Люди, оно меня буквально накрыло сегодня. Даже боюсь, не слишком ли резко получилось, но отмахаться не удалось. На всякий случай, для гостей форума: имеются ввиду НЕ актеры. И не в коем случае, НЕ герои первого сезона. Это о странных, и почти неживых гомункулах продолжения.

"Что на заборе писано..."

"У троицы главных героев один мозг на троих. Переходящий."
(Несострадательный Барсук. Из обсуждений Второго сезона)

Возле каменного забора, который ныне огораживал полицейское управление, стояла Анна Миронова и плакала. Громко и горько, но в тоже время очень аккуратно, дабы не размазать изрядный слой косметики. Рядом замер Яков Платонович Штольман, явно раздираемый противоречивыми желаниями. Руки его то вытягивались в направлении талии опечаленной красавицы, то скромно ныряли в карманы пальто.

- Что случилось, Анна Викторовна? – спросил следователь.

- А вы сами посмотрите! – жалобно и грозно повелела девушка.

Она шагнула в сторону, открывая краткую и емкую, не допускающую двояких толкований надпись на заборе:

«Анна М. – дура и стерва!»

- Я не дура! – всхлипнула барышня, - у меня диплом есть! Из Парижа! Почти…

- Почти диплом, или почти из Парижа? – профессионально уточнил Штольман, разглядывая ровные крупные буквы.

«Шрифт Таймс Нью Роман, жирный, без курсива», - машинально зафиксировал мозг.

- Это мелочи! Вот я папе скажу, и мы добьемся, чтобы ту сессию мне засчитали! Я не дуура!

- То есть, по второму пункту у вас возражений нет? – усмехнулся Яков Платонович.

Если он хотел утешить девушку, у него это получилась. Слезы в глазах у Анны Викторовны закончились, зато начались молнии.

- Нет! Слово "стерва" указывает на то, что я – взрослая, самостоятельная, независимая женщина. Кстати, чтобы все это поняли - она многозначительно уставилась на собеседника, -  попрошу соседа раздобыть мне билет на представление. А папе напомню, что новые платья закончились, и пойти на бал не в чем! А от вас я требую немедленно найти этого негодяя, автора надписи, и вызвать его на дуэль!

- Вы, кажется, были принципиальной противницей дулей? – поднял брови Штольман.

- Это другое, - Анна гордо вскинула подбородок, и сложила руки на груди, - когда дуэль из-за меня – это дело исключительно благородное!

- И если меня ранят или убьют, вы на сей раз даже переживать не станете?

- Я, как велит мой долг медика, склонюсь над вашим изголовьем и подам утку!

На столь щедрое предложение Яков Платонович отреагировать не успел. Совсем рядом раздался высокий, тонкий, захлебывающейся голос Антона Андреевича Коробейникова:

- Кто посмел? Кто допустил? Черт знает что такое!!! Да я… Да ему!

Новый начальник сыскного отделения тоже смотрел на забор, где пламенела еще более короткая надпись:

«Антоша – бээээ!»

- Это что же, господа, получается? Кто-то говорит, что я – козел?

Коробейников содрал с нестриженной головы кепку, и от всей души запустил ее в прямо в восклицательный знак. Надпись не исчезла, а кепка, соскользнув, метко накрыла скучающую у забора лягушку.

- Кваа? – изумленно вопросила она.

- Я не козел! – объяснил Антон невидимой лягушке, - я вон, бездомную мышку пригрел, кормлю и пою. А жалование у меня невеликое, между прочим!

- Может быть, имеется в виду другое звукоподражание? – предположил Штольман, - и «бээээ» значит, что кого-то вас просто тошнит.

- О, если кого-то от вас тошнит, - профессионально оживилась Анна Викторовна, - значит вы, Антон Андреевич, скоро станете папой!

Коробейников завис, лихорадочно соображая, кто из мира живой природы ему более симпатичен – козел, или аист.

Штольман смотрел на затылок отвернувшейся Анны, наслаждаясь видом в кои-то веки естественных, пушистых кудрей, не забальзамированных ядрёным химическим лаком «Прелесть». Это чудное мгновение прервал отмерший Антон Андреевич.

- Тошнить весь город может только от вас, господин Штольман! – завопил Коробейников, - но я все равно не козел!

- Кваа! – высказала свое мнение лягушка, явно напрашиваясь в приемные сестры к прирученной мышке. Но Коробейников поднимать кепку не спешил.

- А тут и про вас, господин судебный следователь,  написано! – перебила лягушку Анна, скорчив ехидную гримасу, - больше чем про нас с Антон Андреевичем!

Третья надпись и правда, тянула на целое сочинение, причем исправленное и дополненное. Неизменным и нетронутым осталось только обращение – «Штольман». То, что была начертано после тире, несколько раз стирали, замазывали и зачеркивали. Там и сям торчали рожки и ножки отвергнутых слов: «идио…», «…годяй», «п…ц». После столь напряженного творческого поиска неизвестный автор добавил перед фамилией следователя «Поздравляю тебя». А поверх затертых вариантов значилось эмоциональное «ты балбес!!!»

- «Поздравляю тебя, Штольман, ты – балбес…». Знакомое что-то… Похоже на цитату, - задумался Штольман, с интересом созерцая послание.

- И это все, что вы можете сказать? – поперхнулся Коробейников.

- Разве честь не требует смыть это оскорбление? – Анна явно жаждала появиться у постели подстреленного дуэлянта с уткой.

- Да в чем только я не был виноват, если верить второму сезону, - пожал плечами Штольман, - и совратитель я, и обманщик, и предатель. И двоеженец – пусть не формально, но по совести… Хватку сыщицкую растерял, половину улик прохлопал. Часовню тоже, я, наверное развалил. «Балбес» на фоне всего этого – практически комплимент.

- Такое ощущение, Яков Платонович, что вы были в Индии, и приняли буддизм, - раздраженно фыркнула Анна.

- Увы, в ЭТОЙ жизни в Индии мы не были… - печально и искренне вздохнул Штольман.

- Что же вы такое пьете для спокойствия? – нахмурилась Анна, - мне вот пустырник давно не помогает. И даже шампанское Клюева никакого эффекта не дает!

- Я не пью.

- Курите? – вклинился Коробейников.

- Я слушаю.

- Что именно слушаете? – переглянулись Анна и Антон.

- Фасоль.

- Кваа?

- Вы же знаете, что я ношу с собой банку фасоли. Если ее трясти, раздается шелестящий ритмичный звук. Очень успокаивает и настраивает на философский лад.

Яков Платонович раскрыл саквояж, и вытащил на свет упомянутую емкость, приговаривая:

- До настоящих антистресов еще далеко. Но чем плох  природный аналог?

Он торжественно вручил банку Анне. Девушка осторожно попробовала ее встряхнуть. Фасолинки стукнули – и правда, весьма приятно для слуха. Словно волны зашелестели по камням.

- А мне, а мне можно? – протянул руки Коробейников.

… Штольман торопливо прошел в кабинет. Из окна хорошо было видно, как Анна и Антон, склонив головы, по очереди встряхивают банку. Лица их при этом были на удивление детскими, светлыми и чистыми, совсем как раньше. На позабытой хозяином кепке сидела лягушка и тоже упоенно медитировала.

Яков Платонович вздохнул, и заставил себя оторваться от чУдной картины. Нет, он вовсе не надеялся на то, что шуршание фасоли излечит его любимую женщину и единственного друга. Чтобы спасти их и себя от этой странной и страшной перекрученной реальности, требовалось очень много думать. А думать невозможно, если отсутствует мозг. К сожалению, с реквизитом в этом мире были большие проблемы. Платья донашивали аж с 1870-хх годов, бутоньерки помнили Оскара Уайльда в юности, диалоги для персонажей отжалели ситкомы и шоу… Серое вещество тоже было в большом дефиците. Штольману, Анне и Антону достался один мозг на троих, коим они и пользовались по очереди. Ну и как можно раскрыть загадку искривленного Затонска, если разум и логика с тобой один раз в три дня?

Поэтому Яков Платонович, скрепя сердце, пошел на хитрость, и подсунул друзьям банку с фасолью. Хуже точно не будет, они хотя бы отвлекутся от нытья и склок. А может быть, и правда, немного нервы подлечат? А он, оставив у себя бесценный мозг, будет искать выход.

И непременно найдет!

...Только откуда все-таки взялись эти надписи на заборе?

Отредактировано Мария_Валерьевна (21.08.2021 20:34)