Глава 3. Песнь влюблённого бизона

Стёпку Смирного мучила экзистенциальная тоска. Не то чтобы он понимал, что это такое, но звучало внушительно. И потом, это сказанула про него дядькина жена тётка Вера, а она во всяком таком соображает. В Париже выросла, в тамошних лицеях училась, потом ещё в Питере – в электротехническом институте. Она и сейчас иногда по-французски что-нибудь как ввернёт, так что Стёпка только глазами хлопает. Даже дядька ей в таких случаях отвечает через раз - когда придумает, что сказать. И только Ванька Штольман сразу навострился отвечать в том же духе, иногда тоже по-ненашему.
Ну, ему есть, где взять. Ванькина мать – директор школы, так что ему учёбы и помимо уроков достаётся. Французский он вообще начал учить с Веркой на спор. Забились на «американку», Верка спорила, что не одолеет. Но, похоже, скоро ей Ванькины желания исполнять. А ещё он в конце учебного года у доктора Зуева выцыганил медицинскую книжку, а там всё сплошь на латыни.  На которой только вымершие римляне разговаривали. Хоть Рим до сих пор на белом свете стоит, на похожем на сапог Апеннинском полуострове, только народонаселение там уже не то, что в древности. Если верить Ванькиному отцу, нынче обитают там отнюдь не Цицероны и Юлии, а лаццарони и жулики. Хоть и пыжатся.  Яков Платонович это сказал, когда прочитал в газете про поход «чернорубашечников» на столицу Италии. И мрачно откомментировал, что идеи равенства и братства часто оборачиваются погромом. Дядька тогда промолчал, зато заспорил, как всегда, дядькин друг Венька-Очкарик. Что там взрослые гудели про этих итальянских фашистов, Стёпка с Ванькой так толком и не поняли, но вот запомнилось оно почему-то.
И чего только в голову не лезет, когда одолеет эта самая экзистенциальная тоска. Только геометрия не лезет, будь она неладна. А ведь именно она в немалой степени и была причиной этой самой тоски. Над задачкой по геометрии Стёпка Смирной пропыхтел почти до вечера – и всё без толку. Исчеркал кривыми линиями целую тетрадную страницу, насажал клякс со злости; подходил и так, и эдак, но упрямые синусы-косинусы не сходились с ответом, хоть ты плачь. Совсем мозги за лето усохли.
Эх, закадычного дружка, Ваньки Штольмана рядом нет. Вдвоём наверняка бы они те синусы одолели. Известное дело, вдвоём и медведя валить сподручнее. Но счастливчик Ванька с лета пропадал в Крыму, а теперь еще умотал с родителями в Ленинград, в гости к старшему брату-командиру. А без Ваньки всё было не то: ни игры в Первую Конную, ни походы в лес, ни рыбалка – даже в Пустой заводи, куда Стёпка пошёл с тоски в надежде выловить ещё одного «зверя». Но без Ивана никакие звери на крючок попадаться не желали, хоть ты лопни. Видать и впрямь угри Пустой заводи были заодно со Штольманами, что только им давались на крючок – на зависть остальным пацанам.
Геометрия тоже не спорилась без лучшего друга. Когда еще вернётся? А к доске – Стёпка прям спиной чуял - вызовут уже завтра. Прийти пораньше, у кого-нито списать? А вдруг у остальных та же беда? А математика, как назло, первым же уроком…
Помучавшись еще с четверть часа, Стёпка сдался. Натянул картуз, сунул под мышку учебник и тетрадь и зашагал к ближайшему месту, где могли спасти его дурную голову от завтрашних двойки с головомойкой. Дядька Василий в синусах тоже не силён, зато тётке Вере любая математика – что семечки грызть.
Лишь бы на месте оказалась!  В окно Стёпка видел, как расходились по домам слободские мужики, что на плотине работают. Значит, закончилась дневная смена, и подводы пришли. Вот только Васькиной жене ни Декрет о Труде не указ, ни тем более – муж.
Два года назад, когда обженился Стёпкин дядька на Вере Штольман, затонские кумушки языки стирали, обсуждая их семью новой формации. Инженерше при этом кости перемывали за двоих. Мало того, что на плотине сотней работяг командует, так и супруга законного с первого дня под тот же каблук загнала. То муж молодой окна моет, то бельё в корыте стирает – словом, всё хозяйство на себе тянет, все дела домашние, что испокон веков жене положены. И слова поперёк не молвит. Зачем женился-то? А Верка-инженерша - чем парня взяла? Сама перестарок, за двадцать пять годов! А что собой хороша, и фигурка на загляденье – так и у Машки-Глашки вроде не хуже. Вот только не больно Машкины-Глашкины мужья рвутся своим половинам ноги мыть да воду пить. А Васька Смирной – мало, что хомут надел, так ведь тащит. Да день ото дня лишь сильнее радуется, как на него поглядишь.  Ведьмачка она, бабоньки, как пить дать! Во втором колене ведьмачка!
Только дядька Василий с тётей Верой тех пересудов вовсе не слушали, ни тогда, ни сейчас. Ни на кого не оглядывались, жили своим укладом – кто первый к плите встал, того и горшки.  Сына растили, хозяйство вели хоть без затей, но справно. В отличие от иных не спорили по полдня, кто ухват не на место поставил. На улице языками не чесали, зато помочь ухитрялись всем: и Вериным старикам, и Стёпкиным родителям, и друзьям-соседям. И вовсе незнакомцам тоже. Кто, как не дядька в прошлом году спас троих затонских парней, которых арестовала милиция в соседнем уезде, обвинив в убийстве гулящей девки? Не на хорошем счету были те парни, имелись грешки за каждым, но начальник районного угро всё одно за них вступился. Не потому, что свои, а потому, что поверил – невиновны они. Вцепился тогда Василий зубами, шум на всю губернию устроил, чуть было собственный новенький партбилет на стол не положил – но отбил. А вскоре и настоящих душегубов нашел. И Вера Яковлевна нынешней весной не побоялась ни своего начальства, никакой комиссии – остановила работы на плотине, отправила рабочих с инструментом и подводами спасать Михайловку, которую затопил внезапный паводок.
Не всё ли едино, кто у них в доме метлой машет? Ныне, если и судачили где про Веру и Василия, так больше с завистью: «Вот уж – муж и жена, одна сатана! В одной упряжке бегут, всем бы так!» А самые непонятливые разводили руками и говорили: «Ну, дык! Они такие!..»
Потому крепко надеялся Стёпка, что в Вешнем переулке в помощи ему не откажут. Тем более, что ему не гору своротить требуется. Всего лишь геометрия, будь она неладна.
Ему повезло. Вера Яковлевна была уже дома, причем – диво-дивное! – в кои то веки не сидела, обложившись ворохом бумаг с заумной цифирью, а шуровала у плиты. Заметив в Стёпкиных руках учебник, немедленно обо всём догадалась и вскинула насмешливо бровь:
- Заходи, показывай!
Стёпан услужливо распахнул перед ней затрёпанную тетрадь. Ванькина сестра мельком глянула на его каракули и решительно ткнула пальцем в строчку:
- Во втором действии ошибка. Ищи.
- Ну тёть Вер!.. – жалостливо проныл Стёпка, глядя на головоломное второе действие. – Я уже полдня на эти синусы убил. А вам – пять минут!
- Две с половиной, - хладнокровно поправила его Вера Яковлевна, поворачиваясь к плите. – Давай, решай. Даю подсказку – теорема о внешнем угле треугольника.
- А давайте, я вам воды в баню натаскаю!.. - Стёпка попытался зайти с другого бока.
Но тётка Вера на посулы не купилась.
- А натаскай. Когда задачку решишь. Степан, жизнь за тебя я точно не проживу, - улыбнулась насмешливо. - Как мама говорит: «Вот задача, её условия прекрасны! А дальше сами-сами!»
- Каждый в поте лица да решает математику свою, - с серьёзной миной подтвердил дядька Василий, заходя в дверь с сыном под мышкой. – Штаны Якову Васильевичу поменяли, моську вымыли, - доложил он. – Где наша каша?
Вера Яковлевна вручила мужу детскую миску. В дядькиных лапищах она гляделась смешно, но Василий Степанович с невозмутимым видом принялся дуть на горячую кашу и мешать её такой же крохотной ложкой. Яков Васильевич, посаженный на табурет, молча и серьёзно следил за отцовским занятием.  Вот интересно, Яшка когда подрастёт, будет Степану младшим, навроде как он сам нынче -  дядьке Василию. Стало быть, кому его уму-разуму учить? Есть, конечно, ещё Ванька Штольман, который Якову Васильевичу – самый натуральный дядька. А  Стёпка ему – двоюродный брат. Вот где геометрия мудрёная!
Вздохнув, Стёпка сел возле окна и принялся листать учебник в поисках теоремы о внешнем угле треугольника.
Вера, заглянув еще разок во все булькающие кастрюли, подсела к столу, и, вытащив иголку с ниткой, принялась переставлять пуговицы на детской рубашонке. Дядька Василий, приговаривая негромко: «За папу! За маму!» кормил Яшку кашей. Стёпка угрюмо читал геометрию.
Теорему он успел прочесть трижды и вроде даже начал понимать, каким боком её пристроить к делу, когда в дверь без стука ворвалась тётка Лизавета Жолдина.
Суетливую редакторшу в Затонске знали все, а Смирные, и Стёпка в том числе – лучше многих.  Потому, когда встала Лизавета Тихоновна перед дядькой Василием, руки в боки уткнув, и провозгласила дрожащим голосом: «На нас надвигается катастрофа!» - Степан большого значения её страшным словам не придал. И дядька с женой тоже. Вера, не отрываясь от шитья, лишь сказала с усмешкой: «Добрый вечер!», а Васька, засунув в рот сынишке, очередную ложку каши, спросил невозмутимо:
- «Затонскую новь» закрывают?
- Да лучше бы закрыли! – со слезами в голосе воскликнула тётка Лизавета. – Еще в семнадцатом году! Тогда бы померла я спокойно с голоду и не дожила… до этого вот!
Лизавета Тихоновна выдернула из своего ридикюля какую-то пёструю книжонку, сунула её дядьке под нос и зловещим тоном произнесла:
- Ты только полюбуйся!
Василий, понятное дело, дёргаться не стал. Ему в лицо наганы совали, книжкой его не напугаешь. Прочитал вслух неторопливо: «Сыщик и медиум: песнь грешной любви» - и с усмешкой посмотрел на товарища Жолдину.
-  Тётя Лиза, вы же вроде обещали – новый тираж только к победе мировой революции!
- Я – да! А Зинаида эта игривая – нет!
Лизавета Тихоновна сердито кинула книжку на стол. Дядька только глазами хлопнул.
- Какая еще Игривая Зинаида?
- Ломакина-Прилипская, - товарищ Жолдина только что ядом не плюнула. -  Жена нэпмана Прилипского. Живет в Заволжске-Заднем и пишет книжки про сыщика и медиума.
Стёпка начал что-то в происходящем понимать.
Книжки про Сыщика и Медиума – те самые, что подарила тётка Лизавета Ваське на свадьбу – читали они с Ванькой Штольманом прошлым летом. Хохотали оба дружно,  потому, как трудно было не смеяться, представляя на месте героев Ванькиных отца с матерью; но, когда дочитали, во мнениях разошлись. Ванька твердил, что все оно дурь несусветная. А Стёпке книжки понравились, о чём он дружку прямо сказал. Особенно последние, где покойный муж Лизаветы Тихоновны писал уже не про крокодилов и пиратов, а про долг, верность, дружбу. И про любовь. Пусть и с буржуйскими красивостями.
Стёпка вообще сказки любил – хоть и постеснялся бы в этом вслух признаться. И про любовь тоже. С некоторых пор оно было как-то… замирательно. Когда вдруг начал представлять на месте Прекрасной Спиритки Люду Горшкову из школы № 1. Ваньке Степан об этом, понятное дело, не говорил. С Ванькой можно было только о суровом и мужском, он уж точно на такую мягкотелость не способен. А вот Стёпка плыл, как мороженое на солнце, когда слышал, как Люда смеётся с другими девчонками своим низким грудным голосом. И понятия не имеет, как он смотрит на неё издали и представляет… ну, не важно, что он представляет. Что-то героическое. И чтобы они там вместе. Он её спасёт и будет умирать от раны, а она посмотрит на него печальными глазами... и так и не узнает, что героический Степан Смирной всю жизнь был в неё влюблён! А потом ей Ванька расскажет. На правах лучшего друга.
Нет, тогда же Ваньке придётся об этом рассказать! Засмеёт ещё.
Выходит, кто-то взялся сочинять новые истории про Героического Сыщика? Ну, а что? Жалко, что ли? Он бы почитал…
- Гордитесь, Елизавета Тихоновна, - чуть насмешливо заметила тётя Вера, перекусывая нитку. – У дела господина Ребушинского нашлись продолжатели. Не каждому так везёт. Главное, отчисления потребуйте за использование авторских прав.
- В гробу я видала этих продолжателей! – с горечью рубанула тётка Лизавета. – Нет у меня авторских прав! В том-то и беда!
- Да в чём беда, тётя Лиза? – тоскливо вздохнул Василий.
Лизавета Тихоновна на него посмотрела чуть не со слезами, потом цопнула со стола свою книжонку, раскрыла – едва пополам не разорвала! – и принялась громко читать:
«Копья хорошо отточенных ресниц взметнулись над синими очами Авроры, попадая прямо в демократичное и трепетно и неритмично пульсирующее сердце принца Камелопардиса…»
- Как-как? – изумлённо прервала Вера.
- Камелопардиса! – драматично воскликнула тётка Лиза и продолжила своё душераздирающее чтение:
«… Словно окончательно распиная его волю к сопротивлению, коей и так не имелось, красавица, дыша туманом и мускусом, шагнула, качнув турнюром еще ближе, так, что юбка совершенно случайно зацепилась за коготок черного котенка. Лионский шелка вместе с пеной валансьенских кружев коварно отодвинулся в сторону, словно театральный занавес. Прелестная и круглая, как бильярдный шар, угодивший в лузу, коленка явилась взору принца, словно намекая на что-то неназываемое, но крайне страстное. Камелопардис не то вздохнул, не то почти умер. Он пал на оба колена, протягивая Авроре целых пять обручальных колец - чтобы подошли к разным платьям.
Мозг влюблённого принца метался вспугнутой ланью между её восхитительным бюстом и прелестными полушариями, угадывавшимися под гридеперлевыми складками турнюра. Неудержимый, как стадо бизонов в половодье, он рванул зубами податливую ткань.
Прекрасная Спиритка, ощутив сладостную дрожь в своих персях и ланитах, в порыве стыдливости взмахнула прелестной парасолькой, прикрывая от нескромных глаз страстный порыв влюблённого юноши. Их губы сплелись под покровом белоснежного кружева подобно жарким лианам тропических лесов. Горячая ладонь князя воспламеняла гибкие и податливые чресла…»
- Так, дальше  я читать не буду эту песнь влюблённого бизона. Там этот самый принц её воспламеняет ровно шесть раз.
- Что? – вырвалось у Веры Яковлевны. Тётка Лизавета, опустив книжонку, повернулась к ней и рявкнула злобно:
- Вот! И у меня тот же вопрос!
Стёпка уткнулся носом в учебник и сделал вид, что его интересуют только треугольники и ихние синусы. И что он вообще ничего не слышал. А уши горят… это они сами по себе!
- Там картинки есть? – невозмутимо поинтересовался дядька Василий.
- Какие картинки? – не поняла Лизавета Тихоновна.
- В книжке. Которые про влюблённого бизона.
- Картинок нет, - вздохнула товарищ Жолдина. – Только словесное описание.
- Жаль, - сурово заметил Васька. – Были бы картинки – можно было бы привлечь ваших Ломакиных-Прилипских за порнографию. А словесное описание не пойдёт. Даже если оно шесть раз в день. Яков Васильевич, открывай рот! За тётю Лизу - ам!
- Да, шесть раз - это они явно не дотянули, - хладнокровно заметила тётя Вера. – Героическому Сыщику меньше двенадцати – тьфу и семечки. Нужно организовать письмо от возмущённых читателей. Тема не раскрыта.
Тётка Лизавета от этих слов чуть под потолок не взвилась
- Верочка! Разве можно над этим смеяться!
- А что нам – плакать, что ли? – проворчал дядька Василий.
Лизавета Тихоновна воззрилась на него свирепой всклокоченной квочкой:
- Вася, неужели ты думаешь, что я это оставлю? Бороться нужно! Всеми доступными способами! Включая… неконвенционные!
- От двух лет и выше, - Василий Степанович сосредоточенно помешивал детскую кашу. – Вплоть до высшей меры.
- Существуют же идеальные преступления!
Тётка Лизавета свирепо сверкнула глазами, но на дядьку с женой это большого впечатления не произвело. Вера хмыкнула, не отрываясь от пуговиц, Васька заметил флегматично:
- Ага. Хищный фикус, - и отправил в рот Якова Васильевича следующую порцию каши.
Товарищ Жолдина посмотрела на одного, потом на другого – и, с горестным видом махнув рукой, опустилась на табурет.
- Тётя Лиза, не переживайте вы так, - Василий отложил ложку и поглядел на свою названную тётку серьёзно. – Если уж вам приспичило с этой дребеденью воевать… Подумать надо.
- В газете их разгромите, - деловито посоветовала тётя Вера, берясь за следующую пуговицу. – В пух и прах.
- Чтобы и твои родители это прочитали? – сердито спросила Лизавета Тихоновна.
- А вы не пишите про бизонов, - Ванькина сестра была само спокойствие. – Сразу о главном. Почему товарищ Ломакина-Прилипская ни словом не упомянула про мелиоративные работы в Средней Азии и героический автопробег «Жмеринка-Париж»? Про Третий Интернационал ведь тоже, небось, ни слова. Упадничество и реакционизм. И насчёт ваших авторских прав… Вася, можно ведь попробовать их оформить?
Начальник затонского угро посмотрел на жену, как на чудотворную икону. Стёпка почувствовал, как заново покраснели уши – хотя его вроде как, оно никоим боком не касалось.
- Попробовать можно, - кивнул дядька наконец. – Время возьмёт…
- А пока время идёт – эта дурная Зинаида будет свои пасквили писать? – злобно прошипела тётка Лизавета. – И это будут читать?!
Она заново схватила книжку и перелистнула несколько страниц:
- А тут уже другой ухажёр.
«…За его циничной ухмылкой притаилась и робко выглядывала ранимая и преданно-влюбленная душа борца за общую свободу.
- Отриньте вы путы и цепи Домостроя, скиньте ваши кольца и атласные роброны на руки голодающим крестьянам! Моя рука дарит вам свободу независимой и умной женщины, которая будет причинять добро земным созданиям, стонущим от произвола и болезней. Мы совершим неуважаемый мною, но необходимый обряд в пристанище мракобесия и далее пойдем по жизни как умелые и решительные работники. Вскопаем нивы невежества и засеем их саженцами прогресса и дерзания!
Гордая Аврора, чье состояние было весьма близко к желанию скинуть с себя все и всех, что мешает ей быть свободной и счастливой, прислушалась к сей простой, но крайне честной речи. Она мысленно увидела себя  в белом простом шелковом покрывале дамы-врача, спасающей чужие жизни, которые потом будут так благодарны ей! Будут приходить к крыльцу с поклонами и песнопениями, местные художники-самородки прямо на деревянных стенах вырежут ее портрет и распишут по хохлому... А девушки вышьют на полотенцах крестиком... Это ли не смысл жизни?
И эту цель гнусно и подло смел с пути презренный сыщик:
- Я подозреваю, что это вы подожгли сарай господина губернатора, а также украли корыто у прачки Аграфены, потому что являетесь революционером и террористом! Немедленно отойдите от небесного создания и не пятнайте ее сажей вашей души. Пусть оную сажу с вас счистит камера!
- Я вас ненавижу! Почему вы сами не умерли в той тюрьме, где так справедливо и дальновидно держали вас! - на весь город закричала чистейшим, как флейта, голосом Аврора Романовна…»
- Это, между прочим, второе уже сочинение, - дрожащим голосом произнесла Елизавета Тихоновна, с отвращением отбрасывая от себя книжку. - И первая ей под стать. А что там в третьей будет, мне и представить тошно. Она же не остановится, Зинаида эта дурная...
По мнению Стёпки, такое и впрямь не стоило оставлять безнаказанным. Ладно там, бред всякий про какого-то влюблённого бизона. Но Героический Сыщик, который встал на сторону реакции, преследуя борцов за свободу – это уже вовсе ни в какие ворота! Когда даже те, кто помнит прежние времена, в один голос говорят, что Яков Платоныч сроду никого за просто так в тюрьму не сажал.
- М-да, папе с мамой этого лучше не видеть, - флегматично заметила Вера Яковлевна, откладывая своё шитьё. – Папа сердится редко. Но когда такое случается, то стадо бизонов в половодье стыдливо поджимает хвосты. А что может мама учинить, если прочитает, как она папе под зонтиком с этим принцем Жирафом изменяла, я и представить не решаюсь. Она обычно за оригинальностью в карман не лезет.
Определённо, тех, кто пишет такую дрянь, следовало примерно наказать. Чтобы другим неповадно было. А что дядька говорит, будто идеальных преступлений не бывает, так это он просто не знает, как надо. Если этим Ломакиным-Прилипским закинуть в типографию через окно хороший дымарь, то дальше оно само полыхать пойдёт. А самому внутрь не лезть, чтобы не наследить. Правда, для такого дела помощники нужны, но с этим трудностей не будет.
- Дядь Вася, а дай мне «Героического Сыщика» почитать! А то ребята давно просят.

   
Содержание