Просматривал старую флешку и увидел фанфик по "ЗВ". В декабре 2002 года написан. Ужас: почти 20 лет назад. Вот это время летит!
Испытание
[indent]
Ожидание на окраине.
Ожидание на песке.
Ожидание на болоте.
Ожидание в крови.
Ожидание за вином и яствами.
Войдешь в пещеру, и придут трое неторопливых гостей.
Отнесись к ним с уважением,
и в конце концов будет счастье.
Книга перемен. Ожидание
[indent]
— Надо приготовить знатный ужин! — сказал он вслух, выйдя на порог.
Он понес руку к глазам, приставил ее щитком и посмотрел на белесое небо пустыни.
В маленьком дворике, образованном камнями, которыми хозяин попытался защитить свой дом от песчаных заносов, все было мертво. Так же, как и в этом блеклом небе.
— Сегодня мне пятьдесят лет, золотой юбилей! Может быть, кто-нибудь разделит со мной праздничную трапезу? Надо быть готовым ко всему!
Он говорил уверенным бодрым голосом, и желто-серая тишина слушала благосклонно. Она знала цену и его бодрости, и его улыбке. Это она научила его держаться стойко и усмехаться весело. Но и за урок взяла дорого — достаточно было посмотреть на его морщины, на клочковатые белые волосы и темные жилы, вспухшие на огрубевших руках. На этой планете год шёл за пять, не иначе.
На его лице не вылиняли только глаза, в них до сих пор отражалось небо другого мира. В другом месте и в другое время он выглядел бы подтянутым крепким мужчиной в полном расцвете сил, с широким разворотом плеч и победительной улыбкой, а не немощным стариком, иссушенным безжалостными солнцами жестокой планеты. Но он был в этом месте, и время обошлось с ним так круто, что он растерял и красоту лица, и силу тела. Другой бы не выжил здесь — так ведь и не было другого. Был он, и он был один. От прошлого у него не осталось ничего. Почти ничего.
[indent]
Старик, в самом деле, начал хлопотать по хозяйству так, как будто в его убогую хижину могли прийти гости. Прийти к вечеру, когда дневное марево пригасает, сменяясь глубокими фиолетовыми разводами.
Он убирался в доме и напевал, а горячий желтый воздух впитывал негромкие звуки его голоса. Голос у старика тоже был яркий и высокий, как то, другое небо в его глазах. Пустыня была настолько уверена в своей власти, что до поры до времени позволяла ему и петь, и смеяться. Все равно он никуда от нее не денется, и скоро, совсем скоро его кости станут горсткой песчинок в ее беспредельных желтых волнах.
Во дворе за домом стоял привычный в этих местах влагоуловитель, маломощный и изношенный. Старик тщательно следил за его исправностью. Можно сказать, что большую часть времени он занимался починкой этой проржавевшей железяки. Впрочем, времени-то у него было много, хотя в самый разгар дня он все же не рисковал покидать дом. Страшная жара и воздух, пропитанный запахом раскаленных камней, были ему уже не по силам.
Сегодня он потратил значительное число драгоценной воды, чтобы вымыть в хижине пол и смахнуть влажной тряпкой песок и пыль со своей скромной мебели. Влага сразу же испарилась, но была минута, когда старый отшельник смог вдохнуть несколько глотков чистоты.
Потом он принялся за готовку. У влагоуловителя был отвод в камеру, где по стенкам рос лишайник со съедобными спорами, а внизу ползали медлительные белые улитки. За этим своим хозяйством старик тоже заботливо присматривал. Суп из улиток не нужно было солить, да и мясо у них было питательное - «хорошо, но мало». На самой водосборной колонне росли странные татуинские грибы. Когда-то давно отшельник брезговал ими.
У влагоуловителя и хижины появились тени, потом эти тени поползли через дворик. Старик выглянул из дома и по приставной лесенке поднялся на плоскую крышу. Он собрал вяленых улиток, которые стали коричневыми, и вернулся в дом. Были слышны звуки передвигаемой посуды, частые удары пестика в ступе, бульканье кипящей воды и все то же негромкое пение. Иногда монотонное, как молитва нараспев, иногда – торжественное, как гимн. Именинник праздновал свой золотой день.
Он разговаривал не только сам с собой. На кухне в большой банке у него жил пористый лохматый гриб, с которым отшельник привык общаться, как с товарищем по несчастью.
Гриб любил своего хозяина. По утрам, входя на кухню, отшельник здоровался с ним и похлопывал по маслянистой корке. А когда старик мыл его, ополаскивал его банку и заливал в нее свежую воду, гриб лоснился от удовольствия и щедро выделял из своих недр светло-коричневую жидкость, похожую на пиво.
[indent]
Когда оба солнца совсем ушли за горизонт, и в небе на западе остался только шлейф их жара, отшельник зачем-то вынес из хижины стол, кряхтя от неудобства ноши. В доме был только один стул, но им старик не ограничился. Он еще выволок свой старый сундук и прикатил из мастерской большой плоский камень, похожий на огромный пень какого-то диковинного дерева. Стул он поставил во главе стола, а сундук и камень по бокам. Последовала расстановка блюд – в дело, кажется, пошла вся утварь, бывшая в доме. Тем временем в небе появились яркие острые звезды, и старик поставил в центр стола лампу.
Убедившись, что все устроено наилучшим образом, хозяин сел на камень и положил на стол усталые руки. Все вокруг было по-прежнему мертво и безжизненно. Ни одно насекомое не прилетело к лампе, чтобы сгореть в ее пламени. Не было здесь насекомых. Одна только смертоносная пустыня. Но сейчас и она отдыхала в темноте.
Правда, в некотором отдалении от маленькой хижины один фермер, спешивший по сносному холодку из Мос-Айсли домой на потрепанном спидере, навел на крохотный огонек свой бинокль, хмыкнул и покрутил головой на крепкой потной шее — то ли недоуменно, то ли осуждающе. Старый Бен оказался именно тем, кем его и называли в округе: сумасшедшим колдуном.
Несмотря на то, что фермер мог стать легкой добычей тускенских молодчиков, он все же притормозил, чтобы разглядеть происходящее за забором Бена повнимательнее. Но даже подкрутка бинокля на максимальную дальность и резкость не помогла разобраться в том, что, собственно, делает старик. Отшельник сидел во дворе за столом, шевелил губами, и все его движения были таковы, будто он общался с кем-то невидимым. «Совсем спятил, старый хрыч, - подумал наблюдатель. — Мерещится ему, вишь, что к нему кто-то пришел. А попытайся в самом деле зайти к нему в дом — шиш. Двух слов не скажет и тут же начнет выпроваживать. Больно гордый!»
Фермер опустил бинокль, пожал плечами и прибавил ходу. С тускенами шутки плохи.
[indent]
______
— Учитель, помните ли вы обо мне? Я бы очень хотел видеть вас за своим столом. Не знаю, узнали бы вы меня сейчас… Я стал старше вас на год. Сегодня мне исполнилось ровно пятьдесят лет. Помните, вы говорили: «Традиция гласит, что с этого дня человек начинает жить для вечности».
Старик усмехнулся, покачал седой головой.
— Вот и я наконец добрался до вечности. Так быстро! «Отшельнику стойкость — к счастью». Я уже до того помудрел, учитель, — снова смешок, — что даже смог бы дописать к основной формуле свою: «Отшельнику в стойкости — счастье». Только некуда дописывать. «Желтое не желтеет»! Теперь я сам мог бы рассказать вам, что это такое. Смотрите, я приготовил праздничный обед из ничего, и какой обед! Я очень старался превзойти вас хотя бы в этом. И конечно же из уважения к вам я приглашаю и вашего любимого ученика Энакина. Вашего ученика, не моего.
Я пытался. Я знаю, «делай или не делай», но я не смог. Я слишком уважал вас, чтобы отказаться. Наверное, я был не прав. Это было еще одно ваше испытание — а я его не выдержал.
Но и вы... Вы бросили меня, а он не считал меня своим учителем. Учителем для него были вы. Он говорил, что вы приходите к нему, учите его. А меня, меня вы ни разу не навестили. Конечно, я же всегда был нелюбимым учеником.
Его наглость иной раз переходила все границы — вам бы понравилось! И видите, видите, что из него выросло? А ведь я предупреждал, я просил! Но вы никогда никого не слушали.
Кто теперь может что-то изменить? Кто повернет мир в нужную сторону? Я остался один.
Вообще-то я хотел бы иметь возможность встретиться с ним и поговорить. Да-да, с «этим противным пацаном с Татуина». Не знаю, что бы я сказал ему. Наверное, вот что: посмотри на себя, посмотри внимательно. Ты всегда говорил, что я никто, а ты-то кто, ты? Ну что, молчишь? А сколько раз ты рассказывал мне, как принимал нашего учителя в своем доме, здесь, на этой омерзительной планете, и каким ты был добрым, смелым, великодушным, и какая у тебя была хорошая мама, и что это я виноват в ее смерти. Сколько раз ты рассказывал, как учитель посадил тебя на плечо после выигранных гонок — чтобы я ревновал и завидовал. Так вот, знай, Энакин: я тебе никогда не завидовал. Никогда. Ни тогда, ни сейчас. Уж сейчас тем более. Потому что с первого дня, как мы встретились, я увидел тебя насквозь. Увидел твою черную душу, которая похожа на эту пустыню. Я хотел спасти от тебя мир, но не смог. Я ничего не смог.
[indent]
Старик опустил голову. Как только он перестал говорить, зазвучала ночная песня пустыни: шуршал, струясь, остывающий песок.
Помолчав, именинник придвинул к себе миску.
Он ел. Пережевывал и глотал свою стряпню, запивая холодным кисловатым настоем пивного гриба.
— Учитель, умом я понимаю, что виноват, а сердцем — нет. Я не виноват. Ну скажите, что я не виноват!
…
— Подайте мне хоть какой-нибудь знак: что я должен делать?
…
— Почему это со мной случилось? Почему, почему? Учитель! Лучше бы тот раскрашенный болван убил меня, а вы остались живы! С тех пор я ведь всё равно что мертвый! Зачем я живу? Я не живу, я существую! Услышьте меня! Помогите мне! Возьмите меня к себе! Ну хоть бы кто-нибудь сказал мне — что делать?!
…
— Учитель, я умер вместе с вами! Мало того… мало того, вы прожили сорок девять лет! Настоящих лет! А я должен был убивать свои лучшие годы с этим отвратным пацаном — и сейчас должен заживо высыхать в этих песках! Почему, почему? И все-таки я прав, а не он! Я!
…
— Вы этого хотели, да? Вы этого добивались? Эта черная машина правит всей галактикой! Вы бы не узнали нашего мира, если бы появились здесь! Где же ваша справедливость? Где ваша любовь?
…
Голос старика становился все более громким и хриплым, и отчаяние звучало в нем все сильнее. А звезды пустыни такие яркие, такие острые. Такие далекие и равнодушные…
— Где, где ваша хваленая любовь, где ваш Свет? Или испытание было в том, чтобы я презрел вашу последнюю волю и поступил по-своему? Так, как вы сами всегда поступали? Ни с кем не считаясь? Вы хотели, чтобы я отрекся от вас так же, как вы отреклись от меня? Потому что как же это назвать иначе? Да, вы отреклись от меня! Вы бросили меня! Вы никогда не считали меня своим учеником! А его, его… А он — ваш ученик? Ваш любимый ученик?!
Так кричал старый Бен в черную ночь пустыни, и она торжествовала, впитывая каждое его негодующее слово.
_____
Наконец он устал. Было уже очень поздно. Он поднялся и начал собирать со стола. Его руки дрожали. Унеся остатки еды, он вернулся во двор, чтобы внести в дом и стол, но лишь махнул рукой. Забрал лампу и скрылся за дверью.
Во дворе под звездным небом остался стоять стол и три места для сидения. Когда в хижине отшельника погас свет, оказалось, что эти места заняты тенями. В темноте призрачные гости светились изнутри.
Старый Бен уже крепко спал, когда одна из теней скользнула в дом. Она прошла сквозь стену так же просто, как если бы хижина тоже была сном.
Тень постояла у изголовья спящего и даже присела на краешек его убогого ложа. Потом протянула руку — у тени была рука — и погладила старого отшельника по щеке.
_____
«Завтра мне будет пятнадцать лет, — думал Оби-Ван Кеноби, лежа под одеялом, но все никак не засыпая. — Сегодня четырнадцать последний раз».
В темноте угадывалась скромная обстановка комнаты, которую ученик делил с учителем. Оби-Ван прислушался. Учитель спал, глубоко и бесшумно.
Мальчик не ждал от него подарка. На тринадцатилетие, на тот день рождения, который традиция называет «пробуждением» и требует от учителя особого внимания к ученику, Оби-Ван получил в дар от Квай-Гона обыкновенную черную гальку. Правда, тот сказал, что невзрачный камушек — единственное, что осталось у него на память о родине, и он в последний момент подобрал его с земли, которую навсегда должен был покинуть…
Может, это было и так, но Кеноби ожидал чего-то большего. Чего-то более значимого и нужного для себя. Может быть, почувствовав разочарование и обиду ученика, Квай-Гон поспешил исправиться? Например, так: «Это было маленькое испытание, и ты, Оби-Ван, с честью выдержал его, как настоящий джедай. А сейчас вот он, мой подарок тебе, держи!»
Как бы не так. Сам надулся и заявил: «У меня больше ничего нет. Это был мой талисман и моя единственная частная собственность. Теперь он твой. Не нужно обременять свою жизнь вещами. Эти слова — еще один мой подарок тебе».
Учителю дорогà его память. Ну, вот и хранил бы ее и дальше, только при чем тут Оби-Ван? Почему он должен все время страдать из-за этой памяти? Из-за памяти о всех бедах его учителя! В самом деле, почему?
На четырнадцать лет Оби-Ван не получил ничего. Вообще ничего, кроме слов. Какие-то малопонятные стихи.
Оби-Ван не удивится, если утром окажется, что учитель и вовсе забыл о дне рождения своего падавана. Ведь в те разы Кеноби проводил накануне определенную работу: задумчиво вздыхал, нарывался на вопросы о самочувствии и сообщал, что «есть некоторые личные причины, по которым завтрашний день для меня особый».
А на этот раз мальчик решил промолчать. Не поздравит, и ладно.
«Переживем. И не такое переживали».
Главное, сейчас в Храме есть Гарен Мульн, уж он-то наверняка не забыл, что у его друга Оби-Вана знаменательный день. У самого-то Гарена учитель очень щедрый и внимательный, и подарки своему ученику он делает даже без всякого повода. Потому что любит. Не то, что этот.
С тем Кеноби и заснул.
______
Ночной гость долго не покидал старика Бена. Может быть, он пытался разбудить спящего? Прикосновение призрачных рук к волосам отшельника мало этому помогло. Тогда тень опустилась на колени перед кроватью и положила голову на грудь старика. Но Бен по-прежнему спал сном праведника и не шелохнулся.
______
Проснулся он от прикосновения к своему плечу. Открыв глаза, мальчик увидел что в темной комнате горит ночник, а возле его кровати стоит учитель, полностью одетый, с мечом на поясе и со шпилькой в такой странной старинной прическе, которую можно сделать только из длинных волос.
Оби-Ван подумал, что, вероятно, учитель получил какое-то задание, и нужно быстро собираться… Но прежде, чем он приготовился выскочить из-под одеяла, в этот ничтожный миг между пробуждением и импульсом тела, Квай-Гон успел сказать:
— Это не срочно, Оби, не волнуйся. Просто… Я поздравляю тебя с днем рождения и хочу сделать подарок. Умывайся и одевайся.
«А другого времени вы выбрать не могли?» — возмутился Оби-Ван, но только в мыслях. Вслух он не произнес ни слова.
Зная Квай-Гона, мальчик не строил никаких предположений, и любопытство его не мучило. С некоторых пор он открыл для себя очень удобный способ общения с учителем: молча выполнять все его приказы или просьбы. Можно было только подивиться, как раньше ему не приходило на ум такое простое решение!
______
Когда Оби-Ван был готов, мастер Джинн окинул его взглядом, удовлетворенно улыбнулся, кивнул и вышел в темный коридор. Кеноби потушил в комнате свет и поспешил вдогонку за учителем, который уже скрылся за поворотом.
Они миновали лифты и начали подниматься по пандусу. В полутьме горели тусклые дежурные огни и указатели. «Куда это мы все-таки идем?» — подумал мальчик, держась на несколько шагов позади рыцаря. Квай-Гон обернулся, сказал «не отставай» и похлопал его по плечу, когда ученик с ним поравнялся.
Это похлопывание словно сбросило пелену с ощущений Оби-Вана. «Великая Сила! Он… он ведет меня на Испытание! Ну да, ведь мне уже пятнадцать лет… Пятнадцать лет… по традиции… мальчик становится мужчиной… и прочее, и прочее… Что же делать? Испытание… Я его не пройду, я же ничего не умею, я ничего не знаю, он же меня так толком ничему не научил!»
Кеноби остановился.
— Учитель, вы ведете меня на Испытание?
Квай-Гон замедлил шаг, потом тоже остановился и повернулся к ученику.
- Я веду тебя? Ты такие слова находишь, Оби… что у меня и слов нет. Прямо как на заклание! (Веселый смех.) Во-первых, мы идем вместе, во-вторых, ты уже достаточно испытан, не бойся.
Учитель снова начал восхождение по пандусу, Оби-Ван тоскливо поплелся за ним. «Обманывает. Нарочно, чтобы меня успокоить. Ну, да ладно. Посмотрим, что он там мне придумал».
Такими или почти такими словами мальчик пытался себя подбодрить, но слабость в коленях все равно не проходила. Испытание в пятнадцать лет было промежуточным, причем его вовсе не нужно было проводить именно в сам день рождения. Но для чего-то же оно было придумано иерархами Ордена… и тех, кто его не проходил, выгоняли, да, выгоняли, с вещами на выход и так далее… Отправляли в социальные службы, в Сельхозкорпус, к археологам... Даже тех, кто становился падаваном с семи и с восьми, а не с тринадцати, как Кеноби…
Тревожные мысли зашевелились опять.
«Да, хорошая уловка, чтобы он мог от меня отцепиться, — с горечью подумал мальчик. – Он же знает, прекрасно знает, что я не готов — тем не менее тащит меня на это Испытание! Уж мог бы хоть с вечера предупредить… А я тоже хорош, не сообразил! Но мне же и в голову не могло прийти, что можно всего-то после двух лет учебы так меня подставить — и без предупреждения!»
Они уже сошли с пандуса и пошли куда-то влево, по оранжевой стрелке. В этих местах Оби-Ван наверняка бывал не раз, но сейчас не узнавал родного Храма. Ведь в темноте даже самые привычные предметы всегда кажутся немного другими.
Наконец они пришли. Это был обычный тренировочный зал: темное прямоугольное помещение, освещенное только бликами ночных огней, пробивающихся в окна из под пластин жалюзи. Почему Квай-Гон выбрал эту дверь, а не какую-нибудь другую, почему на этом уровне, а не на каком-нибудь другом, сказать было трудно. Оби-Ван привык к тому, что учитель любил действовать интуитивно, и уже ничему не искал объяснений.
Первым делом мастер Джинн как следует закрыл жалюзи, так что темнота стала непроглядной.
Оби-Ван слышал, как учитель шуршит чем-то на полу, и подобрался.
— Расслабься, Оби! — послышался голос из темноты, обычный голос. И вздох. — Ты все время запираешь дыхание. Еще раз говорю: не бойся. Не будет ничего страшного. Это же подарок, сюрприз...
Тут появился наконец свет. Оказывается, учитель расставил на полу маленькие плоские свечи. Он зажигал их по кругу одну за другой, сидя на корточках. Восемь.
Оби-Ван молча следил за своим наставником.
— Ну, вот, иди сюда, и садись, — сказал учитель, выпрямляясь в полный рост и освобождая место в тесном кружке, образованном колеблющимися огоньками.
Кеноби, все так же молча, шагнул в круг и сел, как было приказано. Учитель тоже опустился на пол, лицом к ученику, и поправил свечи, стоявшие между ними.
— Это прекрасный древний ритуал, — снова заговорил мастер Джинн прежним обычным тоном. — А ты очень любишь ритуалы. Вот я и подумал, что мы отметим твой день рождения именно им. Начнём год в ритме... в ритме... э-э... марша. Это всё, — мастер Джинн обвёл рукой небрежный полукруг, — я сочиняю на ходу, просто для интереса.
Улыбка учителя в таком необычном освещении казалась особенно ехидной. Или, лучше думать, загадочной?
Мальчик уже привык не доверять улыбкам учителя, никаким. Оставалось только держаться настороже, хотя внешне Кеноби изо всех сил пытался показать спокойствие и спокойное внимание.
— Но факт, что пятнадцать лет — тот день, с которого уже никто не сможет назвать тебя маленьким. Никто, кроме меня… да и то, если ты мне позволишь, конечно.
Оби-Ван ждал смешка или смешливого фырканья. Но мастер Джинн говорил серьезно, хотя и очень приветливо.
— Раньше ты был мне сыном, а теперь станешь братом. Тот, кому исполнилось пятнадцать, становится братом всем мужчинам, живущим или жившим до него. Так говорит древняя мудрость, примем ее на веру.
«Я ему и как сын был не нужен, а как брат и подавно», — подумал Оби-Ван в самой глубине сердца. (То есть, ему казалось, что он подумал сердцем и в недосягаемой глубине. На самом деле все эти чувства выступили на его физиономии при первом же вздохе.)
— Мы сможем породниться в Силе так полно, как только возможно мне и тебе. Если постараемся.
«Не как только возможно, а как только возможно ему и мне. Хорошо сказал. В самую точку. В любом ритуале он найдет, как отгородиться от меня, это мы уже проходили», — с прежней горечью подумал мальчик и снова вздохнул. Сил у него уже не было, сдерживать этот вздох.
Вздохнул — и по-настоящему расслабился. Ни испытаний, ни подарков, понятное дело. Для настоящего Испытания он слишком слаб, для подарка — нелюбим. Ну, и ладно. Не привыкать. Мастер Джинн есть мастер Джинн. Зачем-то выдернул его из кровати. А потом весь день будет подшучивать над тем, что ученика клонит в сон.
— Что сейчас мы будем делать, ничего особенного. Это что-то вроде учебной прогулки. Одно из упражнений на внимание. Когда мы закончим его, ты почувствуешь себя более сильным и взрослым. Главное, не бойся. «Не бойся» — это мой подарок тебе. С ним ты никогда и нигде не пропадешь. Ты готов?
Оби-Ван снова встревожился. Нет, все-таки — Испытание.
— Что я должен делать, учитель?
— Расслабиться и не бояться. Не думай, закрой глаза и дыши, как я.
Мастер Джинн несколько раз достаточно громко вздохнул, чтобы Оби-Ван вошел в нужный ритм.
Мальчик послушно сделал все, что он него требовалось. Он старательно дышал так, как подсказывал учитель. Через некоторое время пришло чувство: он и мастер Джинн — словно вздымающиеся и опадающие легкие одного существа, которое одновременно сидит в круге света и находится за пределами этого круга.
(Продолжение следует)
