Распевка
Как жаль, что колыбельным не придают особого значения. Ведь спетая в нужный момент, она может погрузить одного в сладкий сон, другого в гипнотический, третьего в вечный. Правильно подобранная мелодия способна усыпить даже кобру. А неправильно подобранная – породить чудовищ.
В нашей же истории колыбельная вдохновляет на матримониальные подвиги, преступные деяния и оживленные сверхъестественные баталии, одержать в которых викторию не удалось пока никому. В борьбе с невидимым во тьме потайного хода врагом сыщик получает физическую травму, которая затем компенсируется духовным просветлением. Меж тем духовидица в очередном приступе неконтролируемого феминизма занимается мужскими делами, позволяя себе иногда отвлекаться на нового поклонника, осыпающего ее флорой и фауной, столь любимой дамами. Самое же интересное происходит, когда главные герои занимаются перетягиванием одеяла всевластия, но в итоге честно делят не только его, но и другие постельные принадлежности. Словом, славный Затонск по-прежнему полон событий, пересказ которых еще долго не даст читателям заснуть.
Вдоволь игрушек, сластей,
Вдоволь веселых затей
Мирное Затонское утро. Увидев потенциальную соперницу, Анна устремилась к ней. Прицелилась, выстрелила взглядом и молниеносно обезоружила словом:
- До меня дошли слухи, что один безразличный мне господин навещает вас по ночам...
- Я понимаю, о ком вы... Позвольте всё объяснить...
Полетта вцепилась в её рукав и настойчиво пригласила зайти в магазин.
- Мне очень неловко... Я должна признаться, ведь вы моя единственная подруга в этом городе. Сей прискорбный случай имел место, - расточалась Полетта. - Не скрою, однажды ему удалось проникнуть в неурочный час в мою целомудренную обитель литературных фолиантов. Поверьте, я его не приглашала. Хотя это вопреки моим мировоззрениям, но я не могла его не впустить. Я опасалась, что стуком в дверь он разрушит мою репутацию. Он был чрезвычайно напорист. Вы не подумайте, я не поощряла его поползновений в сторону моего честного имени. Невольно мне удалось получить главную роль в этом водевиле, но, уверяю Вас, никаких авансов с моей стороны данный господин не получал. В нём взыграло мужское самолюбие, а не женолюбие.
Чай, конфеты с “пьяной вишней", и бдительность Анны впала в спячку до весны, а Полетта плавно перешла от “домоганий-недомоганий” Штольмана к совершенно иным речам.
Фу, говорила Полетта. Какая гадость эти варвары! Вы заметили, что именно мужская тяга к досужим разговорам стала причиной вашего визита? Мы не должны, говорила она, позволять им связывать нас узами Гименея. Современную образованную женщину благоприятного возраста никакая чистейшая любовь не заставит подчиниться мужчине. Предназначение женщины — властвовать над ними. Большинству этих представителей вражеского лагеря мы необходимы для угнетения и удовлетворения своих низменных слоновьих аппетитов и бездуховного чревоугодничества.
Околдованная сверлящим взглядом и тягучими речами, Анна блаженно улыбалась и раскачивалась, как кобра при звуках свирели. И не заметила, что зрачки Полетты выписывают восьмерки и символы бесконечности.
“Желаю быть свободной и самодостаточной,” - утверждалось и утрамбовывалось в её голове. Анна вышла из «Ока змеи», с достоинством неся корону феминизма и одним только взглядом отбрасывая попавшихся на пути особей мужского пола.
Спи, моя радость, усни
По-утреннему свежая лысина озарила приемную:
- Бонжур, Анна Викторовна! Жё сюи Овчинников! – и носитель широко известного в литературе акцента расплылся в сладчайшей улыбке.
- Бонжур, мсье Овчинников! Ассеи-ву, с’иль ву пле, - решила поддержать начинание Анна Викторовна и указала на стул.
- Жё пё… нет, жё па, нет, пюи-ж, - забормотал заложник франкофонии, пытаясь удержаться на грани приличий, - ан фантом ше муа!
- Что?! – спросила Анна так резко, что Овчинников смешался и перешел на родной.
- Призрак у меня в доме, Анна Викторовна! Воет по ночам, спасу нет! Может, спросите у него, что ему от меня надо? Ежели душа неупокоенная, так я бы панихидку, а ежели…
Но Анна уже не слушала. Да что же это такое! Как смеет этот господин обращаться к ней, почти дипломированному почти специалисту в области медицины, обращаться с подобными просьбами! У нее что, на двери табличка «Консультации по потусторонним явлениям»?! Тонкий фарфор хрустнул в сжатых добела пальцах, со ставшего тесным воротничка посыпались пуговицы, и Анна медленно поднялась со стула, заставив Овчинникова испуганно сжаться и подумать, что домашний призрак, пожалуй, не так уж и плох.
- Дорогой господин Овечкин! Э-э, Овчинников! Общая усталость, плохой сон и нервные срывы вполне могут вызвать слуховые галлюцинации. Я дам вам сульфонал, принимайте на ночь. Если ваше состояние не улучшится, за вами приедут. То есть придется госпитализировать.
С этими словами Анна достала пузырек с сульфоналом, мужественно поборов желание накапать туда касторового масла, и успела изловить посетителя у самых дверей и всучить ему лекарство, пожелав на прощание слоновьего здоровья. В чем тот к концу визита сильно нуждался.
Придет серенький волчок
Утро следующего дня также прошло под знаком Овчинникова, только последний не сиял умильно, а скорбно взирал из горних высей.
- Александр Францевич, это я во всем виновата, - рыдала Анна на плече у доктора в пролётке, везущей их к месту преступления. Милц производил деликатные манипуляции платком, ещё надеясь спасти сюртук, подсовывал леденец и пытался отвлечь ближайшей птичкой. Тщетно.
- Позвольте, голубушка, в чем же ваша вина?
- Он жаловался на призрака, а я ему выписала судьфонааал…
- Да, - согласился доктор, - от призраков лучше помогает аминазин или галоперидол. Впрочем, - спохватился он, - бывают исключения.
В доме Овчинникова Милца уже ждали, а появление Анны вызвало смешанные эмоции.
- Вот, Яков Платонович, - поспешил объясниться доктор, заметив локальное понижение атмосферного давления и некоторую электризацию обстановки, - пригласил Анну Викторовну на первичный осмотр. Пора ей познакомиться с тонкостями оформления.
Штольман молча кивнул и вернулся к месту происшествия. Он осматривал вскрытый сейф, из которого, по словам Савелия, пасынка покойного, исчезли драгоценности. Следов взлома нет, думал Штольман, открыли своим ключом. Кража совершена именно в тот день, когда купец начал принимать снотворное. В совпадения сыщик не верил.
Тем временем Анна занялась осмотром столь рьяно, что через какое-то время Милц не выдержал и отобрал у нее несколько помятого и потерявшего благообразный вид покойника. Уважение позеленевшего Коробейникова к Анне возросло настолько, что ему потребовалось срочно выйти. Яков Платоныч осведомился у обоих медикусов:
- Ну каково первое впечатление? – за что удостоился гневного взгляда попавшей в тупик Анны. Разговаривать со сластолюбцем она категорически не желала, но и не высказать профессиональное мнение не могла. Положение спас Милц, опередив ее.
- Сейчас сказать трудно, Яков Платонович, вскрытие покажет. А вы как думаете?
- Убийство тут, Александр Францевич.
- Но следов насильственной смерти нет, - вмешалась Анна.
- На покойнике нет, - ответил Штольман, - зато есть на подушке. Видите эти пятнышки крови? И губа у Овчинникова разбита.
- Мало ли! Возможно, это следы не убийства, а ночных утех, коих не чураются не только вдовцы! – и Анна прищурилась в сторону сыщика, став удивительно похожей на Марью Тимофеевну, распекающую Виктора Иваныча. Доктор Милц благоразумно заторопился к выходу. Городовые, напротив, смолкли и придвинулись поближе, предвкушая зрелище.
- Делом займитесь! – рявкнул Штольман. – Тело в морг отправляйте.
Полицейские зашевелились медленно и неохотно, не желая ничего пропускать, и Анна оправдала их ожидания.
- Вы тиран и деспот, - громко сказала она, - вы притесняете тех, кто не может вам ответить. И не только мужчин!
- Вы забываетесь, Анна, - тихо, но грозно сказал Штольман. – Прошу вас держать свои домыслы при себе, иначе впредь осмотры места происшествия Милц будет выполнять в одиночку.
- Да как вы смеете! – но Штольман, не желая более препираться, круто развернулся и в раздражении покинул дымящуюся духовидицу.
Баю-бай, котенок мой
Анне не терпелось поделиться с кем-то обидами на Штольмана. Выбор пал на Андрея Петровича, на веранде разделяющего с дядюшкой пятую по счёту рюмочку чаю:
- Да как он смел так со мной разговаривать! Это я должна была ему сказать, а он слушать и каяться. Это я пять лет мучилась неизвестностью. Это мне французские круассаны стали хуже горчицы. Это мне от одного слова «Монмартр» делается дурно. За три года Елисейские поля исходила вдоль и поперек, пять пар ботинок стоптала! Годы душевных мытарств, и вдруг является этот любвеобильный тип, готовый при первой возможности морально разложиться в книжном магазине, и получайте: Анна, вы забываетесь!
Стенания Анны Викторовны, вкупе с наливкой Петра Ивановича, вызвали отклик необычайной силы в нетрезвой клюевской душе. Сердце щемило от жалости к этой несчастной, невыносимо прекрасной барышне. Любила, страдала, и вон как оно обернулось. Презренным типом, недостойным этого бриллианта, оказался её избранник.
«Но всё, с ним покончено навсегда. Отныне и во веки веков. Вот прямо сейчас, на этой аллее выброшу его из своих мечт, сотру из памяти», - обещала Анна Викторовна. - «Перешагну через него и заживу дальше счастливой, свободной жизнью». И для большей убедительности решительно пнула камень, символизирующий выброшенного из её жизни коварного господина.
И казалось в этот момент Андрею Петровичу, что нет на свете более прекрасного и беззащитного создания, способного оценить его благородные порывы. И виделась она ему в чистом поле, обнимающей березы, в чем-то белом и кружевном, и чтобы ромашки в волосах, и непременно с котятами. Ради этой нежной невинности он был готов нацепить сверкающие доспехи и мчаться ее спасать хоть на край света. И хотелось её обидчика наказать. И лучше дуэлью. Прямо сей момент, пока наливка добавляет ему ухарства и отваги.
А на утро он презентовал ей котёнка, для полного соответствия Анны со своим представлением о ней. Черного, как уголёк от потухшего пламени её былой любви.
- Ах, какой кошмар! Ах, какая прелесть! - диву давалась Марь Тимофеевна, так и не решив, как относится к этому дару.
Зато Гиена Лиза была непоколебима в своём мнении. Такой богатый сосед и нашёл, что прислать в подарок! Чёрного кота! Зря не метлу. Этой ведьме, хозяйской дочке, была бы в самый раз, для удовлетворения её магических потребностей.
А сам Андрей Петрович с букетом роз, раздутый до размеров небольшого слона от переполнявшего его чувства аннасохранения, вышагивал по улице, когда повстречал судебного следователя. И хотя в исповеди Анны Викторовны имя возлюбленного не прозвучало, по некоторым признакам в нём угадывался Штольман. Не удержался, захотел укорить соперника, похвастался букетом, но тут же вспомнил его знак на аукционе и решил обождать с дуэлью до лучших времен, да и вчерашняя неустрашимость за ночь выветрилась.
Анне же было не до котят, букетов и кавалеров, все её мысли занимал дух Овчинникова, посетивший её спальню неприлично поздно, и его “шерше ля фам”. О какой женщине он говорил? Где её искать?
До чего же голос тонок, звонок
Штольман сердито надписывал адрес на конверте, когда вошедший Коробейников решил, что в кабинете слишком тихо и вообще скучновато.
- Ну что, Яков Платонович, чувствуете себя Геростратом, сжегшим все мосты к Артемиде? А может, не Геростратом, а Геродотом? Что это вы пишете? И куда посылаете? Неужели подозреваете кого? А в чем? А…
Яков Платонович оторвался от письма и произвел срочные противофонтанные работы. Антон поперхнулся, принимая от Штольмана стакан чая в руки и слоновий кусок сахара в зубы.
- Непременно вприкуску, Антон Андреич, - настоятельно рекомендовал Штольман, выходя из кабинета. Обернулся на пороге:
- Я к Игнатову, а вы допросите Капитолину. Когда чай допьете.
…Бывший управляющий Овчинникова взахлеб делился печальной историей своей службы. По его словам выходило, что лично им настеленный узорный паркет, вот этими вот руками выложенный варяжский камин и собственноручно расшитый золотом ковер не удостоились внимания нанимателя и остались без вознаграждения. Странно, что при этом смерть купца огорчает Игнатова меньше визита полиции, подумал Штольман, ведь теперь денег ему точно не видать. А жить на широкую ногу он явно любит, вон бумажник из крокодиловой кожи. Надо будет приставить к нему слежку.
- Купца-то многие ненавидели, - меж тем мстительно вещал Игнатов, - вот хотя бы кухарка. Савелий на дочке ее собирался жениться, а Овчинников был против.
- Но задолжал покойный только вам? – уточнил Штольман.
Игнатов горячо заверил господина сыщика в том, что он совершенно зря теряет свое драгоценное время на столь ничтожную персону, у него, Игнатова, не хватило бы на убийство ни обиды, ни злости, ни мозгов. То есть и в голову не пришло бы. В ответ сыщик применил к нему волшебную меру пресечения, нарушить которую не решился еще ни один подозреваемый в Затонске. На этом оба, удовлетворенные своими оригинальными репликами, разошлись каждый по своим делам.
…Антон Андреич снимал показания с Капитолины, одно за другим. Снял уже почти все, когда обнаружил подле себя раскаленного добела кузнеца. Коробейников попытался остудить его наводящими вопросами:
- Знаешь ли, что драгоценности пропали?
- Угу.
- А ты не слышал?
- Не-а.
- Где был-то ночью?
Вместо ответа кузнец кивнул на Капитолину, пытаясь прожечь ее взглядом до самой совести. Потом уставился на Коробейникова.
- Благодарствуй, ты рассказал нам много интересного, - почти твердо выговорил Антон, вытирая внезапно выступивший пот. – Ступай теперь, - и кивнул городовым, чтобы увели огнедышащего поклонника подальше.
Закаленная совесть Капитолины, как выяснилось, не боялась высоких температур, ибо слабый румянец, выступивший на щеках, вряд ли можно было считать признаком глубокого раскаяния. Без кузнеца она действовала так бойко, что остывший было Коробейников вновь вспотел и с трудом заставил себя вернуться к делу.
- Значит, Савелий ваш влюблен в Вареньку, дочь кухарки?
- Точно так-с, господин наиглавнейший сыщик! Бежать с ней хотел из отчего дома, все деньги на дорогу собирал…
- Ах вот, как собирал? А может, шарил неправедной рукою по закромам и сусекам родительской опеки! А вдруг та же рука и закрыла преждевременно отчие очи, узревшие ее таинственные поползновения! Арестовать Савелия сей же час!
Скоро день настанет,
Что-то он сулит?
“Послушай, милая, осталось потерпеть совсем немного. Скоро все изменится. Дорогая, мы будем вместе”.
Услышанное заставило Марь Тимофеевну насторожиться. Растопырив уши, как слон, она прижалась к двери в кабинет.
“Слышишь, наш увалень не хуже меня, умеет вселять надежду!” - шептала ей Муза, - “Ишь, раздухарился. Этот сухарь, оказывается, куртуазностями располагает? Мы от него годами ласкового слова не слышим. Нам способен только на “Ну, Маша...”
Разговор за дверью стих, только слышались причмокивания и ахи-вздохи.
“Коньяком подавился!”- сделала вывод Марь Тимофеевна. Разбежалась и, ведомая жаждой спасения мужа, сокрушила преграду.
Её глазам предстала доселе невиданная картина, заставившая замолчать даже Музу.
Из-под рабочего стола торчала стоящая на коленках, половина женщины с элегантным бантом на филейной части. Виктор Иваныч держал её за место пониже спины и делал некие телодвижения, то ли стараясь пропихнуть её туда поглубже, то ли наоборот, вытащить на свет божий. Эта особа упиралась и сопротивлялась.
-Витя! Ты живой? Я подумала...мне показалось...А почему у тебя из-под стола торчит Лиза? Что здесь происходит?
-Ну Маша! Не стой в дверях! Помоги вытащить, она застряла.
Марь Тимофеевна обошла стол и резво схватила жертву за руки. Давно чета Мироновых не испытывала такого единства. Муза вдохновенно порхала, осыпала их пыльцой и напевала: “Эээй, ухнем!” Супруги дружно вызволяли бедняжку из плена стола, но при этом тянули её в разные стороны. Лиза при этом верещала всхрюкивала, как поросенок. В какой-то момент ей удалось извернуться, взбрыкнуть ногами и выскочить вперед, прямо к ногам хозяйки. Оказавшись на свободе, горничная на четвереньках, не в силах разогнуться, поползла в сторону кухни, ловко огибая препятствия.
- Может, ты соблаговолишь объяснить, участником чего я стала? - полюбопытствовала Марь Тимофеевна. Муза, предвкушая так любимые ею семейные заварушки, оживилась и подзадоривала хозяйку: “Ярче! Выразительнее! Добавь экспрессии!”
- Ну, Маша! Разве так можно? - перешёл в наступление супруг, - я готовлю речь для суда. Ты врываешься! Да ничего не случилось. Упала запонка, попросил Лизу её достать. А ты что подумала?
- А что я могла подумать, когда мой собственный муж обещает кому-то скорейшее разрешение сложившейся ситуации? Призывает чуть-чуть потерпеть и они воссоединятся!
- И не обманул! Прошло минут пять, Лиза освобождена, и мы все вместе!
- Ты называл её “дорогая”!!!
"Он прав. Учитывая во сколько, горничная нам обходится, она действительно- дорогая!”- позже рассуждала Марь Тимофеевна, а Муза почёсывала ей макушку. То место, откуда у оленей растут рога...
Глазки закрывай
Дом Овчинникова казался безлюдным: оставшиеся в живых и пока не арестованные обитатели расползлись по углам, не ожидая от очередного визита полиции ничего хорошего. Кухарку Штольман обнаружил бдящей у винного погреба.
- Вот, - пояснила она, - берегу хозяйское добро, а то ведь растащат для утешения.
- Похвально, - одобрил Штольман. – А скажи-ка, дочь твоя, Варя…
- Что Варя? Что?! – незамедлительно вскипела Серафима. – Небось Капа накапала, горничная? Да она от своих грехов глаза отводит, прости господи! И с хозяином крутила, и у кузнеца ночевала, и на управляющего глаз положила, а все туда же, о Варькиной чести печется!
- Так Варя… - попытался вставить Штольман.
- А что Варя?! У них с Савелием все по-честному было! Он жениться обещал! Вот ждал, чтоб в возраст войти и маменькино наследство получить. Купец-то сильно против был.
- С Варей…
- Варя что?! Вы Варю не троньте! В деревне она у тетки! Уж неделю как!
Штольман, наконец, догадался начать предложение не с ключевого слова и даже сумел договорить его до конца, потребовав навестить его в участке вместе с дочерью. Тем не менее, он узнал все, что ему было нужно, сэкономив время, силы и вопросы, и теперь собирался потратить их на Капитолину. Но не тут-то было.
В спальне покойного ему попалась особа, явно пропустившая мимо ушей утреннее предостережение. Дуэль началась без команды «сходитесь».
- И что вы здесь делаете? – одновременно спросили они друг друга.
- Я не обязан/а отчитываться перед вами! – снова вместе.
- Не повторяйте за мной! – хором.
После чего наступила некоторая пауза, во время которой была произведена замена оружия. Фехтование на боевых взглядах продолжилось с такой силой, что сопровождалось искрами и звоном в ушах.
«Никаких больше подсказок!» - думала Анна.
«Никаких больше осмотров!» - думал Штольман.
«Как можно было соблазниться этой Полеттой!» - «Как можно так опрометчиво рисковать!»
«Негодяй и жалкий волокита!» - «Докатились до прямых оскорблений, Анна Викторовна?». Штольман прищурился. Анна заморгала. И в этот момент их прервали.
Потусторонние силы, возмущенные таким невниманием к себе, устроили небольшое показательное выступление. Раскрылись окна. Захлопали двери, включая дверь сейфа, тумбочки и даже заглушку камина. Заскрипели половицы. Перед ошеломленной Анной прошла вереница всех покойников, когда-либо скончавшихся в доме, включая трех кошек, борзую и тридцать восемь попугаев. И… неужели слон? Уфф, показалось. Последней явилась баронесса. Укоризненно покачала головой, распахнула дверь в шкаф, раздвинула вешалки и продемонстрировала потайной ход, видимый теперь и Штольману.
- Оставайтесь на месте, Анна Викторовна, - велел он тоном, не терпящим пререканий, зажег свечу и прошел в шкаф.
Потайной ход был коротким, уже через несколько шагов Штольман оказался у выхода, как вдруг под ногой что-то брякнуло. Он наклонился, успел увидеть брелок из кожи крокодила, и тут наступила темнота…
В погребе, в кухне темно
...“Мы не должны подчиняться мужчинам!” - вспомнила Анна и шагнула за Штольманом в темноту потайного хода.
Сделав не более десяти шагов, она упала, споткнувшись обо что-то крупное и достаточно знакомое на ощупь. Преграда издала слабый стон.
“Яков Платоныч?!” - женский визг заметался по крошечному помещению, отскакивая от стен и от этого делаясь еще оглушительней и ужаснее. Раздался топот убегающих ног.
Анна отыскала его запястье и начала считывать только ей понятные импульсы: “ Жив! Слава богу! И будет пребывать в этом состоянии еще лет пятьдесят, точнее определить время нет... Так... Поверхностная травма головы. Нанесена тупым плоским предметом. Лейкоциты... тромбоциты... в норме. Гемоглобин понижен. Видимо, от недостатка витаминов. Морковки ему надо, яблок...”
-Помогите! - завопила она, - Полицию! Врача! Карету скорой помощи! Санитаров!
Запуганные домочадцы Овчинникова молча переглядывались, тряслись, как слоны перед мышью, но предпочли не высовываться из своих углов.
Помощи ждать было неоткуда.
Осознав это, Анна поглубже натянула свою корону феминизма, подлезла под Штольмана, взвалила его обмякшее тело себе на спину, устроила поудобнее, аккуратно поддерживая страдальца, его шляпу и трость, поволокла свою находку в больницу.
Должно быть, зрелище они представляли столь неординарное, что прохожие замирали от восторга, предвкушая, как будут рассказывать об увиденном: "Черная воронка” тащит добычу в своё логово! Да так резво, что того гляди и до самого Ярославля домчит его на себе!”.
Некто, особо смелый, закричал, явно подбадривая бессознательного Штольмана: “Куда отправился, Вакула? За черевичками?”.
Добравшись до клиники, Анна свалила раненого следователя на кушетку и деловито захлопотала над ним, став в этот момент удивительно похожей на тётушку Липу. Направилась к стеллажам, в поисках йода и бинтов, но рука, подчиняющаяся феминогипночарам Полетты, непроизвольно потянулась в сторону кружки Эсмарха.
-Анна Викторовна, данная процедура не применяется для лечения травмы головы! - подоспевший доктор Милц успел избавить друга от унизительной расплаты за многовековое угнетение всех женщин мужчинами и пятилетнее негодование одной из них.
Пыхтя о несправедливости, месте женщины в этом мире и невозможности проявить себя на поприще медицины, выдворенная из приёмной Анна Викторовна отправилась в полицейский участок, приносить пользу обществу там...
Баю-бай!
Еще на подступах к полицейскому участку Антон Андреич услышал жуткие вопли, доносившиеся изнутри. Мороз пробежал по коже. Душа заметалась по организму, ища укромное местечко, где сможет укрыться от предстоящего ужаса. Руки дрожали, ноги отказывались двигаться к источнику звука. “Что это? Точно не человек! Ни одно живое существо не имеет способности так завывать. Затонский оборотень. Возращение”, подумалось Коробейникову.
С опаской приблизившись, он робко заглянул внутрь и увидел нечто престранное, заставившее его замереть в дверях.
Дежурный, городовой Слонов, недвижимо сидел на своем месте, держа по пирогу в каждой руке. Рядом стояла оцепеневшая Анна Викторовна с приоткрытым ртом. А перед ними скакала и кружилась барышня. Нет, не барышня – Дева необычайной красоты. Белокурые волосы заплетены в две косички, на голове очаровательная красная шляпка, плащик с капюшоном, фартучек и корзинка в руках.
-Входите, - пригласила сыщика Дева, и торжественно объявила, - “Колыбельная”. Исполняет Варя.
“Баиньки-баиньки,
Спи, мой зайчик маленький,
Серенькие ушки,
Беленькое брюшко», - надрывалась посетительница, обращаясь к Антону. Источник какофонии был найден!
Неизвестно, на что рассчитывала Дева, избрав для своего выступления эту композицию, но использовать её по назначению при её музыкальных данных явно не удалось.
Усики начальника сыскного отделения встопорщились, глазки сползлись к кончику носика, брюшко прилипло к спинке. Испытывая острую необходимость засунуть лапки в ушки, оглохший зайчик Антон Андреич нашел в себе силы и перекрикивая певицу заорал:
- Молчать! За мной! В кабинет!
Во время допроса выяснилось, что Деву зовут Варенькой, она дочь овчинниковской кухарки. Пришла с пирожками и квасом хлопотать за Савелия.
Нет, он отчима не убивал, пояснила Варенька. Он прекрасный юноша. Музыку любит. Предлагал ей сбежать вместе с ним. В Париж. Как только он получит наследство. Если бы не её призвание к театральным подмосткам, она была бы счастлива составить с ним романтическую пару. Но увы! Её судьба - служение Мельпомене. Жаль только, упражняться приходится по ночам, когда матушка крепко спит. Возражает, несознательная, против дочкиной карьеры. А у неё уже отлично получается петь, громко. Хотите убедиться в этом?
-Нееет! - визг начальника вывел из оцепенения дежурного и Анну Викторовну. Она постояла, вспоминая, что же её сюда привело. Вспомнить, видимо, не смогла, развернулась и молча вышла прочь...
-Дежурный, в камеру артистку! Acta est fabula. Представление окончено, - распорядился Коробейников, опасаясь повторения кошачьего концерта, - Пусть посидит, подумает, зачем подстрекала своего ухажёра на убийство отчима...
За день мы устали очень
Анна появилась в больнице под вечер. Что-то неудержимо влекло ее туда. Своей феминистской совести она твердила, что ей просто нужно все проверить, иначе все будет сделано не так, как надо, но на самом деле ей просто хотелось опять его увидеть. Убедиться, что ему не хуже. Прикоснуться к нему.
Обуздывать свои желания Анна никогда не умела и не стремилась научиться. Накинув халат, она тихонько вошла в палату и прикрыла за собой дверь.
Штольман выглядел неважно. Он метался в полузабытье, тяжело дышал и дрожал от озноба. Анна укрыла его потеплее и села у постели. Впервые с тех пор, как он вернулся, у нее появилась возможность просто сидеть рядом и разглядывать его. И она просто сидела и смотрела. Так странно было видеть его беспомощным, не облеченным властью и не облаченным в строгий костюм, без защитного острого отстраняющего взгляда. Он выпростал из-под одеяла открытую до локтя руку, и Анна поймала себя на том, что осторожно, кончиками пальцев, гладит его обнаженное предплечье, покрытое мурашками. Рассердилась. Увидела, что ему по-прежнему холодно. Решительно сбросила халат, взяла вторую подушку, и, осторожно подвинув Якова на кровати, пристроилась рядом.
Где-то на задворках сознания вопили феминизм, инстинкт самосохранения и даже, как ни странно, напоминания о приличиях. Анна затолкала их на самое дно подсознания и прикрыла глаза. Как хорошо было бездумно лежать, прижавшись к нему, ощущать, как он согревается, успокаивается, перестает метаться. Она сама не заметила, как уснула, утомленная этим длинным днем и собственными непонятными ощущениями.
Проснувшись, Анна какое-то время не могла понять, где находится. Белый потолок, больничные запахи, перекошенная подушка… Вспомнив, она буквально подскочила на кровати. И увидела Штольмана, сидевшего на стуле в брюках и рубашке.
- Что со мной было? – спросила Анна, еще не вполне придя в себя.
- Вы были на ночном дежурстве. Устали, видимо, и заснули, - ответил Штольман, глядя на нее с сочувствием.
- Я ничего не помню…
- Вам что-то снилось. Вы говорили что-то о том, что не виноваты, о Париже, о каких-то птицах… Об утке, что ли…
- Бред какой-то, - сказала Анна, в панике соскакивая с кровати. – Простите, мне нужно привести себя в порядок.
Штольман грустно смотрел, как она исчезает за дверью. Проснувшись под утро и обнаружив у себя под боком Анну, он сначала подумал, что галлюцинирует. Но она была рядом, живая и настоящая, более, чем когда-либо. Когда он, не желая смущать ее, встал и оделся, она начала вертеться и что-то жалобно говорить. Большую часть сказанного ею Штольман утаил. Ему сначала следовало обдумать это самому.
Утро ночи мудренее
Странным образом вдохновленная ночным дежурством, Анна спешила домой. Она чувствовала в себе готовность немедленно раскрыть таинственное преступление. Ей хотелось вытрясти душу из духа Овчинникова, чтобы он как на духу выложил, кто же убийца, если не Савелий и не Варя. Или от души? Запутавшись в количестве духов и душ, она уселась перед зеркалом и торжественно велела:
- Купец Овчинников, явись мне!
Очевидно, тому не терпелось пообщаться с Анной, потому что стул с трудом выдержал напор холодного ветра. Однако оглянувшись, она никого не увидела. Стул вновь чуть не подвел ее, когда она бросила взгляд на зеркало и увидела там Овчинникова, окруженного синим светом, с начерненными глазами.
- Кто вас убил? – робко спросила Анна, перейдя на «вы».
Овчинников обрисовал в воздухе женскую фигуру, потом начала надевать нечто невидимое на уши.
- Женщина, - догадалась Анна. – Вешала вам лапшу на уши? Кухарка!
Опрокинув злосчастный предмет мебели, она бросилась к дому Овчинникова.
Проводив Анну Викторовну, Штольман завершил свой туалет и, пренебрегая традиционными выходами, выскочил в окно, соорудив на постели куклу для утреннего обхода. Он знал, что, заполучив его в качестве пациента, доктор Милц пропишет ему недельку больничного покоя с принудительной фиксацией, чтобы, наконец, заставить его испытать на себе знаменитое затонское средство от всех телесных и душевных недугов, в просторечии именуемое «отдохнуть вам надо», и отметить его успех рюмочкой сосудорасширяющего на прощание. Штольман не мог себе этого позволить, ибо его интуиция кричала о том, что время на исходе.
Впервые на своей памяти Штольман сначала услышал, а потом увидел участок. Судя по звукам, его осаждала армия варваров, вооруженных молотами и жестяными щитами, а полицейские оборонялись чем-то звонким и бьющимся, не забывая трубить, как слоны, чтобы вызвать подмогу. Он различил даже вой и стон вселенский определенно женского происхождения. Еще не вполне пришедший в норму рабочий инструмент запульсировал под котелком и марлевой нашлепкой, и, непроизвольно поморщившись, Штольман трижды выстрелил в воздух. После чего наступила благословенная тишина.
Возвестив о своем приходе таким образом, он вошел в участок и увидел крайне воинственно настроенную и действительно вооруженную половником кухарку Серафиму, господина полицмейстера и Коробейникова, к которому как нельзя более подходило определение «несчастный». Узрев знакомое лицо, Серафима бросилась к своему потенциальному спасителю. Штольман, помня правила беседы с воинственной матерью, спросил только:
- Давно сидит?
И добившись лаконичного:
- Со вчерашнего дня.
- Отпустить, у нее алиби, - достойно завершил беседу. Прелестную певицу выставили вместе с родительницей, прежде чем она успела сказать «ария». Скорая помощь Штольмана заслужила горячую благодарность и Трегубова, и не успевшего взять себя в руки Коробейникова.
В этот момент в участке появилось еще одно действующее лицо – господин Игнатов в сопровождении городовых и приставленного к нему «хвоста». «Хвост» радостно вилял и подпрыгивал – управляющий попался с драгоценностями покойного Овчинникова. Однако Штольман несколько умалил его торжество, спросив:
- А вчера вы его упустили?
Соглядатай виновато кивнул, не понимая, как начальство проникло в эту тайну. Штольман быстро обшарил карманы Игнатова и достал знакомый брелок. Управляющий изменился в лице и залепетал:
- Это не я, это все Капитолина, она все задумала, у нее и золото осталось, и серьги брильянтовые.
- Поехали! – распорядился Штольман, подхватывая все еще дезориентированного Антона.
Дверь ни одна не скрипит
...Подоспевшая полиция застала в опустевшем доме Овчинникова Анну Викторовну.
Подпирающую спиной дергающийся шкаф и беседующую с его содержимым. Шкаф ходил ходуном. Сдерживать его порывы и одновременно задавать вопросы духовидице удавалось с трудом.
- Анна Викторовна, что тут происходит? - любезно поинтересовались полицейские.
-Веду... допрос... Капитолины... А вы ...почему не в больнице? - внимание новоявленного следователя переключилось на коллегу.
Шкаф, услышав посторонние голоса затрепыхался, задергался:
- Люди добрыыыя! Да что это такое деется? Помогите! Не я это! Это моё!
- Это она... с любовником ...убили...
- Нееет! - верещала мебельная полонянка.
- Она не она, моё не моё, с этим мы в участке разберемся, а сейчас, Анна Викторовна, выпустите пленницу и потрудитесь объяснить, каким образом вы тут оказались?
-Дух Овчинникова...лапша...серьги... брильянты...- сбивчиво рассказывала Анна, тяжело дыша и подскакивая от тычков в спину.
В этот момент дверь шкафа распахнулась от сильнейшего толчка, и Анна влетела в заботливо протянутые руки Яков Платоныча, а Коробейников с почестями встретил из неволи Капитолину.
Одну, крошечную минутку Анна помедлила, прежде чем освободится из штольмановых объятий. Что-то неуловимое, связанное с ночью проведенной в клинике, за это мгновение промелькнуло в её голове и исчезло...
...но обещало вернуться...
Полицейский экипаж увез Антона Андреича и Капитолину. Яков Платоныч вызвался проводить Анну, что она категорически отвергла. “Нам не по пути”, - сказала она, - “Око змеи” находится в другой стороне”.
Все разошлись в разные стороны. На крыльце остались сидеть вернувшиеся из полиции кухарка с дочкой и Савелий. Варенька затянула:
- Баю-баюшки, баю,
Не ложися на краю,
Придёт серенький волчок...
Мать и Савелий слушали её с умилением. Только им двоим на всём белом свете её пение не напоминало вой того самого волчка...
Глазки скорее сомкни
Расследование было благополучно завершено, но у Штольмана остались еще кое-какие дела. В частности, он собирался приглядеться к книжному серпентарию, ибо странности Анны усиливались после посещения данного заведения, да и ревновала она к Полетте явно не только из-за неуместной информационной активности Коробейникова. И еще этот подслушанный сон…
Во сне Анна была в Париже. Плача, рассказывала кому-то их историю. И повторяла по-русски слова, которых еще ни разу не сказала Штольману наяву.
Что все это значило? И как связано с Полеттой? Разумеется, никаких улик нет и подозревать ее вроде бы не в чем. Но неплохо бы потыкать палкой в гнездо, то есть задать пару вопросов и посмотреть на реакцию.
В «Оке змеи» было пусто. Дверь не была заперта, но хозяйка отсутствовала. Штольман подошел к конторке и произвел быстрый обыск. Обнаружил зеркальце, маятник, роман «Жюстина, или Несчастья добродетели» на французском с закладками, очередное издание «Вестника суфражистки» и краску для волос «Титаник». По-своему интересные, находки, тем не менее, не проливали свет на происходящее с Анной. Он быстро пролистнул учетную книгу, прощупал обложку и был вознагражден – в потайном карманчике нашлись любопытные рукописи. Штольман прочел их и усмехнулся. Пожалуй, можно не допрашивать Полетту, эти бумаги – прекрасное противоядие.
В этот момент в магазине появилась Полетта. Увидев Штольмана за конторкой с письмами в руках, она неуловимо быстрым движением скользнула к нему и попыталась выхватить добычу. Но сыщик оказался проворнее. Он успел отскочить и преградил ей дорогу тростью. Полетта зашипела и уставилась на Штольмана вертикальными щелками зрачков. Яков Платонович не дрогнул. Он встряхнул один из листочков и насмешливо процитировал по памяти, не отрывая взгляда от хозяйки магазина: «Вы самое драгоценное, что у меня есть… Я всегда знал, что мы будем вместе».
- По-вашему, я способен на подобную чушь? Однако, вы мне льстите. Я не в состоянии ни сказать, ни написать подобное, тем более в письме, адресованном вам.
Полетта застыла, не сводя с него глаз.
- Вот что, - он сверился с якобы письмом, - моя прелесссть. Еще одна подобная провокация с вашей стороны, и персонажи затонской новеллизации «Декамерона», как я понимаю, вышедшей из-под вашего пера, будут осаждать ваш магазин с целью вписать новую главу в этот литературный шедевр. Оставьте Анну в покое, только в этом случае ваши экзерсисы не достанутся господину Ребушинскому. Честь имею!
И он вышел из «Ока змеи», оставив Полетту в состоянии Медузы Горгоны, слишком долго смотревшейся в зеркало.
Обращения из-за кулис
Штольман – костюмерам:
- Кобуру мне! Сколько можно говорить – револьвер цепляется за подкладку!
Доктор Милц – сценаристам:
- Господа, мне, конечно, лестно, что вы показываете меня столь гениальным врачом, но все-таки вылечить Яков Платонычу и кашель, и сотрясение мозга за пару часов я не в состоянии.
Анна – сценаристам:
- Вы что думаете, что я за три года в Париже не научилась говорить по-французски?! Да я бы никогда не сказала entrez-vous! «Входитесь»?!
Городовой Тимохин - сценаристам:
- Что ж вы обо мне так плохо думаете? Да чтоб я от бабы ради пирожков отказался?
