Яков
Дрожащая луна на нежной коже завернула любимую в усталый счастливый сон. Но он боролся с ночью, обнимая еще горячие от наслаждения плечи. Побежденная страсть пряталась росой в уголках родных глаз. Трепетно сняв губами заблудшую слезинку, наградой поймал счастливую улыбку во сне. Безумно хотелось обнять мою драгоценную. Зарыться в её ароматные волосы и утонуть с ней в сладком сне, но встреча в парке встревожила не на шутку.
Сознание постепенно возвращалось в спокойное состояние, чтобы ещё раз сложить факты. Интуиция кричала, что не все так просто. Судя по всему, Нина загнана в угол, если её хозяева не брезговали разменивать шпионку на грязный флирт. И этим опасна. Он знал, какой она бывала, если чувствовала для себя угрозу. Опасна, в первую очередь, для Ани и для него. Блистательная властительница политических интриг и расчетов в начале их знакомства сейчас превратилась в банальную политическую шлюху, что освобождает от чести и совести. Анализировать поступки бывшей жены уже не имело смысла. Когда-то, после тюремного венчания, он пытался это сделать. Поразила эмоциональная привязанность к ребенку. На минутку он
разрешил себе обмануться, что Нина способна на любовь. Но лимит человечности для неё был исчерпан после давнего разговора в больничной палате. И сейчас позволить ей уйти он не мог. Видимо, в Париже готовится преступление на высшем уровне. А задание Нины — выйти на какую-то шишку. А вот что потом? Не убивать же она сюда приехала? Англия нейтральна сейчас и раздумывает, кому из стран дать предпочтение. Не здесь ли собака зарыта? Рядом, в комнатах, спал её сын. Я понимал, что его присутствие усложняет принятие окончательного решения.
Нина
Ненавижу! Ну почему сейчас, когда мужлан Делари был готов на выдачу адресов, он все мне ломает! «Я сыщик, Нина!». Знаю,
что сыщик. Был им. А сейчас под Мироновской юбкой отсиживаешься. В отставке ты, Яков, в глубокой отставке. И ничего ты мне сейчас не сделаешь. У меня хорошее прикрытие. Человечек в посольстве рассказал, как ты по Франции мотался. Анну в экспедицию возил. Зачем? Это опять ее духи? Наверное, надо быть благодарной тебе, что увел сына из-под внимания доктора. Когда ему нечем стало меня шантажировать, друзья Гордона в память о заслугах химика сделали документы и перевезли в Лондон. Но если не до меня, то до Анны чертов палач все-таки добрался. Статья в Петербургском вестнике здорово напугала. Всемогущий доктор!
Только одна хорошая новость за сегодня — этот живодер получит по заслугам. Тебе Ланге убить надо было, Яков. Как меня чуть не убил отказом, чистенький и пушистый. Наслаждайся семейной жизнью и не мешай работать другим. С таким трудом удалось выбраться из-под каторги и по твоей милости бежать из России, так ты и здесь мне палки в колеса ставишь.
Арестует он меня, как же. Отставной сыщик! Вы, сударь, сейчас и мышь не арестуете! Вышел ты как сыщик вон. Изменила тебя Анна. Штольман стал пацифистом? Даже жаль, что нашел ты ее все-таки. Мне казалось, что мы хорошо друг друга понимали. Ты был такой же, как и я, свободный, умный и опасный. И знал, как тяжело достается служение императрице. Чего ты не знал, так то, какими усилиями мне удалось попасть в это место. Как в пятнадцать лет тетка пристроила в услужение во дворец, благо имела связи. Чего мне стоило выбиться наверх! Сколько унижений, издевательств я вынесла!
Разумовский поднял до фрейлины, но и опустил до шпионки. Я многому научилась и сразу поняла, что выживает сильнейший и романтикам там не место. Служба превратилась в необыкновенную школу интриг, карьеры, успеха и внимания мужчин. С ними можно делать все, что угодно, если подойти к этому обдуманно и с расчетом. А ты говоришь — дешевка. Глупый. Мы с тобой тюрьму пережили. Ты меня похоронил? А я — жива, как видишь? Как оно, при живой венчанной жене с другой венчаться? И ты думаешь отмена виселицы — неожиданность? Я только каторги не ожидала. А состояние и сына я бы все равно потеряла. Ничего-то ты не понял, Якоб. Последний взгляд твой хорошо запомнился. Боль, злость, даже ненависть. Оказывается, сдержанного Штольмана можно вывести из себя. Но к чему это сейчас. На скамейке в парке был не Якоб. Фараон, бессильный фараон.
Анна
Тревога выдернула из короткого забытья.
— Не спишь?
Его взгляд нахмурен в потолок, но рука нежно поглаживает мое плечо.
— Не могу.
— Нежинская?
— Да.
— Господи! Когда же она нас оставит в покое? Расскажешь?
— Она не меняется. Все те же игры, политика. Она опасна для тебя. Я не обязан, но будет правильным как можно
быстрее задержать и сдать полиции, — Яков, вздохнув, повернулся, тревожные морщинки разгладились, и поцелуй вернул его ко мне.
— Что ты не спишь?
— Не могу, когда ты вот такой? — взлохматила жесткие волосы.
— Какой? — он шутливо сделал страшные глаза.
— Нахмуренный. Давай подумаем вместе.
Нина
Мистер Торнфильд ожидал меня в кабинете на втором этаже коммерческого дома. Вытирая белоснежным платком лоб и застегивая на необъятном животе сюртук, предложил присесть, сетуя на невозможную жару. За окнами был прохладный майский вечер.
Посылая меня на задания, начальство приставило ко мне этого тупого толстяка. Иногда он играл роль мужа, иногда — родственника, но я знала точно: он надзиратель и мне пока не доверяют. Стенания мистера быстро прекратились, когда я кратко изложила результат вчерашней встречи с объектом. Его маленькие глазки зло забегали, и щеки медленно багровели, пока я формулировала аргументы в свою защиту.
— Вы хотите сказать, что Ваш план сорвался?!
— Сэр, возникли форс-мажорные обстоятельства. Меня узнал знакомый из России.
— Неужели Ваша Россия так близко к Парижу? Вы всего чуть больше недели здесь и уже нашли ненужные глаза? Леди Браун, объяснитесь, как могло так случиться, что Вас уличили в банальном флирте.
— Сэр, знакомый оказался сыщиком, нанятым для слежки ревнивой женой!
— Вы смешны, леди, в Вас вложено много средств, рекомендации прекрасны, и ВЫ срываете серьезное политическое задание! Что за сыщик, позвольте узнать? Чем он опасен?
А вот теперь мне придется идти ва-банк. Мне действительно нужна защита от возможного ареста. Иначе я ничего не смогу
сделать.
— Если он подключит российские службы, меня могут отправить на Родину. Вы же знаете, меня ищут. Поэтому прошу Вашей помощи, сэр!
Он взорвался.
— Леди Браун, все Ваши личные проблемы прошу решать самостоятельно! Кстати, это предусмотрено контрактом. Убейте его, ликвидируйте, уговорите, скройтесь, делайте что угодно, но задание должно быть выполнено. Искомый контрразведчик должен быть на нашей территории. Иначе такие сотрудники, как Вы, нам не нужны! Вам понятно?
— Совершенно, сэр.
Яков
Анна умеет слушать. Ее взгляд подталкивает на работу мысли.
— И что тебя останавливает? Володя? То, что она его мать?
— Кроме меня, о ней никто не знает. Но я не могу все так оставить. Я обязан обезвредить.
— Что же тут такого? Два часа назад сама этого желала.
— Не думал, что это будет непросто.
— Яков Платонович, но вы же знаете, что я скажу. Она его мать. Да! Но все же. Что для него лучше: быть с матерью, которую
он почти не знает и которая при ее образе жизни точно отдаст его в пансион, или жизнь в семье, где он любит и любим?
Нина
Слегка отдышавшись на прохладной улице, решила не брать экипаж. Решения всегда приходили на ходу. Спазм в горле не давал глотнуть. Сердце выскакивало из груди. Знакомый страх подло не уходил, как тогда, в камере психолечебницы, как при разговорах с Разумовским. Не выполнить задание — значит самой быть убитой в подворотне или сгнить на каторге. Эти люди слишком серьезны, чтобы играть словами.
В моей жизни было все: власть и деньги, внимание и успех у мужчин, тюрьма и виселица, ад больницы и шантаж, измены и риски, но я всегда знала — выкручусь, выдержу, меня так просто не взять. Я просто понимала: если сама не подниму себя, никто не поднимет. И всегда находила решения, даже Яков это признавал и восхищался по началу. Но убийство?! Это куда же меня занесло?
Разумовского я уже забыла, даже если он и был отцом Володи. Но Яков оставался перед глазами. Мы были подобны. И он всегда знал, чего хотел. Не обременял обязательствами и как любовник был неотразим. Он слегка подчинялся мне, и этого было достаточно. Острый флирт волновал кровь, делал чувства ярче. Нас устраивали эти отношения на грани, пока Разумовский не решил убрать сыщика. Слишком любопытен. Слишком далеко зашел. Пуля, пробившая Якоба, к изумлению, пробила и меня. А теперь такой же пулей я должна закончить его жизнь. Как? Вспомнилось, как в буфете гостиницы пугала его своей смертью и картинкой в прозекторской, чтобы позлить. Но теперь точно такая же картина возникла в разыгравшемся воображении. Яков на столе… Голову стянуло колючей сталью, в глазах помутилось. Что это? Почему так больно? И даже непонятно, как после этого жить. Мысли путались. Черта, после которой я как Нина Нежинская без Якоба перестану существовать? Впервые я понимала его, которому решиться на убийство было всегда непросто. Нанимать кого-то тоже будет убийством. Нанимать кого-то — нет средств. Последнее время финансовая стесненность раздражала, и задание с разведчиком Эстергази могло поправить ее положение. Но это уже было неважно. Яков — на прозекторском столе. Черт! Черт!
Я остановилась у Сены, запакованной в серый гранит. Бездушная луна, покачиваясь, переливалась в чёрной воде и, медленно танцуя, уносила реку вдаль. Точно также когда-то весенние льды мчались к финскому заливу, когда князь подстрелил Якова. Чушь и чушь. За что я ненавидела сыщика, так это вот за такие мгновения, в которые не владею собой и становлюсь слабой.
Когда чувства не подчиняются разуму. Они мешают нормально жить. И разрушают все мои планы! Девчонка! Развесила сопли! Да, Боже мой! Какая разница! Он уже и так не мой. Он всецело принадлежит ведьме. И любит только ее. Любит её! Острая, как жало, мысль доводила до безумия. Вдруг, понимая, что сейчас задушит ненависть к Мироновой, возникло решение…. Может, это и к лучшему. По крайней мере, ведьме он тоже не достанется. А перед смертью он заплатит по моим счетам.
Яков
Ключ громко встряхнул тишину дома, но никто не вышел. В комнатах тихо. Я аккуратно положил подарки на стул. Снял пальто. Желая сделать любимой сюрприз, не стал никого звать. Свояченица ещё в библиотеке, а Анна и Володя уже час, как должны быть дома. Но почему так тихо? Развернул кружевной зонтик и, освободив книгу от бумаги, прошёл в гостиную.
— Аня, Володя, Пётр Иванович!
Ответная тишина царапнула острым чувством беды. Не помня, как оделся, вылетел из дома по направлению к школе. Может, встречу по дороге. Анна уже давно могла забрать мальчика. Обычно они приходили с учёбы вдвоём. А после обращения в русское посольство за помощью я попросил Петра Ивановича сопровождать Аннушку и Володю утром и вечером. Со дня на день из Петербурга должна приехать сыскная группа.
Перед школой на лужайке играли Володины сверстники. Но знакомую макушку среди них не заметил. Володи не было. Швейцар отказывался отвечать на вопросы, пока я не представился опекуном. Тут холеное надменное лицо с закрученными усами резко изменилось. Со слезами просил никому не говорить о его рассказе, иначе репутация заведения… его работа. Уже понимая худшее, взял за грудки.
— Да не томи, месье, говори, а не то репутация не только заведения, а и твоя пострадает, и очень быстро.
— Мадам шла навстречу нашему воспитаннику, monsieur Nezhinsky. За шесть-десять шагов от мальчика остановился дилижанс, и двое мужчин что-то объясняли мадам. Мальчик кинулся к ней, когда она начала отбиваться от незнакомцев, похитители скрутили и его. Посадили в дилижанс и уехали.
— Что же ты, чертова кукла, не позвал полицию?!
Плутоватые глаза старались меня не видеть и выдавали ложь во спасение.
— Месье, pardon, двадцать минут назад забрали. А у меня детей смотрите сколько.
У входа во двор появился Пётр Иванович. Увидев меня, задыхаясь, в два счета оказался у лестницы.
— Яков Платонович, приветствую, Вы здесь? Где Аннет?
Я понимал, что сейчас сделаю то, о чем буду жалеть, но…
— Петр Иванович, — руки чесались взять и его за грудки, — где ВЫ БЫЛИ?!
— Не кричите на меня, господин Штольман. Меня задержали на десять минут. Как только освободился — уже здесь. Где Аннет?
— Её похитили! Я же вас просил охранять ее, когда меня нет рядом! — зверь яростно ворочался внутри, видимо, проскальзывая в моих глазах. Пётр Иванович побелел. Беспечность простить было трудно.
— Володя? Тоже?
— Да, и Володя тоже, господин Миронов. Я же Вас просил, обрисовал ситуацию, объяснил опасность, как Вы могли?! Где Анри?
— Отсыпается.
— Немедленно его ко мне. А сами в полицию, быстрее!
Злость на себя, на дядю, Анри, в конце концов, трясла по-настоящему. Готов был вызвериться на весь мир. Но привычки сыщика взяли верх. Через две минуты в голове сложился план и примерная картина действий похитителей. С Володей они не хотели связываться, попал под руку. Значит, их план уже не сложился. Это мне на руку. Ни на минуту не сомневаясь в том, кто придумал похищение, до конца еще не понимал мотив.
Я бежал по улице, направляясь в предместье, туда, куда манило меня ощущение Аниного тепла.
Анна
Ехали мы долго. Показалось — часа два. Слава богу, в этот раз похищение не связано с духами. Просто Нежинская… Уверена — обычный шантаж. Зачем все это? Что ей надо от Якова? Чувствуя его тепло, ни на минуту не сомневалась, что он уже ищет нас. Но Володя! Встреча с похороненной матерью. Как он перенесёт это? Как поймёт? И поймёт ли? Даже подготовить его не могу! После такого — ей дорога на каторгу или на виселицу. И опять потеря. Снова боль! Как его защитить от этого? Попыталась
придвинуться к двери. Заперта. Нажала плечом. Заперта. Кто бы сомневался. Хорошо, что Володя не видит моего лица. Он молчит. И жаль, что не могу обнять. Руки у нас связаны. Да и дрожат они у меня.
Володя оказался не из робких. Всю дорогу пытался меня успокаивать. Даже легче стало от его уверенности в Якове. Убежденность, что дядя Яков всех спасет, была мне знакома, но из уст мальчика звучала по-особому.
Лошади резко остановились, и кибитку дёрнуло. Мы с Володей чуть не слетели со скамьи.
Завязанные глаза не давали увидеть его лицо, но… За пределами ограниченного кибиткой мира звучал испанский.
— Сеньора…
А дальше — сложно понять. Предсказуемо знакомый женский голос распекал на испанском, видимо, стоящих перед ней. То, что их было двое, я хорошо запомнила. Но лица были закрыты платками, как в случае с поляками. Володя истерически заколотил ногами в стену.
— Мама!
Его крик, наполненный ужасом и радостью, полоснул меня по сердцу. Володя узнал голос Нины. Скрип распахнувшейся двери. Истошный дрожащий тембр Нежинской и всхлип Володи.
— Сынок!
— Мама, я думал, ты умерла!
Я не могла справиться с дрожью. Боже! Мой мальчик! Как тебе это пережить?! С лица больно сдернули повязку. Черные, жесткие, глаза с презрением буравили меня. Слава богу, Володя ещё плохо понимал английский. Пощечина обожгла лицо.
— Мерзавка, ты ещё и сына моего украла!
С силой обнимая мать, Володя непонимающе, со страхом смотрел на нас. Повязку вернули на место, и я не успела увидеть дом. Но ступенек вниз было одиннадцать. Чуть не споткнулась о высокий порог, когда мужские руки сзади сорвали повязку и грубо втолкнули в пустое помещение. Здесь пахло навозом и сыростью. Дверь со скрипом захлопнулась. Володи рядом не было.
Нина
Жёсткие вихры пробегали сквозь пальцы. Вырос мой мальчик. Волосы уже не мягкие, не ребячьи. За полгода вытянулся. Ухожен. Если эти остолопы взяли Миронову с ним, значит, живёт с Яковом.
— Как ты, сынок?
— Мамочка, ты не умерла? А почему мне так сказали в школе?
— Ошиблись, наверное, как ты живёшь?
— У дяди Якова и тёти Ани. Не переживай, все хорошо. Я скучал, а ты?
— Сильно, сильно, счастье моё! Я люблю тебя. Ты что, плачешь?
— Нет, мама, мужчины плачут, когда теряют любимую женщину, а я тебя нашёл.
Обхватив меня руками, он прижался, как в детстве, спрятав нос в моем платье. Пыльная грязная комната задрожала от этих слов и расплывалась не прошенными слезами. Не надо так, мой сынок. Все ненадолго, мальчик мой! Ненадолго. Не знаю, где я теперь буду через час, через день, через месяц.
— Это кто тебе такое сказал?
— Дядя Яков. Знаешь, он очень умный.
— Знаю, солнце мое, знаю, поэтому отдала тебя ему.
— Мама, а где мой папа? Ведь дядя Яков только мой опекун.
—Умер, когда ты родился. Почти сразу.
— Почему ты так долго не приезжала?
— Не могла, работа у меня сложная.
— Значит, ты меня не возьмешь к себе, — он отодвинулся и посмотрел в немытое единственное окно в комнате. В глазах отражалась серость и тоска.
— У всех мальчиков в школе есть папы и мамы, а у меня никого, кроме тети и дяди. И ты — далеко. Почему, мама?
— Я не могу тебе всего рассказать. Это тайна.
— А почему тогда ты на тетю Аню кричала и била ее? Она тебя обидела?
— Это дела взрослых, мой мальчик.
— Я уже взрослый, мама. Дядя Яков все время мне об этом говорит.
— А что еще он тебе говорит?
— Много всего. О своей работе, о людях, о школе. Мы с ним книги обсуждаем. Он много книг мне приносит. Я останусь у него и у тети Ани?
— Да, похоже, так.
—Тогда почему…
— Солнышко мое, не задавай маме некорректных вопросов, отношения тети Ани со мной — это наше личное дело.
—Извини, я не знал, но я не об этом хотел спросить, — он насупился и отодвинулся еще больше, — почему мы здесь? И почему ты знаешь этих дядей?
— Так, золотой мой, ты посиди здесь, а я поговорю с тетей Аней и отпущу ее, ладно? Он кивнул, но взгляд мне его был непонятен и поэтому тревожил.
Яков
В предместье мы заплатили за лошадь. Идти пешком, даже бежать дальше не имело смысла. Темнело, а двигаться нужно было быстрее. Я чувствовал, что Анна была еще далеко. Да куда же Нина их завезла? План созрел на ходу. Прятаться не буду. Если Нине нужно со мной поговорить, то зачем весь балаган с похищением. Значит, шантаж. Значит, все-таки испугалась разоблачения. А это опасно. Надо заставить сразу отпустить Анну. А там сам решу с Нежинской все вопросы. И не нужны Ане грязные склоки. Главное, их найти до полной темноты. Завтра в Париж приезжает помощь столичной охранки. Завтра все решится. Главное — Аню вытащить!
Петр Иванович
Впервые в жизни я чувствовал себя если не полным идиотом, то почти преступником точно. Поездка к приятелю затянулась и … Результат — Анны нет и Володи тоже. Расслабился я, что ли, или старею, наконец, сколько в молодого рядиться. Но опять-таки — как исправить положение? Сколько можно Штольманам страдать? И, не мало еще, и от старого глупого дядьки. А! Я знаю, как помочь!
Двух зайцев одним махом. До почты недалеко. Думаю, телеграмму в Затонске сегодня прочтут.
Володя
Мама ушла. Я посидел в пыльном, порванном во многих местах кресле. Школьные учебники и книга, подаренная дядей Яковом, были в сумке, но читать сейчас не хотелось. Вообще хотелось плакать. Но зачем? Мама жива. Дядя Яков обязательно приедет. Тетя Аня с мамой где-то разговаривает о своих взрослых делах. Зачем только мама ее по лицу била, непонятно. Меня бабушка только один раз ударила, когда я над дедушкой смеялся. А что? Он так напился, что в брюки попасть не мог. И хорошо тогда треснула. Больно. Бабушка всегда называла маму кормилицей, а когда мама приезжала, ругалась с ней, что не доведет ее служба до добра. Погубит маму. Я всегда при слове «служба» представлял маму на коне. В мужской гусарской одежде. Смешно! Но это в детстве.
А потом, когда дядя Яков рассказывал про свою службу, понял, что мама работает в чем-то очень тайном. Или секретном.
Помню, еще при бабушке. Пришла телеграмма из Петербурга. Бабушка ее прочла, тихо сложила листок и сказала:
— Содержать нас больше некому. Будем сами выживать.
Потом пошла, легла на кровать и больше не вставала. Потом умер дедушка. Дальше не хочется вспоминать. Много детей и противные воспитатели, надзиратели. Четыре года было плохо. Потом приехал высокий аккуратный господин с добрыми глазами и сказал, что от мамы, что она сильно заболела и просит дядю Якова позаботиться обо мне. Что он ее муж и мой опекун. Слово странное какое-то, «опекун», как животное какое. Потом уже в пансионе учителя объяснили, что это такое, а тогда я был рад, что можно уехать из этого холодного приюта с тонким одеялом, пустым супом и жестокими соседями. В больнице мама меня не узнавала, а потом узнала. И опять пропала. А потом директор пансиона сказал, что ее больше нет. Если бы не тетя Аня, а потом и дядя Яков, не знаю, что было бы. Я их люблю. Мне с ними хорошо. Но мама! Она здесь, и я не знаю, что делать! Если у меня нет папы, почему нельзя жить всем вместе?! Ведь дядя Яков и мамин муж тоже. Мама не любит тетю Аню. Я это понял. И зачем мы здесь, так и не сказала. Может, пойти еще раз спросить. Очень домой хочется.
Яков
Где искомый дом, я понял сразу. Деревеньку среди поля увидел, когда сумерки обнимали лес и мы выехали на открытое пространство. Подъехать тайно не получалось. И я, пришпорив коня, помчался во весь опор к третьему от края, похоже, заброшенному дому. За пару метров от дорожки я спешился и отправил Анри обратно, чтобы мог указать путь к нам. Единственное светящееся окно пыльно отбивало свет на неухоженный палисадник. Со скрипом открылась дверь, свет полоснул по глазам. Я оказался прямо перед Ниной и несколькими мужчинами.
— Как тебе удается? — Она внимательно смотрела на меня.
— Что?
— Злить меня, например. Как ты меня нашел?
— Отпусти Анну и скажи, что ты хочешь.
— Влюбленный фараон не меняется, — она явно хотела вывести меня из себя. Зная ее, я понимал, что она колеблется относительно принятого ею решения.
— Заходи, поговорим.
Но поговорить не получилось. Двое нездешних отвели в подвал. Дверь со скрипом кинула меня в объятья моей жены. Без объяснений за спиной захрипел ключ.
— Аня! Родная!
— Яков!
Мы влетели друг в друга, как две отпущенные пружины. Насладиться друг другом нам хватало пары минут. Почувствовать, прочитать, осознать, дописать наши жизни тем, что было в разлуке. После этого восстанавливалась чувство цельности. Мы снова становились
друг другом.
— С тобой все хорошо? — ее боли я не чувствовал, но поглаживал плечи, голову, руки, чтобы точно убедиться, что она цела. Аня вдруг коротко хохотнула. Глаза лукаво засветились.
— Яков, со мной все в порядке, не волнуйся. А вот Нежинская нервничает. С Володей сейчас разговаривает.
— Ты знаешь, что она хочет?
— Думаю, что это шантаж тебя мною.
— И причина в моей угрозе разоблачения.
—Похоже. Даже не спрашиваю, как ты меня нашел. Все также, по теплу?
— Если только духа чьего-то не подцепишь, то да.
Она, откинув голову, тихонько отсмеялась, и я припал к ее губам, как иссушенный странник к воде.
— Мы приехали с Анри. Было темно. Сейчас уже ночь. И, похоже, мы ее проведем здесь.
Анна
— Анри обратно отпустил?
— Да, утром будет подкрепление.
—Ну что же, давай устраиваться.
Стол, и стул, и свечка на столе украшали пустую комнату. Только в углу лежала огромная охапка относительно чистой соломы. Нас это не обременяло. Рядом с ним я могла бы спать и в Аду. Завернувшись в подарок для сна, несмотря ни на что, мы заснули счастливые. Переживания дня закончились объятьями и длинным целебным поцелуем. А что еще надо?
Нина
Маленькие пальчики, возмужавшее лицо, бледные щёчки. Хотелось их гладить, отдать нежность, сыночек! Оказывается,
скучала больше, чем думала. Вся твоя жизнь где-то в прошлом, не со мной. Грудь сдавило, в горле ком. Нет, слезы — пустое. Я сама выбрала эту жизнь. Но моя жизнь несправедлива к нему. Яков и здесь исхитрился. Никак не думала, что заберёт к себе. Между нами же ненависть. И ведьма! Она с ним, с моим сыном! Кулаки сжались в ярости, разорвав ногтями ладони. У меня слишком много драки и нет ничего, что тянет Володю к Штольману, как если бы он был его сыном. И даже если… все одно ничего не получилось. Он любит Миронову, а мой сын уже любит их обоих. Ненавижу!
Все безжалостно и невыносимо хлестало по нервам: спящий на кресле Володя, которого никогда не увижу, голубки, застывшие в соломе, толстяк, выписавший мне билет на тот свет, и моя жизнь, которая сейчас катится ко всем чертям. Отчаяние, сжирающее последние часы, обрело вполне реальные формы. Пора положить этому конец.
— Вставайте! — зажженная свеча высветила сонные лица. Яков знакомо растер голову, Миронова стряхивала соломинки с лица.
— Нам надо поговорить, Яков.
— Который час, Нина?
— А тебе дело есть до времени? Ты — идиот, Яков. Тебе осталось всего ничего. Если не выполнишь мои условия, вы оба уйдете, вернее, вы оба останетесь здесь навсегда.
— Что ты хочешь?
— Ты должен найти в Париже контрразведчика Эстергази и сделать все, чтобы отправить его в Лондон, — поправляя рукава рубашки, он быстро и цепко бросил взгляд на меня.
— Для начала отпусти мою жену!
— Дудки с две! Я не такая идиотка, как ты, Яков. А для того, чтобы ты это понял, смотри, — дуло револьвера плотно уселось на виске ведьмы. Ни один мускул не дрогнул, кроме желваков, которые секунду — другую пробежали под скулами. Только глаза стали страшными. Под такими глазами обычно трупы.
Яков
Нина, белая как мел, привычно держала револьвер. Она — на пределе. Нервный срыв. Нина всегда боялась крови. Вариантов
никаких. Дуло у виска гипнотизировало меня, как удав мышь. Казалось, время остановилось. Казалось, уберу взгляд, и Нина выстрелит. Не отводя глаза от холодящего любимого лица, аккуратно попросил:
— Нина, убери пистолет, я сделаю все, что ты просишь.
— Нет, Яков, ты пишешь мне расписку, что обязуешься найти искомого человека и заставить его проехаться в Лондон. Только так!
В этот момент из раскрытой двери к Нине под руку бросается тень.
— Мама, не надо!
— Яков!
Крики и выстрел прозвучали почти одновременно. Я не успел подумать о самом страшном, как плечо разорвал огонь. Боль сбила на колени. На пару секунд я потерял контроль ситуации, но когда пришел в сознание, Нина в оцепенении смотрела то на дымящийся курок, то на меня. Звук разрываемой ткани и всхлипы Володи отрезвили ее. Бросив пистолет, она рванула к выходу. Где-то наверху отчетливо загремели шаги.
— Стоять! Стрелять буду! — русские слова согрели душу. Наши! Вовремя! Все, можно отключиться.
Володя
Мама сошла с ума! Что делать? Она заболела? Она убила дядю Якова! Где-то внутри что-то режет, сильно. Мама! Этого не может быть! Слезы жгут глаза. Мама, что ты наделала! Я же люблю тебя! И всех люблю. Зачем? Я сейчас лягу и, может, если не открывать глаза, будет легче, и не будет так болеть. Но дяде Якову сейчас больнее. Надо подняться и помочь тете Ане. Мамочка! Любимая! Зачем ты ЭТО сделала?!
Анна
Ленты от юбок быстро пропитываются кровью. Пуля в плече. Выходного нет! Надо оперировать немедленно!
— Боже! Родной, потерпи. Я рядом! Сейчас станет легче. Володя, позови кого-нибудь, быстрее!
Мальчик с трудом встает с коленей. Ему плохо, но надо держаться!
— Пожалуйста, Володенька, миленький, соберись! Я люблю тебя! Дяде Якову нужна помощь, беги! Скорей!
Анри
Мы успели! И это хорошо, потому что месье Якова подстрелила странная англичанка, которую мы искали. Она сейчас быстро-быстро что-то говорит на английском. Но ее не понимают. Окружив связанную, на коленях мадам, люди в приличных костюмах переговариваются на русском и французском. Полиция Парижа тоже здесь. Однако месье Пьер внимательно на нее смотрит и вдруг говорит:
— Госпожа Нежинская, какими ветрами?!
Мадам, стоявшая на коленях, немыслимо изворачивается и бросается в сторону. В предрассветной тишине гремит выстрел.
Анна
Занавески отчаянно бились о подоконник. В комнату забежал веселый сквозняк. Яков спокойно спал. Тихонько прикрыв рамы, я села рядом полюбоваться умиротворенным лицом, привычно измерить температуру и пульс, проверить повязку.Счастье тихонько ласкало душу. Все уже в норме. Два сумасшедших дня остались в прошлом. Позади операция при свечах в подвале. Скрипящие зубы, стон и холодный пот от боли на любимом лице. Отголосок его страданий в моем плече. Мои губы, искусанные в кровь, и звон падающей в тарелку пули. Гонка в дилижансе. Ночная лихорадка, метания и бред. Володя, сидящий в углу. Сколько не выгоняла, возвращался обратно. Его затравленный недетский взгляд. Сейчас я остро нужна двум моим мужчинам, поэтому надо держаться изо всех сил. И пусть и кружится голова, и тошнит неприятно с утра, но это от нервов и голода. Надо бы попросить Танечку заменить меня на полчаса и перекусить.
Коробейников
Успели под раздачу веников. На ближайший поезд в Париж попали, но не успели помочь. Все было сделано без нас. Александр Франциевич сбросил больницу на нового помощника из губернии, собрался молча, как только прочитал сумасшедшую телеграмму из Парижа. Но даже с опозданием дело нашлось. Нежинскую застрелили при попытке к бегству. Яков Платонович с оперированным плечом. А я, ваш слуга, помогаю полиции разобраться с тем, что накрутила английская шпионка. Кто бы мог подумать, Нина Аркадьевна — шпионка и убийца! И, конечно же, здесь моя ненаглядная Татьяна Сергеевна. Только вижу ее — горло сжимает от вихря в душе и хочется смотреть на нее вечно.
Доктор Милц
Состояние Якова Платоновича удовлетворительно. Операция проведена успешно. Особенно, учитывая, в каких условиях была сделана. Анна Викторовна — выше всяческих похвал. Но ее состояние меня тревожит. Склеры покраснели, бледный вид, явный упадок сил и плохое питание в последние дни. Сердечный ритм учащен, нестабильный. А ведь ее положение будущей матери, в котором она сейчас находится, требует отдыха и покоя! И я смогу заменить её у постели больного. Молодой человек, которого Штольманы собираются усыновить, тоже требует некоторой психологической помощи. Интуиция меня не подвела, когда в спешке собирался в Париж. Я нужен здесь. И еще как!
Анна
— Володя!
В ответ молчание. Вот уже два дня не выходит из комнаты и не ест, как тогда, в пансионе. Страдающий взгляд. Якову лучше, а Володеньке, похоже, совсем никуда.
— Давай поговорим.
— О чем?
— Расскажи, что у тебя болит?
— Ничего.
М-да, глупый вопрос. Болит душа. Но он не понимает пока.
— Мама не виновата.
— Почему?
Он разворачивается на спину. Глаза — в потолке. Голос сухой, как бумага.
— Не виновата, поверь.
— Как она могла! — вдруг взрывается и садится, закрыв лицо руками. Плечи дрожат. От боли он сгибается до коленей.
— Что бы она ни делала, какой бы ни была — она всегда только твоя мама. Все мы — разные. Ну, вот такая она, и другой уже не будет! И такой останется, даже если уже не здесь. Навсегда. И ты все равно ее любишь, и будешь любить. Правда? Это главное. Иди ко мне.
Худенькие руки обняли, а мокрое лицо доверчиво спряталось в моей шее.
Яков
Двигать рукой еще сложно. Страдаю, что не могу обнять мою драгоценную. Мое счастье, мою жизнь. И в ней сейчас — тоже моя жизнь, часть меня. Чувствую, как ее тепло стало мягче, словно нежность заливает меня. Аня обнимает, целует, счастливо смеется. Нас уже трое! И мы — теперь одно! Непередаваемо, необъяснимо. Изумляет и во мне дрожит каждой клеточкой это изумление. Я люблю тебя!
Отредактировано Poletta (06.08.2021 19:12)
