Реймонда

Наверное, маги отомстили мне за любопытство, потому, что я — здесь. Даже если я ничего не помню. Чужие люди, чужая, пугающая, странная жизнь, чужое тело. Хотя сеньора Анна в зеркале очень похожа на меня. И чем дольше с ней, тем лучше её понимаю и слышу. Она любит. И, так же, как я по Гийому, тоскует по своему жениху. Если бы я могла помочь и себе, и этой паре! Им нужно жить в этом мире. А мне здесь не место. Как уйти отсюда? Как найти Гийома?

Сеньор Яков боится за невесту. Очень боится. И рад был бы меня совсем не знать. Но кто нас с сеньоритой спасёт, если не он!

Иногда я вижу его, как сейчас, внутри. Он в туннеле или коридоре. Человек в капюшоне с ножом… бросается на сеньора? Всемилостивый! Да ему же грозит беда! Надо что-то делать! Надо разбудить сеньору Анну! Если с ним что-то случится, я никогда не увижу Гийома!

Татьяна

Анечка опять разговаривает во сне с открытыми глазами. Нет, она плачет! Господи, Аня, проснись!

Анна

Перед рассветом пробуждение бросило в пот и ужас. Его убьют. Без сомнений! Его убьют! Крик Реймонды разрывал меня изнутри. Она знает: его убьют. И я это чувствую. Не знаю только когда. Может, в поезде, может, раньше, может, позже!

Так. Спокойно! Главное — не паниковать! Как говорил Яков: страх только в чувствах, в уме его нет. Таня уже на ногах. Видимо, разбудила.

Значит, так: дядюшка и Таня собираются и едем. Какая разница — ночь, не ночь! Нужно попасть на утренний поезд, к нему. С папой, дядей, тетей — потом разберемся. Телеграмму пришлем. И, вообще, мы с дядей! И времени нет!

Яков

Поезд упрямо мерил версты. За окном снежная ночь. Итак, нас в теперь не двое, а пятеро. Я усадил всполошенную Анну. Бережно снял платок. Если ее так напугала катарка, значит, действительно что-то грядет. Родная, не волнуйся, разберемся.

— Яков Платонович, — дядя, как всегда, на месте во всех авантюрах, — объясните же, бога ради, что за техасские гонки?

— Да все просто, Петр Иванович, мы опять в опасности.

— С вами не соскучишься, это точно. Татьяна Сергеевна, — он повернулся к миловидной девушке, стоящей в двери, — добро пожаловать в безумное семейство медиума. Вам еще не удалось познакомиться? Прошу любить и жаловать нашего жениха, господина Штольмана!

Кузина совсем не похожа на Анну. Но взгляд живой и любопытный, несмотря на общее потрясение. Девушка намного моложе Анны.

— Наслышана, господин Штольман, очень приятно! — в голосе жесткость. Да. Они — сестры.

Петр Иванович, охая, и Антон Андреевич с таинственным блеском в глазах увели кузину в соседнее купе греться и пить чай, а мы с Анной пытались разобраться в случившемся. Пока она, отогреваясь горячим, приходила в себя, я описал ей все до мельчайшей подробности пропущенные события.Всего-то неделя, а как целая жизнь. Умолчал только о Нежинской. Плохо! Вновь умолчал! Но Нежинская далеко и к чему сейчас ненужные тревоги? Анна молча слушала, изредка вставляя наводящие вопросы. Рядом с ней легче думать.

— Ты считаешь, что убийство итальянца, исчезновение профессора, катарка — связаны?

— Я почти уверен в этом.

А теперь о том, что начинает волновать.

— Ты слышишь Реймонду? — руки, гревшиеся в моих, ощутимо вздрогнули.

— Да, последние сутки все яснее. И, похоже, она слышит меня. Тебя это пугает?

— Насколько я знаю тебя, так неправильно. Значит, пугает.

— Меня тоже. Иногда я теряю мысли. Все труднее сосредотачиваться. Собранности нет. Тяжелее справляться с чувствами.

-Так, Аня, делаем все, чтобы тебя избавить от духа! Все возможное, слышишь? Даже Крутин не так важен сейчас. Никто не знает последствий подселения.

Она удрученно помолчала.

— Как ты думаешь, — с тревогой заглянула в глаза, — когда это закончится?

— Скоро. И закончится обязательно! Мы же вместе, несмотря на мои титанические усилия удержать у домашнего очага известную тебе госпожу Миронову. И сейчас мы — сыскное агентство «Анна и её дух».

Не знаю, как дух внутри, но со своим духом она точно сейчас не в ладах.

— Яков Платонович, умеете же вы меня поддержать!

— А что же делать, Анна Викторовна, без медиума мне уже не работать и не жить. Надо же его как-то в чувство приводить!

А вот и улыбнулась.

— Не узнаю вас, Яков Платонович, что, что, а стихи вам еще не удавались.

— А я, Анна Викторовна, не узнаю вас. Где же ваш героический оптимизм?

Она, вдруг закрыв лицо ладошками- домиком, легко и звонко рассмеялась.

Наконец-то я слышу ее, ни с чем несравнимый, изумительный смех. Вот это моя Аня! Когда вот так упоительно звучит ее радость — все тучи рассеиваются, и нет ничего невозможного.

Все уже спали, когда я отвел Анну к кузине. Мое купе - рядом. Сейчас-то она заснет, а что будет с Реймондой? Надеюсь, Татьяна Сергеевна справится.

Коробейников

Ночь, проплывая за окном, дарила ощущение праздника, потому что рядом за стеной спала милая, симпатичная девушка. Негаданный подарок судьбы. Все-таки мироновские женщины действительно уникальны! Она учится! На историческом факультете женских курсов. Как Анна Викторовна на доктора, в Париже. Даже не хочется сейчас анализировать, есть ли у всех дар, как у Анны Викторовны. Просто хорошо, что она рядом. А мы — молодцы, что объяснили Татьяне Сергеевне положение с Реймондой. Так ей будет легче. Надо мной распростерлись объятья Морфея, когда услышал шаги за дверью и легкий, нерешительный стук.

— Антон Андреевич! — похоже, это она. Меня подняло тревогой. Что случилось?

В проеме за Татьяной Сергеевной неумолимо возник Штольман.

— Яков Платонович, у Ани дух проснулся. Она в панике.

О, Господи! Она же впервые в поезде! Вот они, издержки медиума. Как же все это тяжело.

Яков

Сидя у окна, Реймонда с ужасом смотрела на пробегающие силуэты под ночной луной. На щеках слезы.

— Синьор Яков! Что это? Это дом на колесах?

— Не волнуйтесь, мадам. Вы же знаете, в какое время попали. Прошу Вас принимать все, как должное.

— И много такого у вас, в вашем времени?

— Да, очень много, придется привыкать. Мы едем в другой город, и с Вами будет мадам Татьяна. Познакомьтесь. Она поможет Вам.

Ночной переполох затихал. Права моя Аннушка, что взяла ее с собой.

***

Но утром из вагона поезда уже выходила Анна Викторовна. Без малейшего оттенка вчерашней тоски и сомнений. Как всегда, когда дело касается моей жизни, она идет напролом, забывая про себя. Мой ангел хранитель! И всегда — рядом!

Петербург вновь встретил метелью, но уже с мартовским настроением. Не колючим, а влажным снегом.

После чая в доме дядюшки, пока все устраивались, Петр Иванович поспешил отправлять телеграммы в Затонск, а я направился к генералу взять рекомендацию в архив. Ставить в известность об Анне его не собираюсь.

Сергей Эрастович поднимался по широкой лестнице, когда увидел меня.

— Как, вы уже здесь? — удивление скрыть не смог. Поскольку ему не подчиняюсь — решения за мной.

— Время не ждет, генерал. Скажите, где в последний раз работал профессор? Мне нужно туда попасть.

— И это тоже странно, Яков Платонович, — заходя в кабинет, снимая пальто, он предложил располагаться. — В военно-учетном архиве Генерального штаба.

— Где?! Как он попал туда?

— В этом-то и странность. Сейчас проверяются все сотрудники ведомства.

Два пропуска вам выпишут после обеда, а пока разберитесь: почему Анна Викторовна засомневалась в итальянце?

Он привычно расположился за столом. Плохо, очень плохо. Анне нужен пропуск. Придется раскрывать карты. Отвратительный день.

— Сергей Эрастович, нужен третий пропуск, для Анны Викторовны.

— Что? И она здесь? — в удивлении он даже откинулся назад. — Ох, Вы и плут, Яков Платонович! Да Бог с Вами, Ваши решения — Ваши результаты. Будет Вам третий пропуск.

Видимо, у него сегодня недурное настроение.

***

После обеда втроем мы стояли перед Лефортовским дворцом в Немецкой слободке. Анна практически не спала всю ночь и полдня. Легкие тени залегли под глазами, но она держалась. Под средней аркой, видимо, по распоряжению генерала, нас ожидал молоденький фельдъегерь. Его присутствие еще раз разбередило вопрос: как профессор смог попасть в закрытое военное учреждение?

Обширный двор, гулкие залы, стеллажи с документами, книгами. Но он, в изумлении поглядывая на нашу спутницу, вел нас дальше, вниз, видимо, в запасники. Похоже, женщины здесь — редкость, если вообще бывали. И вот коридор, гулкий, темный. Несколько дверей в конце. Анна напряглась, и ее тревогу я почувствовал кожей. Нас завели в маленькую комнатку. Стол, стулья, полупустые стеллажи. Фельдъегерь еще раз сверил документы.

— Господа, подождите архивариуса, пожалуйста.

Буквально на этом слове между дверью и молодчиком протиснулся невзрачный человечек в нарукавниках. Зализанные назад волосы. Очки в простой оправе. Этакий сухой червь, не видевший света.

— Что угодно-с, господа?

Выслушав просьбу, поправил очки и исчез, так же тихо, как и солдатик.

Темная комната нервировала мрачностью и пустотой. Через пару минут перед нами в тисненой кожаной папке, завернутый в прозрачный пергамент лежал потемневший от времени документ, крупно исписанный латинской вязью.

— Яков, это он! — Анна подошла к столу. — Смотри, те же цифры.

Архивариус, удивленно бросив на нее взгляд, надел перчатки и аккуратно разворачивал драгоценный экземпляр.

— Откуда у вас такие документы?

— Он один такой, — гнусавый голос тихо шелестел вместе с бумагой.

— Из частных архивов кого-то из военных. Еще не понятно, у кого.

— А профессора, который интересовался им, помните?

— Да, был профессор, но… Простите, лица не помню. Будьте, пожалуйста, предельно аккуратны. Ему больше пятисот лет. Я еще Вам нужен, господа?

— Спасибо, вы свободны. Антон Андреевич, вам воля. Переведите нам, будьте любезны.

Анна

Шум в голове мешал сосредоточиться. Я ощущала присутствие как снаружи, так и внутри. Если Реймонда пыталась прорваться через мое сознание, то снаружи я обостренно слышала гулкие шаги.

Яков и Антон Андреевич, наклонившись над столом, были заняты, когда в комнату ворвался высокий человек с вьющейся полуседой шевелюрой. Я бросилась наперерез к нему, успев крикнуть. Сыщики развернулись. Удар пришелся в голову. Все потемнело.

Яков

— Аня!

Ее отбросило в угол, когда человек, ее ударивший, в два шага был у стола. Он не успел протянуть руку, как был сброшен жестким нокаутом под стол. Маленький, с ладонь, нож отзвенел в угол. Господи, Аня! Пока мы вязали руки галстуками, я отчаянно поглядывал на нее, и тревога захлестывала. Что-то не так! Но Анна поднялась и с жадным испугом рассматривала документ.

— Это я знаю, сеньор Яков. Я знаю это, — слезы застилали глаза. Реймонда!

Человек на полу очнулся и с изумлением разглядывал нас.

— Господа, прошу простить меня, но где я?

— Вначале вы представьтесь, — я присел около нападавшего, изо всех сил останавливая желание еще раз со смаком двинуть в эту физиономию. За Анну.

— Березкин Андрей Владимирович, профессор Императорского университета. А кого я имею честь знать? Правда бить меня, по-моему, бесчестно.

— А вы не помните, как ударили эту даму? — с не утихающей яростью я показал на стоящую у стола Анну.

— Не имею чести знать… Я ее ударил? — он в ужасе воззрился на меня и сжался от страха. Похоже, вид у меня еще тот.

— Не помню. Сударыня, простите Бога ради, окаянного. Простите, господа! Мой ум в последнее время помутнел.

— А драться больше не будете? Тогда развяжем, — Антон Андреевич присел рядом.

— Побойтесь Бога, я в жизни не дрался. Извольте, — он протянул руки.

Пока освобожденный профессор приводил себя в порядок, я не мог понять, что такое с Реймондой. Она застыла у стола, уставившись в документ, но, похоже, не видя его. В ступоре она видела что-то другое.Тревога душила, но мы сосредоточились на профессоре.

— Рассказывайте, — стулья придвинулись вплотную, чтобы не дать сбежать. Нож, завернутый в платок, покоился в кармане.

— Как я сказал, я преподаю в Императорском университете. Историк. А вы не представитесь, господа?

— Штольман Яков Платонович и Коробейников Антон Андреевич. Сыщики полиции, если Вам угодно. Расследуем дело смерти Паоло Меруччи.

Услышав имя, профессор побледнел и схватил меня за руку.

— Как? Господин Меруччи мертв? Господи! Это же международный скандал! — он в ужасе схватился за голову.

— Да что с вами, Андрей Владимирович? Вам, похоже, память стерли?

— Похоже, и так. Похоже так, — забормотал он.

— Понимаете, Яков… э… Платонович, Паоло Меруччи — представитель Ватикана. Он приехал по моей просьбе, чтобы увидеть этот документ.

Вот и подтверждение видениям Аннушки. Реймонда все также стояла столбом у стола, видимо, в каком-то трансе.

— Чем Вы занимаетесь, профессор? Почему Ватикан?

— Видите ли, уже пять лет я занимаюсь историей катаров. Хочу написать книгу, чтобы обелить память о Добрых людях. Они были альтернативой католической церкви. Хорошей, доброй, чистой альтернативой. Без инквизиции и крестовых походов. Сеньор Меруччи — редкий католический деятель, который поддерживал меня, — глаза его загорелись как у человека, который любит свое дело.

Антон Андреевич нетерпеливо заерзал.

— Давайте ближе к делу, уважаемый.

— Недели две дней назад доктор, который лечит меня от бессонницы, посочувствовал мне, зная, как я бьюсь над каждым катарским документом. И заверил, что поможет в любом моем начинании. Я знал, что нужный мне документ, может находиться в этом архиве. И он помог мне сюда попасть.

— Как?

— Не помню. Не могу сказать, я просто оказался здесь.

— Как сегодня?

— Да, сегодня… тоже не помню, — он изумленно посмотрел вокруг.

— Так, стоп. Говорите, доктор? А как он выглядит? — а вот и разгадка потери памяти. Интуиция била в уши, уже зная похожего доктора.

— Да, да, сейчас… сейчас. Простите, странно, не могу вспомнить. Как же так?

— Хорошо, — уже все было понятно, — а сколько лет этот доктор знает о Ваших работах?

— Почему лет? Около года с чем-то.

— Вы рассказываете ему про ход исследований?

— Иногда, самую малость.

— Понятно, и что такого интересного в катарах, кроме альтернатив?

— Понимаете, — он оживился, — их уничтожили полностью, но у них была святыня, которую они прятали как зеницу ока. Никто не знает, что это. Их жгли, убивали, но прежде, чем идти на казнь, они прятали свою святыню. Полгода назад мне попались тексты о святой катарке Реймонде, которая знала их секрет. Под пытками она рассказала его инквизиции, но ей каким-то образом очистили память, и на костер она пошла, не помня ничего. Но остались протоколы допросов святой инквизиции. Три документа. Возможно, это легенда, а возможно, нет. Что чтобы проверить это, я, наконец, добрался к протоколу допроса катарки Реймонды. И это, похоже, один из них— он потянулся к тексту.

Неожиданно в комнате зазвучал старинный французский.

— Не трогайте сеньор, это пытка, моя пытка. Я помню его. Палача.

Она открыла глаза. Глаза красные и мокрые от слез, страдая, смотрели на нас. В них было нечто настолько не по-человечески страшное, что я бы не решился даже подойти.

— Позвольте, кто ВЫ? — профессор говорил с ней на ее языке.

— Реймонда Марти, жена Гийома Белибаста!

Она выпрямилась. Глаза горели ужасом и ненавистью, когда она смотрела на документ.

— Вот из-за этого меня пытали и сожгли. Если мужа за веру, то меня и за веру, и из-за этого!