Бывают такие дни, когда дела идут из рук вон плохо. И бывают ночи, когда руки опускаются настолько, что их даже не удается на себя наложить как следует. Зато несостоявшийся самоубийца ухитрился поднять и поставить целый ряд актуальных вопросов, которые, как костяшки домино, лавинообразно обваливаются, стоит затронуть первый, и выкладывают дорожку к истине.
О чем только ни говорится в этой новелле! О хорошем почерке и плохом алкоголе, любви родителей и ненависти соперников, о чести и бесчестье и иных вопросах, которые остаются животрепещущими и в наши дни.
Главная героиня начинает смутно догадываться, что прийти в себя гораздо труднее, чем из себя выйти, а главный герой, набравшись неслыханного терпения там, где он обретался все эти годы, предпочитает не тянуть цветок из почвы, чтобы рос быстрее. Словом, каждый занят своим делом, кроме Коробейникова, который по-прежнему занимается чужими.
Эх, жизнь моя, жестянка!
Ночь не задалась с самого начала. Хозяин, который после вчерашнего проспал полдня, был явно не в себе. Чем-то громыхал, что-то ронял и разбивал. Только Тимофей лег, позвал, велел коньяк принести. Только задремал, еще потребовал. И уже под утро, когда измученный слуга, наконец, снова заснул, загремело так, будто слон рухнул. Тимофея сбросило с койки и понесло к хозяину. То, что он там увидел, лишило его сна не на одну ночь…
Едва рассвело, у дома коммерсанта Брызгалова остановились две скорбные пролетки, чей приезд не означал ничего хорошего для одного из жильцов, совсем недавно перешедшего из категории «настоящего» в категорию «бывшего». Доктор Милц степенно поздоровался с сыщиками и прошел к своему клиенту.
Первое, что сразу бросалось в глаза – запах, который вопреки законам физики можно было не только видеть, но и пальпировать. Затем люстра, растопырившаяся посреди комнаты, затем страшный беспорядок, и только потом – тело, лежащее на кровати. Доктор, который, как и полагалось, был небрезгливым и внимательным, взялся за осмотр: провел пальцами по шее усопшего, повертел голову влево-вправо, разглядывая раны на черепе, потом наклонился к трупу и понюхал его губы. Именно в этот момент Коробейников опрометчиво подошел поближе, но, увидев лицо покойника, вынужденно оказался подальше, а там и вовсе выскочил из комнаты. Штольман тоже глянул, поднял брови и вопросительно посмотрел на Милца.
- Сам удивляюсь, Яков Платоныч, - развел тот руками. – На первый взгляд, многократные, но безуспешные попытки свести счеты с жизнью.
- Безуспешные? – усмехнулся Штольман.
- Скажем так, не могу с уверенностью сказать, что именно привело к смерти. И картина не складывается. Вот смотрите – странгуляционная борозда не выраженная, черепно-мозговые травмы скользящие, а цианоз, как при полноценной асфиксии. И эти лужи рвоты повсюду, - временно вернувшийся на место происшествия Коробейников снова исчез в коридоре, от души озвучивая увиденное.
- То есть возможно, что его сначала задушили, а потом повесили?
- Яков Платоныч, дорогой, без вскрытия определить не берусь. Но вы посмотрите, перелома подъязычной кости при пальпации не ощущается, а какой дивный цвет лица!
Штольман посмотрел с сомнением, докторского восторга не разделил и переключился на слугу, дрожавшего в сторонке, чьи щеки имели более приятный глазу, хотя и не самый здоровый, пепельный оттенок.
- Ты барина нашел?
- Я, ваш-благородь, на самой зорьке, как грохнуло, сразу кинулся, а Игнатий Петрович вот…
- Окна были закрыты?
- Никак нет, одна створочка открыта была.
- А ты прямо так сразу и кинулся? Или чуть погодя?
- Ой, не знаю я, спал я крепко, а только как услыхал, так и подхватился…
- Покажи, где он лежал.
- Вот тут вот, ваш-благородь, да только я его переложил. С головы штуковину эту стащил, смотрю - на шее вожжи… так я его, болезного, на кровать затащил, вожжи распутал, да только смотрю, все уж, поздно…
- Где вожжи-то?
- Вот, ваш-благородь, возьмите.
Штольман показал упряжь Милцу, тот кивнул.
- Да, похоже, на этом и пытался повеситься. Яков Платоныч, я могу его забрать?
- Прошу, доктор. Хорошо бы вскрытие в срочном порядке…
- Самому не терпится, - доктор откланялся и заторопился в больницу.
Штольман еще раз все осмотрел, зашел в кабинет покойного, бегло проверил ящики стола, оценил количество корреспонденции и без малейших угрызений совести вручил ее заботам Коробейникова, который потерял много сил в борьбе с обратной перистальтикой и не мог сопротивляться. После чего вернулся к Тимофею.
- А скажи-ка, ты давно служишь у господина Брызгалова?
- Да вот как приехал он сюда, с месяц будет.
- С кем он дружбу водил, не знаешь?
- Как не знать, с Муромовыми. Жениться собирался на ихней дочке.
- Еще?
- А больше никого не упомню. Не успел еще знакомствами обзавестись.
Штольман кивнул, выяснил адрес Муромовых и отправился к ним, не теряя времени.
Душа моя в тревоге и тоске…
Дом Муромовых охватила скорбь. Она истошно ревела, металась по дому и рвалась на волю, устрашая любопытствующих. Коих собралось немало вокруг крыльца в ожидании представления. Ишь как разбирает невесту, перешептывались они, убивец порушил её брачные надежды, сейчас была бы богатой вдовой.
- Где я второго такого найдууу? - стенал мужской голос.
Ему вторил женский:
- ...принесло бедуууу…
- Уууу! - разделяла их печаль уличная собака, старательно подвывая доносившимся из дома тоскливым стонам.
Штольман помедлил секунду, прежде чем войти. Очень уж ему не хотелось оказаться в этом эпицентре вселенской скорби.
Муромов хмурился, стараясь сдержаться, но губы дрожали. Жена его заливалась горючими слезами, и только та, которой по статусу было положено испытывать весь диапазон траурных эмоций, была исполнена слоновьего спокойствия и безмятежности, чуть позже вспомнил сыщик.
- Это моя вина, - рыдала Мария Дементьевна, - я, своими руками...
- Вы хотите сказать, что убили жениха дочери? - изумился Штольман.
- Нет, конечно! Соль я вчера рассыпала, а это, как известно, к несчастью… Где Марфинька? Позовите еёооо!
Распахнулась дверь, и в лучах утреннего света, мелодично позвякивая, возникла фея, озаренная сиянием. Подошла ближе и позволила рассмотреть себя. Хорошенькая, отметил Штольман, даже очень. То, что ему сперва показалось нимбом, на деле оказалось гривой лохматых волос, золотившейся на солнце. Происхождение звона тоже стало очевидным. В ушах девушки переливались и звенели серьги из бирюзы.
- Три жениха у нас было, - вещала трепетная мать. - Три! А нам всего восемнадцать лет! Замуж мы согласились выйти за Игнатия Петровича. Очень достойный человек! Быыыыл... Со средствами. Подарки нам делал. А письма какие писал! Марфинька, принеси его корреспонденцию...
- Вы знаете, - когда дочь покинула комнату мать интимно прошептала сыщику, - едва я разрешилась от бремени, и познала счастье материнства, то сразу поняла, что моя драгоценная девочка достойна только самого лучшего!
Женщина, оседлав любимого конька, перестала грустить, только шмыгала носом и совала в руки Штольмана фотографии: младенчик на горшке, девочка с куклой, девочка с плюшевым медведей и еще множество разных портретов, запечатлевших этапы взросления Марфиньки.
- Она премилый ребенок, не правда ли? Всегда улыбается, кушает хорошо, родителей почитает. А сейчас учиться вздумала! Но разве можем мы отпустить нашу деточку в столицу? На растерзание всяким нечестивцам? Ведь им только одно и надо. Ну вы-то понимаете, что меня тревожит?
Мать подмигнула, видимо, намекая на то, что Штольману, как мужчине, должны быть известны цели негодяев, планирующих покуситься на целомудрие её кровиночки. В ответ он помотал головой.
- А у вас есть дети, господин Штольман? Нет? Тогда вам меня не понять. Я же мать! Только мать может понять другую мать, и только она может знать, что лучше для её ребенка. Уж как бы мы любили господина Брызгалова, как бы он мог быть с нами счастлив... Бедный... Бедные мы...
Штольман смотрел на потенциальную тёщу покойного и гадал о том, что же его заставило сделать им предложение. Неземная любовь, потребность страдать? Примерил ситуацию на себя и содрогнулся. Потом вспомнил Марь Тимофеевну и приободрился. По сравнению с этой дамой она казалась образцом здравомыслия и на редкость психически устойчивой личностью.
Вернувшаяся Марфа уселась на подоконник, болтала ногами, грызла пряник и тосковать по убиенному жениху явно не помышляла. Мария Дементьевна тем временем продолжала:
-...еще за нами ухаживал купец Савельев, тоже очень подходящий нам человек, но почему-то не спешил делать предложение. И Арслан! Сын коневода Кайсарова. Влюбился в нас этот татарский мальчик. Подарки богатые дарил. Марфинька, покажи Якову Платонычу...
Марфа покрутила головой, хвастаясь серьгами.
-… но мы ему отказали... Не пара он нам... Никак не желал оставить нас в покое. Ну, конечно! Наверняка это он из ревности убил бедняжку Игнатия Петровича...
- Мы еще не знаем, убийство ли это, - ответил Штольман и откланялся.
[b]Губит людей не пиво!
[/b]
Александр Францевич был приятно взволнован. Не каждый день удается открыть столько для себя нового в обычном с виду человеке.
- Как интересно, - бормотал он, энергично работая пилой, - Анна Викторовна, голубушка, вы обратили внимание на запах при вскрытии брюшной полости?
Игнорировать подобное было трудно даже в маске, но Анне больше запомнился знакомый порыв холодного воздуха, отреагировать на который она в тот момент не могла.
- Уверен, что вы его узнали, мы ведь так часто с ним сталкиваемся!
- Похоже на спирт? Или даже формальдегид? – неуверенно спросила Анна.
- Совершенно верно! Если мы сейчас увидим выбухание, это будет означать, что истина рядом.
Он отбросил крышку, с удовлетворением глядя на дело своих рук, и тут потусторонний сквозняк потянул с такой силой, что Анна невольно оглянулась в поисках того, кто в очередной раз открыл дверь между мирами. Ну конечно, это был именно тот, чья бренная оболочка подвергалась теперь столь тщательному изучению. Но, похоже, астральное тело было недовольно подобной бесцеремонностью. Призрачный Брызгалов бурно протестовал, угрожал и возмущался. А потом зашелся в беззвучных рыданиях.
- Простите, - виновато шепнула Анна.
- Ничего-ничего, - бодро откликнулся Милц, подхватывая и возвращая на нос пенсне, - я сам виноват, наклонился слишком низко.
Глядя на духа, Анна прошептала почти беззвучно:
- Скажите, кто вас убил? Он понесет наказание.
И почти сразу перед ее глазами замелькали видения: Брызгалов читает письмо, хмурится, прячет его под комод, потом срывает кольцо, перед глазами качается кожаная петля.
- Анна Викторовна! Анна Викторовна! – видимо, доктор звал ее уже не впервые. – Вы меня слушаете?
- Да-да, Александр Францевич, - Анна вспомнила студенческие навыки и излила на Милца внимание и прилежание так искренне и голубоглазо, что он даже не стал просить повторить за ним сказанное.
Губит людей…
От Муромовых Штольман выскочил со скоростью пули. У восторженной мамаши явно были не все дома. К концу разговора она стала столь оценивающе поглядывать на сыщика, что вызвала опасение, что в этом доме не хватает только его.
Марфинька, женихи, подарки, младенцы на горшках раскалывали его голову. “Надо срочно выпить,”- пульсировало где-то среди осколков, - “вроде в сейфе была бутылка коньяка и лимон. Или его съел прожорливый начальник сыскного отделения?”
“Господи! ”- воздел глаза к небу Штольман. - “Сделай так, чтобы коньяк и лимончик были, а Коробейникова в участке не было. Пусть его черти где-нибудь носят!”
- Ну, ЯкПлатоныч, - почему-то голосом Милца пообещал Всевышний, - с выпивкой и закуской я помогу, а сия братия не в моей власти...
Напрасно он надеялся, вся дружная компания караулила его в кабинете. Возглавлявший её Антон Андреич восторженно подскакивал, размахивая фотографией:
- Угадайте, кто тут изображен?
Штольман вопросительно поднял бровь, побуждая того к рассказу.
- Ну же?..
- Пропавший Балдахин? - гадать не хотелось.
- Брызгалов и купец Савельев! Значит, они были знакомы! А ведь они оба – претенденты на руку Муромовой… Его надо срочно расспросить!
- Вот и займитесь этим...
Черти, дождавшиеся своего звездного часа, подхватили Коробейникова и помчали допрашивать купца. Собравшемуся отпраздновать это благословенное событие Штольману принесли записку от Милца:
«Причина смерти г-на Брызгалова: отравление техническим спиртом».
Он мучительно застонал и посмотрел на коньяк, как на предателя...
А тем временем у купца уже шел беспощадный допрос:
- Вам знакомы эти люди? - держа перед собой фотографию как щит, загонял в угол подозреваемого Антон Андреич. Савельев отступал. Силы были неравны. За спиной Коробейникова маячили, ухмылялись и глумились те, кто его сюда принесли. Глаза бедолаги купца метались по кабинету в поисках убежища, ему явно не хотелось узнавать ни себя, ни Брызгалова.
- Отпираться бесполезно, - зверски выводил на чистую воду сыщик купца, - Второй из изображенных - вы!
- Не буду. Признаю. Знакомы были когда-то...
- А что вас подвергло раззнакомится? Предупреждаю, нам все известно! - адски блефовал Антон Андреич.
- Он вымогал у меня деньги письмом. 400 рублей. Обещал от Марфы Муромовой отступиться, - в ужасе заикался несчастный.
- Из города не уезжать, - покидая поле битвы, через плечо бросил победитель, оставив после себя хнычущего, насмерть запуганного купца...
[b]И миг любви, и миг святого пыла…[/b]
Оказавшись у дома Брызгалова, Анна обнаружила, что дверь не заперта. По ее мнению, это могло означать только одно – она должна войти и поискать письмо, показанное ей духом. Но где именно находится тот самый комод? Она постояла в прихожей, пошла куда-то налево. Оказалась в чьей-то неприбранной спальне. Наверное, нужно спросить духа, так будет проще. Она прикрыла глаза, отрешилась от окружающего, и, ничего не видя и не слыша, воззвала:
- Дух Игнатия Петровича, явись мне! Дух Брызгалова, явись!
Нежное дуновение коснулось ее уха, качнув завиток у виска, но не холодное, как всегда, а теплое. Даже горячее, потому что ухо вдруг запылало, жаркая волна окатила шею, по коже поползли мурашки. Анна замерла, зажмурившись. Дуновение повторилось. Мысли взметнулись и смешались, как сухие листья, поднятые ветром. Не смея вздохнуть, она медленно открыла глаза и обернулась.
Ну конечно, никакой это был не дух. Вполне материальный Яков Платонович стоял так близко, что взметнувшийся при движении головы локон задел его по самой выдающейся черте лица. Анна отпрянула, зацепилась за что-то каблуком и чуть не упала. Штольман подхватил ее под локоть так быстро, что она даже не заметила его движения. И вдруг слегка притянул ее к себе.
В глубине души забилось и затрепетало стиснутое непонятными оковами забытое чувство, запросилось на простор, распахнувшийся в серых глазах. Как много всего там было, холодное море под низким небом, город-праздник, полная свобода и взаимное обладание, и еще нечто совсем простое, но трудноопределимое. Анна смотрела, не отрываясь; вдруг намокли ресницы, казалось, еще минута – и из ее собственных глаз хлынет горячий поток, который унесет один осколок зеркала и растопит другой… Всего минута – и вдруг хлопнула дверь, заскрипели половицы, и чуда не произошло. Они стояли рядом, но уже далеко друг от друга, отяжелевшие и разбитые невозможным падением с того неба, которого почти достигли.
Дверь распахнулась.
- Это как же вы сюда попали? – озадаченно спросил пока всего лишь нетрезвый Тимошка, держа в руке вожделенную добавку.
- А ты что же, дверей не запираешь? – хмуро спросил Штольман, поворачиваясь к нему.
- Простите, ваш-благородь, не признал! – испугался слуга. – Чего изволите?
- Пойдем-ка с нами в хозяйскую спальню, - приказал сыщик и первым прошел к опечатанной двери. Оглянулся на Анну. – Может, здесь подождете, Анна Викторовна?
Уже придя в себя, Анна фыркнула и покачала головой. Штольман толкнул дверь.
Утренние запахи несколько выветрились, но все равно были очень даже ощутимы. Невзирая на это, вошедшие тут же занялись тем, для чего пришли сюда: Анна бросилась к знакомому по видению комоду, Штольман принялся собирать пустые и полупустые бутылки, из которых отобрал три, по словам слуги, опорожненные покойным за последние сутки. Сложил их в бумажный пакет с нарисованным слоном и увидел, что Анна не только нашла письмо, но и читает его.
- Яков Платонович, взгляните! – она протянула ему листок, но он отобрал и конверт. Внимательно осмотрел, даже понюхал, и только потом ознакомился с содержанием письма.
«Я раскрою вам секрет Муромовых, с которыми вы желаете породниться, всего за четыреста рублей. Поверьте, тайна стоит много больше, если ею правильно распорядиться». Далее объяснялось, как будет происходить обмен.
Штольман убрал письмо в карман и жестом пригласил Анну продолжить разговор на свежем воздухе. Говорить так, будто ничего не произошло, было непросто, и Штольману пришло сделать над собой усилие.
- Судя по результатам вскрытия, Брызгалов скончался от отравления техническим спиртом. Он пытался совершить самоубийство, но люстра, на которой он собирался повеситься, не выдержала его веса и упала. Возможно, смерть наступила во время попытки или сразу после нее.
- Смотрите, на письме вчерашнее число. Возможно, он узнал эту тайну, и она заставила его покончить с собой?
- Странная история, - согласился Штольман, раздумывая. – Пойдете со мной к Муромовым? Я побеседую с родителями о тайне, а вы с Марфой о женихе?
- Хорошо, - согласилась Анна. – Я и сама собиралась зайти к Марфе и поддержать ее.
В лицо мне дышит рыжий конь
“Жизнь сложна и переменчива. Полна коллизий”, - думал Антон Андреич, потирая укушенное плечо, - “еще утром я был, так сказать на коне, когда допрашивал Савельева, а теперь сам пострадал от лошадиного разбоя”.
Допрос у Кайсаровых прошел не так гладко, как у купца, но более благодатно. Посчастливилось арестовать двоих. Ничего, что один из них непарнокопытный, но раз вздумал совершить противоправное действие, путем покусательства начальника сыскного отделения, пусть тоже посидит, вернее, постоит, в полицейской конюшне, подумает, раскается. Тамошнее общество благотворно повлияет на зубастого лиходея, осудит, вынесет вердикт и заставит угрызаться совестью.
Вторым заключённым был Арслан, сын коневода. С ним все прошло как по маслу: не сопротивлялся, сознался быстро, даже не пришлось применять устрашающих мер, хотя этот факт вызвал легкую досаду у Коробейникова, очень уж он понравился себе на утреннем допросе Савельева.
- Это я! Я его убил! Я не мог позволить выйти ей замуж! Её родители неволят, а любит она только меня... - без умолку, всю дорогу до полицейского участка попеременно то признавал свою вину, то говорил о своей любви мальчишка. К концу поездки даже суровые затонские городовые хлюпали носами и тайком смахивали слезы. Из его повествования урядник Рябко смог бы наваять роман «Мытарства Купидона».
Вмешался старший Кайсаров, хотел было создать препятствие следствию, путём отъема подозреваемого и водворения его в отчий дом, но был героически дистанцирован, что, впрочем, не мешало ему влиять на ход дознания с приличного расстояния:
- Не верьте ему, мой сын никого не убивал. Влюбился, балбес, в девчонку Муромову. Украшения покойной матери ей перетаскал. И ведь принимала, носа не воротила, как её полоумная мамаша от нашего семейства. А теперь, её вину хочет взять на себя! Она! Как пить дать, она лишила жизни Брызгалова! Нашла кого побогаче, небось. Эта девица не промах, сквалыга с загребущими руками. Всё ей мало. Да и женишок ейный, таким же был, два слона пара. Деньги у меня вымогал...
- Деньги? - сыщик принял охотничью стойку. - Уж не четыреста ли целковых требовал?
- Именно так. Только такой суммы у меня не имелось. Отдал ему «Катеньку» и упряжь новую, так этот горлохват и ею не побрезговал. Найду, говорит, кому её по дешевке сбыть. Правда, удивился, когда я к нему с откупными пришел, но взял, не поморщился. Отчего же, говорил, не взять раз само в руки приплыло...
На свете есть город моих счастливых снов
Подойдя к дому Муромовых, Штольман вдруг сказал:
- Анна Викторовна, прошу вас, помогите мне. Говорите с Марфой в ее комнате до тех пор, пока я к вам не загляну.
Анна испытующе посмотрела на него, но не нашла ничего предосудительного в этой просьбе и, так и быть, согласилась.
Муромовы приняли их радушно. Анна удалилась с Марфой, Борис Павлович пригласил Штольмана к себе в кабинет.
- Слышали, Арслан-Али арестован? Поделом ему! Дикий народ, жизнь человека для них ничего не значит! – злорадствовал Муромов.
- Народ не более дикий, чем русский, и убивать у них не в обычае, - осадил его Штольман. – Полиция разберется в виновности этого юноши, а вы прочтите-ка это письмо и скажите, о чем пишет автор.
Муромов не решился продолжать спор, взял протянутый ему листок, пробежал глазами и побледнел. Ощупью нашел графинчик коньяка, налил себе, не предлагая гостю, сделал жадный глоток. Штольман наблюдал за его манипуляциями без сочувствия, взглядом требуя ответа. Борис Палыч ерзал, мялся, и сыщик решил на него надавить.
- Этот секрет Полишинеля, который вы надеялись сохранить хотя бы до свадьбы, - начал Штольман насмешливо, - заключается в том, что вы на грани разорения, господин Муромов.
- Как вы… откуда вы…
- Достаточно взглянуть на туалеты ваших дам, дорогие, но в этом сезоне не модные. Если раньше ваши доходы позволяли вам одевать их по последнему слову, то теперь вы не покупаете новинок даже для Марфы. Думали поправить дела за счет зятя? Но он все выяснил и отказался от брака. И тогда вы решили убить его, чтобы он не сообщил об этом другим женихам?
- Клянусь, нет, что вы такое говорите! – Муромов побагровел. – Да, я пошел на этот брак из меркантильных соображений, но мне и в голову не приходило, что он узнал о нашем… о нашей… об истинном положении дел!
- Он был у вас вчера?
- Да нет же! В последний раз заходил третьего дня.
- Это легко проверить. – Штольман поднялся и вышел из кабинета, бросив напоследок:
- Ждите меня здесь.
Он быстро опросил прислугу, которая подтвердила слова хозяина, и остановился у двери, ведущей в комнату Марфы. Дверь была прикрыта неплотно, и он немедленно этим воспользовался.
Марфа вещала, опираясь рукой на томик, в котором Штольман легко узнал «Подчиненность женщины» британского философа Милля:
- Только Лондон! Только туда, где о правах женщины думают совсем иначе, нежели у нас… Посудите сами – я взрослый самостоятельный человек, но выехать из страны без мужа не могу!
Недалеко послышались шаги, и Штольману пришлось прервать увлекательное занятие, деликатно постучав.
- Прошу! – раздался голос Марфы. Дверь распахнулась, и сыщик пожалел, что у него нет с собой фотоаппарата. Ни один художник не смог бы запечатлеть выражение лица Анны, одновременно смущенное, возмущенное и озадаченное. Однако хозяйка комнаты заинтересовала Штольмана не меньше. Из целеустремленной и даже властной девицы она мгновенно мимикрировала в маменькину дочку с сомнительными умственными способностями, что само по себе о многом говорило.
- Анна Викторовна, я уезжаю и могу подвезти вас до дома.
- Благодарю вас, Яков Платонович, - с облегчением выдохнула Анна и вскочила ему навстречу, задев и рассыпав разбросанную на столе корреспонденцию. Штольман помог ей собрать письма и, попрощавшись с Марфой, заторопился к выходу, забыв отпустить Муромова, который послушно маялся в кабинете.
В пролетке Штольман задал интересующий его вопрос:
- Похоже, Марфа Борисовна уже выбрала следующего счастливца?
Анна упрямо нахмурилась, задрала подбородок и сказала:
- Бедняжка! Если бы этим миром управляли не мужчины, а более достойная половина человечества, институт брака и все эти глупые формальности ушли бы в прошлое!
Штольман терпеливо переждал тираду и спросил иначе:
- В кого она влюблена? – наградой ему стало возвращение озадаченной и смущенной Анны, редкое зрелище, радующее сердце.
- По-моему, ни в кого, - ответила она наконец. – Муж ей нужен, чтобы выправить паспорт и уехать за границу. А кто он, ей все равно.
- Не вы ли презентовали ей книгу Милля?
Анна удивилась вопросу.
- Нет. Видимо, она приобрела ее в лавке Полетты.
Штольман кивнул, добавив еще один к пункт к тому, что следует проверить…
О да, я выпил целый штоф
И сразу вышел червой
“Я - пьяница! Да, да! И дебоширка! И беспутная вакханка! И изменщица! Простите-извините! Больше никогда, ни одной ногой,”- каялась она. Теперь уж не упомнить что вчера произошло, как и с кем. Спору нет, и бражничала, и дебоширила, и изменяла. И не раз... Давненько она не куролесила так, чтобы наутро стало стыдно за сиюминутные плезиры. Всё-таки жизнь в четырех стенах накладывает отпечаток на любую сущность.
А начиналось всё вполне безобидно...
-Ах, Марь Тимофеевна, какой слог! Какой полет фантазии! Завидую Вам слонской завистью! - Ребушинский на все лады расхваливал очередную главу романа, - Не одолжите мне вдохновения?
- С удовольствием, - поддалась на лесть Марь Тимофеевна, - но, в свою очередь, и я попрошу Вас, Алексей Егорыч, об одной услуге. Подозреваю, что Виктор Иваныч увлекся азартными играми! Раньше никогда не играл, а тут... Все признаки игромании обнаружились у мужа. Нашла у него “Пиковую даму”. С закладками. Карты появились в доме. А на днях вообще произошло невиданное, застала его за тем, что он дышал на зеркало и рисовал сердечки. Объяснил, что это карточные масти. Помогите, голубчик, только на Вас надежда. Да ещё слух дошел, что в городе будто бы образовался новый притон, уж не туда ли похаживает мой супруг? Выясните, будьте добры...
Вечером одолженная Муза чинно, рука об руку с возлюбленным, отправилась в злачное заведение, где за один вечер прокутила всю заначку пыльцы, что сэкономила за три года.
Долго еще будут помнить завсегдатаи клуба тот вечер. Щедро присыпанный пыльцой, как пасхальный кулич, Ребушинский был в ударе. Фараон, покер, вист, рулетка... Выигранные деньги лились на него золотым дождем. Радость от легкого обогащения сдабривалась шампанским и коньяком для него и амброзией для неё. Под конец вечера окончательно распоясавшаяся Муза решила: гулять так гулять, и остатки пыльцы рассыпала как сеятель зерно. Джентльмены выигрывали, проигрывали, читали стихи, уличали друг друга в шулерстве, плакали, плескали в нетрезвые лица соседей напитками. Вся эта вакханалия сопровождалась пьяными песнями под треньканье невидимой арфы. Ребушинский стал было записывать, чтобы в утреннем выпуске усладить умы читателей “Затонского телеграфа”, но нужных слов подобрать не мог. Перевдохновился. Драка набирала обороты. Досталось и командировочным. Музин любимец, помимо синяка под глазом, обрел оторванный рукав, зато лишился выигрыша, клока волос с макушки и двух зубов...
Только утром, когда уже вовсю ехидно подмигивало солнце, перебравшая амброзии эфемерная барышня вползла в дом, волоча за собой арфу. Слипшиеся крылышки не давали взлететь. Её уже поджидали разгневанная хозяйка с чистым листом бумаги и грозная управДомна. Марь Тимофеевна позорила и стыдила беспутную Музу, заставляла казниться и обещать отринуть темное прошлое раз и навсегда.
“Отчего же не наобещать, раз просят. И отринуть можно. Старое прошлое - долой! Нового наживем...”- думала нераскаянная Муза. Клялась и скрещивала за спиной пальцы, ручки, ножки, крылышки...
Давно Марь Тимофеевна не творила столь одухотворенно, вот только из-под пера выходило то, что Музочка запомнила в обители азарта:
“Плачь больше - карта слезу любит. Хода нет - ходи с бубей. Карта - не лошадь, к утру повезет. У преферанса три врага - шум, жена и скатерть,” - диктовала она Марь Тимофеевне.
Усталость забыта
- Стой, мерзавец! - кричал Антон Андреич, с грацией сытой белки перепрыгивая с крыши на крышу, - Стой, хуже будет!
Сыщик поднатужился, в три прыжка догнал преступника у края крыши и...
Ох, лучше бы послушаться негодяю Коробейникова, да откуда ж ему знать, насколько сыскной начальник страшен в гневе. Купец Савельев мог бы рассказать, да только теперь лежит хворый, на больничной коечке, постанывает, приходит в сознание, утраченное после употребления поддельного коньяка...
- Вот, полюбуйтесь, Антон Андреич. Потрясающе совпадение, Вы не находите? Не каждый месяц такое случается, а тут вторичный случай отравления алкоголем за сутки, - доктор Милц показывал скрюченного купца Савельева. - А вот и знакомые бутылки. С ним доставили. Не далее, как сегодня, мне довелось исследовать одну, точно такую же. Можно сказать, их сестру.
- А он не...? - Коробейникову вспомнился утренний труп, манипуляции доктора и оладушки вдовы с вишнёвым вареньем, извергнутые им в кустах у дома Брызгалова.
- Я не... умру? Доктор, я ничего не вижу... - стонал горемычный пасынок фортуны.
- Нет! Нет! - успокоил обоих доктор.
- Не умрешь, будешь жить долго и счастливо, женишься на круглолицой, хозяйственной барышне, деток нарожаешь, но вот огненная вода тебе отныне противопоказана, если не хочешь остаться навсегда слепым. Давай-ка, голубчик, расскажи, где ты взял это мерзопакостное пойло?
И поведал купец, что купил по случаю ящик коньяку у знакомца своего, Власа Степанова. Думал, что напиток краденый, а он оказался фуфлом палёным. И вот, лежит он, сердешный Савельев, терзаемый муками и будущим неопределённым, тазик просит, а этот, пушкорылый лихоман, прибыль пересчитывает, денежкам купцовым радуется... Адресок этого аспида? Да, с удовольствием! Получайте, Антон Андреич. Схватите его немедленно, запытайте, замучайте инквизицией изуверской и бросьте в темницу, чтобы знал, живодер, как травить людей добропорядочных...
...Спустя час в полицейском участке на одного арестованного и на пять десятков бутылок коньяка стало больше. Подозреваемый потирал укушенную начальником сыскного отделения филейную часть и думал: откуда же такая удаль у ослоневшего полицейского? Уж не оборотень ли он? Не грозит ли ему, Степанову Власу, сия участь? Не станет ли он ночами выть, а в полнолуние превращаться в господина Коробейникова?..
Но честь – она всего превыше
В полдень в участке было людно. Помимо постоянных его обитателей, в кабинете Штольмана нервно обмахивалась веером госпожа Муромова, скромно тупила глазки ее дочь и неизбежно присутствовала Анна Викторовна, пришедшая сюда исключительно для того, чтобы сообщить о том, что Савельев жив и здоров. Хозяин решил уравновесить гендерное присутствие и вызвал из камеры Арслана-Али.
Вступительное слово Штольмана отличалось слоновьей деликатностью.
- Я хочу сообщить вам об окончании дела об убийстве господина Брызгалова, - упреждая лирическое вступление вскинувшегося Кайсарова, продолжил, - он скончался от отравления техническим спиртом при попытке совершить зверское самоубийство.
Ошеломленное молчание эпатированных слушателей, воцарившееся после этих слов, показало, насколько Штольман далек пока от вершин ораторского искусства. Но это не помешало ему продолжить высказываться по сути вопроса.
- Однако к решению о суициде его подтолкнул человек, за деньги сообщивший о банкротстве господина Муромова. Этот же человек вымогал деньги у купца Савельева, - очередной протест, на этот раз со стороны Марии Дементьевны, был пресечен так же успешно. – Сличение почерков показало, что это были вы, Марфа Борисовна.
Воцарилось нечто среднее между бурей в парламенте и переполохом в курятнике. Штольман выложил на стол три письма – одно было адресовано Брызгалову, другое Савельеву, третье – тетушке Наталье Парменовне. Все они были написаны одной рукой.
- Таким образом, - Штольман говорил не слишком громко, и волей-неволей оппонентам пришлось снизить тон, чтобы услышать его, - судя по датам, госпожа Муромова получила деньги от купца, пообещав ему от имени Брызгалова отступиться от женитьбы, а затем добилась, чтобы Брызгалов сделал это, узнав о положении дел Муромовых. Вот только она не знала, что дела самого Брызгалова настолько не блестящи, что петля показалась ему единственным выходом из положения, и лишь Влас Степанов, по совпадению, спас его от смертного греха. У вас стало на двух женихов меньше и на восемьсот рублей больше. Что вы собирались делать дальше, госпожа Муромова?
Похоже, этим вопросом задавались все присутствующие.
- Как что? Выйти замуж за Арслана-Али, - повела плечом Марфа.
- Но деньги, Марфа? – Арслан был бледен. – Ты выдавала себя за другого человека, вымогала деньги, зачем?!
- Чтоб было, на что уехать в Казань, милый, - проворковала она. – Отец твой не одобряет нашего брака. Да и мои родители против.
- Но ведь это…недостойно! Как ты не подумала?!
- А обо мне много думали? – вдруг бросила она зло и резко. – То одного жениха привечай, то другого, а все, чтобы папенькины дела поправить. Чего я хочу, никто не спрашивал!
- Как же так, деточка, - пролепетала Муромова, - мы же все, все для тебя… и чтоб муж обеспеченный… все деньги на тебя ушли, твое воспитание, твои наряды, капризы… Ни в чем не отказывали!
- Ведь я же звал тебя – уедем! Я обещал, буду работать простым конюхом, лишь бы ты нужды не знала! Я… я от веры собирался отказаться ради тебя! Ну скажи, что это неправда, ты не могла пойти против чести, – Арслан смотрел на Марфу с надеждой, желая, чтобы морок развеялся, и вернулась та, которую он так любил.
- Вот еще – за конюхом замужем да нужды не знать?! Глупый ты, Арслан. Я же для нас это сделала! Для нашей любви!
Арслан смотрел на нее, не отрываясь, потом глаза его потухли, и он сказал медленно и тяжело:
- Любовью бесчестье не оправдать. Прощай, Марфа, - взглянув, как в последний раз, он отвернулся от нее.
- Ах вот как! По-твоему, я бесчестная? Уж не подхожу тебе? Да это ты мне не сдался! Всего-то и нужен был, чтоб паспорт выправить. Уехала бы в Лондон, только бы ты меня и видел! Тоже мне жених.
Коробейников молча снял с него наручники. Арслан нашарил ручку двери, словно слепой, и вышел, сгорбившись, и словно постарев от горя.
Марфа фыркнула ему вслед.
- Планов не стройте, госпожа Мурмова, - жестко сказал Штольман. – Вымогательство – серьезное преступление. Помещаю вас пока под домашний арест, а там уж как суд решит.
Штольман провожал Анну до больницы.
- Она не была такой, - убежденно говорила Анна. – Это все из-за родителей! Как можно играть счастьем родной дочери! И Арслан… как он мог назвать ее бесчестной!
- А как это еще можно назвать? – тема была не из лучших.
- Она ведь ради свободы! На что только не пойдешь, чтобы из клетки вырваться!
- Платить честью за свободу, даже за любовь, - слишком дорогая цена.
Анна остановилась.
- То есть если бы ваш… друг однажды оступился, вы бы не подали ему руки? Отказали бы ему в прощении? Отдали бы его во власть закона?
- Если б мой друг намеренно совершил бесчестный поступок? Он бы перестал быть моим другом.
- А.. а если бы это была я?
Штольман с тоской посмотрел на Анну.
- Это слишком жестокий выбор – между честью и…
- Не провожайте меня! – Анна, резко отвернувшись, убежала, не дав Штольману договорить.
Обращения из-за кулис:
Милц – операторам:
- Что ж вы снимаете, когда у меня труп в руках моргает? Ладно бы раз, а то дважды, и так отчетливо!
Кайсаров-старший – сценаристам:
- Какая Низам-апа?! Низам – мужское имя! Апа – это сестра! И почему вы решили, что я должен звать дочерью ту, которая заставила моего сына предать веру отцов?! Позор на мою голову!
Антон – сценаристам:
- Не заставляйте меня путать купорос с серной кислотой! Я знаю разницу, купорос не разъел бы потолочную балку!
