Глава третья
Двое в доме и на берегу
Едва заря занялась, как стало понятно: ночь была что молоко парное, солнце сразу в силе встаёт, а к полудню палить будет. Жерава, поспешая не пропустить час сбора трав, торопливо отвела коз на выпас, даже колышков для привязи не поставила, потому как знала, что умные животные сами никуда не уйдут из огороженного безопасного пространства. Кого летом бояться? Лес нынче кого хочешь прокормит, дикому зверью нет нужды за домашней скотиной охотиться. Ох, благодать! Три лета подряд стояли дождливые, гнилые, и держи знахарка не только коз да кур, несладко пришлось бы, как всем прочим, а так ничего вышло, перебедовали, Малка разумно запасами распоряжалась, всякий день в печи что-то было её стараниями да Жеравиным лекарским трудом: чего сами не имели, то покупали.
Когда полоска солнечного света робко дотянулась до крайней жерди в изгороди, сладко посапывала на лавке только Нежданка, умаявшаяся за день, а обе женщины давно уже трудились: Малка на покос вышла по утренней прохладе и успела чуть не половину намеченного одна сделать, пока Жерава, справившаяся со сбором целебных трав, не подхватила косу, Малку же отпустила в дом – чистоту наводить, на стол собирать.
Неждана, едва дверь хлопнула, впуская посестрицу, вспорхнула птичкой малой: тотчас принялась щебетать беззаботно о своём, детском, а заодно Малке помогать, хлопотать по дому. Чугунок с кашей хоть и тяжёл, но справилась, достала, живо травы заварила крутым кипятком в диковинном глиняном сосуде, что купцы восточные подарили маленькой торговке.
- Очелье! – вспомнила она испуганно, поднеся ладошки к голове. – Очелье-то… нарядное негоже каждый день носить!
- Вон твоё очелье лежит, - усмехнулась Малка, которой Жерава ещё вечером про всё поведала.
Малка наставницу и не думала осуждать: та правильно поступила, вразумив глупых, а что вернулась затемно, едва ноги переставляя, так это от усталости, не от того тайного и страшного, при мысли о котором девку бросало в дрожь. Жерава честно пыталась поначалу наставлять её, но потом отступилась, оценила молчаливое сопротивление ученицы. Простой сбор из трав и ягод Малка могла сделать, знала с десяток самых необходимых заговоров, в которых никакой тайны не было – и хватит с неё, раз Жерава не гонит, лучше хозяйством заняться. Выросшая в большой семье, причём на правах старшей дочери, она знала, что к чему, и когда впервые переступила порог знахаркиного жилища, поразилась, насколько в этом доме всё не по-людски устроено. На многие вещи Жерава смотрела с непонятным спокойствием – ей было попросту всё равно, что-то она даже не замечала. На второй же день после того, как принесли Нежданку, Малка затеяла уборку, у другой хозяйки свои порядки вздумала устанавливать. А что делать, спрашивать было не у кого – знахарка больше напоминала мёртвую, лежала на лавке, руки под щёку сложив, даже почти не шевелилась. Нежданка тоже спала: её, совсем крошечную, уложили не в колыбель, а в деревянное корыто, в котором Жерава рубила травы. Откуда бы в этом странном и непонятном доме детской колыбели взяться?!
Не было у Жеравы многих вещей, к которым Малка сызмальства привыкла, а ещё хуже было принять то, что и так на самом верху лежало, всем заметное: абсолютное одиночество женщины, которая приютила девку и малышку. Нет, посуды на всех хватало сразу, а с прочим Жерава быстро и решительно справилась, едва поднялась на ноги: через три дня после появления Нежданки она сходила к наместнику и потребовала, чтобы девку Малку из числа прислужниц покойной Предиславы отдали к ней в помощницы - она сама уже стара, преемницу готовить надо. Бажен даже слова поперёк не сказал, отпустил, да ещё и дары богатые прислал.
Он хоть видел, кому мягкую рухлядь дарит? Куда в этом убогом крошечном домишке рысьи шкуры слать?
Колыбель Нежданке справили, стали обживаться, приспосабливаться друг к другу. Всякое бывало, особенно поначалу: и кричали, и обижались, иной раз по седьмице, а то и больше, слова не молвили, кроме самых обычных «Подай», «Помоги», «Сходи», а однажды Жерава разозлилась так, что треснула что есть силы ложкой по столу, расколола на две части, выскочила за дверь… но заплакала испугавшаяся Нежданка, и знахарка тотчас вернулась, заворковала над девочкой, а потом и у Малки прощения попросила.
Хорошая она была, Жерава. По весне выяснилось, что она умеет делать многое из мужской работы, а ещё с кузнецом крепко дружит: Магута сам со старшими сыновьями явился посмотреть, что поправить, ничего за труды не взял, хотя помог немало. Малка сначала побаивалась, а потом ничего, обвыклась, и уже смело подносила кузнецу и двум крепким мальчишкам-подросткам еду и питьё. Те с благодарностью принимали, и не чуяла от них Малка никакой опасности.
Дура тогда была трусливая, совсем ничего не понимала! И то - правду люди говорят, что пуганая ворона куста боится: пострадав немало от напраслины, от чужой чёрной зависти, Малка вовсе перестала кому-то доверять, везде подвох подозревала.
О третьем лете Жерава махнула рукой, вовсе перестала её наставлять в знахарском ремесле, и Малка с облегчением вздохнула – никакого знахарского дара она в себе не чуяла, с травами да кореньями как с равными разговаривать не умела, зато делала всё, чтобы приютившая её женщина перестала заботиться о земном. Не водилось теперь в доме ни рваного негодного тряпья, ни чашки со сколом по верху, ни закопчённых чугунков с засохшими остатками каши – Жерава, столь аккуратная во всём, что её призвания касалось, вовсе не умела позаботиться о самой себе. Когда Малка это поняла, ей стало от души жаль эту одинокую немолодую женщину, она даже порой задумывалась, каково это – с детских лет знать, что ты призвана, посвящена, и обратной дороги нет и не будет. Ни семьи, ни детей, никакого плеча надёжного рядом, никто не оборонит, не обережёт… Выходило, что несладко. Кузнец вон тоже опричь остальных живёт, но у него на дворе бывает куда больше людей, чем здесь. Хотя по делу к Жераве приходили часто, она считалась опытной и знающей, многим помогала, многих спасла.
Постепенно Малка осознала, откуда немытые чугунки брались: села хозяйка перекусить, да не успела, на подмогу позвали к хворому или непраздной, вот она и подхватилась мигом, а вернулась хорошо если через сутки, вовсе без сил. Тут света белого не видишь, а про чугунок даже не вспомнишь! Теперь девка видела, какова бывает расплата за то, что Жерава своим даром так честно распоряжается, смерть от людей отгоняет: крепко навьи мстили за вмешательство в их дела. Иной раз знахарка по три ночи лежала, едва шевеля губами, ничего не ела, только пила жадно. Малка и Неждана знали это и научились постоянно держать наготове кувшин с целебной водой. Если совсем было плохо, Малка шла на посад, брала у людей коровье молоко, которое Жерава любила больше, чем козье, покупала пузатый берестяной туесок с мёдом, пышный пшеничный хлеб, по щепотке пряностей из тех, что заморские купцы в Ладогу привозили, и баловства ради всем троим по сладкому петушку на длинной тонкой лучине и по прянику.
Хлеб она ставила сама, потихоньку наставляла Нежданку: случись с ней, Малкой, что нехорошее, кто будет Жераву приглядывать? Кто по хозяйству станет хлопотать?
На все просьбы о помощи, что попроще, Жерава её спокойно отправляла: пусть люди видят, что знахарка преемницу учит как полагается; Малка боялась, но шла, и, что удивительно, всякий раз справлялась. Ещё она научилась драть лыко и отлично плести лапти, теперь и у неё свои заказчики имелись, не нахлебницей пустой в доме жила.
В какой-то день месяца зарева, когда лето затухает, вода стынет, а ночи всё черней становятся, примерно на четвёртый год позвала её Жерава за травами. Малка помнила, что вставать ей не хотелось, разнежилось тело на мягком да тёплом, стонало каждой жилкой, умоляло остаться, перевернуться на другой бок, да и спать дальше. На улице темно было, предутренняя роса пала…
И можно ведь было отказаться, сказаться недужной, но что-то, толкнувшееся в грудь изнутри, не дало девке отлежаться, мигом слетела с лавки, оделась, изладила что перекусить сразу, что с собой взять, да и пошла следом за наставницей. Ушли далеко, бродили долго, трудиться пришлось много. Солнце встало, с недалёкой вельги налетели комары, зазвенели противно в воздухе, принялись донимать. Малка терпела, не жаловалась, только принялась песни петь. Голос у неё был хороший, боги не обидели, она ещё и на гуслях складно играть умела, только гуслей в доме не водилось. Однажды обмолвилась, но тут же язык прикусила: зачем, глупая, сказала лишнее? Жераве это нужно ли?
Жерава слушала, слушала… затем подошла и сказала так ласково, как никогда ещё не позволяла себе:
- Малка, сестрица, пойдём домой. Солнце росу сушит, трава силу терять стала. Пойдём, устала ведь? И я устала. Дело сделали, спасибо тебе.
Подала чистую тряпицу – лицо протереть от пота, грязь смыть.
А у Малки сердце зашлось от этого ласкового «сестрица»: давным-давно она такое слово не слышала, и уж точно никто о ней не заботился с таким участием. Выразить свои чувства она не сумела, только смахнула украдкой набежавшую в глаза слезу, кивнула коротко, да подхватила тот короб, что тяжелее был…
Даже не посестрица, а сестрица. Вот ведь как.
Стоило ли удивляться тому, что гусли в доме появились? Когда только Жерава успела заказать хорошие, новгородским мастером сработанные, да ещё и о запасе струн позаботилась? Теперь Малка частенько тешила и себя, и Жераву с Нежданкой. Нежданка, умница, уже много песен знала, принималась подтягивать своим чистым детским голоском, почти поправлять не приходилось, сама всё слышала и смекала, как лучше песнь повести, а то и вовсе сама сочиняла слова.
Из ижорской деревни Жерава привезла каннель, на каком местные тоже играли искусно, и Малка всю зиму осваивала новинку, прежде ей неведомую. Нежданка смотрела, смотрела, а потом взяла, да как вдарила по струнам бесстрашно своими детскими пальчиками – отозвался каннель переливчато, охотно, словно век знал, что девочка его на колени возьмёт!
Уж позже призналась, что кузнецовы дети научили немного…
Кем Нежданка Малке приходилась? Дочкой названной? Посестрицей меньшой? Об этом Малка не размышляла. Просто родная – и всё тут, для неё точно, ведь именно появление Нежданки вовсе изменило её собственную судьбу. Была предана теми, кто кровной роднёй приходился, оговорена, продана в неволю, чтобы семья позора избежала? Какая семья? Какой позор? Вспоминать о том не хотелось, и благодарила Малка богов за то, что сразу к наместниковой жене попала, не самую плохую долю ей выделили те, кто с небес за людьми присматривает. А уж теперь и вовсе недостойным было бы жаловаться на участь: сыта, ничем не обделена, хозяйка в доме, пусть и невеликом, не одна, хоть и не мужатая баба, да и дочка есть, хоть и не рожала.
К мужчинам Малку не тянуло. Нет уж, хватило одного-единственного опыта, который сломал, сделал невозможным ту жизнь, к которой она привыкла. Хоть и не виновата была сама, это её чуть не сначильничали, а всё равно… вышло, что вина на ней, и здоровенный синяк на скуле насильника никого не убедил…
…- О чём задумалась, Малуша? – спросила девочка. – Вот, я репку принесла. Смотри, какая славная, кругленькая уродилась!
Репка?
- Славная, ровненькая. Подай сюда, очищу, съедим. Сейчас Жерава вернётся, она на покосе.
- Ох, устааааанет… - певуче протянула девочка. – А сама обещала меня на озеро отвести, учить плавать. Сказала, что вода тёплая.
- Правду сказала.
- Наша Жерава лукавить не умеет! – загрохотали миски, Нежданка принялась на стол накрывать. – Ну, не сегодня, так завтра. Плавать страшно?
- Не страшно, - с улыбкой заверила Малка. – А хочешь, я с тобой пойду?
Она немного опасалась, что воспитанница скажет: «Нет, с Жеравой!», но Нежданка, чистая душа, просияла солнышком:
- Хочу!
Малка устыдилась собственных мыслей, обняла девочку крепко, прижала к себе:
- Вот перемоем горшки, наведём порядок в доме – и пойдём. Только не бойся, я тебя не оставлю.
- В озере другой водяной живёт… не утащит? Боязно мне. С тем, что в ручье, я знакома, он свой, не обидит.
- Куда пойдём с тобой нынче – не обидит! – твёрдо сказала Малка, вспоминая, как её саму учили плавать. У Ильмень-озера топкий берег, неприятно было в воду заходить по илу, по скользким камням, притаившимся в зелёной пелене. Здесь иное: высокие сосны на берегу, крутой обрыв, мелкий желтый песок под ногами, по которому пройдёшь раз-другой, и вся огрубевшая кожа на пятках сойдёт сама собой, точно и не бывало.
Жерава и вправду пришла уставшая, вылила на себя два ведра воды, что Малка заботливо оставила греться на солнышке, махнула рукой: ступайте сами на озеро, у неё же пока дел полно, в которых младшие всё равно не помощники.
Нежданка поначалу, понятно, бегала по мелководью, распугивала мальков, сидела на песке, строя холмики вокруг ручонки, смешно боялась подлетевшей стрекозы: лонись такая же лупоглазая, большая, полупрозрачные крылья которой горели драгоценной бирюзой и трепетали над изогнутой коромыслом спинкой, укусила её, было больно, и маленькая запомнила, теперь выгибала сковородничком нижнюю губку, глаза наполнялись невольными слезами, становились огромными.
Стрекозу прогнали, успокоились, и отправились в воду за чем пришли – учиться.
Милка, вырастившая пятерых братьев и сестёр, знала, как действовать: сначала по воде руками колотили, затем ногами; после наказала, чтобы Нежданка под себя воду подгребала и объяснила, что водяного бояться пока не следует, ему любо смотреть, как девочка в его владениях осматривается. Нежданка всё не успокаивалась, и водяному по всем правилам принесли дар – кусок пряника. Только после этого Малка сумела завести воспитанницу куда поглубже, чтобы ножки чуть-чуть до дна не доставали, сама руку под животик подвела, стояла рядом, чтобы подхватить.
Наставницей она была хорошей: к концу купания Нежданка уже без страха делала три-четыре гребка, подплывая к Малке, стоящей по пояс в воде.
- Научилась! Смотри, я научилась!
В воздух взлетали тучи брызг, Малка была мокрой по самую макушку. Косу придётся расплетать, сушить волосы, но всё равно – старается, плывёт Нежданка! Завтра, если погода не испортится, можно будет ещё на шаг дальше стать, пусть привыкает. На сегодня довольно.
- Завтра пойдём?
- Если Жерава отпустит.
- Отпустит. Её с собой позовём.
Нежданка вдруг съёжилась и порывисто, с тревогой оглянулась.
- С Жеравой лучше. Пойдём домой, сейчас пойдём!
Малка даже испугалась, потому что девочка быстро побежала к берегу, споро оделась и замерла, ожидая, пока то же сделает старшая.
- Что с тобой?
- Пойдём. Скорее к Жераве пойдём, я ей расскажу, что плавать научилась!
- А чего тогда испугалась?
Девочка опустила голову, крепко сжала губы, а потом с прежним доверием протянула руку Малке.
- На меня кто-то из леса смотрел.
- Так то леший, или Артемиса, о которой тебе Жерава баснь сказывала. Помнишь?
- Помню. Разве она и у нас в лесах охотится?
- Бывает, что и да, - уверенно ответила Малка.
- И меня может превратить в зверя? И тебя?
- К чему ей? Мы же не парни, чтобы от нас прятаться.
- А Мещ кузнецов, когда вырастет, парнем будет?
- Конечно.
- И усы у него будут, и борода?
- А то, где ты других парней видела?
Нежданка вдруг рассмеялась, побежала вперёд по тропинке, только босые пятки мелькали. Всё ей было нипочём: ни мелкие ветки, попадавшие под ноги, ни шишки. Малка даже не старалась угнаться за девочкой, шла себе как хотела, пела негромко, думала о том, что Жераву нужно отправить искупаться – вода больно тёплая.
… - Чему смеялась? – спросила у девочки, когда они сидели на завалинке и дружно лущили гороховые стручки.
- Я сказала Мещу, что если вздумает подглядывать, как мы купаемся – в лося превращу.
Захохотали обе, да так звонко, что петух смотрел, смотрел на них удивлённо, а потом сам залился криком.
