ГЛАВА 7
В день, когда мальчики разъехались на каникулы, Миша с родителями зашел в магазин игрушек — он ведь обещал Саше, что святой Николай принесет ему под ёлку медвежонка. И он нашел его — большого, плюшевого, с синим бантиком на шее.
Тем же вечером отец принес домой ёлку — пахнущую хвоей и морозом, с пушистыми ветками, — и они украшали ее всей семьей. Отец действительно поднял Сашку на руки и торжественно вручил ему звезду, а затем помог надеть ее на верхушку дерева. Сашка весело смеялся и говорил, что «ёлочка колется» и почти не задыхался. Мама улыбалась, отец был в отличном расположении духа, все предвкушали праздник.
Утром Сашка проснулся самым первым и, покачиваясь на слабых ножках, пошел искать подарки. Его нагнал Митя, подхватил на руки, и братья поспешили к елке. Через несколько секунд они оба уже копались в многочисленных свертках и шуршали оберточной бумагой. Когда появились остальные дети, Митя рассматривал кожаную записную книжку, а Саша прижимал к себе медвежонка.
— Я говорил! Это святой Николай принес!
— Скорее уж Михаил, — шепнула Мише Лиза, и обратилась уже к братику. — Как ты его назовешь?
Саша серьезно и задумчиво посмотрел на игрушку, потрогал твердый черный нос и, наконец, сказал:
— Топтыжка. Вот.
— Отличное имя! — одобрил Миша и принялся за поиски своего подарка. Большой прямоугольный сверток нашелся очень скоро. Миша развернул его и ахнул: внутри оказался набор оловянных солдатиков. Очень редкий, сделанный к предстоящему столетию Бородинской битвы, красивый и яркий. Лица каждого из солдат выглядели по-разному, у гусар были миниатюрные сабли, а пехота крепко сжимала в оловянных руках ружья с совсем крошечными, но острыми, штыками. В командующих армиями Миша без труда узнал Кутузова и Наполеона — они были совсем такие, как на портретах в учебниках. Кутузов стоял с маленькой желтой подзорной трубой, один глаз у него был закрыт черной повязкой, а гордый Наполеон, в сером мундире и треуголке, сидел на походном барабанчике и задумчиво смотрел вдаль, словно предчувствуя поражение.
Миша часто засматривался на этот набор, когда бывал в городе, но и мечтать не мог, что получит его в подарок.
Вера получила новую повесть Лидии Чарской и стопку писчей бумаги, Настя — книгу о химических открытиях, а Лиза достала из свертка коробочку с новыми серьгами.
[indent]
Когда родители вечером ушли в гости, дети опробовали новых Мишиных солдатиков. Митя, Лиза и Вера играли за французов, а Миша и остальные — за русских. Сашу торжественно назначили фельдмаршалом, и закипела битва. Войско французов храбро сражалось, но все же не смогло противостоять великой русской армии.
— Сдавайтесь! — приказал Сашка и с грохотом поставил фигурку Кутузова на стол. — Бах, бах, я вас убил!
— Поняли? Пришел Кутузов бить французов!
В ответ на это Митя демонстративно помахал белым полотенцем.
* * *
В этот день на кладбище не было никого, кроме двух хмурых могильщиков и Миши с семьей. Они были одни, окруженные лишь черными крестами и безмолвными гранитными памятниками.
Солнце светило по-весеннему ярко, играя разноцветными искрами на девственно-белом снегу, но совсем не грело. Мороз больно кусал за нос и щеки, руки Миши без перчаток покраснели и почти потеряли чувствительность. Лопаты могильщиков с трудом врезались в промерзлую землю, так, что иногда казалось, они того и гляди сломаются.
«Как же там будет Сашка?» — подумал Миша, глядя на почти готовую могилу. Маленький гроб выглядел чужеродно и отталкивающе на белоснежном снегу.
Мальчик растерянно повернулся к брату. Митька стоял непривычно молчаливый, в надвинутой на самые брови фуражке, и смотрел куда-то поверх крестов и надгробий.
— Мить… А как он там, а?
Старший брат вздрогнул, посмотрел на гроб, затем — на Мишу и снисходительно бросил:
— Как-как… Никак. Ему уже все равно.
Миша сделал крошечный шаг в сторону и посмотрел на находившуюся ближе всех к гробу маму. Она стояла коленями на утоптанном снегу, с нежностью гладила полированную крышку и часто всхлипывала. Захотелось подойти к ней очень близко, обнять за плечи и сказать что-нибудь утешительное. Например, что у нее есть он и девочки, и Митя, что они ее не оставят, что Сашка наверняка попал в рай и теперь ему хорошо. Или сказать, что он очень ее любит, и все остальные тоже, что она ни в чем не виновата. Хотелось сказать многое, но в горле встал жесткий ком, а ноги отказывались сдвинуться с места.
Отец держался на расстоянии от всех. Неестественно прямой, словно аршин проглотил, в наглухо застегнутом черном пальто, с непокрытой головой и покрасневшими глазами. Скулы обозначились резче, весь он был в болезненном напряжении, так, что никто из детей не решился подойти к нему.
— Готово. Можно быстрее, барин? Холодно, — сказал один из могильщиков — с черной бородой, в тулупе и постоянно шмыгающий носом.
— Дайте еще немного побыть с ним.
Мама крепко обняла гробик, а Миша, наконец, нашел в себе силы подойти к ней и погладить выпавшие из-под черного платка волосы, уже тронутые сединой. Губы у мальчика дрожали, и он так и не смог сказать того, что хотел. Он коснулся холодной крышки, так и не желая до конца верить, что под ней лежит младший брат.
Отец не подошел к ним. Он продолжал стоять на прежнем месте, словно памятник самому себе. Наконец, мама поднялась на ноги, могильщики поставили гроб на канаты и начали медленно опускать его в могилу.
Миша завороженно смотрел, как Сашку постепенно поглощает чернота, и почувствовал, что плачет. Слезы катились по щекам и тут же замерзали, оставляя ледяные дорожки. Он быстро вытер их рукавом. Он не должен плакать, даже сейчас — потому что он все-таки мужчина, не плачут ведь Митька и отец. И потом — смерть брата не была ни для кого неожиданностью. Все, даже мама, знали, что скоро это произойдет, просто никто не говорил этого вслух. Все были готовы, и он думал, что он тоже готов.
— Поплачь, Миша. Будет легче.
Миша не заметил, как рядом оказалась Настя — тоже во всем черном, бледная и серьезная. Все эти дни она находилась рядом с мамой и стойко держалась, в отличие от остальных сестер.
— Тебе показалось, — сказал Миша дрожащим голосом. — Мне просто его жалко, и маму тоже.
— Плакать не стыдно, особенно сейчас.
Гроб опустился в могилу, вслед за ним скрылись канаты. Мама, пошатываясь, подошла к куче земли, зачерпнула горсть, и бросила ее туда, где теперь лежал Сашка. Замерзшие комья с глухим стуком упали на крышку гроба. Следом потянулись остальные. Лиза, Настя, Митя, Вера и, наконец, Миша. Последним, словно проснувшись, подошел отец. Долго стоял на краю могилы, затем, наконец, тоже бросил горсть земли и зашагал прочь. Он остановился лишь у соседней могилы, повернулся к жене и детям и сказал бесцветным тоном:
— Теперь оба моих мальчика вместе.
Миша знал, у чьей могилы остановился отец. На маленьком надгробии значилось: «Младенец Даниил Самарин, 1902-1904».
[indent]
Возвращались домой молча. Впереди шагал Митя — фуражка еще сильнее надвинута на глаза, руки в карманах, плечи подняты, от чего он сделался похожим на растрепанного ворона. Старшие девочки вели под руки маму, чуть дальше — Вера и Миша. Голова у Веры скорбно опущена, она не смотрела на брата, только себе под ноги. Последним, на расстоянии пары метров, шел отец.
После никто так и не смог вспомнить, в какой момент отец оставил их — они заметили его отсутствие, только когда подошли к дому.
— Наверняка пошел в трактир, — предположила Настя. — Но это можно понять.
Она и Лиза отвели маму в спальню и уложили в постель, а сами остались рядом. Митя, ни слова не говоря, направился в их с Мишей комнату и громко хлопнул дверью напоследок. Вера и Миша остались вдвоем.
— Хочешь чаю?
Миша пожал плечами и побрел за Верой в столовую. Он безучастно смотрел, как сестра суетилась вокруг самовара, как он, наконец, закипел, как Вера разлила по чашкам чай и придвинула одну из них к нему. Также равнодушно он сделал пару глотков и покачал головой.
— Ты иди, ладно? Я тут останусь.
Миша прошел в гостиную, повалился на диван, повернулся к спинке и, наконец, заплакал. Он плакал о Сашке, который был слишком маленький, которого он любил и который лежал теперь в черной холодной могиле. Плакал о маме, которая за последние дни словно постарела на несколько лет, и никто не мог ее успокоить; о том, что он не умеет утешать, не смог сказать маме хоть что-то ни за это время, ни на похоронах, и от этого в душе поселилось жгучее чувство стыда. Слезы лились так, словно внутри Миши прорвало какую-то внутреннюю стену, возведенную давным-давно и рухнувшую только сейчас. Он даже удивился — он никогда не думал, что в человеке может быть столько слез. Они стекали по щекам и капали на потертую зеленую обивку дивана, оставляя темные пятна.
Наконец, обивка полностью промокла, а Миша стал всхлипывать все реже. Он очень устал. Солнце скрыли тучи, и гостиная погрузилась в зимний серый полумрак.
[indent]
Он услышал, как кто-то говорил в столовой. Среди привычных голосов сестер и Мити он узнал еще один — совсем детский, который мог принадлежать только одному человеку. Миша вскочил с дивана. Несколько секунд — и он на пороге столовой. Он увидел, что девочки и Митя сидят за столом и играют в его новых солдатиков. Митя командовал русскими, а на коленях у него сидел…
— Саша? — вне себя от радости спросил Миша.
Младший брат спрыгнул с коленей и направился к Мише неожиданно твердой походкой.
— А я думал… мы ведь тебя… значит, это просто был кошмар?
— Пойдем, я тебе покажу что-то, — Сашка взял его за руку и потащил в сторону коридора.
Рука брата очень холодная, Миша даже сказал бы — неживая. Сашка тянул его в полутемный коридор, освещенный несколькими тусклыми газовыми рожками.
— Что ты хочешь показать? — спросил Миша, чувствуя легкое беспокойство. Происходящее переставало ему нравиться.
Сашка обернулся к нему и его бескровные губы растянулись в улыбке. Глаза же остались мертвыми и пустыми. Кожа Сашки была синюшная, а на левой щеке Миша вдруг разглядел следы тления. Тут Миша все понял — похороны ему вовсе не приснились.
— Мы же тебя п-похоронили! — язык перестал слушаться и Миша начал заикаться от волнения.
— Я знаю.
— Но ты здесь! А родители, мама? Кто-нибудь знает?
— Конечно. Это они меня и похоронили под фундаментом дома, и каждую ночь я прихожу к ним. Они мне рады. И ему тоже.
Сашка показал в глубину коридора. Там, в полумраке, стоял бледный мальчик лет двух.
— Пойдем, — Сашка снова потянул его за рукав. — Ты ведь не помнишь Данилу?
Даниил шагнул к ним из полумрака и протянул ссохшуюся ручку. Газовые рожки замигали, страшные причудливые тени заплясали по лицу Даниила — с темными провалами глазниц, лопнувшей желтоватой кожей на лбу и с прилипшими к ней редкими светлыми волосами.
— Здравствуй, Миша. Ты не забыл меня?
Голос мальчика звучал еле слышно, словно с трудом выходил из горла. Безгубый рот двигался, Миша со страхом наблюдал, как появляются и исчезают темные зубы и распухший язык.
— Дифтерит, — сказал Даниил. — Ты не помнишь? Пойдем с нами.
— Здесь интересная история. Мы покажем тебе.
Сашка вцепился в его левую руку, полуистлевшие пальцы Даниила крепко сомкнулись на правой. И тут Миша, наконец, закричал. Этот крик ужаса рвался из него несколько минут, начиная с момента, когда они с Сашкой оказались в коридоре. Он попытался освободиться от мертвой хватки, но пошатнулся, упал и больно ударился бедром. За пределами коридора все так же звучали голоса, они становились все громче и громче…
[indent]
Миша открыл глаза и завертел головой, стараясь понять, что случилось. Он с трудом разглядел гнутые ножки столика и кресел, диван почему-то оказался рядом и выше, а рука нащупала жесткий ворс ковра. Все ясно — ему снова приснился кошмар и он упал. Сколько же он проспал? В гостиной царил непроглядный мрак, только вдалеке было размытое желтое пятно света — кто-то есть в столовой.
Миша с трудом нашарил на столике очки и надел их. Он пошел было в столовую, но голоса заставили его замереть и спрятаться за косяком. Отец вернулся.
Он был пьян и громко ругался. Затем появился второй голос — мамы.
— Тише. Дети спят.
Миша осторожно выглянул из-за косяка. Отец сидел за столом спиной к нему, опустив голову. Волосы на затылке встопорщены, воротник смят, шея и уши стали багровыми. Мать, вся в черном, стояла напротив, скрестив руки на груди. Она была бледна и неподвижна, тонкие губы крепко сжаты, глаза покраснели от слез, а узкая грудь едва заметно вздымалась. Более всего она походила на памятник вечному терпению и скорби.
Отец медленно поднял голову, словно пытался сфокусировать взгляд.
— Замолчи! Тебе должно быть стыдно. Из-за кого умер Сашка?
— Ты пьян. Иди спать.
Мать словно очнулась ото сна и сделала пару несмелых шагов к отцу. Движения были рваными и механическими, она напоминала сломанную заводную игрушку. Она попыталась осторожно взять отца за руку, но он грубо схватил ее за запястье.
— Мне больно!
— Молчи и слушай! — рявкнул отец. — Ты виновата, что Саша умер, и Данька тоже! Способна только на баб да убогих… — отец помолчал, пристально глядя матери в глаза, и усмехнулся. — У тебя вся семья — припадочные да чахоточные.
Хлоп! Свободной рукой мать отвесила отцу звонкую пощечину. Его голова мотнулась, он схватился за щеку.
— Не смей, — прошипела мать.
— Дрянь!
Отец занес руку, чтобы ударить, но матери удалось вырваться. Ее быстрые шаги исчезли во тьме коридора. Отец медленно повернулся и направился следом, а Миша, понимавший, что нужно что-то сделать — помочь маме и остановить отца, — словно одеревенел и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Все мысли тоже исчезли, кроме одной: «Сейчас он ее найдет…сейчас ударит… Вот сейчас… Это снова произойдет». Он не смог бы сказать, что означает это, но всем своим существом чувствовал, это — что-то очень плохое. Оно случилось однажды и теперь должно случиться снова. Вспомнился навязчивый протяжный скрип открываемой двери, и узкая полоска света, на полу. Откуда оно?
Миша вздрогнул, когда из глубины коридора раздался треск захлопнувшейся двери, потом непонятный грохот, а затем — крики. Это придало ему сил, и он бросился на звук. Он не знал, что будет делать, и понимал, что не сможет остановить отца — кто он против крупного взрослого мужчины? Но он не мог больше оставаться один в темной гостиной, паника затопила его с головой, ему нужен был кто-то, кто поможет.
В коридоре были все. Вера испуганно вжалась в стену, Митя пытался открыть дверь отцовского кабинета.
— Где мама?
— Внутри. Отец тоже там, они закрылись, — ответила перепуганная Лиза, прижимая руку ко рту.
— Надо войти к ним!
Митя покачал головой и в доказательство подергал ручку.
— Бесполезно. Отец подтащил к двери комод или что-то вроде того.
Изнутри раздался звук удара, женский крик, затем — звон разбитого стекла. Миша похолодел — все происходило так же, как и в его старом кошмаре. Звон стекла, полоска света из-под двери, звуки ссоры… все повторяется. Это повторяется.
Миша налег плечом на створку, но ничего не произошло — отец хорошо постарался. Вскоре к нему присоединились Митя и до того стоявшая в стороне Настя. Через несколько минут, они смогли сделать небольшой проем, чтобы в него легко смог протиснуться любой из них. Миша оказался в кабинете первым.
Мама сидела на полу под окном, подтянув ноги к груди и прижавшись к письменному столу. На одной из бледных влажных щек алел отпечаток ладони, на запястьях — багровые следы пальцев, траурное платье порвано на левом плече. У ее ног валялась разбитая чернильница, и темно-синяя лужа все глубже въедалась в светлый ковер. Руки матери тоже были перепачканы чернилами, пальцы правой крепко сжимали крупный осколок.
Над ней нависал отец — громкий, красный, и, казалось, занимавший собой весь кабинет. Он кричал до хрипоты и вспухших вен на шее и замахивался, и каждый раз мать инстинктивно съеживалась, но, когда он немного отступал, она выпрямлялась, и Миша видел на ее лице пугающую решимость.
— Брось эти фокусы! Не запугаешь!
— Мама!
Оба родителя повернулись на крик и увидели Мишу — дрожащего с головы до ног, белого, как мел, с расширенными от страха глазами. Он стоял, переводя взгляд с отца на мать и обратно, и все время качал головой.
— Остановитесь, не надо, — повторял он, как заведенный, и совсем не слышал, как позади него появились Митя и Настя.
Мать выглядела раздосадованной. Темный осколок в ее руке дрогнул.
— Мишка, уходи. Не надо тебе здесь. Уйди, я сказала!
Отец расхохотался, и этот хохот был подобен раскатам июльского грома в сухую погоду.
— Да ничего она не сделает! — он повернулся к матери. — Не пугай детей!
Но мать его будто не слышала. Она вздернула левый рукав до локтя, открывая предплечье, поднесла к нему осколок.
— Утром напишите дяде Роману. Он вас не оставит… с этим, — мать кивнула на отца.
— Мама, не надо!
— В последний раз повторяю — прекращай эти глупости. Нет? Я проучу тебя.
И отец вновь занес руку для удара. Не помня себя, Миша прыгнул вперед и повис на ней.
— Пошел вон, щенок! — отец с силой отшвырнул Мишу в сторону. Он больно ударился головой о шкаф и свет погас.
* * *
Впервые за долгое время не было ни кошмаров, ни приятных снов. Не было ничего, кроме темноты, обступившей его со всех сторон. Но это оказалось вовсе даже не страшно, а, пожалуй… приятно. Он закрылся в спасительной тьме, как в коконе, отгородившись от ссор, страха и криков. Он не слышал ничего, кроме тишины, да и не хотел слышать. В тишине хорошо и спокойно. Пусть так будет всегда. Или не будет?
Миша прислушался. Отдаленный звук, похожий на легкое завывание ветра, ему вовсе не почудился, наоборот, он становился все громче, отчетливее и составлял единственное слово — кто-то звал Мишу по имени. Звал настойчиво, и от этого было никуда не деться. Миша попробовал было сказать, чтобы его оставили в покое, он не хочет никого видеть, но губы плохо его слушались, и он выдал что-то нечленораздельное. А потом тьма неожиданно сменилась густым туманом, который постепенно таял и, наконец, из него выплыло белое как полотно лицо и испуганные серые глаза.
«Кто это? — подумал Миша, стараясь разглядеть неизвестного. — Откуда? И зачем? Отстаньте, пожалуйста…»
Голова над правой бровью и правая скула запульсировали болью. Между тем голос не замолкал.
— Мишка, ты как? Встать можешь? Миша, отвечай.
Вслед за этими словами пришла жестокая качка — Миша с трудом понял, что его не слишком вежливо трясут за плечо. Он застонал, моргнул и картинка полностью сложилась. Он увидел белый потолок с лепниной в виде цветов, но его почти полностью закрывало встревоженное лицо Лизы. Он скосил глаза вправо и увидел чернильную лужу на ковре. И тут он все вспомнил — и ссору, и отца, и то, как мать сидела в углу, занеся над рукой осколок чернильницы… черт!
Миша вскочил, но почувствовал, как сильно закружилась голова, и ухватился за шкаф. Его мутило.
— Мама… где?
— Все в порядке. Она с Настей и Верой в гостиной.
— А…
Лиза поняла его без слов, и Миша был этому очень рад: говорить он мог с трудом из-за подкатившего к горлу вязкого кома. Он чувствовал, что сейчас его стошнит.
— Отец? Заперт в спальне, Настя с Митей с трудом оттащили его. Сейчас он спит, не бойся. Встать можешь? Вот так. Обопрись на мою руку.
Миша нетвердой походкой, поддерживаемый сестрой, зашагал к двери. Мир перед глазами безостановочно крутился. Миша вспомнил вдруг, как когда-то давно они семьей пошли на карусели и он очень долго на них катался. Тогда все предметы вокруг точно так же кружились, а потом ему стало плохо, и он испортил новый костюм.
Они с трудом дошли до детской, где Лиза осторожно уложила его на кровать, и где уже сидел мрачный Митя. Затем Лиза принесла миску с холодной водой, йод, вату и полотенце, и села у изголовья брата.
Она стащила с него очки, смочила полотенце и принялась осторожно промокать лоб и скулу. Влажная ткань приятно холодила лицо, и боль несколько отступила.
— Все плохо? — спросил он, прикрыв глаза — так хотя бы не сильно тошнило.
— Нет, не очень. У тебя рассечена бровь и ссадина на скуле. И, наверное, на лбу будет большая шишка.
— Прекрасно. Что произошло потом? После того, как я упал.
— Я и Настя смогли остановить отца, потом с трудом увели оттуда, — тихо и каким-то чужим голосом заговорил Митя. — Лиза прибежала, она успела отобрать у мамы осколок. Девочки увели ее в гостиную, она там — лежит на диване, плачет и не может пошевелиться.
Миша ничего не ответил — его мутило все сильнее, а потолок так и не перестал вращаться. Он слышал, как сестра тихо сказала, что отца можно понять, но возмущаться и спорить уже не было сил. Он уже почти заснул, но тут бровь и скулу обожгло, и он приподнялся на локтях.
— Что?..
— Спокойно, это йод. Потерпи немного.
Миша лег обратно и вновь прикрыл веки. Вскоре он услышал, как хлопнула дверь, и появились остальные сестры. Лиза перестала обрабатывать ссадины и с тревогой спросила:
— Как она?
— Спит. Я думала, с ней удар — она лежит почти неподвижно, только все время плачет, — мрачно ответила Настя и тоже села на постель.
— Едва успокоили, — добавили Вера.
Лиза тяжело вздохнула. Миша чувствовал, как ее руки осторожно перебирают его волосы, и постепенно тревога и страх уходили. Он вновь проваливался в спасительную темноту, из которой недавно выплыл. Тяжесть в голове и звон в ушах покидали его, но тишина отчего-то не наступала. Напротив, он вновь слышал, как кто-то говорил на повышенных тонах. Ссорились двое, мужчина и женщина, а сам он снова стоял в знакомом коридоре. На лбу Миши выступила испарина. Неужели отец проснулся и каким-то образом выбрался из кабинета? Миша стоял посреди коридора совершенно растерянный и не знал, что ему делать. Позвать девочек и Митю? Или пойти и первому выяснить, что происходит?
Краем глаза он заметил, что в коридоре появился кто-то еще. Маленький мальчик, лет четырех, не больше. «Сашка? — подумал было Миша, но тут же одернул себя. — Нет, он умер. Тогда кто?». Он присмотрелся к мальчику внимательнее. В белой ночной рубашке он казался призрачным, босые ноги утопали в ковровой дорожке. Светлые волосы растрепаны, как будто он только что проснулся, глаза скрывали большие круглые очки. И тут Миша все понял. «Это только сон! А мальчик — это я! Почему я здесь, и почему он тоже здесь?».
Маленький Миша двинулся вперед и прошел мимо, словно не заметив его. Миша направился следом, подстегиваемый любопытством, и одновременно понимающий, что вряд ли он хочет видеть то, что находится за одной из дверей. Маленький Миша остановился у двери спальни и замер. Она была приоткрыта и из-под нее на ковре золотилась узкая полоска света, почти касаясь босых ступней мальчика. Оба Миши услышали громкие крики отца, и плач матери, и вздрогнули. Затем послышался звон разбитого стекла. Маленький Миша сделал крошечный шаг назад, и Мише Настоящему захотелось подойти к нему и сказать, что он рядом и все будет хорошо.
— Ты не спасла Данилу! — прогрохотал отец из-за двери и послышался звук удара.
— Не подходи!
Маленький Миша распахнул дверь, и они оба увидели то же, что было в отцовском кабинете несколько часов назад. Снова мать сидела на полу с осколком в руках, только в этот раз была разбита ваза. Мокрые увядшие цветы беспорядочно валялись на полу посреди спальни. Осколок блеснул в тусклом свете и оба Миши увидели кровь на бледной руке. Маленький Миша закричал, попятился назад и упал. Появились девочки, в которых Миша Настоящий без труда узнал Лизу и Настю. Лиза подхватила мальчика на руки и унесла, Миша слышал, как она звала его и пыталась успокоить. Или она обращалась не к маленькому брату?
Он почувствовал, как что-то с силой коснулось его лица, и еще, и еще. Он понял, что кто-то бил его по щекам и открыл глаза. Над ним склонились все сестры и Митя.
— Что произошло? — выдохнул он. — Стойте, я понял. Я заснул… и кошмар…
Он помолчал, снова прокручивая в памяти то, что видел. Так вот, что скрывалось за той дверью, снившейся ему годами. То, что мама пыталась сделать сегодня, когда-то уже происходило, и Миша теперь мог точно сказать, когда — восемь лет назад, в день похорон младшего брата Даниила.
— Я все вспомнил. Мама уже делала так, когда умер Данила.
Он с беспокойством смотрел то на одну сестру, то на другую, и, наконец, остановился на Насте.
— Да. У нее с тех пор остался шрам на левой руке, — нехотя ответила она.
Миша вздохнул и хотел повернуться набок, но его вырвало. Лоб и спина покрылись холодным потом, но стало немного легче.
— Тебя бы к доктору, — заметил Митя.
— Все хорошо… я просто перенервничал. К утру пройдет. Странно, что я так долго об этом не помнил.
— Я бы тоже постаралась такое забыть. После ты месяц почти не разговаривал. Но тебе помогла мама. Она много времени проводила с тобой, снова начала играть на фортепиано. Тебе очень нравилось. Помнишь?
Мише показалось, что он и вправду что-то вспоминает. Залитая солнцем гостиная, силуэт матери за фортепиано, и музыка… из-под пальцев матери и из самой глубины инструмента выходила волшебная музыка, с которой он забывал обо всех своих горестях и уносился куда-то далеко-далеко. Он захотел научиться создавать такое же волшебство, но не мог дотянуться до клавиш, и потому влез на стул. Мише показалось, что он до сих пор чувствует под пальцами прохладную шероховатую белую клавишу. Какая это нота? Впрочем, неважно. Сама музыка была прекрасна, его словно накрыло волнами покоя и умиротворения, и он мягко на них покачивался, уплывая от печального дома, сестер и боли в голове. Только раз он услышал, как кто-то сказал:
— Слава богу, засыпает.
Но эти слова показались ему лишь набором бессмысленных звуков.
* * *
На другое утро Миша с трудом открыл глаза. Он чувствовал себя усталым и разбитым, а голова все еще оставалась тяжелой. Комната больше не кружилась, а его перестало тошнить, но от этого было не легче.
Все случившееся вчера казалось не более, чем жутким кошмаром, но распухшая половина лица и мрачная тишина в доме доказывали обратное.
Мити в детской уже не было. Его и девочек Миша нашел в столовой — они о чем-то негромко спорили, но тут же замолчали при его появлении.
— Доброе утро. Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенно спросила Лиза.
Миша дотронулся до разбитой брови, поморщился и ответил:
— Ничего. Где мама, отец? О чем спорите?
— Мама в спальне, ей лучше. Отец так и не выходил из кабинета. А спорим — Настя считает, что мы должны брать маму и ехать к дяде Роману.
— Конечно! — горячо согласилась та. — Ей пока нельзя тут оставаться, ей нужен отдых. А мы должны ее поддержать.
— И поэтому ты хочешь, чтобы мы все бросили учебу и работу и толпой уехали в Тверь?
Настя густо покраснела.
— Не все. Ты можешь найти учеников и в Твери, а я могу сказаться больной…
— …на пару месяцев, — не удержалась Лиза.
— …и поехать с вами. И Веру попытаюсь отпросить. Миша останется в лицее, а Митя наотрез отказывается ехать, хотя у дяди Романа всем будет лучше.
— У меня скоро экзамены! Мне нужно готовиться! — взвился Митя.
— Экзамены только летом.
— Ну и что? Я не хочу просто так уезжать непонятно куда. Как я наверстаю то, что пропустил? И здесь мои друзья.
— А написать дяде Роману или отправить телеграмму вы не хотите? Чтобы он приехал сюда и побыл с мамой? — предложил Миша.
— Исключено. Отец его терпеть не может, сам знаешь.
Миша бросил взгляд на часы и понял, что на завтрак в лицее точно не успеет, а если не поторопится, то опоздает и на первый урок фрау Грише.
— Я пойду, хорошо? Я опаздываю. Передайте маме, что я ушел и пусть поправляется. Я постараюсь прийти на первых же выходных.
— С тобой точно все в порядке? — с подозрением спросил Митя.
— Точно.
— Обещай, что покажешься доктору, как только вернешься к себе.
— Обещаю.
— Я провожу тебя, нам все равно в одну сторону, — вызвалась Вера.
Они вышли из дома и продолжили путь практически в полном молчании. Когда они отошли на достаточное расстояние от дома, Миша, наконец, заговорил и предложил Вере все-таки написать дяде письмо или телеграмму и отправить, когда она будет возвращаться из гимназии. Он считал, что с дядей маме будет все-таки спокойнее, и вряд ли родители снова при нем поссорятся. Вера пообещала, что сделает это сегодня же, и уже на этих выходных дядя будет у них.
Они распрощались на перекрестке и разошлись в разные стороны. Ему стоило поспешить, иначе его не пустят на урок.
[indent]
Он едва успел влететь в класс вместе с последними учениками и тяжело плюхнуться за парту, как вошла фрау — как всегда прямая и строгая. Она начала спрашивать чтение с листа, и первой жертвой стал Антон Огарев. Его голос казался Мише нестерпимо громким и раздражающим. Боль в рассеченной брови и над ней усилилась, а затем распространилась по всей голове и сдавила ее, словно тесный железный обруч. Солнце, светившее в окна, стало очень ярким, и Миша закрыл глаза, чтобы только не видеть его и чтобы стало легче. Он опустил голову ниже и уткнулся лбом в прохладную крышку парты. Но тут же сильный грохот заставил его вздрогнуть, а следом громом прозвучало:
— Самарин!
Миша поднял голову, постарался сфокусировать взгляд. Над ним стояла фрау Грише — скрестившая руки на груди, с поджатыми губами, ноздри раздувались от гнева.
— Встать!
Миша покорно поднялся, изо всех сил желая только одного — чтобы перестала болеть голова, и чтобы больше не было громких звуков.
— Спите? И что у вас с лицом?
Он промолчал — даже разговаривать было больно. К горлу снова подкатила тошнота.
— Молчите? Ну ничего. Идите за мной. Бергер — за старшего.
Миша молча поплелся за фрау, ни секунды не сомневаясь, что они идут к Вяземскому. Директора сейчас он не боялся, но меньше всего ему хотелось разговаривать, отвечать на глупые вопросы и нелепо оправдываться. Почему его не могут просто оставить в покое? Он все им объяснит, но не сегодня, не сейчас. Только бы голова прошла.
В коридоре, ведущем в кабинет директора и учительские квартиры, фрау вдруг остановилась и повернулась к нему. Миша даже опешил — он впервые видел ее… растерянной? Он даже не был уверен, что смог правильно понять ее выражение лица.
— Мне жаль вашего брата, Михаил. Но сейчас речь о вас. Что произошло? Вы плохо выглядите, вы больны, и ваше лицо…
— Я поскользнулся на льду и упал.
— Клянетесь? Вы точно ни с кем не дрались или не было… иных случаев?
— Клянусь. Я упал.
Лицо фрау Грише немного смягчилось, она взяла его за локоть и повела дальше по коридору.
— Хорошо. Но я хочу убедиться, что вы в порядке. Мы пришли.
Они остановились перед дверью лазарета, и фрау скрылась за ней, оставив Мишу в полном недоумении. Допроса и возможного наказания не будет? Фрау точно никто не подменил? Что тут вообще происходит?
Фрау вновь появилась в коридоре через минуту.
— Заходи.
Миша переступил порог лазарета и уже хотел поприветствовать доктора Филина, но слова застряли у него в горле. Перед ним стояла строгая темноволосая девушка, и пусть она была в белом халате и туфлях, а не в зимней одежде и на коньках, Миша все равно сразу узнал бы это красивое серьезное лицо. Он раскрыл от удивления рот и выдохнул:
— Анна Николаевна?
