивных очертаний сложила под подбородком, мягко наклонилась вперед, глаза сияют как звезды в неярком свете лампы. Теплый мрамор ее кожи так и магнитил взгляд. Девичий голос, грудной, волнующий, словно она перекатывала в горлышке серебряные бубенцы, резонировал Штольману где-то в сердце.
- Это длинная история. – попытался уклониться он.
Да разве от нее уклонишься?
- А говорят, что в Петербурге Вы были чиновником по особым поручениям.
- Говорят, что был. Но это не интересно.
- А мне очень интересно. – твердо произнесла она. Очень быстро перехватила инициативу эта юная особа, право, он не успевал за ней.
Она словно бы изливала невидимые эфирные волны, и вот уже эти волны смягчили его колючую закрытость, достигли самого сокровенного естества так, что он заерзал на стуле от обрушившихся ощущений. Ангел земной, а не девушка…
- А еще говорят, что столицу Вы оставили из-за женщины… Вы оставили ее?
Теперь он понял. Такие вопросы не задают едва знакомым мужчинам среди ночи… эти сложенные руки… Разговор стал похож на объяснение. Воздух между ними ощутимо завибрировал и стал тугим, как струна. Он пристально заглянул ей в глаза и спросил с последней иронией:
- Столицу?
- Женщину?..
Не ответить было нельзя. И он решительно отмерил два слова, больно кольнувшие свежую рану:
- Ну да.
- Совсем оставили? – она не заметила его подвига и продолжила допытываться о самом сокровенном очень настойчиво…
Когда они все-таки успели так разоткровенничаться? Он снова поерзал и вздохнул, не зная теперь, как выкрутиться, как объяснить…
В кабинет ворвался Антон Андреич с объемистой ношей из пухлых папок. Конечно, без предупреждения. Нда, и он тоже. Сегодня просто вечер такой.
Ах, эти нечаянные нарушители интимных моментов, эти непрошенные к чужому столу гости! Они всегда, совершенно случайно, вторгаются в самые важные разговоры…
Объяснение было упущено. Анна опустила кудрявую голову и принялась теребить на коленях ридикюльчик.
А Штольман даже развеселился! Давненько с ним такого уж не бывало – он ощутил себя молодым гусаром в период жениховства, и это ему польстило. Наэлектризованный воздух дрожал неловкостью.
- Антон Андреич! Что Вы здесь делаете в этот поздний час?
- Прошу прощения, - забормотал юноша, глядя на Анну, - Протоколы… в-вот, поднакопилось…
Яков усмехнулся: вон оно что. Окна через улицу, и конечно, впечатлительный юнец увидел затонскую фею в столь поздний час. А романтик-то влюблен!
Что ж, вот пусть и проводит барышню до дому. Репутация девушки будет в безопасности, да и оставаться им наедине долее совершенно нельзя!
- Хорошо что Вы пришли, Вы… Вы проводите Анну Викторовну домой.
- С превеликой радостью! – засиял награжденный Коробейников.
- Всего доброго. – пропела девушка, вставая со стула и искоса взглянув на него, обмахнула шляпкой разлетающиеся прядки.
- Всегда рад Вас видеть. Анна Викторовна...
Очень рад.
Следующая глава Содержание
