В качестве предисловия:
Болезнь действительно охватила Англию периода правления Тюдоров и унесла массу жизней. После смерти Марии Тюдор она отступила, как по волшебству, возникнув уже во Франции, в Пикардии, в начале 17 века.
Навеяно короной, написано в конце 2020 года, года ковида.))

В спальне было жарко, нестерпимо жарко и душно. В камине, который редко растапливали, обходясь то жаровней, а то и просто грелками в постель, пылал целый ствол, и кровавые отблески причудливыми бликами отражались на лоснящемся от пота лице Изабо.
Сын сидел рядом, сжимая руку матери в своей ладони. Ладонь юноши была ледяной, и эта ледышка была спасительной ниточкой, хоть как-то удерживающей сознание графини в том жару, который охватил ее тело и поглощал сознание.
Время от времени она приходила в себя и умоляла сына покинуть ее спальню, но виконт был непреклонен: теперь он был уверен, что знает, что за болезнь овладела его матерью.
Все началось позавчера вечером: они только сели ужинать, когда графиня внезапно отложила в сторону салфетку и, судорожно передернув плечами, встала из-за стола. Ангерран удивленно поднял брови: супруга, всегда, даже в домашней обстановке, соблюдала строгий этикет, и никогда бы не стала своевольничать.
- Ваше сиятельство, - она оперлась о спинку кресла, - я вынуждена вас покинуть, мне не здо… - она сжала руками голову, осев на руки вскочившего сына. – Какая боль… какая дикая боль!
Ее ломало всю: болела и кружилась голова, болело все тело, но, едва ее уложили в постель, и слуга умчался за врачом в Ланн, как боли прекратились так же внезапно, как и начались. К приезду врача началась горячка и графиня стала жаловаться на боль в сердце и глазах: она не могла поднять горевшие огнем веки и не могла видеть лица сына, склонившегося над ней.
Врач осмотрел больную и постановил: сильнейшая простуда. Удивительного тут не было ничего: старый замок и летом не радовал теплом, а с наступлением холодов и вовсе становился как ледник. Ангерран, сильно встревоженный внезапной болезнью жены, воспрял духом и не обратил внимание на то, что сын взялся расспрашивать врача: его вполне удовлетворили слова доктора, который не раз уже пользовал его семью. Лечение тоже предлагалось стандартное: обильное питье, укутывание, в крайнем случае – пустить кровь.

                ****

Толпа шумела, слышались нешуточные угрозы, и в руках у особо отчаянных уже появились факелы. Людей не останавливало, что от горящего дома огонь мог бы охватить и соседние дома.
- Что тут происходит? – Оливье ухватил за рукав какого-то не в меру шустрого горожанина и тот вынужден был оглянуться. Богато одетый подросток в сопровождении слуги верхами и богатая сбруя лошадей не произвели на него впечатления, и он выдернул руку.
- «Английская потница», господин. Вам бы лучше туда не соваться. Если жить хотите.
- Что? – переспросил Оливье, думая, что ослышался. – Это ты о чем?
- О болячке. Если это «английская потница» у Тома, всем нам крышка. Страшная это болезнь, господин, лучше уж сейчас с ней покончить, пока она не пошла по городу. Тогда нас никто и ничто не спасет, как и было при Тюдорах.
- Какая еще «потница»? Ты что, веришь этим россказням? Тут врач нужен, а вы собрались самоуправством заняться, - попытался остановить его юноша, но было уже поздно: двери взломали и забросили внутрь пару факелов. Еще один полетел прямо в окно. Было видно, как пламя мгновенно охватило комнату, и тут же донеслись дикие крики. Толпа замерла, на мгновение устрашившись содеянного, но зачинщики поджога не угомонились. Безумие охватило толпу, теперь уже каждый пытался внести свою лепту в пожар, подбрасывая кто полено, а кто и бочонок вина. Второй этаж пылал, тлели стропила, крики прекратились, и толпа уразумела, что следующим будет дом, прилегавший к горевшему. Люди дрогнули, еще не очень понимая, что только что заживо сожгли целую семью, но осознав, что огонь не остановится на одном доме, и пожар пожрет все вокруг. В ход пошли ведра с водой, так-сяк пламя удалось остановить, но балки уже рухнули внутрь, подняв тучи искр. Словно оплакивая погибших, хлынул ливень, довершив дело пожарных. Место пожарища опустело, поджигатели поспешно скрылись, так что подоспевшие королевские солдаты не нашли ничего, кроме обгоревших тел и лишь слабо тлевших останков былого жилища.
Потрясенный шевалье, которого сумел оттащить от этого места слуга, приехавший с ним из Парижа, уже не возражал, когда Ксавье схватив его коня за повод, вывел их подальше от места трагедии. Понадобилось еще какое-то время, пока Оливье пришел в себя настолько, что потребовал отчета у своевольного лакея.
- Господин, граф меня бы на месте убил, если бы узнал, что я вас не удержал. Вы ведь слыхом не слыхивали, что это за болезнь, а меня еще третьего дня предупредили, что «английская потница» вернулась. Страшное это дело, да лучше так закончить, чем опять эту заразу в Лондон пустить. Все едино, конец для больного один – смерть.
- Да что это за болезнь такая, что все переполошились, - пожал плечами Оливье. – Ведь не чума же?
- Не чума, господин, но народ от нее мрет, как при чуме. При прежних королях, при Тюдорах, она людей косила так, что и по сей день о ней помнят. И вдруг опять объявилась. Про нее после смерти королевы Марии Тюдор никто не слыхивал, и вдруг - опять больные: тут уже не до того, чтобы ждать чудес, вот люди взяли дело в свои руки.
- И когда это ты все успел выяснить, Ксавье? – недоверчиво покосился на своего слугу шевалье.
- А вчера в кабаке, когда вы меня соизволили отпустить, господин. Там только и разговору было об этом поветрии. Я английский уже хорошо понимать наловчился, да еще и расспросить не побоялся. Так вот, люди говорят, что начинается болезнь вдруг: с озноба, потом все тело болит. Так недолго продолжается, а потом сразу сильный жар, горячка. И глаза так болят, что открыть нельзя. А еще в груди сильная боль, у сердца у самого. И пот… сильный такой, что больной в нем плавает. И дух от того пота скверный, рядом стоять тяжко. Дня два, кому повезет – три, помается человек и отходит к Господу. Так что, господин, лучше бы вам подальше от Лондона теперь, от беды подальше.
- Мы и так послезавтра в плавание уходим, - шевалье нахмурился, представив, что будет, если кто-то принесет на борт корабля смертельную болезнь. – А там уже все в Божьей воле. Пока в плавании будем, может и уйдет поветрие это, – он посмотрел на лакея с внезапно проснувшейся жалостью. – Вот что, Ксавье, а собери-ка ты мои вещи и отправляйся домой, во Францию. Пренебрегать такой угрозой, как мор, не надо.
- А что скажет ваш батюшка? – почесав в затылке спросил Ксавье.
- Если я вернусь из этого плавания, я все ему объясню. Отвезешь письмо для него, в котором я все опишу. А если не вернусь… ну, так тебе тогда все равно нечего делать в Лондоне.
Шевалье де Ла Фер вернулся во Францию, но путь его был долгим и кружным. Вернулся, чтобы занять освободившееся место наследника. Но память о расправе над несчастной лондонской семьей крепко засела у него в памяти. И теперь, глядя на свою мать, он с ужасом замечал у нее те самые симптомы, которые некогда пересказал ему слуга.

Графиня пыталась открыть глаза, Оливье видел, как дрожали ее веки, как мучительно пыталась она увидеть сына, хотя голос его слышала все время. Оливье, как только они оставались вдвоем, все время говорил, говорил… неважно, о чем, он старался, чтобы голос удерживал мать на поверхности, не давая ей тонуть в том горячечном мареве, которое, невзирая на все его усилия, все глубже затягивало Изабо.
У него уже почти не осталось сомнений: это не простуда, как утверждал врач, это та самая «английская потница», которая сумела все же добраться до Франции и грозила обосноваться в Пикардии.
Но виконту не давала покоя лишь одна мысль: где могла мать подхватить эту болезнь? Ему пока ни от кого не удавалось услышать о чем-либо подобном во Франции. И он решился осторожно расспросить об этом у отца.
Граф де Ла Фер, не на шутку обеспокоенный болезнью любимой жены, оптимизма, тем не менее, не терял, списывая, как и лекарь, все симптомы на банальную простуду. Графиня в обед выпила воды со льдом. Вот результат и не замедлил сказаться.
Улучшив минутку, когда матери, начавшей обильно потеть, перестилали постель и меняли рубашку, виконт отозвал отца к окну и все же решился начать страшный для них двоих разговор.
- Отец, я слышал, у вас был курьер из Англии. Не будет ли с моей стороны бестактностью спросить, что там произошло такого серьезного, что посылают курьера?
- Вопрос закономерный, вы вправе задать его. Речь идет о вашем дальнейшем пребывании там.
- И, осмелюсь спросить?.. – Оливье поднял глаза на отца.
- Ваш родственник интересуется, намерены ли вы продолжать службу на флоте. У вас есть возможность сделать блестящую карьеру, вас ожидает брак, который даст вам богатство, очаровательную жену и положение при английском дворе.
- В Англии, - улыбнулся юноша.
- А вы предпочитаете Францию? – граф смерил взглядом своего отпрыска: хорош, ничего не скажешь.
- Мое место во Франции, - ответил наследник тоном, не терпящим сомнений. – И тут моя семья. Вы, отец. И матушка.
- Титул графа вы получите после моей смерти и с ним фьеф. Но подумайте, что вас ожидает здесь, кроме Ла Фера, и что вас ожидает в Англии.
- Граф, в любом случае, я остаюсь здесь, пока есть хоть малейшая угроза для моей матери, - твердо ответил Оливье, чувствуя, что за предложением отца стоит нечто большее, чем вопрос о женитьбе. – А у меня есть очень серьезные подозрения, граф. Все не так хорошо, как говорит лекарь: это не банальная простуда.
- Не говори чепухи, Оливье, - рассердился Ла Фер. – Ты стал мнителен, как девица. День-два, и графиня снова будет сидеть с нами за столом. Вот она уже и пропотела как следует – значит, жар спал.
- Если вы мне позволите, ваше сиятельство, я расскажу вам один случай…
- Не желаю слушать бабьи россказни, виконт! – прервал сына Ангерран досадливым жестом. – Идите, матушка вас дожидается. Я зайду попозже.
Оливье, опустив голову, вернулся к матери. Чувство бессилия перед надвигающейся катастрофой становилось просто удушающим, и он рванул тесный ворот колета.
Изабо лежала на высоко взбитых подушках: так ей легче было дышать и меньше ощущалось жжение в груди. Глаза горели по-прежнему, но обострившийся слух донес шаги сына, и она с трудом протянула руку на знакомый звук.
- Мама, - сорвалось у него не принятое в их кругах обращение, в его устах прозвучавшее, как признание в любви: не по правилам этикета так обращаться к матери в знатных семьях, к тому же Оливье не так долго и часто бывал рядом с матерью наедине, так что это, дорогое для каждой женщины слово, заставило графиню вздрогнуть всем телом.
- Мальчик мой, что случилось? – Изабо почувствовала его горячие губы на своей руке. – Оливье, ты ведь говорил с лекарем? Что он сказал? Что это обычная простуда, не так ли?
- Да, матушка, - едва заметная заминка не ускользнула от слуха женщины. И тут же, виконт заторопился, - лекарь сказал, что от того, что укутывания вызвали такой обильный пот, вы скоро должны почувствовать улучшение. Он уверен в этом.
- А ты, ты в этом не уверен, не правда ли?
- Я верю… я верю врачу.
- Хочешь верить… - улыбнулась больная. - Но меня, меня твой голос не обманывает, милый. Ты что-то знаешь. Говори! – неожиданно твердым голосом приказала графиня. – все говори. Сколько времени у меня еще есть?
- Матушка! – юноша задохнулся от этого крика полушепотом.
- Оливье, мне слишком много надо сказать тебе и твоему отцу, чтобы терять это время зря. Откуда ты знаешь правду? От врача?
- Я не могу быть до конца уверенным в том, что это действительно та болезнь, на которую я думаю. Для этого мне надо знать, где вы могли заразиться. Вам трудно будет вспомнить, где вы бывали в последние дни? - виконт осторожно погладил руку, ответившую ему слабым рукопожатием.
- Я никуда не выходила из замка.
- Тогда, может быть, кто-то приходил к вам или вам что-то передавали? – Оливье мучительно перебирал варианты, но он и сам не имел представления, как и где можно было заразиться этой проклятой болячкой.
- У меня был нарочный из Кале. Привез письмо из Англии, для графа. Передал его мне, потому что граф был в это время в Ланне. Он дожидался вашего отца где-то в окрестностях Куси, у него там родственники, которых он хотел повидать, пользуясь оказией. Потом я еще раз принимала его, мы довольно долго беседовали, у нас оказались общие знакомые. Графа он так и не дождался, письмо он оставил у меня.
- Вы угощали курьера вином. Фруктами?
- Конечно. Это дворянин, он состоит при дворе герцога Оксфордского, его мать из Пикардии. О! - Изабо тихо охнула.
- Что? Что с вами, матушка? Вам хуже?
- Хуже мне уже может быть только в одном случае, - покачала она головой. – Я вспомнила, Оливье! Этот дворянин рассказывал… Боже мой! Он рассказывал, что его родственница заболела… и болезнь ее похожа на ту, что пожирала людей при Тюдорах… Оливье, что ты сказал?
- Ничего, ничего… - сын почувствовал, как ужас схватил его за горло.
- Ты сказал, что я заразилась от него?
- Мама, я не говорил этого!
- Но ты это знаешь! – она вздохнула едва слышно, отбирая руку у своего сына, который не посмел удерживать ее силой. – И теперь, вполне возможно, что я заразила и тебя и твоего отца. Боже, - воскликнула графиня, приподнимаясь на подушках, - Боже, пощади их двоих, не дай мне умереть со страхом, что я утащу их за собой!
-- Нам ничего с отцом не грозит, - уверенно заявил сын. – Если мы не заболели до сих пор, значит не заболеем и в будущем. И вы тоже, матушка, будете с нами еще долгие годы. Вы отболеете за всю семью, - неловко пошутил виконт.
- Не надо, Оливье, - Изабо пошарила рукой, ища сына и улыбнулась, наткнувшись на рукав его камзола. – Вы здесь. Побудьте еще со мной, если у вас есть время. Мне многое надо вам сказать, мой милый.
- Я буду у вас столько, сколько вы захотите, - сын прижал руку матери к губам, с ужасом и тоской ощущая, что она мокрая от пота.
- Мы с вами оба теперь знаем, что времени у меня осталось очень мало, а и вам и мне нужно сказать так много! – графиня, несмотря на слабость, твердо намеревалась сказать сыну что-то важное.
- Мне кажется, вам надо поспать, матушка, - виконт хотел было отойти от постели, но мать удержала его, ухватив с неожиданной силой за запястье.
- Только не это, Оливье. Мне еще предстоит исповедоваться и причаститься, на это тоже придется потратить последние часы. Пока сюда не пришел мой духовник, я хочу тебя попросить, Оливье: не женись без любви. Обещай мне, что твой брак будет не только по выбору отца, но и по душевной склонности.
- О чем вы, матушка? – пораженный до глубины души высказанным пожеланием, Оливье замер, устремив встревоженный взгляд на мать. – не стоит говорить об этом сейчас.
- Именно сейчас я и должна говорить с тобой об этом, мой милый мальчик, - Изабо упрямо покачала головой. – Моя вина перед тобой, дитя мое, слишком велика.
- Вы не должны говорить так: вы моя мать, вы не можете быть виновны перед сыном. Это я виновен, что не оказывал вам должного внимания, - Оливье хотел сесть на край постели, поближе к графине, но та оттолкнула сына.
- Не так близко, дорогой. Лучше все-таки поберечься. И давай скроем от твоего отца мое истинное положение: боюсь, это будет для него тяжким ударом. Как я жалею теперь, что слишком много времени посвятила двору и королеве: со временем я поняла, что есть вещи для женщины важнее дружбы монархов – это семья, близкие люди. Ты отдаешь себя службе, а в какой-то момент оказывается, что ты уже не нужен. И ты обнаруживаешь, что твои дети выросли без тебя, а твой муж стал почти незнакомцем. И приходится все строить заново. Я бы очень хотела вас уберечь от такой жизни, дитя мое, но ваш отец хочет для вас блистательной карьеры. Он мечтает видеть вас в Англии, адмиралом, английским пэром, другом короля… хотя сам усиленно избегал французского двора. Оливье, я знаю, вас не слишком прельщает пребывание при королевских особах, но пока вам придется повиноваться воле графа.
- Мы говорили с ним о моей карьере, - Оливье задумчиво рассматривал руку матери, словно мог по ней разгадать свою судьбу. – Я остаюсь во Франции, это то, что должно сделать. Англия была моим домом несколько лет, но это не тот дом, с которым бы я хотел связать свое будущее. А невест достаточно и здесь, матушка, - юноша улыбнулся через силу: вид матери не внушал оптимизма. – Я буду ждать, пока вы с отцом сделаете свой окончательный выбор.
- Тебе нравится мадемуазель де Люсе? – Изабо все же удалось приоткрыть глаза, несмотря на режущую боль под веками. Лицо сына выглядело бледным пятном с темными провалами глаз: больше ничего она не смогла на нем разглядеть.
- Я привык к мысли, что она может стать моей женой: ведь мы помолвлены с детства.
- Но ты любишь ее? По крайней мере, она тебе нравится больше остальных? – продолжала настаивать мать.
- Она не глупа и внешне весьма мила, - пожал плечами сын.
- Никогда не думала, что ты так послушен, - с досадой пробормотала графиня, и виконт вскинул изумленный взор на мать: неужели его возможная женитьба достойная тема для тех слов, что должны они произносить в такой час? Но мать эта тема занимает чрезвычайно, и он не может понять – почему.
- Я послушен воле родителей, - дипломатично ответил Оливье, невольно краснея от досады.
- Знаю, мой дорогой. Отец ваш доволен, что вы приняли его выбор, но не поспешили ли вы дать согласие?
- А разве граф станет прислушиваться к моим желаниям? – вновь пожал плечами юноша. – Не принято у нас наследнику высказывать свои мысли насчет женитьбы, графиня, - и он тяжко вздохнул.
- Оливье, мальчик мой, скажи мне откровенно… - графиня замолчала на середине фразы и сын с ужасом увидел, что она лишилась чувств: длинная беседа с виконтом отняла у нее все силы, и именно в эту минуту дверь отворилась и в комнату стремительно вошел граф де Ла Фер.
- Вы все еще здесь? – граф не скрывал своего неудовольствия. – Если эта болезнь опасна, вы не можете находиться в одной комнате с больной. Вы – единственный наследник рода, виконт, прошу вас не забывать об этом, - он пристально посмотрел на сына, потом на жену, которая, хоть и пришла в себя очень быстро, имела вид человека, которому пора принять святое причастие. – Душа моя, как вы? – он взял ее за руку, совершенно бессильную и покрытую ледяным потом. Едва уловимый запах тления распространился по комнате, заставив отца и сына застыть в скорбном молчании. – Лекарь здесь, он вам поможет, - Ангерран осторожно положил руку жены на одеяло. – А вот и он. Мы пока выйдем, - граф крепко взял сына за предплечье и вывел в открывшуюся для врача дверь. – Оливье, идем, ты мне должен кое-что рассказать.
Выйдя в галерею, граф остановился у оконной ниши и, не отпуская сына, развернул его лицом к свету так, чтобы видеть малейшее изменение в чертах юноши.
- Итак, вы уверены, что эта болезнь опасна? – граф ждал ответа сына, собрав всю свою волю в кулак. – Откуда это вам известно?
- Эта болезнь смертельна, ваше сиятельство, и быстротечна. Два-три дня отпущено тому, кто имел несчастье подхватить ее.
- Да откуда у вас такие сведения, Оливье?
- Я был свидетелем такого случая в Англии. На моих глазах сожгли семью, чтобы не дать заразе распространиться. Эта «потница», как рассказывали, свирепствовала при Тюдорах. Потом, на долгие десятилетия исчезла, чтобы оказаться у нас, в Пикардии. Хорошо, если она не пойдет дальше наших краев.
- Не пойдет? Если что, я прикажу жечь те дома, где будут покойники.
- Тогда первым должен быть наш дом! – виконт посмотрел в глаза отцу и тот поневоле сник под пронзительным взглядом сына. – Граф, если мы с вами еще не заболели, значит нам не грозит эта лихорадка: мы сильнее ее. Поэтому наш долг оставаться рядом с графиней и облегчить ей путь к Богу. Я буду с матерью до самого последнего ее вздоха, и, прошу вас, не дайте мне потом винить себя, что я не был с графиней до самого конца. У вас есть дела, которые вы не вправе откладывать, я понимаю, но я…
- Ничего вы не понимаете, - тяжко вздохнул Ангерран. – Если вы когда-нибудь полюбите по-настоящему, вы поймете, что значит видеть, как уходит от вас самый дорогой человек.
- Самые для меня дорогие люди – это вы и матушка.
- Пока не появилась какая-нибудь вертихвостка, которая заставит тебя забыть обо всем. Но прежде ты женишься, сын, и обеспечишь род потомством. А там только тебе решать, какой образ жизни вести.
- Я не люблю мадемуазель Люсе, но женюсь на ней, раз вы этого желаете, - спокойно вымолвил виконт.
- Твоей матери хотелось бы, чтобы этот брак был по любви, - граф, удивленный покорностью сына, поднял бровь.
- Но я не могу заставить себя любить насильно. Я постараюсь сделать все, чтобы уважать свою супругу, и чтобы ей оказывали везде тот почет и уважение, которые она заслуживает, но сердцу не прикажешь. Вам, граф, несказанно повезло, что вы встретили такую женщину, как моя мать.
- За этим везением много чего стоит, - задумчиво, погрузившись в прошлое, пробормотал Ангерран. – Без твоей матери у меня не остается в жизни ничего, ради чего я бы хотел жить. Нет, пожалуй, остается еще долг перед тобой: я обязан успеть подготовить тебя к правлению в графстве, - граф положил руки на плечи сына, рассматривая его так, словно давно не видел. – А ты стал совсем взрослым, Оливье. Арман-Огюст-Оливье. Прежде чем я уйду за твоей матерью, я должен убедиться, что оставлю после себя достойную замену.
Они стояли друг против друга: молодой и старый Ла Феры, и в трепетном свете горящих факелов, с трудом разгоняющих сгущающиеся сумерки, разница в их возрасте была не так заметна, как при свете дня. Ангерран еще сохранял свое преимущество в росте, но сходство отца и сына было убедительным свидетельством, как сквозь время проходят фамильные черты: овал лица, разлет бровей, линия решительного подбородка и прямой нос. Только цвет глаз и улыбку унаследовал юноша от матери, и сейчас на Ангеррана с любовью и тоской смотрели лазурные, как морская вода, чистые глаза сына. Потом взгляд скрыли пушистые ресницы, и Оливье слегка отстранился, напоминая графу, что ему пора занять место у постели умирающей.
- Мне пора, отец, - произнес он едва слышно. – Если мы зайдем вдвоем, графиня поймет, что ей осталось недолго.
- Хорошо, идите. Я подойду позже, - Ангерран закашлялся, пряча рвущееся из груди рыдание. Сын, испытывавший аналогичные чувства, почти побежал к дверям материнской спальни, на ходу смахнув слезы с ресниц. В комнату он вошел со спокойным и ласковым выражением лица.
Скрипнувшая дверь заставила Изабо очнуться от влажного жара, пожиравшего все ее существо. «Я уже в Аду», - подумала она, - «и хуже быть не может. Только бы Оливье и Ангерран не пострадали, а мне уже недолго ждать освобождения».
- Матушка, - прошелестел рядом едва слышный шепот, - моя самая любимая матушка, что я могу сделать, чтобы вы не страдали?
- Обещай мне всегда руководствоваться сердцем, чтобы не говорил тебе твой разум, - графиня сняла кольцо с пальца и надела его на безымянный палец левой руки сына. – Обещай мне никогда не снимать этот сапфир. Он охранит тебя от всех бед. Никому и никогда не давай его даже примерить: у этого кольца своя история, оно было подарено мне твоим отцом в числе свадебных даров, но хранилось оно в роду твоей бабки. У этого кольца своя древняя легенда и не менее длинная родословная. Это твой талисман, за ним стоят все женщины нашего рода и они охранят тебя, мой мальчик, - Изабо ласково отвела локон со лба юноши, с трудом различая его черты уже не из-за боли в глазах, а вследствие близкой смерти. – Пора, мой дорогой, пора звать священника, - через силу вымолвила она.
Что было потом Оливье помнил, как тяжкий сон: пока кюре принимал исповедь умирающей, отец и сын ждали в кабинете у графа. Виконт было порывался выйти в галерею, но всякий раз замирал на месте, встречая тяжелый взгляд отца. Когда на пороге появилась камеристка графини, Ангерран де Ла Фер вскочил, как подброшенный пружиной, и с выражением ужаса, которое он не успел скрыть за своим ледяным спокойствием.
- Графиня?.. – вырвалось у него таким хриплым и страшным голосом прежде, чем женщина успела что-то вымолвить, что камеристка поспешила договорить, присев в реверансе и опустив заплаканные глаза: - … ждет ваше сиятельство и господина виконта.  Она велела сказать, что теперь будет с вами до той минуты, пока Господь примет ее в лоно свое.
Виконт оставил отцу последние минуты матери. Стоял рядом, до боли вцепившись пальцами в резной столбик кровати, молча глотал слезы и с ужасом думал, что, если он полюбит когда-нибудь так же сильно, как и его отец, он не сможет пережить смерть любимой. Вообще, любую смерть близкого, дорогого человека.
Ангерран де Ла Фер пережил жену на несколько месяцев.