Глава вторая
Про травы и нравы

На следующий день после того, как Жерава Нежданке показывала головолом, девочка прибежала домой в слезах, и плакала, видно, давно, ещё по дороге, потому что личико опухло, на щеках, чуть припорошенных песчаной пылью, явственно виднелись подсохшие дорожки, частично смазанные ладошками.
Жерава и Малка сидели в тени, перебирали травы, что были собраны седьмицу назад, когда луна росла и силу имела, вели неторопливую беседу: старшая, не назидая, старалась доказать младшей необходимость всё же не упорствовать в своём стремлении сохранять девичество.
- Ну, возраст! Ты словенка из кривичей, из достойного рода, к тому же не пусторукой в дом к мужу войдёшь, не рабыней бесправной, какой к наместниковой жене покойной попала, а хозяйкой, хранительницей очага, ключи на пояс повесишь, - вела речь Желана, пока руки споро отделяли сорные, пустые стебли от острых стрел целебной болотной травы. – Неждану себе оставлю, докукой тебе не будет, а о чём родня когда-то злословила, забудь давно. Где они, где ты теперь! А ты всё думаешь да переживаешь…
Малка собиралась ответить, но как раз тут стукнула калитка, влетела заплаканная Нежданка, и обе женщины мигом забыли про свой разговор.
- Дитятко милое, кто обидел, что случилось?
- Приииишлые… кузнецовы гости…
Она долго терпела, теперь, наконец, можно было уткнуться в родные колени, зарыдать всласть, ощутить себя в полной безопасности. Малка протянула девочке кусок медового пряника, Жерава же гладила по голове, целовала в макушку, руки её сразу пришли в движение, принялись плести некий неведомый узор, который был невидим, но ощутим.
- Не плачь, ругать не буду. Что такое?
Девочка подняла взгляд, полный страдания:
- Опозорили меня, очелье сняли с головы, вместе с подвесками! Такие слова сказали, что я не знаю их, только поняла, что люто хают!
Действительно, тканого простого очелья, какое носили все малышки, которые ещё косы не плели, на ней не было.
Стерпеть такое молча, не защитить ту, что из-за лет своих ответ дать не способна, под опекой твоей находится, названной дочкой считается – саму себя не уважать. Кто подобное сотворил, снисхождения не заслуживают.
Жерава, звонко чмокнув Нежданку в замурзанную щёчку, ласково провела ладонью по голове девочки.
- Сказала, чья ты?
- Даааа… Только посмеялись!
- Магута что?
- Не слышал… В кузне был! - всхлипы, вроде бы утихшие, вновь стали сотрясать худенькие тёплые плечики.
- Первуша что?
- Тоооже… не видела, не знала… Она еду готовила…
- Будет им… - Жерава быстро поднялась с приступки, на которой сидела, и стремительность её движения не предвещала ничего хорошего для обидчиков. – Малка, умой её… Нежданушка, ягодка моя сладкая, в обиду не дам, оберегу. Сейчас соберусь, пойдём вместе, покажешь, кто хаял огульно, кто очелье снял, кто подвески обережные забрал себе.
Неждана, хоть и мала была годами, смекнула: ой, недоброе грядёт!
- Жеравушка, Жеравушка милая, не надо, не надо!
- Да ничего не случится, глупая, приду да отниму. Поди к роднику, умойся да успокойся. Малка, плесни ей медового отвара, пусть с пряником выпьет.
Глаза-смородинки смотрели на неё умоляюще, но Жерава уже приняла решение. Очелье с девчонки неразумной снять, невинное дитя обидеть – для таких ничего святого нет и быть не может, забавы ради над беззащитной поглумиться! Ничего, быстро поймут, каково бывает наказание за подобное непотребство!
Пока Нежданка, умытая и заново причёсанная, радовалась прянику и сладкому питью да успокаивалась, потому что ругать её никто даже не собирался, Жерава подготовила что надлежало. Нет, убивать за очелье, конечно, не следовало, но показать, что к чему, явно стоило. Магута – кузнец добрый, мастер, каких ещё поискать, и раз гости нынче нагрянули с самой Ладоги, то нужно было понимать: сами вернутся и других приведут. В Ладоге Магуту хорошо знали, потому что кузнец приезжал туда раз в три месяца с несколькими возами товаров, а возвращался всякий раз с прибылью. Сейчас лето, на берегу Мутной большое торжище, полно торговых судов у причалов… Магута ведь недаром повадился наведываться туда часто, гораздо чаще, чем по зимовнику!
Магута с Первушей не слышали… Значит, дело и вправду только Жеравы касается, а уж она сумеет сродственницу защитить!
Первушу, конечно, жаль – ей достанется под горячую руку, если малую обидеть не постеснялись, при хозяйке вряд ли языки удержат. Ну, она соседка, поймёт, объяснить нетрудно, да и муж рядом!
В кожаный заплечный мешок Жерава  собрала берестяные малые туески, наполненные вываренными в меду молоденькими сосновыми шишками – все, что попались под руку, деткам кузнецовым подарок будет славный, на всякий случай, если покупатель найдётся, увязала в свёрток три рысьих шкуры, что сама добыла и затем выделала не хуже, чем посадский Горята Дрога, а сбоку поставила главное - кувшин с плотно притёртой крышкой, где плескалось вкусное варево, на травах да на меду приготовленное. Для себя и Нежданы воды не брала: берегом ручья пойдут, солнце высоко стоит, тень ляжет на нужный берег, захочется пить – есть где подчерпнуть! Да и недолго тут, добегут вмиг. Ещё мелкой починки для кузнецовых трудов набралось...
Пойдёт ли девочка?
Пошла… со взрослой защитницей вприпрыжку побежала, споро мелькали из-под подола длинной льняной рубашонки башмачки из мягкой телячьей кожи, что Малуша достала из сундука ради такого визита. Жерава подумала не без ехидства, что Неждана, наряженная в праздничное, выглядит как дочка непростого человека: очелье новое, позвякивают на пояске обереги… Хоть обереги нелюди не посмели снять, забыли или убоялись! Господь усмотрит для каждого меру…
- Жерава, что ты с ними сделать удумала?
- Ничего. Выругаю да устыжу. А то, если захочешь, превращу в белок.
- В зайцев! – Неждана, вовсе успокоившаяся, прыснула в кулачок, представив, как её обидчики трусливо прыснут во все стороны от людей.
- И то, - покладисто согласилась Жерава. – Мне в Новом Граде, когда я там жила год, баснь сказывали купцы с дальнего южного моря. Была у них богиня, что охотникам благоволила, Артемисой её звали. Места у того моря благодатные, зимы, считай, и не бывает никогда, а уж про наши, лютые на морозы и когда снега наваливает выше человеческого роста, только слыхивали. Как богине полагается, Артемиса не старела, более же всего на свете любила охотиться. Собой была хороша очень, заглядывались на неё многие боги и смертные тоже, потому что ради охоты спускалась она в земные леса, следовали за ней многочисленные весёлые подруги, такие же лихие охотницы. Хорошо им было, ничего не боялись, зверья много добывали, затем на своей священной горе пиры устраивали…
Жерава запнулась немного, но тут же нашла нужные слова:
- Были они все как наша Малка: с богами прочими посестрицами милыми жили, а земных мужей сторонились… Мы, когда в воду заходим купаться, нагими остаёмся, тот народ так же. Артемис клятву дала: если кто из смертных её без одежды увидит, сразу умрёт.
- Ох! – ужаснулась Неждана. – Нешто кто посмел?
- Случайно вышло. Плескались девицы в ручье, одежда на берегу лежала. День был жаркий, ровно как у нас с тобой сейчас… погоди, стой спокойно, тряпицей лоб тебе высушу… да стой же спокойно, если хочешь, чтобы досказала!
Неждана послушно замерла на месте, только привычно сопела и пыхтела.
- Скажешь? – промолвила она, поправляя одежду, когда наставница убрала руки. – Я послушная?
- Послушная, послушная! Вот что дальше в басне творилось: охотился в том лесу удалой молодой охотник. Сначала он потерял своих собак, затем пошёл туда, откуда доносились голоса и смех. Парни всегда охочи за девками подглядывать, когда не надо, а он знал, что там был ручей и уступ в скале потаённый, где вода словно в чашу собиралась. Не удержался, раздвинул ветви ивы, что над водой свисали, и увидел в солнечном сиянии деву красоты несказанной, ахнул, шагнул к ней в поток из зелени, прямо с берега, благо, невысоко было, руки протянул, хотел сразу предложить честно разуть его, в жёны взять законные…
- Может, нехорош собой был? – по-взрослому трезво рассудила малышка. – Я только за видного и доброго пойду!
Жерава только усмехнулась, услышав такие рассуждения.
- И видный был, и добрый, и из рода уважаемого, и боги ему благоволили. Только не стал никто из них препятствовать, когда Артемис, разглядев незваного пришельца, прикрылась руками, как подобает уважающей себя славнице, подруги верные, завидев парня, живо ей на тело ткань накинули. Бежать бы охотнику молодому, а он словно к месту прирос, шагу ступить не может, всё ему блазится девичья несказанная красота даже под тканью. Видишь, не понял он, что девица та непростая…
Неждана застыла с приоткрытым ротиком, на нижней губке повисла капля пота, которую Жерава не заметила.
- Когда же он понял и бросился бежать, услышал вдали лай собственных псов, обученных охотиться на большого зверя, сначала порадовался, а затем ощутил, что неладное с ним творится: на кудрявой голове неожиданная тяжесть появилась, зато ноги ступают по камням и траве ловко и быстро. Дотронулся рукой до головы, а там – рога!
Неждана ахнула: капелька слетела на землю сама.
- Артемис его в оленя превратила! Конец у этой басни печальный: собаки учуяли зверя, напали и растерзали его, не ведая, что это их хозяин…
- Ой… - только и сказала Неждана, глаза её вновь наполнились слезами. – Жерава… не надо… в зайцев не надо, хорошо?
- А в белок, значит, можно?
Неждана улыбнулась уголками губ и шёпотом сказала, всхлипнув:
- Можно.
Дальше они шли, рассуждая про то, куда их ручей несёт свои воды, куда впадает, далеко ли до места, где неширокий, но быстрый поток, который питали уже три родника и небольшое болотце, превратится в реку. Выходило, что Неждане пока не добраться, силёнок не хватит, а Жерава к середине дня, если без груза и поспешая, ту реку увидит.
- Как она называется?
- Ладожкой называют…
- Она куда впадает?
- В Мутную.
- А Мутная?
- В Нево.
- А Нево?
- В море великое. Хочешь знать – поспрашивай у ижор, как к ним поедем. Им точно ведомо, они далеко ходят на своих ладьях, и в моря студёные, и в моря тёплые.
- Наше, ближнее – какое оно?
- Подумай.
- Студёное, - сказала девочка. – Откуда у нас тёплому взяться? Тёплая вода только в печке бывает, когда ты в чугуне нагреешь. Или в бане. Даже в ручье холодная, аж зубы ломит, какая холодная!
- Вот и рассудила. Нынче много будем в воде плескаться, на озеро пойдём: прогрелась и у нас вода. Плавать тебя учить буду, пора.
Нежданка запрыгала на месте, защебетала радостно, а Жерава подумала: «Бажен воды не боится, вот и ты не бойся».
Тем временем они пришли. Магуты, на счастье, с гостями не было: кузнец работал, ещё от ограды доносились мерные, гулкие удары молота, а сами ладожские сидели опричь хозяйского двора, на выкосе, у своих телег, у поставленных навесов из шкур: видать, заказ большой привезли, не ошиблась накануне Неждана, не подвёл её слух.
- Кто обидел?
Девочка присмотрелась.
- Вон тот, косматый, очелье снял, а который рядом с ним – хаял и про вас говорил слова непроизносимые.
- Будет им. Ступай, дитя, к Мещу да Гневке, играйте, пока я не позову.
Нежданка со всех ног бросилась к единственным своим приятелям, которые принимали её как равную и охотно брали во все игры: кузнецовы дети знахаркиной воспитанницы не чурались, только забавляться вместе им приходилось редко, потому что каждый уже исполнял родительские поручения, для праздности времени почти не оставлявшие. Всё же пусть поговорят, порезвятся, покидают ножи в доску, что установлена на поленницу, Первуша приглядит, чтобы беды не натворили. Женщины едва кивнули друг другу, когда Жерава проходила мимо: Первуша хлопотала в хлеву, обихаживая скотину.
Она сразу пошла к Магуте с мелкой починкой, чтобы все видели: по делу явилась, не забавы ради. Говорить о прочем даже не следовало, хозяева ни при чём, а она сама разберётся как умеет, только бы на небесах хорошенько приглядели, помогли ей: Христос, конечно, огорчится, но она ничего дурного не сделает, только вразумит немного тех, кто вовсе совесть потерял!
Ладожские как раз заканчивали трапезу, сидели дружно, одни вальяжно развалившись, другие спокойно. Было их восемь: двое совсем молодых парней, над верхней губой которых едва стал золотиться пушок, один, явно старший, здоровенный кметь вроде Бажена, только в плечах ещё шире новгородского наместника, столь же крепок, несмотря на изрядную седину в волосах и бороде, похож на варяга, да и обереги… Точно, так и есть: северных кровей этот дуб, Жерава даже могла бы обратиться к нему на родном для воина языке, но делать этого по вполне понятным причинам не хотела, чем меньше с недругом разговариваешь, тем лучше. Возраст остальных пятерых знахарка даже не пыталась определить, мужики в силе, помладше, чем она сама, таким ум уже по всем законам, божьим и человеческим, иметь пора, понимать, что допустимо, а что нет. Может, у них, в Ладоге-граде, принято обижать маленьких девочек, не умеющих отпор дать, а здесь порядки иные. Недаром Бажен не в Ладоге осел с семьёй, уж кому-кому, а ему Жерава в отсутствии ума и смекалки отказать не могла, как и в присутствии некого дара предвидения. Он наместник, ему так и полагается, он за людей и землю в ответе.
Ладожане, небось, не забыли, что когда-то именно их город первенство держал, и кто неразумный уродился, да ещё такой, что чужие речи слушает вместо того, чтобы самому смекать, обиду может на новгородских затаить, хотя не у него было отнято, он-то сам ничем не обделен и не обижен: торговые пути где шли в дедовские времена, там и ныне пролегают, торговых гостей хватает, мастеровитых людей стало больше, чем раньше. Не ленись, сыт будешь.
Жерава поклонилась с достоинством.
- Здоровья вам, гости дорогие. Вижу, сыты хорошо, а вот сбитня вам мало оказалось. Водой таких удальцов не напоишь, вы все наши родники высушите. Вот, возьмите, не побрезгуйте.
Кувшин уж заранее был у неё в руках, на глиняном боку блестели капельки, показывающие, что питьё холодное, только с ледника, приятно пить такое в жаркий летний день.
Сама Жерава ни за что не стала бы что-то принимать от незнакомца, который непонятно откуда возник, а эти взяли как будто так и полагалось, только кто-то из молодых буркнул неразборчиво слова благодарности. Знахарка постояла, посмотрела, как все жадно принялись пить, развернулась да пошла с Первушей говорить, та как раз свои хлопоты закончила, гостье нечастой была искренне рада, к столу пригласила. Мужчины были сыты, настала пора перекусить для женщин и детей. Жерава отказываться не стала, хотя и дома в печке чугуны стояли полными, кликнула малых, те примчались охотно. Неждана уселась с приятелями, все трое щебетали весело как воробышки у овина, Мещ доверчиво протянул зашибленную накануне руку: отцу помогал, да не совладал с клещами, упали и ударили так, что искры из глаз брызнули. Сегодня болело не очень, вовсе терпимо, но раз Жерава здесь, стоило показать.
- Пальцами подвигай.
«Вот и повинилась!» - подумала Жерава, когда сказала, что и как следует делать, и если ноготь на пальце всё же начнёт темнеть, сразу явиться к ней. Первуше наказала мальчика поберечь, потому что досталось ему сильно, пусть две седьмицы руку бережёт, тяжким трудом не напрягает.
Для Первуши было радостью поговорить с соседкой, позволить себе отдых от дел. Вволю наговорились, пока Магута довершал срочное, неотложное, а затем поправлял то, что Жерава принесла для починки. Дети тоже успели наиграться, пользуясь предоставленной им неожиданной поблажкой.
- Кувшин мой у тебя побудет, - сказала Первуше как бы между прочим, когда женщины сердечно прощались. – Гости пить хотели сильно, ты со скотиной была занята, а у меня добрый сбитень удался. Хотела детишек порадовать, да твои сами моей полную кружку твоего поднесли.
- Дело соседское, сладим.
Обратно шли неспешно, лес дышал спокойствием, обволакивал ароматом сосновой хвои. Про очелье Неждана даже не вспомнила. И хорошо, к вечеру сами вернут.
Жерава нарочно не стала затевать никаких дел, только опять подобрала нужные травы да смешала их как положено. Отвар как раз успел остыть, когда произошло то, чего она ждала: примчался Мещ верхом, попросил помощи. Занемогли гости ладожские! Ох, беда!
Знахарка про ту беду всё знала, раз сама её и накликала, но мальчишке о том знать было незачем: подробно расспросила, собиралась не спеша. Пусть, пусть помаются как следует законы гостеприимства забывшие!..
…Конечно, она помогла всем, к темноте все занедужившие, кряхтя, разбрелись по своим ложам. Свыше за мужиками явно приглядели и раздали каждому что заслужил: молодые и вовсе не пострадали, хотя тоже чудо-сбитень отведали, другие как придётся, а более всех досталось старшему, да тем двоим, что непотребство совершили.
- Как отблагодарить тебя? – спросил старший. На его лицо постепенно возвращались живые краски, голос вновь окреп, стал звучным, глубоким.
- Много не спрошу. Мою внучку твои люди обидели, очелье сняли да подвески обережные, пусть вернут. Им забава пустая, мне – позор.
Старший неспроста оказался старшим не только по возрасту.
- Не ведал. Знаешь, кто?
- Знаю.
- По правде рассужу. Вернут.
Вернули, даже скрывать не стали. Старший с шеи гривну драгоценную снял, вручил с поклоном:
- Зла не таи, прости неразумных. Хмель в них говорил. Ну, своё ещё получат.
- Скажи, чтобы впредь помнили, и другим наказывали помнить.
Старший поклонился вновь, коротко промолвил:
- Скажу.
Жерава знала, что не обманет.

Содержание