Эпикриз
Когда новомодные веяния превращаются в вихри враждебные и ветер свободы, равенства и сестринства сбивает с ног, поневоле задумаешься, так ли все благополучно в астральном мире их носительницы. Однако установить истину крайне сложно, особенно если анамнез уходит корнями в парижские дали, а ближайшему окружению достаются лишь прелести симптомов. Проницательный Петр Иванович заподозрил экзогенный возбудитель и обратился за помощью к профессионалу из далекой от медицины области, способному, однако, обнаружить виновника. В глубине души господин Миронов надеялся также на определенную бытовую терапию, нехватка которой часто служит причиной самых неожиданных недугов.
А в Затонске тем временем преступный мир радостно подбрасывает озадаченному сыску одну загадку за другой. И на этот раз оказывается, что всему виной неуместная грамотность и активность младшего медицинского персонала. Ну и страсть к быстрому обогащению, как водится.
Тем не менее, доблестный сыщик и прекрасная девица, сталкиваясь носами, боками и устремлениями, раскручивают дело врачей и их помощников и устанавливают преступника, несмотря на духов, логику и активность иных участников сыска.
Что будет, то и будет
Поездка в Петербург была удачной. Начальство прислушалось к доводам Штольмана и согласилось продлить его инспекцию Затонского сыска еще на полгода, ввиду плачевного состояния дел и невиданного всплеска преступности. И Яков Платонович надеялся, что этого времени ему хватит, чтобы выполнить то, за что он взялся несколько месяцев назад…
…Штольман шел тогда на встречу крайне неохотно. Он не желал обсуждать свои решения и личную жизнь с кем бы то ни было, тем более с родственниками Анны. Однако в записке Петра Ивановича содержался намек на некие подозрительные обстоятельства, а также просьба о помощи, которую Штольман не мог хотя бы не выслушать.
Шум ресторана остался за дверью отдельного кабинета. Подходящее место для частной, но не слишком секретной беседы.
- Рад видеть вас, Яков Платонович, очень, очень рад, - Миронов поднялся навстречу гостю. – Поздравляю с благополучным исходом и повышением по службе!
- Благодарю, Петр Иванович.
- Присаживайтесь, прошу вас.
Как по волшебству, появился официант с меню. Когда заказ был сделан, а все приличествующие моменту расспросы исчерпаны, Миронов приступил к рассказу. И чем больше раскрывалось деталей, тем мрачнее становился Штольман.
- Видите ли, Яков Платонович, родители стараются ничего не замечать, списывают все на пребывание за границей и прочее, но я не склонен закрывать глаза на очевидное. Аннет просто сама не своя. Я полагал, тому виной слухи, которые распускали про нее, совершенно возмутительные и безосновательные, демонстративное осуждение со стороны некоторых влиятельных особ…
Штольман нервно поправил галстук. Слухи дошли и до него, причем подкреплялись словами тех, кому он не имел оснований не верить. Они и были причиной, по которой он не искал встреч с Анной после возвращения.
- Все, о чем я прошу, дорогой Яков Платонович, в память о нашей дружбе: попытайтесь разобраться во всем этом. Всему виной злой умысел, но я, увы, не способен проникнуть в него.
- Почему вы считаете, что это именно умысел, а не ошибка?
- Ну посудите сами. Во-первых, как я уже сказал, ее оклеветали. Я-то знаю, Яков Платоныч! Во-вторых, Аннет совершенно изменилась, совершенно. Даже я ее не узнаю. Она иначе говорит, одевается, ведет себя. Словно подменили! Даже я, я вынужден говорить с ней очень осторожно. Никогда не знаешь, чего от нее ждать. Помогите, прошу вас!
Штольман стиснул челюсти. Прошлое решение далось ему так тяжело, что не хотелось и думать о том, чтобы менять его. Однако в тот момент он был уверен, что Анна нашла свое счастье и в нем не нуждается. Теперь же все видится иначе. Даже если Петр Иваныч ошибается, факт есть факт – она вернулась из Парижа одна, недоучившись всего полгода. Без мужа и без профессии. Значит, доля правды во всем этом есть. Он мог бы предложить, допустим, инспекцию Затонского сыска и судебной системы… Приехать на полгода, а там… Тут он очнулся, поняв, что уже обдумывает возможное исполнение просьбы Миронова. Возвращение в Затонск, к Анне, к прошлому, к тому, что уже, казалось, отболело?! Штольман поднялся, подошел к окну, теребя манжету.
Петр Иванович смотрел сочувственно, но, против обыкновения, молчал.
Врач больного всегда пожалеет
Антон Андреич разглядывал ползающую по столу муху. Он достал лупу, чтобы взглянуть во все её пять бесстыжих глаз. Ну точно! Сидит, ухмыляется, деловито потирает лапками, злорадствует, словно пророчит Антону беду неминучую. Коробейников свернул трубочкой последний выпуск “Затонского телеграфа” и шмякнул по вредительнице.
— Убийство! Её убили! - раздались крики из приёмной. Он виновато оглянулся по сторонам и избавился от трупа, смахнув его на пол...
Полицейские, как стадо слонов, топтались на месте преступления. Маленький ухоженный домик принадлежал Агафье Лыковой, помощнице доктора Глебова. Видно, что барышня проживала одна, кругом скатерти, салфеточки, незаконченное рукоделие. На вешалке висит одинокое женское пальто и мужская шляпа. Стоп. Мужская шляпа?
— Она вот уже два дня не приходит. Пробирки не мыты, склянки не чищены. Пошёл её проведать и вот те на! Агафьюшка, как же так? - причитал доктор Глебов.
“Труп женщины, похоже, убита ударом в висок. Точнее определит доктор Милц. Хорошо, что Штольмана нет. Вот оно, настоящее дело! Ух, сейчас я кааак расследую!”- Антон с трудом удержался, чтобы не потереть руки от удовольствия, как давешняя муха.
— А это что такое? - Он вытащил из кулака трупа исписанный клочок бумаги. Явно читалось только одно слово: graviditas.
Шестерёнки в антоновой голове закрутились во все стороны: “Беременность. Латынь. Глебов - доктор. Эврика! Aquĭla non captat muscas! Орёл не ловит мух! Он их убивает!”
Орёл Антон Андреич расправил крылья и перешёл в наступление:
— Вам знакомо это?
— Да, почерк мой. Это похоже на обрывок листа из медицинской карты.
— Какими были ваши отношения с убиенной? - вспомнив по шляпу у двери спросил Антон.
— Обычные. Рабочие, - доктор Глебов смущенно отвёл глаза.
— Вы понимаете, что это значит? Вы задержаны по подозрению в убийстве.
— Но я невиновен! Я не убивал её! - кричал Глебов, взывая к справедливости.
Однако Антону Андреичу было не до того. Он торопился закончить дело в отсутствие Штольмана, который отбыл на пару дней. Это дало небольшую передышку. Постоянное присутствие Штольмана не позволяло начальнику сыскного отделения полностью насладиться своей должностью и постоянно напоминало, что он - “Антоша Коробейников 84-го года выпуска” …
Но и вы пожалейте врача
Анна с восторгом осваивала новомодный аппарат для записи звука. Она вертела трубу, нажимала на рычажки, выкручивала ручки. Заметно погрустневший Клюев старался не смотреть в ее сторону, но на глаза, как назло, все время попадался ржавеющий в траве велосипед с «восьмеркой» на переднем колесе, перешедший в разряд освоенных новинок. Поэтому немолодую даму, ищущую Анну Викторовну, он приветствовал с немалым облегчением.
- Здравствуйте, Анна Викторовна! Меня зовут Антонина Аристарховна. Я хочу попросить вас о помощи.
С трудом оторвавшись от своего занятия, Анна согласилась выслушать госпожу Глебову наедине. Господин Клюев подхватил чудесную машинку и скрылся, неожиданно вспомнив о неотложном свидании, из-за которого он не сможет дождаться возвращения способной ученицы. Анна проводила его взглядом, полным сожаления, и нахмурилась в сторону Глебовой.
- Мой сын, Иван Глебов, был сегодня арестован по обвинению в убийстве своей помощницы, Агафьи Лыковой. Но это недоразумение! Прошу вас, помогите!
- Вы хотите, чтобы я ходатайствовала за него перед господином Коробейниковым? – не поняла Анна.
- Что вы! Вызовите дух Агафьи, пусть она скажет, кто ее убил!
Вздохнув, девушка воззвала:
- Дух Агафьи Лыковой, явись!
Покойная сразу же отозвалась на призыв и устроила короткое замыкание.
- Скажи мне, кто тебя убил!
Агафья заметалась, потом бросила Анне видение – красный бархат с тисненным узором.
- Рытый бархат? – удивилась та, но привидение уже исчезло.
- У кого в Затонске есть такое платье? – задумчиво спросила Анна больше у себя, но неожиданно получила ответ от Глебовой.
- У Анастасии Самсоновой!
- Я поеду к ней! – решительно заявила девушка. – Если преступление совершила эта женщина, никакой рытый бархат ее не спасет!
А любовь девичья?
Пол беседки был усыпан смятыми недописанными очерками. Вдохновение вновь не достигало чертогов разума Марь Тимофеевны. Муза транжирила его почём зря, катала шарики из пыльцы и кидалась ими в воробьев. Вот уж у них-то с воодушевлением было всё в порядке! Пернатая мелюзга упоенно чирикала, пуще соловьёв, но мотив странно напоминал нечто разухабистое, что любил исполнять воскресными утрами соседский садовник, возвращавшийся из злачных мест.
Однако концерт, который давала вчера сама Марь Тимофеевна под изощрённым руководством Музы, был куда более увлекательным.
Стоило Виктору Ивановичу припоздниться, как она начала своё излюбленное:” Тебя вечно не бывает дома... лоно семьи пустеет без хозяина... ребёнок без отца... “. Про ненадлежащее исполнение супружеского долга и много еще о чём кричала...
Предмету её недовольства, как нашкодившему коту, в какой-то момент удалось-таки прошмыгнуть в кабинет и скрыться за запертой дверью, поэтому остаток монолога достался Гиене Лизе. “Какой бес его обуял? Что заставляет его покидать семейное гнездо?”- вопрошала Марь Тимофеевна у горничной. Та краснела, бледнела, переливалась всеми цветами радуги, аки хамелеон, и явно стремилась вслед за хозяином поскорее покинуть место разыгравшейся трагедии. Возможно, забиться в какой-нибудь дальний угол под столом, или лучше провалиться сквозь землю. В общем, куда угодно, лишь бы созерцать сие действо с безопасного расстояния. В какой-то момент хозяйку угораздило успокоиться, унять страсти и осознать: "Что эта дура незамужняя может понимать в душевных переживаниях?”
Сейчас же Марь Тимофеевна из беседки наблюдала за дочерью и Клюевым. Принёс какой-то диковинный механизм, очаровывает её. Вероятно, уже влюблён. Ну чем Андрей Петрович не жених для Анны? Красив, богат и одевается со вкусом. Не любит она его, и что? Много проку в браке от амурных порывов? Слон наплакал...
Вот она, уж так любила своего Витеньку, когда замуж шла! Четверть века вместе в ладу и согласии. И вот на тебе, истощение духовного единства!
Может, права дочь, когда говорит, что замуж не хочет? Марь Тимофеевна взяла перо, обмакнула в чернила и старательно вывела:
“Наш сегодняшний очерк посвящён животрепещущей теме, крайне важной для современной женщины. И тому, как ей поступать в том случае, когда стрелы Купидона не достигают её сердца.
В нашу редакцию пришло письмо от девицы А.:
" Я много передумала о любви и решила: замуж не пойду, лучше смерть, чем застенки брака...”
Так ли страшно для дамы прогрессивных взглядов остаться в “старых девах”? Какова роль романтической привязанности в современном обществе? Так ли уж плох брак без нежных чувств? И верно ли, что пламя любви гаснет в домашнем очаге?
А может, наоборот, не любовь ведет к браку, а брак ведет к любви? ...”
А путь познания тернист и долог…
Штольман вполуха слушал разглагольствования Коробейникова, просматривая протоколы осмотра места происшествия, задержания и вскрытия.
- А вы нашли, из какой именно карты вырван лист, Антон Андреич?
Тот осекся на полуслове.
- А стоит ли? Ведь ясно же, кто преступник!
Штольман скептически поднял бровь.
- Да ясно, ясно, Яков Платоныч! Кому еще могла понадобиться эта самая Агафья!
Штольман поднял вторую и покачал головой. Вышло еще более скептически.
- У них связь была! – настаивал Антон. – И вообще, дело закрыто, господин Штольман!
Не тратя лишних слов, Штольман открыл дверь в коридор:
- Задержанного Глебова сюда!
Антон немедленно захлопал крыльями и вытянул шею, готовясь громогласно напомнить всему миру о том, кто здесь главный, но не успел. Штольман сунул ему под нос протокол вскрытия: «Гематома на правом виске усопшей…».
- Глебов правша или левша?
Шарик временного превосходства Антоши сдулся со свистом. Это был второй ключевой вопрос, на который он не знал ответа.
Меж тем ввели арестованного. Не дав ему опомниться, Штольман швырнул в него пресс-папье. Глебов машинально поймал его правой рукой. Было очевидно, что нанести удар в правый висок ему было бы крайне неудобно.
Коробейникову немедленно захотелось отобрать пресс-папье и применить его к доктору. Или к Штольману. А самому постучаться головой в ближайшую стенку…
Штольман меж тем показывал Глебову отрывок.
- Вспоминайте, из чьей он карты?
Доктор честно пытался собрать в кучку расползающиеся мысли, но не преуспел. Пребывание в тюрьме и испытание пресс-папье не пошли ему на пользу. Штольман взял его под руку и повлек к выходу:
- Проверим на месте!
Коробейников с тоской проводил глазами свое раскрытое преступление, в очередной раз прощаясь с остатками сыщицкой репутации.
В драгоценной картотеке Глебова царил полный порядок, и только одна карта неприлично торчала на фоне остальных, явно вставленная на полку в спешке. Штольман вытащил ее и увидел корешки вырванных страниц.
- А теперь, дорогой доктор, расскажите мне все об… Анастасии Самсоновой, - сказал он, глянув на титульный лист, - да ничего не упустите.
Задушевный тон и многообещающая улыбка почему-то напомнили Глебову о маленькой комнатке с зарешеченным окном и сильно освежили его память.
Повторяем вам снова и снова
Анна вела дружескую беседу с пристрастием уже третий час. Самсонову одолевали нервная икота и тик, а слова «рытый бархат», повторенные еще раз, наверняка вызвали бы корчи и пену на губах. С трудом удерживая на лице гостеприимный оскал, она с тоской ожидала появления мужа, отца, черта с рогами, хоть бы и судебного следователя. И когда ожившая мечта появилась на пороге, она была вне себя от восторга.
- Проходите, господин Штольман. Не угодно ли чаю? А это моя гостья, Анна Викторовна.
- Мы знакомы, - изо всех сил вежливо процедил Яков Платонович, испытывая непреодолимое желание срочно вывести Анну из дома вероятной убийцы, промыть ей желудок и запереть в каморке под лестницей. От греха подальше.
- Ах, вот как? – обрадовалась хозяйка. – Так вы сможете ее проводить? Становится поздно, молодой даме боязно будет возвращаться домой в одиночестве.
Разумеется, Яков Платонович с радостью и выпроводил, и проводил бы драгоценную гостью, но ему необходимо было задать Самсоновой пару вопросов.
Для начала он попросил Анастасию принять у него шляпу, налить ему чаю, своей рукой положить в чашку сахар и размешать его. Во взгляде хозяйки росло недоумение, в глазах Штольмана - разочарование. Решив перейти к шоковой терапии, Штольман достал медицинскую карту и спросил:
- Где ваш сын, госпожа Самсонова?
- Не носит ли он костюмчик из рытого бархата? – оживилась Анна.
Самсонова отреагировала столь бурно, что корчи и пена на губах показались безобидными симптомами. Когда карета «скорой помощи» уехала, Яков Платонович отказался от безнадежных попыток отчистить сюртук и Анну Викторовну и, хрустя осколками, крошками и суставами, вывел неуместно активную духовидицу на свежий воздух. Она выглядела так, что ее хотелось жалеть, утешать и громогласно воспитывать. До звона в ушах. Однако после первых же ее слов в душе сохранилось лишь последнее намерение.
- Вы мне все испортили! – гневно начала Анна. – Мы так хорошо поладили, Анастасия готова была раскрыть мне душу… А вы вели себя как слон в посудной лавке!
На челе Штольмана сгустились тучи, глаза метнули заметные молнии, гром, в соответствии с законами природы, не замедлил воспоследовать.
- Сколько раз я предупреждал вас, Анна Викторовна, ваши расследования небезопасны! Сегодня вы пришли в одиночку к подозреваемой в убийстве. Она могла вас отравить, ударить, да что угодно! Домой ступайте, к мамкам, нянькам, куклам, тряпкам, танцам! А дознание оставьте тем, кто в нем лучше разбирается!
Этого феминистическая натура вынести не смогла:
- Это вы-то разбираетесь! Вы даже о рытом бархате ничего не знаете, а пытаетесь расследовать без меня! И знаете что! Я с вами больше не знакома.
Анна кликнула извозчика и укатила с гордо поднятой головой. В соответствии с прогнозом, проливной ливень хлынул, как только Штольман скрылся из глаз.
Чтобы вы-таки были здоровы…
Яков Платоныч прибыл на службу с больной головой. Ночью его мучили кошмары. Коробейников косился, словно присутствовал в его сне и видел его конфузию. В голове крутился предыдущий день.
Утром на пороге книжного магазина ему встретилась Анна с остекленевшим бездонным взглядом, прижимающая к груди книгу “Подчинённость женщины”. Вела она себя неестественно даже для Анны Второй, что заставляло задуматься, не в этом ли сочинении разгадка её поведения? Штольман тоже вошел в «Око змеи» и поинтересовался у хозяйки книжного магазина, нет ли у неё еще одного экземпляра этого творения.
- Конечно, найдется. Для вас - всё, что угодно! Есть такой же, но в перламутровом переплёте, - с придыханием промолвила Полетта.
Приходите, мол, Яков Платоныч в девять вечера и будет вам книга. Всё будет, что захотите. Тут бы ему и насторожиться, но бдительность была утеряна.
В 21.00, как было уговорено, он явился. И вот сидит, нервничает, лишь шляпу глубже надвигает, а Полетта потчует его чаем.
- Присаживайтесь. Позвольте предложить вам конфеты. Они исключительно шоколадные...
Ни чаю, ни шоколаду Штольману не хотелось, осуществить бы поскорее то, зачем пришёл, и убраться из этого неприятного места с его экзальтированной хозяйкой.
Полетта же вела себя непостижимо для ума материалиста. Пристально, с величайшим напряжением смотрела в глаза, словно стараясь углубиться в его мысли, лопотала что-то неразборчивое, вроде:
- Забудь её, забудь. Отринь думы о ней и живи своей жизнью...
“О чем она? О книге? Не нашла? Так и сказала бы прямо”, - недоумевал сыщик. У него назрели и другие вопросы. Например, почему Полетта такая красная? И почему у нее глаза навыкате? Однако он благоразумно держал свои неприличные вопросы и еще более неприличные предположения при себе.
Наконец, обессилевшая Полетта буркнула что-то о толстокожих слонах мужского пола и нехотя отдала ему книгу. Он удалился с облегчением, не подозревая, что его вечерний визит не остался тайной для вездесущего Коробейникова, и что тот не преминет доложить об этом Анне Викторовне.
А ночью Штольману приснился кошмар. Будто сидит он в гостинице, на чужой кровати, а Полетта в блестящем платье, под мелодию из граммофона танцует перед ним нечто завлекательное, змеино-извивающееся. Веки его тяжелеют. Она подбирается всё ближе и ближе. Штольманова шляпа опускается всё ниже и ниже, вот из-под неё торчит уже один нос, а соблазнительница маняще тянется к нему всем телом, руками и губами.
Медленно разворачивается... О, боже! … и она уже в неглиже...
В этот момент распахивается дверь и врывается разгневанная Анна, с Антоном на буксире, и ну давай охаживать зонтиком Полетту, а заодно и его...
Чаровница душераздирающе вопит, как голодная чайка: “Не виноватая я, он сам пришёёёл...”.
Разве уснёшь после такого? Пришлось до утра и до головной боли изучать творчество английского феминиста…
Я гляжу ей вслед…
Более оригинального променада с дамой у Андрея Петровича до сих пор не случалось. После обеда его сподобило пригласить на прогулку Анну Викторовну. Она согласилась с небывалым оживлением, словно всю предыдущую жизнь ожидала подобного предложения. И вот уже четыре часа он таскался за Анной, молча вышагивавшей между книжным магазином и полицейским участком. Часа два назад он сделал было попытку улизнуть, но был отловлен и водружен на тропу прогулки.
Он уже сто раз пожалел, что не взял экипаж. Ноги гудели нещадно. Ему хотелось устроиться на диване, вытянуть многострадальные конечности и целую неделю не вспоминать об Анне Викторовне. Да и близко подходить к полицейскому участку желания не было, помнился знак Штольмана на аукционе. Клюев гадал, если она проявляет такую целеустремленность на прогулке, то каково с ней вальсировать?
Возле "Ока змеи” Анна делала охотничью стойку, словно кого-то выслеживала. Заглядывала в окна магазина и вела себя неподобающе для благовоспитанной барышни. В этот момент он отходил в сторонку и делал вид, что видит эту даму впервые. И так восемнадцать раз! Именно столько они совершили кругов.
Анна клюевских страданий не замечала в упор.
Рано утром в клинику забрел Антон Андреич. С новостями. Он весьма злорадно сообщил, что Яков Платоныч посещает по ночам... нет, не заведение мадам, а книжный магазин! И его хозяйку, прекрасную Полетту!
В этот миг словно пелена спала с её глаз. В голове просветлело. В бездонных глазах плескалось зелёное пламя ревности. Зрелище было настолько жуткое, что Коробейников счел благом убраться подальше из её зоны видимости.
“Коварный книголюб! Сластолюбивый книжный червь! Почитать ему на сон грядущий, приспичило! Сколько у него таких Полетт-Иветт- Мюзетт- Слонетт, готовых на ночь сказки рассказывать? Ну уж, дудки, не стану Анеттой в этой библиотеке! Только попадись мне этот ночной чтец, я ему так нафантазирую, что все буквы забудет!” - Анна мысленно рвала на мелкие кусочки судебного следователя.
А вот и он сам!
-Андрей Петрович, подождите минуточку, мне надо сказать наедине пару слов господину Штольману...
Отпущенный на волю Клюев воспользовался моментом и мелкой рысью поскакал в сторону дома, подгоняемый тремя чашками чая, выпитыми перед моционом.
- Яков Платоныч, до меня дошли слухи, что Вы по ночам посещаете некую даму. Мне, конечно, всё равно, можете прелюбодействовать сколько влезет, я только беспокоюсь о репутации той несчастной, которая оказалась на пути вашего любострастия ...
Штольман слушал Анну, не понимая ни слова. Бессонная ночь, в компании с книжным феминистом, размягчила его сообразительность. Прелюбодейство? Любострастие? О чем она? Какая оказия её укусила? Неужели та книга на неё так повлияла? Или...
Да, нет! Не может быть!
Думать об этом было страшно...
Неужели, то, что он посчитал кошмарным сном, совершилось на самом деле??? Чай, ночные пляски Полетты, граммофон, разгневанная Анна с зонтиком, ошарашенный Коробейников...
Как бы узнать, что же с ним вчера приключилось? Что он ещё содеял?
Чёртова Полетта, чем она его опоила?! ...
Врач хороший вам послан судьбою
Взгляд доктора Милца отказывался фокусироваться на собеседнике. Едва он увидел его на пороге прозекторской с бутылкой коньяку, то сразу сообразил, что случилось что-то неординарное. После пятой рюмки Штольман всё ещё сосредоточенно смотрел в одну точку, но теперь куда-то под стол. Потому как Яков Платоныч стоял на голове.
Хорошо хоть шляпу догадался не снимать, стоять в ней было гораздо удобнее. О том, что сказали бы знакомые, особенно Ребушинский, увидев котелок с торчащим из него вверх тормашками судебным следователем, думать не хотелось, к тому же нос чесался неимоверно. Но прерывать механизм возврата, коли он уже запущен, доктор Милц настоятельно не рекомендовал. Так прямо и сказал:
- Чтобы вернуть на место то, вывалилось из памяти, надо самому принять вертикально-обратное положение, иначе говоря, встать с ног на голову и тогда то, что ранее выпало, непременно свалится вниз и окажется в нужном месте. Пребывать в таком положении надо не менее четверти часа. Способ верный. Но, опасайтесь, ЯкПлатоныч, преждевременной остановки процесса, нет ничего хуже дурных фантазий, застрявших в центре человеческого тела...
Совет нетрезвого доктора, находившемуся под тем же хмельком сыщику, казался на редкость здравым и мудрым.
И ведь прав оказался Милц!
Мнемосина сжалилась над Штольманом. Сумбур последних суток рассеялся. Память вернулась, воссоединилась с логикой, теперь их силе могли завидовать слоны. Пафосная речь Анны обрела смысл.
Вероятно, ей стало известно о его походе в книжный магазин, и она, как всегда, сделала неверный вывод. Виноватый вид Коробейникова намекал, нет - вопил! - о том, что именно из-за его неумения держать язык за зубами, Штольман стал гнусным рушителем репутаций затонских дев в глазах Анны Викторовны.
Полетта. Ну конечно, то, что его так смущало, не могло произойти взаправду. Не было ни гостиницы, ни хозяйки книжного магазина в неглиже, ни Анны с зонтиком. Да у неё сего предмета и не имелось, наверное. По крайней мере, за все годы знакомства он ни разу не видел их вместе.
В дело об убийстве Агафьи Лыковой тоже выстроилась разумная цепочка: записи доктора Глебова - имевшая к ним доступ Агафья - беременность Анастасии Самсоновой - младенец. Шантаж?
Присутствия ребенка в её доме не наблюдалось. Но где-то он же должен быть? Надо осмотреть дом её отца.
Но это завтра, а сегодня - домой, спать.
-Нет, Александр Францевич, до гостиницы дойти на руках сегодня, пожалуй, не рискну. Не дай бог, слухи об этом дойдут до небезразличной мне особы, а здравомыслие не самая сильная её черта.
Уже задремав, он вспомнил: “...мне конечно всё равно...”
“Как же, всё равно! Так я тебе и поверил!”- полушепотом ответил Анне Штольман.
Впервые за пять лет он улыбался во сне...
Мечта врача - покладистый больной
Высказав господину Штольману свою фиту, Анна вовсе не почувствовала облегчения. Душа жаждала деятельности и единственное, что могло ее утешить, - победа спиритизма над сарсапариллой. К сожалению, именно этим вечером ее призывы остались втуне – дух недавно усопшей сопротивлялся им, как мог. Зато утро оказалось куда более полным событий.
Несчастная Агафья Лыкова зря надеялась упокоиться после смерти. На нее нашлась управа почище духовидицы. Призрачная баронесса фон Берг рвала и метала. Рвала Агафью за волосы и метала в сторону Анны, требуя признаний. И Лыкова не выдержала! Картинки замелькали одна за другой. Доктор Глебов – оказывается, целоваться можно и так?! Сама Агафья – ой, нет! Доктор и его помощница вместе – Анна зажмурилась, потом приоткрыла один глаз.
Баронесса вновь наставляла Лыкову на путь истинный. Покорившись, та показала приметный дом, знакомый Анне, и мужчину в красном жилете, который ставит корзину с ребенком в сарай.
- Это твой ребенок? – спросила Анна понятливо. – Он убил тебя, а ребенка хочет оставить себе?! Я спешу на помощь! Не дам твоему убийце вырастить твоего сына!
И не обращая внимания на духов, которые в недоумении переглянулись и замахали ей вслед руками, тщетно пытаясь остановить ее, выскочила из дома.
Усталость забыта
Вчерашний отдых пошел Штольману на пользу, и в участок он направлялся в самом радужном настроении, готовый к начинаниям, свершениям и даже покорениям. А потому вид руины Коробейникова вызвал в его душе отголоски сочувствия.
- Антон Андреич, у меня для вас новости. Вчера Глебов вспомнил, что в медицинской карте говорилось внебрачных о родах г-жи тогда Фоминой, а теперь Самсоновой. Упоминание о сыне вызвало у дамы срыв, снос и ад кромешный. Следовательно, ребенка от мужа скрывают. Нам осталось навестить того, кто вполне может знать всю правду и скрывать ее, следовательно, быть объектом шантажа – Петра Фомина, отца Анастасии. Давайте навестим его вместе. Вооружитесь, возможно, нам придется его задержать.
Руины на глазах перестроились в воздушный замок. Воскликнув:
-- Ну конечно же, вот кто скрывал камень преткновения за пазухой! - Коробейников радостно принялся за сборы. В карман положил пистолет, за пояс заткнул саблю, подмышку взял фотоаппарат и застыл в полной готовности, как боевой слон.
Штольман поправил котелок, взял трость, пощелкал пальцами, вспоминая, чего не хватает, и с досадой покачал головой. Отправляться пришлось без саквояжа.
Во дворе у Фомина передовые силы Затонского сыска были встречены смышленым мальчиком, который, ввиду грядущей безработицы, мастерил фомку. Он бросил работу и голосисто приветствовал пришедших:
- Здравия желаем, господа полицейские!
Мальчик вложил в приветствие столько чувства, что ближайшее стекло треснуло, висевший на заборе чугунок завибрировал, а из сарая показался тяжело дышащий и хозяин с исцарапанной физиономией, цвет которой гармонировал с его жилетом рытого бархата. Левую руку он прятал за спину.
Штольман легко перескочил через забор, в считанные мгновения оказался рядом с Фоминым и вывернул его руку. В пыль упал хрустальный кулон, столь живо напомнивший сыщику подвески на люстре в доме Мироновых, что объяснений не потребовалось. Хватило одного «Где?!», чтобы Фомин потерял всякую волю к сопротивлению и кивнул на сарай. Штольман передал его преодолевшему, наконец, забор Коробейникову и метнулся в указанном направлении. Из сарая доносились странные звуки, заставившие его не открыть, а высадить дверь. И уважительно остолбенеть.
Анна Викторовна была не из тех, кого можно было одолеть без борьбы, следы которой остались на всем, с чем она соприкасалась, включая сельскохозяйственный инвентарь. В конце концов, Фомину удалось ее стреножить, но не обездвижить. Поэтому глазам Штольмана предстал прелестный тушканчик-переросток, который целеустремленными прыжками двигался к двери, громко игнорируя разбросанные кругом ведра, лопаты и прочие презренные тяпки. Забыв обо всем, сыщик бросился ей на помощь именно тогда, когда Анна готова была наступить на очередные грабли. В мгновение ока Штольман освободил ее от пут. Едва обретя способность нормально двигаться, девушка бросилась в самый темный угол сарая. Чем-то пошуршала. Раздался недовольный писк, потом заливистый плач, и Анна предстала перед Штольманом не одна, а с ребенком.
- Вы так добры, драгоценная Анна Викторовна, - растроганно произнес подошедший Коробейников, волоча за собой профессионально связанного Фомина.
Штольман думал о том, как бы поделикатнее сообщить Анне, что она держит ребенка не тем концом вверх, но решил, что лучше просто отобрать его. Вчетвером они вышли из сарая: слегка помятая, но непобежденная Анна, Штольман с ребенком на руках и Антон с Фоминым на привязи. И в этот момент во двор ворвалась пролетка, больше походившая на тачанку, ибо сидевшие в ней Самсоновы выглядели убийственно.
- Это он! – полуутвердительно возопил купец, бросаясь к Штольману, которому оставалось только жалеть о том, что руки заняты.
- Нет!!! – Анастасия попыталась перехватить мужа.
- Как? – на бегу удивился Самсонов. – Это не наш ребенок?
Возникло всеобщее замешательство, которое разрешилось к полному довольству почти всех участников этой трогательной сцены: Самсоновы повезли ребенка в счастливое детство, Антон повлек преступника в участок, а Штольман проводил, наконец, Анну до дома Мироновых, всю дорогу радуясь ее молчанию и только у дверей спохватившись, что так и не вынул кляп…
Обращения из-за кулис
Милц – сценаристам:
- Голубчики, ну что ж вы меня заставляете нести какую-то ахинею? Если удар нанесен справа, гематома будет слева, а не наоборот! И кстати, придумайте мне уже какой-нибудь дом, хозяйство, жену, наконец!
Мальчик, работавший у Глебовых, режиссеру:
- А можно, я хоть не на глазах у полиции буду клепать эту фомку?
Штольман костюмерам:
– Где мой саквояж?!
Агафья Лыкова – сценаристам:
- Уж если аллюзии, могли бы взять кого-нибудь не из ныне живущих. Чем плоха Марта Скавронская, например?
