В этой новелле жители Затонска радостно приветствуют очередную мировую знаменитость, уверовавшую в истину «кто в Затонске не бывал». Странно только, что никто не обращает внимания на говорящее название, ибо в прошлом подобная беспечность дорого обошлась двум порядочным гражданам, одному непорядочному, одному из убийц и даже главной героине. Впрочем, если судить по поведению персонажей, многие из них страдают нарушениями памяти, забывая даже вчерашние события, не говоря уже о том, что было пять лет назад.
Итак, иллюзионист, в соответствии с классикой жанра, демонстрирует доверчивым провинциалам пролегомены науки – персональный магнетизм и спиртуозный контроль человеческих душ. С главной героини слетает налет парижской цивилизованности, и она тянется за пестрыми фантиками очередного пришельца, как девочка, которой не объяснили, чем может обернуться конфетка, предложенная добрым дядей. К счастью, наш главный герой не принимает близко к сердцу ее истовую веру во все мистическое и продолжает делать то, что и положено взрослому уважающему себя мужчине – защищать, поддерживать и прощать.
Женюсь. Женюсь?
- Барин, вот мальчишка принес, говорит, просили передать, - дворецкий протягивал Клюеву небольшой сверток на подносе.
- Не кричи... голова раскалывается...
Андрей Петрович дрожащими руками развернул посылку. Книга? Странно. Литературная новинка, повесть Куприна “Забытый поцелуй”. А между страниц торчит его же собственный носок. Только выстиранный, отутюженный и надушенный. Что же вчера произошло?
Память возвращалась неохотно. Видно, там, где она отсиживалась, ей было намного уютнее, чем в нетрезвой голове хозяина.
“Жених ты теперь!” - услужливо поздравила память, - “предложенье-с вчера изволил сделать, а раз сделал, то и жениться теперь должон”. В клюевской голове, отчаянно стуча каблуками, Анна и Полетта отплясывали чечётку.
«Интересуешься, на которой из них?» - подсказывала память, - «вот, смотри, любуйся».
Письмо Полетты. “Око змеи”. Чай с “пьяной вишней”...
- Это с конфет меня так разобрало?
...Вино красное. Вино белое. Коньяк. Бутылка “беленькой” ...
- Вы же не хотите, Андрей Петрович, чтобы столь замечательная девушка была обречена на страдания? Она моя единственная подруга в этом городе. Да и вам, я заметила, она небезразлична...
Нет, конечно, что он, змей какой подколодный, чтобы желать барышне мучений в супружестве? Тем более весьма приятной и даже симпатичной, медицине обученной.
- ...а они непременно настигнут её, - продолжала Полетта, - разве может быть счастлива такая нежная, трепетная особа с грубым полицейским? У которого тактичности чувств и романтичной деликатности, как у слона полосок?
...и стиснет он её, голубушку нашу, руками неучтивыми, и вопьется скользкой пиявкой в уста невинные и высосет из неё всю прелесть и целомудренность и растерзает своей необузданной страстью на мелкие кусочки...
Тут Полетта незаметно подошла и выдернула собеседника из кресла. Обвилась вокруг него, заключая в ледяные объятия. Зажмурилась и крепко сомкнутыми губами потянулась к его рту, намереваясь дать почувствовать, какие муки ожидают Анну, стань она супругой Штольмана. Одурманенный горячими речами и горячительными напитками, и холодными объятиями, он потерял счет времени...
Очнулся уже за дверью “Ока змеи” с мыслью: не дать бедной Анне Викторовне выйти замуж за похотливого следователя. Вечерняя прохлада, найдя тайный ход внизу брючины, по ноге вползала прямо в душу. Он посмотрел вниз и заметил, что на одной ноге нет носка.
“Это знак,” - решил он, - “люди - как носки, должны иметь пару. Срочно к Мироновым, пока Штольман не опередил!”.
- Анна Викторовна, имею желание пригласить вас под венец! - Клюев смущенно ерзал и скрещивал ноги, стараясь скрыть пропажу предмета гардероба.
- Андрей Петрович, вы уверены, что хотите именно этого? - Анна с сомнением следила за его телодвижениями и ничччего не понимала. Пришел на ночь глядя, под хмельком, с букетиком анютиных глазок, которые встречаются только на клумбе у книжного магазина, и странным образом зовет замуж.
- Очень уверен! Просто как никогда! И соглашайтесь поскорее, если можно!
- ...но я вас не люблю
- Ничего страшного. Вы все равно замужем будете несчастны! Так почему бы вам не стать несчастной со мной?..
Донна белла маре…
Ребушинский мялся перед дверью номера, на который указал ему корыстный, по счастью, портье. Странным образом на него напала робость, плохо знакомое ему чувство, и он раздумывал, то ли посмаковать новые ощущения, то ли отринуть их. Видимо, исходящие от него эманации были столь сильны, что их ощутили по ту сторону. Неожиданно для Ребушинского дверь распахнулась и на пороге возник демонического вида господин, одетый соответственно образу – в черное с красным, что очень гармонировало с цветом его глаз.
- Буона сэра, синьор! – умеренно зловеще поздоровался гость города.
- Ззздравствуйте! – ответил оторопевший Ребушинский. – Синьор Доницетти… Тут он замялся, не зная, говорит ли пришелец по-русски.
- Прошу! – господин посторонился, и впустил журналиста, предварительно оглядев коридор. Захлопнул за собой дверь, толчком усадил Ребушинского на стул и навис над ним черным вопросительным знаком.
- Что вам угодно? – почти чисто вопросил он. С некоторым облегчением поняв, что осколки гимназической латыни можно замести обратно под ковер ненужных воспоминаний, Ребушинский зачастил:
- Господин Доницетти, наши читатели с нетерпением ждут встречи с вами. Но для начала им хотелось бы прочесть статью о ваших удивительных способностях, которыми вы порадуете нашу публику.
- О! – прозвучало столь многозначительно, что Ребушинский преисполнился восхищения. – Доницетти, соно пиу альто престидижитатор дю монд! Я славен в Лондон, Дели, Магадан! В Париж любим, а в Риме я нон грата!
- Почему? – поразился Ребушинский. Доницетти полуприкрыл один глаз, а другим пронзительно вперился в журналиста – подмигнул.
- Силенцио! Конкуренцио! В Риме чудеса ни-ни! Престидижитатор, клервойан – это вето! – Ребушинский строчил, предвкушая степень скандальности статьи, запинаясь на длинном слове. Как этот иностранец так лихо его выговаривает!
- Практиканто, интерессанто, парланто, - Доницетти демонстрировал чтение мыслей, - я говорю на всех языках мира. Штудире под гипнозом!
- Неужели на всех! А вы можете предсказать что-либо для наших читателей?
Итальянец закатил глаза:
- Мон Дье, все хотят от Доницетти только одного! Кроме дам… я брам… я вам… Завтра будет шоу специале! Произойдет нечто особенное! Невиданное! Неслыханное! Неосязаемое…
Но тут Доницетти прервали. Женский голос из соседней комнаты воззвал:
- Антонио! Антонио!
Доницети вернул глаза на место, сорвал Ребушинского со стула и со слоновьей грацией вытолкал его в коридор, бормоча:
- Уно моменто, мамма миа!
Вдруг охотник выбегает
На полу, у распахнутого сейфа лежала женщина. Молодая, красивая, длинные темные волосы, прежде сколотые в аккуратный пучок, напоминали свернувшегося клубком диковинного зверька. На белом кружевном одеянии расцвело кровавое пятно...
Дотор Милц осматривал труп:
- На первый взгляд ничего необычного. Могу предположить, что дама скончалась от пулевого ранения. Марку и калибр орудия убийства сообщу после подробного осмотра...
Активный свидетель добыл Коробейникова и применил к нему свидетельские показания третьей степени:
- Ваше высокобродь! Разрешите доложиться? Дворник Герасим, - рапортовал очевидец. - Ночью услышал выстрел, засвистел, позвал городовых. Нет, кто стрелял, не видел. Убегающего тоже не видел. Шавка мелкая шныряла. Юркая такая...
Раздавшийся голос от входной двери заставил замереть полицейское общество и добровольных помощников:
- Олюшка, душа моя, ты где? Выходи, пушистенькая Ласочка, встречай. Твой дикий Медведь с охоты вернулся. Где ты, Чернобурочка моя? Где все? Ирина? Иван? Хозяин уже дома! - звал заядлый охотник.
Голос то приближался, то отдалялся, перемежался шарканьем, видимо, человек перемещался по дому в поисках своего зверинца. Мужчины, присутствующие в кабинете, неловко переглядывались, словно помимо своей воли разделили интимную сцену супругов.
- Ольга Александровна, ну не надо дуться. Заплутал ваш неразумный Слоник. Всю ночь по лесу куролесил, то есть колесил. Дорожку протоптал к лесной сторожке, там и заночевал. Совершенно один. Всю ночь скучал по своей маленькой Мышке. Ну выпил немного, совсем чуть-чуть. Хитрюга-Лисичка, ты хочешь, чтобы я на тебя поохотился? Вот сейчас достану ружье и пиф-паф тебя, мой прекрасный Кабанчик, в самое сердце...
На этих словах головы, находящихся в кабинете, повернулись к лежащей женщине. Рана алела прямо напротив сердца...
Через несколько минут выяснится, что неутомимый зверобой — это хозяин дома Захаров, убиенная выстрелом в сердце - жена его, а из сейфа пропали драгоценности и крупная сумма денег. А пока в кабинете воцарилась тишина. Мужчины замолчали, словно старались не выдать своего присутствия, и даровали еще несколько минут Медвежонку побыть возлюбленным мужем Чернобурочки, а не безутешным вдовцом...
Кто людям помогает - тот тратит время зря
Обычные женские разговоры, сопровождавшиеся чаем и шуршанием конфетных фантиков. Так начиналось эта ужасно-кошмарное событие, о котором еще не один день будет вспоминать весь Затонск...
О чем могут болтать две женщины в книжном магазине? О мужских странностях, конечно. О том, что предложения руки и сердца поступают тогда, когда их совсем не ждешь и не всегда от тех, от кого они желательны и даже востребованы.
Анна еще не решила, как отнестись к предложению Клюева, и пришла по-приятельски обсудить это с Полеттой за чашкой чая и “пьяной вишней”. Она уже давно отметила, что это сочетание благотворно влияет на принятие решений.
К повседневному уличному шуму добавилась набирающая силу волна женского визга. Можно было подумать, что по городу несется орущая толпа женщин и охотно подхватывает прохожих, увлекая за собой, но барышни, увлеченные беседой и друг другом, на это не обращали внимания.
Девушки, переместившись от столика к книжным полкам, сплетничали и хихикали. Фантики продолжали хрустеть на прежнем месте. Они переглянулись и синхронно, с опаской, обернулись к чайному столику. Прямо посредине, в вазочке с конфетами, сидела здоровенная крыса и, мастерски разворачивая “пьяную вишню”, лакомилась ею. “Сколько нужно ликера для того, чтобы опьянела крыса?”- профессионально, по-докторски подумала Анна.
Осоловевшими глазами незваная гостья оценивающе смотрела на женщин, словно прикидывала свои возможности. Они же её наглый взгляд расшифровали как сомнение: прямо сейчас их обеих сожрать или оставить на десерт?
Женские вопли, до того момента колобком катавшиеся по городу, достигли и наполнили собой маленькое помещение магазина.
Барышни визжали, метались, искали выход. Вперед, в дверь, нельзя, проход загораживает крыса слоновьего размера. Назад! Но, как на грех, дверь черного хода оказалась заперта. Дамы долбили в неё, звали на помощь...
Крыса, видимо, сделала выбор, лениво встала и на заплетающихся лапках направилась к потенциальным жертвам, став удивительно похожей на Андрея Петровича, шедшего делать Анне предложение, только букетика не хватало.
Анна оказалась проворнее, первой запрыгнула на высокий узкий стол, исполняющий роль прилавка, поджала ноги и сжалась в комочек, надеясь, что зверюга её не заметит. Полетта вихрем носилась по магазину в поисках возвышенности. В какой-то момент, как показалось, даже пробежала по потолку. Хотела внедриться на спасительный прилавок, но была сброшена, и в отчаянии пыталась вскарабкаться на книжный шкаф. Он хоть и был невысок, но оказался довольно устойчивым и отдать свою хозяйку на съедение хищнику не грозил, поэтому Полетта, вцепившись руками и ногами в верхние полки, оказалась в безопасности, но висящей в довольно-таки странной позе, напоминающей жука...
Крыса замерла, в восхищении разглядывая дело своих лап. Нечасто ей удается произвести настолько замечательное впечатление. Когда женское отчаяние достигло апогея, распахнулась дверь и явила барышням спасителя в лице Антона Андреича.
- Анна Викторовна, что у вас тут происходит? Мадемуазель, позвольте представиться – Коробейников Антон Андреевич!
Полетта не смогла вымолвить ни слова, лишь, жалобно постанывая, кивнула на крысу.
- Не бойтесь, это всего лишь маленький крысёнок!
Коробейников бесцеремонно подхватил чудовище на руки и протянул, как драгоценный дар, дамам. Женский визг вернулся, не успев далеко уйти. Антон перевернул грызуна, сюсюкал с ним и пытался умильно пощекотать сытое крысиное пузико, но был зверски укушен за палец. Завопил, размахивая рукой, это дало животному шанс вырваться из объятий крысолюбивого сыщика и удрать со всех лап...
Трем городовым, возглавляемым самим начальником сыскного отделения, пришлось отдирать Полетту от книжного шкафа. Анну отцепить от прилавка не удалось, и её пришлось выносить вместе с ним, как больного на носилках.
Подоспевший Штольман увидел презабавную картину и пожалел, что не имеет привычки носить с собой фотоаппарат. Отличное вышло бы фото, детям-внукам показывать. Рисованием он тоже, к сожалению, не овладел, придется пересказывать потомкам по памяти, поэтому присоединится к общей суматохе он не спешил, стараясь запомнить всё до мельчайшей подробности.
Анна в шляпке набекрень остекленевшим взглядом бездонных глаз уставилась куда-то в даль. Скрюченную, страхом парализованную Полетту с растопыренными согнутыми руками и ногами, как Жихарку в печь, пытались впихнуть в экипаж. Ни усадить, ни уложить её не удавалось. Поза наиболее подходила для стояния на четвереньках. Так и решили транспортировать.
- Везите их в клинику. Пусть доктор Милц приведет их в сознание, - деловито распоряжался Коробейников, по-хозяйски поправляя юбку на Полетте.
Внезапно возникший Клюев укутывал Анну своим пиджаком и безуспешно пытался отцепить побелевшие пальцы почти невесты от прилавка, поглядывая на Штольмана, как на виновника всех несчастий ...
Зрелище было настолько душераздирающим, что у Якова Платоныча не появилось и крупицы ревности. Он посоветовал Клюеву:
- Не мучайтесь, тащите прямо так...
То ли от неожиданности, то ли от абсурдности происходящего, но Клюев послушался и попытался везти Анну к доктору верхом на прилавке, где таща волоком, где толкая перед собой по булыжной мостовой. Штольман качал головой, глядя им вслед, удивляясь разнообразию устройства человеческих голов. Кто-то способен на гениальные открытия, а кто-то… Он, глядя на потуги Клюева, предложил было помощь, но был изгнан с пути и закидан недружественным взглядами. На особо крупных камнях Анна подпрыгивала и стучала зубами. Цветочки на шляпке приветливо раскланивались с прохожими. Не успел Штольман отойти от созерцания трагикомедии, как заметил на двери магазина какие-то символы. Подошёл посмотреть. Улыбаясь во весь рот и высунув язык, на него смотрел жёлтый колобок в шляпе циркача…
И бесплатно покажет кино
На представление престидижитатора проездом из Лондона в Париж через Затонск собрались не только сливки местного общества, но и снятое молоко – горничная Лиза, неизвестная старушка в черном и даже дворник Герасим. Когда волнение в битком набитом зале достигло пика, погас свет. Судя по звукам, одна половина зрителей наступила на другую в попытке спасти или спастись. Но тут вновь стало светло, и не от прозаического электричества, а от волшебным образом воспламенившихся свечей. Мощный вздох восторга и изумления немедленно их погасил, однако теперь это никого не смутило, и публика бурно зааплодировала, приветствуя маэстро. Он появился на сцене, в единственном теперь направленном луче, в котором жутковато замерцали его глаза, зубы и носки ботинок.
- Медам и месье. Перед вами сам Доницетти! – он развел руки в стороны и уронил голову на грудь, скромно приветствуя неистовствующих зрителей.
- Со мной вы проникните в секреты аниме иммортале, познаете глубины вита привате великих медиумов и прозрите фьючер перфект присутствующих! К мой сервис – мажи нуар, холивар и Боливар! Эйн, цвей, дрей! – и он уставился на публику взором горящим.
Клюев, сидевший в заднем ряду, отчаянно жалел об отсутствии Анны Викторовны. Купленный билет не пригодился, ибо в последний момент в больницу привезли крестьянку, непреклонную в своем намерении срочно увеличить население земного шара хотя бы на одну единицу. Клюеву было невдомек, что своим одиночеством он был обязан Штольману, который объездил все окрестные села в поисках подобной боевой готовности, иначе к его сожалениям примешивались бы и иные чувства.
Представление было в самом разгаре. Доницетти уже превратил двенадцать купюр различного достоинства, передаваемых из публики, в пушистых кроликов, которых галантно раздал дамам. Превращаться обратно в дензнаки грызуны почему-то не спешили. Следующим номером были предсказания.
- Мадам! – глубоко посаженные светящиеся глаза вперились в Марью Тимофеевну. – Завтра вы получите мессаж, уна леттера, которое изменит вашу жизнь. Вам принесет его ан элефан, нон, ан анфан авек ан круассан!
Марья Тимофеевна побледнела, покраснела, а Муза плюнула Доницетти на цилиндр, чтобы не покушался на святое. Лиза в заднем ряду злорадно потирала ручки и благодарила маэстро за подсказку. Не замечая всего этого, престидижитатор добрался до Полины. Застыл, глядя на нее. И вдруг проскрипел самым загробным и потусторонним голосом:
- Закройте глаза, и вам откроется прошлое!
И перед внутренним взором послушных зрителей появилась Ольга Захарова с кровавым пятном на животе, которая проговорила низким мужским голосом: «Муж мой убийца! Убийца мой муж!».
С умным - хлопотно, с дураком – плохо
Николай Васильевич Трегубов внимательно осмотрел листочки розы на предмет мучнистой росы, полил фиалку и подкормил свою гордость - орхидею. Покончив с насущными делами, направился в сыскное отделение - полюбопытствовать у Коробейникова о вчерашнем представлении. Как оказалось, он появился на редкость вовремя: Антон Андреич уже изломал от злости все карандаши и присматривался к фикусу. Штольман пребывал в духоотвратительном настроении. Судя по его раздражённому прищуру, речь шла о мистике. Трегубов попытался завести разговор о нейтральном:
- Господа, что слышно по делу Захаровой? - чем вызвал, очевидно, повторное извержение Коробейникова.
- Я вчера самолично лицезрел Ольгу Андреевну, и она назвала своего убийцу!
Годы службы в Затонске не прошли даром - Трегубов и бровью не повел.
- Вы у нас тоже теперь духовидец, Антон Андреевич?
- И не я один! - далее последовал поток золы, шлака и пустой породы, столь характерный для данного вулкана.
Против обыкновения, вновь обращённый проводник потустороннего в Штольмане пробуждал не суицидальные, а гомицидные наклонности. Призвав на помощь медитацию, дыхательную гимнастику и индейские практики, Яков Платоныч высказался сдержанно:
- Да вы совсем с ума сошли, Коробейников! Вы скоро вместо того, чтобы хоть иногда думать, будете исключительно взывать!
Коробейников открыл рот, чтобы излить на святотатца кипящую лаву своей злости, но Трегубов заткнул вулкан вопросом:
- А вы что думаете по этому поводу, Яков Платонович?
- Да шарлатанство это, Николай Васильич. Фокусы для публики, - с досадой ответил Штольман, как человек, которому постоянно приходится объяснять очевидное. – Доницетти жулик, и в этом представлении преследует свои цели. Посудите сами – вот отчет Милца: Захарову убили выстрелом с близкого расстояния из маленького револьвера. Ни один уважающий себя охотник к подобному, с позволения сказать, оружию не прикоснется.
- Вот что, - решил полицмейстер, - вы, Антон Андреич, отправляйтесь-ка к господину Захарову, выясните, есть ли у него алиби, не слышал ли кто чего подозрительного. Только не переусердствуйте!
Последнее предостережение отнюдь не было излишним – Коробейников был в настроении «схватить, допросить, подсадить», не думая об уликах. Впрочем, сказал он себе, если будет хоть один намек в пользу ареста, этого будет достаточно. И бешеным слоном выбежал на улицу.
- А вас, Яков Платонович, я попросил бы поговорить с этим Доницетти, вы ведь знаете, как я ценю ваше мнение.
Штольман нахлобучил котелок и исчез за дверью так быстро, что «Честь имею!» донеслось уже из коридора.
Я расскажу вам о себе
Правдиво, всё как есть
- Он! Как есть он! Убивец злодейский! Своими ушами слыхал, как они ругались. Да почитай, вся улица знала...
Получив ценную информацию от дворника Герасима, Антон Андреич шел по следу убивца прямиком в его логово, в дом Захаровых...
Федор Захаров скрываться от правосудия и не мыслил. Засел в логове, кручинился и плакался бутылкам “беленькой” на свою судьбу горемычную. Они же его, вдовца сиротливого, жалели и с большим желанием делились своим содержимым.
- Зачем вы убили свою жену? Предупреждаю, нам все известно! - с порога перешел в наступление Коробейников, сразу обезоружив преступника коварной стратегией.
- Да не убивал я Олюшку! Я её любил! И она, птичка моя, уж так меня любила, что ни в сказке сказать, ни пером описать... Я же охотник, бывало, провожает меня в лес, а сама шуточки шутит. Спрашиваю, что тебе принести, какой гостинчик? Хочешь уточку или белочку? А она мне: добудь мне оленя “золотые рога”. Ну хоть не с золотыми, а с обычными, а не сможешь оленя, так одни рога принеси. Мы их, говорит, позолотим и в кабинете повесим. Видишь, над твоим креслом как раз местечко есть. Будешь сидеть и в зеркало глядеть, красотою их пленяться. Вот шутница какая была! Ольга Александровна, на кого же ты меня покинула? Где же я вторую такую найду?
- А первую где изыскали?
- Не стал бы рассказывать, но раз курочки мой нет, правда никому не помешает. Раньше, до знакомства с Оленькой, я очень уважал дамское общество. Посещал фривольные заведения, где служат ветренные девушки. Там мы с ней и сошлись. Но Ольга Александровна таковою не была. Очень она была в этом плане разборчивой. Только меня любила, а все остальные так, для поднятия материального духа были. Прекрасная она женщина и хозяйка замечательная. Только вот уж одну слабость имела, не могла наши доходы долго в руках удерживать. Утекали денежки сквозь её прекрасные пальцы. Сколько раз мы с ней по этому поводу ругались. Ну зачем, спрашивается, опять шубу покупать? Вон сколько пушнины в доме. Пришила к старому пальто хоть заячью шкуру, хоть лисью, пёрышко красивое в шляпку воткнула и каждый день у тебя новые наряды. Добуду куропаточке моей хоть слона индийского, хоть крота из-под земли, только скажи. А тушку приготовить к обеду можно. Тушеные кроты - просто объедение! С лучком, да молодой картошечкой. Ох... Готовь, говаривала мне, фрикасе из мышатины, дурно смердящей в лесу, а в дом не тащи. Желаю есть кальмаров, да устриц, я к ним привычная. Да шампанского купи ящика два, старое уже закончилось. Не славилась моя супружница кулинарными талантами, да модницей была отъявленной, вот и пропадали наши денежки почем зря...
Коробейников представил семейную жизнь этой пары: жена в кружевном пеньюаре запивает устриц шампанским, а муж ест суп из грызунов. Доставая их за хвосты из кастрюли и обгладывая до скелетика. Льдом сковало нутро Антона, вспомнился крысёнок из книжного магазина, с которым он успел подружиться. И так стало жалко ему весь мышиный род, что он бестрепетно объявил Захарову:
- Вы задержаны по подозрению в убийстве вашей жены...
Давайте понимать друг друга с полуслова
Окрыленная Анна выпорхнула от Самого Доницетти, никого и ничего не видя, и, как водится, наступила на чувства того, кто никак не ожидал увидеть ее среди посетителей престидижитатора.
- Что вы здесь делаете, Анна Викторовна? – раздражение, несколько поутихшее в пути, вернулось с утроенной силой при виде ее радостного возбуждения, источником которого был очередной сомнительный тип.
- А вы, Яков Платоныч? – ответила она вопросом на вопрос как можно более язвительно.
- По долгу службы, - сухо ответил Штольман. Его благоприобретенное терпение сегодня постоянно подвергалось испытаниям и готово было испариться.
- Вы что же, уже и Самого Доницетти в чем-то подозреваете? – Анна ухитрилась перекосить лицо так презрительно, что самый ехидный верблюд рядом с ней показался бы прелестным розовым пони. Гримасу можно было с успехом применять на литейном производстве – температуры кипения вольфрама Штольман достиг за считанные секунды.
- А что, он вне подозрений? Такие, как он, преступлений не совершают?! Ну да, конечно, как я мог забыть. Вы же у нас не только духов видите, вы проницаете сердца человеческие!
- Яков Платоныч, вы забываетесь! – Анна повернулась, чтобы уйти, но он схватил ее за руку. – Он не только сам видит духов, но и способен материализовать их, хотя и частично! Я сама видела на столе у господина Доницетти платок с вензелем Захаровой! И он исчез на моих глазах!
- Доницетти?
-Платок!!!
- А вам не кажется, что иногда, хотя бы изредка, стоит прислушиваться не только к духам, но и голосу разума? Он именует себя престидижитатором, вы не подумали о значении этого слова?
Анна заткнула уши и убежала, не желая осквернять себя разумом в лице (или голосе) Штольмана. А Штольман, не сказав, по счастью, всего, что хотелось, вбежал в гостиницу, перепрыгивая через ступеньки, разметал очередь жаждущих причаститься заграничной мудрости и вошел к Доницетти.
Появление полиции оказалось сродни экзорцизму и совершенно изгнало из престидижитатора дух гостеприимства. Доницетти завернулся в плащ и принялся громогласно жаловаться на «инфлюэнца мистериозо» и «пневмония атипико», прозрачно намекая, что господину комиссару лучше бы явиться в другой раз. Однако для изгнания Штольмана этого оказалось маловато.
- Господин Доницетти, у вас на представлении зрители видели Ольгу Захарову, которая утверждала, что ее убил муж. Как вы это подстроили? Гипноз?
- О нет, такая мощная эманация – она сама се презентаре и демонстраре! Бедная жертва, рана в животе! Столько крови!
- Вот как? – усмехнулся Штольман. Не знает, куда в действительности ранена Захарова? Непричастен? Из соседней комнаты донесся слабый звук. Одним прыжком сыщик оказался у двери и распахнул ее, прежде чем хозяин начал протестовать. Сгорбленная женщина в черном платье и чепце сидела в особом кресле на колесах. Появление незнакомца, очевидно, напугало ее – она закрыла лицо руками и принялась громко ахать.
- Мадре миа, скузи, - Доницетти обнял мать и принялся что-то шептать ей на ухо. Потом обернулся к сыщику и замахал на него руками. – Синьоре, прего, престо, пронто! Мама плохо себя чувствует!
- Пневмония атипико? Сочувствую, - не удержался Штольман. – Из города пока не уезжайте, можете понадобиться!
Уже выходя, он заметил тень на задернутой шторе. Крыса?!
Внимание, мужчины, для смеха нет причины
- Да это чепуха какая-то, абракадабра, - Анна отмахнулась от письма, протянутого матерью. Ей было не до этого, надо было срочно наедине позлиться на Штольмана. - Наверное, ошиблись, и это не нам...
Марь Тимофеевна вертела письмо и силилась понять его смысл:
“Хозяин дома сего обрел бесценный дар - любовь всей жизни. Эросом плененный, он оказался окольцован цепями тягостного супружества. Распахните врата темницы и отпустите же узника на волю. Туда, где ожиданием томится Царица грёз его. Вы, как собака на сене, лежите краеугольным камнем на пути паломников любви. Позвольте влюбленным сердцам скреститься и исступлённо сливаться в экстазе нежной страсти ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно, не обременяясь винным грузом.
P.S. Владычица сердца его квартирует в доходном доме на Боголюбской”.
Муза кончиком языка пыталась дотянуться до носа и одновременно скосить туда глаза. Это было гораздо важнее, чем амурные похождения их, или уже, как видно, не их истукана с отмершими в неволе за ненадобностью нежными страстями и всяческими мало-мальски романтическими потугами. Стукнутого томиком “Юриспруденция” Слоневского.
- Ну и что ты об этом думаешь? - обратилась к ней хозяйка за неимением других советчиков. Анна отнеслась без внимания. Домна, опустив глаза, мелкими шажками, бочком-бочком, как крабик, прошмыгнула на кухню.
- А то, что не только наш олух, но и мы оказались по головам шарахнутыми. Слепыми, как его Юстиция, с той же повязкой на глазах. Пойдем посмотрим, с кем он там, на Боголюбской, в экстазе скрещивается. Меч не забудь, да весы, правосудие творить будем...
Удовлетворенная Анна, вдоволь назлившись, раздумывала, как бы убедить твердолобого Штольмана в том, что Доницетти не шарлатан. Ну почему опять надо что-то ему доказывать? Казалось бы, только стал доверять потусторонним свидетелям, и вот, нате вам ...
- Дух Ольги Захаровой явись! - тишина. - Явись, я приказываю!
В затылок повеяло очень знакомым холодным ветерком температуры ниже нуля.
- Добрый день, Наталья Павловна.
Баронесса гостеприимно взмахнула рукой, приглашая Анну взглянуть на развернувшееся зрелище. Перед ней на стене появились две женские тени, столь реальные, что девушка обернулась посмотреть, не стоит ли кто у неё за спиной. Одна дама была в шляпе, другая - взлохмаченная. Увидев даму в шляпе, Анна воскликнула: “Ой, мамочка!”. Обе тени вцепились в небольшой предмет, похожий на шкатулку, и тянули каждая на себя. Тут "мамочка” выпустила из рук шкатулку, достала из сумочки пистолет и выстрелила в лохматую. Шкатулка выпала из рук убитой и по полу поскакали тени мужских запонок.
- Наталья Павловна, я не понимаю! Две женщины, мужские запонки... О боже! Ну конечно! Мама убьёт ту женщину? С Боголюбской? - но ответа Анна дожидаться не стала, лишь удаляющийся топот каблуков оповестил баронессу, что барышня на полпути к месту предполагаемого преступления.
Баронесса лишь всплеснула руками и покачала головой ей вслед...
Эх, яблочко!
Мрачный Виктор Иваныч с чемоданом наперевес уселся в пролетку.
- Куда едем, барин, на Боголюбскую?- кучер заговорщицки подмигнул ему.
- Нет, в гостиницу. Постой- ка любезный, а откуда тебе известен этот адрес?
- Да кто ж теперь в Затонске его не знает? - уже в открытую смеялся кучер, - да почитай, весь город видел, как барыня твоя зазнобу отколошматила. Кралю твою пожарной команде пришлось с дерева снимать. Не скоро она будет готова тебя принимать.
И поведал возница такое, отчего бедный Виктор Иваныч, который до этого дня был известен как успешный адвокат и глава крайне положительного со всех сторон семейства, хотя и с небольшими экзальтациями, изъявил желание прямо сию секунду провалиться сквозь землю. Вместе с экипажем, лошадью, кучером и воспоминаниями о себе. Нет, кучера не надо, он и там будет насмехаться над незадачливым Ромео.
Днем известный дом на известной улице посетила Марь Тимофеевна. Что меж дамами происходило внутри, доподлинно неизвестно, зрители подоспели к финалу, когда жена уже изрядно нахлобученную любовницу гнала по улице с криками: “Я тебе покажу, дрянь такая, как чужих мужей из семьи сманивать. Мерзавка! Блудница балдахинная!”
И в тот момент, когда Марь Тимофеевна уже ощущала в своей руке прядь мерзавкиных волос, та успела запрыгнуть на высокую яблоню.
Лиза с ловкостью макаки перескакивала с ветки на ветку, пока не добралась до вершины. Спелые румяные яблоки сыпались вниз. Бывшая горничная устроилась поудобнее и заверещала на всю улицу: “Он мой, и любит только меня! Это я ему ночами грезюсь! Он мне шляпу купил! Мы в Петербург поедем и в Париж!”
Чем хороши первые августовские яблоки? Тем, что они гораздо мягче и сочнее осенних, но из-за этого непригодны для хранения, зато очень пригодны для швыряния в цариц сердец чужих мужей. Чем Марь Тимофеевна с удовольствием и пользовалась, на потеху соседям. Метать острые слова у неё получалось лучше, чем яблоки, которые не всегда достигали цели и безобразными раздавленными лепешками оседали на стенах домов. Зато если яблоко попадало куда нужно, цель охала, потирала больное место и орала “Полиция! Караул! Убивают!”.
Рано или поздно яблоки закончились бы вместе со всей этой неразберихой, да как на грех мимо проезжала губернаторша в открытом экипаже и Марь Тимофеевну угораздило попасть яблоком ей в лоб.
Подоспевшая Анна пыталась угомонить мать, одновременно вытирая яблочный конфуз с лица губернаторши и прося у неё пардону. Та, на удивление, в обиде не оказалась. Не переживай, сказала, деточка. Будь моя воля, сама бы всех этих тайных амурниц, цариц и владычиц, сманивающих чужих мужей с брачного ложа, как обезьян, по деревьям рассадила, потому как греховодницы с неудержимой плотью недостойны топтать с нами, порядочными женщинами, одни и те же тропы. Давай матушку свою ко мне в экипаж усаживай, да отвезу вас домой.
Что было дальше, Виктор Иванович догадался сам. Возвращенная в родное гнездо и в сознание Марь Тимофеевна уложила в чемодан вещи, своей неверностью загасившего семейный очаг супруга и выставила за порог, ожидать хозяина. А чтобы он сразу смекнул, что отныне вход в его бывшую обитель ему заказан, чемодан украсила письмецом от сирены, жаждущей его пребывания на Боголюбской ...
Не плачь,
Ливень долгим не бывает
Марья Тимофеевна в очередной раз залилась слезами. Глядя на нее, Домна украдкой вытирала глаза. Муза рыдала в три ручья, заламывала руки, рвала на себе призрачные одежды. Анна не выдержала и начала всхлипывать. И в этот момент прозвенел звонок, и в дом вошел Андрей Петрович с букетом наперевес. На него уставились четыре пары мокрых, красных и распухших глаз.
- Дверь была открыта, - поспешил объяснить он свое несанкционированное появление. Мария Тимофеевна встала и вышла из комнаты, Муза и Домна бросились за ней. Оставшись наедине с представителем враждебного отныне пола, Анна почувствовала, что молчать более не в силах.
- Какая бесчувственность! – воскликнула она. – Только мужчина мог явиться в такую минуту, войти без приглашения, с неуместным напоминанием о цепях, которыми вы собираетесь сковать меня!
Клюев попятился, прикрываясь букетом. Мелькнула мысль о том, что цепь не помешала бы. Анна продолжала наступать.
- Да если я и задумывалась когда-то о семейной жизни, именно сегодня я поняла раз и навсегда – нет, нет и еще раз нет! Жить в постоянном подчинении и страхе, что все может в любую минуту кончиться подобным унижением – никогда! Я никогда не выйду замуж, ни за вас, ни за кого бы то ни было!
Страстное решение прозвучало с такой силой, что Клюев не выдержал и позорно ретировался через все еще открытую дверь, попутно подумав, что стоит зайти в «Око змеи», пока букет не завял. Проводив его глазами, Анна зарыдала уже от души и побрела в свою любимую беседку, чтобы выплакать свое горе в уютный старый плед, который так всегда помогал ей. В этот момент она действительно ненавидела всех мужчин в мире. Кому теперь верить, когда даже самый лучший из них, самый надежный и самый верный… предал? Она всегда знала – что бы ни случилось, именно он всегда утешит, вытащит из беды. Поймет. Они всегда понимали друг друга. А теперь… Как это может быть?!
Она брела почти вслепую, и когда вдруг уткнулась во что-то лбом, сначала лишь вяло удивилась, что ей совсем не больно. И только когда ей стало горячо и тесно в кольце чьих-то рук, и нелепые слова утешения защекотали ее ухо, она пришла в себя и начала отбиваться, пытаясь оттолкнуть от себя непрошенного утешителя. Почему-то ей это не удавалось, как если бы она упиралась в каменную стену. А потом вдруг силы изменили ей. И слов не осталось, и воли. Только ощущение жара, мгновенно охватившего лицо; изумления, до боли сжавшего сердце; нежданного трепета во всем теле. Голова закружилась так сильно, что пришлось закрыть глаза; и тогда легкие нежные прикосновения к ее волосам, лбу, щекам вдруг сменились властным требованием, на которое она ответила согласием с такой готовностью, которой от себя не ожидала, так, что дыхание занялось. Пропали горькие мысли, отдалилось и стало неважным все, кроме этого единства, в котором, оказывается, она так нуждалась…
Неожиданно что-то кольнуло слух; что-то нарушилось, он тоже вздрогнул, отстранился. Все исказилось, пошло рябью, как отражение в потревоженной камнем воде, всплеснуло, впиталось в берег и исчезло.
- Анна Викторовнаааа! – повторился мощный призыв, в котором нельзя было не узнать голос Домны.
Анну пробил озноб. Она заметалась в душе, не зная, остаться или бежать, сердце, внезапно ставшее чересчур большим, мешало мыслям, но из глубины сознания змеей поднималось нечто требующее взять себя в руки, собраться, стать… собой?
- Анна Викторовнаааа! – с ближайших деревьев осыпалось несколько листьев. Домна приближалась.
Анна не решалась поднять на него глаза. Что случилось со мной? Почему я сама себе кажусь чужой и неловкой? Она ткнулась лбом в его плечо и почувствовала, как он разомкнул объятья и сжал ее руки. И тут их обнаружила Домна.
- Анна Викторовна! Яков Платонович! – первый трагик Малого театра удавился бы от зависти, попытавшись произнести эти два имени с такими же богатыми на эмоции и совершенно противоположными интонациями. – Время позднее. Мария Тимофеевна и так уж всполошились, не надо бы ее сегодня еще больше огорчать. Пойдемте, я провожу вас, - последнее было сказано так твердо, что хотелось сдаться на ее милость, сложить руки за спину и дать себя отконвоировать. Впрочем, на Анну подобные приемы оказывали обратное действие, так что она была готова оказать достойный отпор, но Штольман согласно кивнул и выпустил ее пальцы. В итоге гневный взгляд, приготовленный для Домны, достался ему.
- Прошу простить, Анна Викторовна, час и в самом деле поздний. Если позволите, я навещу вас завтра.
Анна хотела привычно фыркнуть, но почему-то не нашла в себе сил. Проводила взглядом удаляющуюся в ночь фигуру в котелке и, вздохнув, отправилась за Домной.
Мы бандито, гангстерито!
Дверь гостиницы приоткрылась и на крыльцо, осторожно перебирая лапками, выбралась огромная светло-серая крыса. “Это, видно и есть она, виновница переполоха в книжном магазине”, - подумал Штольман. Воспоминание отразилось легкой полуулыбкой на его лице.
Зверек встал на задние лапки, повел носом, забавно принюхиваясь, Яков Платоныч невольно отпрянул назад, в своё убежище под тень от козырька крыши. Крыса вела себя на редкость осмотрительно. Завидев проходящего мимо городового, она затаилась, прижав ушки, пока он не отправился восвояси. Прислушивалась, оглядывалась по сторонам, но, видно, опасалась она совсем не котов. Определила, что опасности нет, тихонько пискнула. Дверь отворилась, выпуская элегантную даму, в модном черном зауженном платье с пеной белых кружев на воротнике блузки и шляпке с вуалью. Она проделала те же манипуляции, что и крыса. После чего подошла к ней, раскрыла ридикюль, и умный зверек запрыгнул внутрь.
Затем эта любопытная пара посетила ювелира, от которого Штольман потом узнал жалостливую историю о бедственном положении дамы, вынудившего ее заложить некие драгоценности, подаренные покойным супругом. История сдабривалась подробностями о “нет ни крошки хлеба, ни кусочка сыра”, на словах “в кладовой мышь повесилась” дама прикрыла ладонью ушки своей собачки. Видимо, чтобы не нанести душевной травмы и без того обессиленному от голода зверьку.
- Покажите, что она принесла?
- Только из сострадания к несчастной вдове согласился купить. Жить старушке не на что, а зверюшку свою кормить надо. Собачка, хорошенькая такая, серенькая, от голода не может ходить, приходится носить её в сумочке. Я ей хорошую цену дал, - похвастался ювелир. Замялся и неохотно выложил на прилавок ожерелье из жемчуга, пару колец и браслет-змейку с одним изумрудным глазком.
“Знакомые вещицы,”- отметил Штольман, вспоминая полицейские сводки. - “Особенно браслет. Не он ли проходит по делу о краже в Заболоцке?”
Вторичное, гораздо более многочисленное появление полиции стало “гранде сёрпреза” для семейства престидижитатора.
- Синьори, миа мадре плохо себя чувствует. Нон ста бене...
- Вы уже это говорили. Пневмония атипико разыгралась к ночи? - поинтересовался Штольман у сгорбленной старушки, - Позвольте засомневаться в вашей инфлюэнци-как-её-там. Час назад вы казались абсолютно здоровой, когда заложили ювелиру драгоценности, украденные у купцов Балдахиновых. Не иначе сын вас излечил гипнозом или наложением рук? Лучше бы излечил от желания накладывать руки на то, что вам не принадлежит.
- Антон Андреич, - одернул Штольман коллегу, замершего в восхищенном созерцании хвостатой сообщницы, свернувшейся клубочком на грелке мадре Доницетти, - Антон Андреич, вспомните ради чего мы тут собрались!
- Делать обыск! - бодро отрапортавал Коробейников.
- Вот и займитесь этим. Для начала проверьте грелку, которую так трепетно прижимает к себе мадре нашего маэстро, думаю, именно там она хранит украденное из дома Захаровых.
Антон потянулся к крысе, та в ответ ощерилась, вспомнив вкус уже однажды продегустированного пальца.
- Довольно, господа! - резким движением сгорбленная старушка распрямилась, одновременно подхватывая на руки крысу - Финита ля комедия...
Дама выглядела колоритно. Высокая, выше Коробейникова, худощавая, с прямой спиной, с бегающими черными глазками, напоминающими крысиные, и очень длинным носом, весьма подходящим для того, чтобы его всегда держать по ветру.
- Мамма миа! Мистификанто... комедианто...- лопотал Доницетти.
- Господа, вы все задержаны до выяснения обстоятельств. Попрошу следовать в участок.
Возглавляла отряд арестованных мамаша, за ней, еле-еле передвигая ноги, тащился маэстро. От былого величия Самого Доницетти не осталось и следа.
-А вам, сеньорита, нужно отдельное приглашение? - обратился Штольман к крысе. Та брезгливо фыркнула и присоединилась к семейству. По пути окидывая презрительным взглядом Антона, с тоской смотрящего ей вслед.
Не нужно придавать значения злословью -
Поскольку грусть всегда соседствует с любовью
Штольман зашел в больницу ближе к вечеру. События последних дней были столь противоречивы, что он совершенно не представлял себе, о чем и как говорить с Анной, и только в последний момент придумал предлог – рассказать ей об окончании дела Захаровой. Наверное, правильней было бы дать страстям улечься, но желание видеть ее было слишком сильным.
Анна сидела за своим столом и уныло рисовала чернильные цветочки на истории болезни. Все равно хозяина уже никакие истории не интересовали, ибо как раз такие цветочки вполне могли успеть вырасти на его могиле.
- Анна Викторовна, добрый вечер!
- Добрый вечер! – встрепенулась Анна, пряча цветочки под промокашкой. - Вы, наверное, к Александру Францевичу? А его нет.
- Нет, я к вам, Анна Викторовна. Позвольте проводить вас до дома? – в очередной раз презрев все внутренние и внешние запреты, спросил Штольман. И был вознагражден нежным румянцем смущения, так давно им не виденным. Вновь проглянула та самая девушка, которой он был так нужен когда-то. По которой он так отчаянно скучал. И которую надеялся вернуть, чего бы это ни стоило.
…Они неторопливо шли бок о бок по вечерней улице, и Штольман рассказывал о госпоже Доницетти. Не иначе, как по ошибке, он начал с удачного момента – с крысы, поэтому разговор не свернул сразу в привычную колею взаимонепонимания. Анна внимательно слушала, в нужных местах ахала.
- Она приезжала в город задолго до маэстро, намечала жертву и грабила. Мы послали запросы в те города, где он гастролировал, и везде во время его пребывания совершались грабежи на крупные суммы. Захарова, видно, застала Доницетти на месте преступления, и та убила ее, хоть и отрицает. Выстрел сделан из дамского пистолета, найденного у почтенной матушки.
- Стойте! – так громко и неожиданно воскликнула Анна, что остановился не только Штольман, но и остальные прохожие. – Ну конечно же! Видение!
На этот раз Штольману удалось сохранить невозмутимое выражение лица. Прохожие принялись поправлять шнурки, ронять и поднимать платочки, веера и другие предметы туалета, ожидая продолжения. И оно воспоследовало незамедлительно:
- Я видела даму в шляпке, которая выстрелила в другую даму, со шкатулкой в руках! И неправильно истолковала! Это была Доницетти, которая застала Захарову за кражей драгоценностей мужа, ведь из шкатулки выпали запонки. Получается, она застрелила конкурентку!
- Возможно, вы правы, Анна Викторовна, - осторожно начал Штольман, побуждая Анну к ходьбе, к жестокому разочарованию окружающих. – Похоже, в этом браке Ольгу привлекали лишь деньги мужа, и она пыталась урвать толику этого богатства без его ведома для каких-то своих целей.
- Ничуть не осуждаю госпожу Захарову, - неожиданно поднял голову феминизм. – Ведь в современном обществе у нее нет возможности зарабатывать собственный капитал!
- Ольга зарабатывала капитал в доме терпимости, - усмехнулся Штольман. – Возможно, кому-то и удалось перевоспитать бывшую желтобилетницу любовью и терпением, но мне подобных чудес видеть не доводилось.
- Вечно вы со своим скепсисом! А я вот дружна была с бывшей девушкой из заведения, которая сама отринула свое прошлое, открыла дело, стала вегетарианкой и надела венец безбрачия!
- Ну это не иначе как в Париже, а в наших палестинах климат не благоволит расцвету Аспасий!
За спором они не заметили, как дошли до дома Мироновых. Анна взбежала по ступенькам и обернулась, чтобы более эффектно излить на святотатца взгляд, полный негодования и укоризны. Излила молча, зато дверью хлопнула от души, чтобы последнее слово, вопреки смутному ощущению, осталось-таки за ней.
Штольман постоял еще у крыльца, обуреваемый противоречивыми эмоциями, среди которых были и досада, и вина, и насторожившееся чутье, первобытные инстинкты и робкая нежность. Отвернулся, перебрал пальцами по трости, пытаясь взять себя в руки. Затем развернулся и быстро зашагал по привычному маршруту.
Быть может, магия твоя
На все найдет ответ
Вернувшись в управление, Штольман застал врасплох Трегубова, который плановым визитом в сыскное отделение тщетно пытался прикрыть стремление навестить фикус. Не желая разочаровывать полицмейстера, Яков Платонович сделал вид, что поверил в деловую подоплеку, и доложил об окончании дела.
- Вот, оказывается, как все произошло, - задумчиво проговорил Николай Васильевич. – Может, оно и к лучшему, что не местные-то замешаны оказались. Что-то преступлений у нас опять стало много. С тех пор, как слона похитили, почитай, каждую неделю убийство!
- Слона? – переспросил Штольман, который совершенно забыл об этом деле.
- Вы тогда, вероятно, сразу занялись убийством. Балдахинчик-то наш исчез как раз в тот день, когда вы, Яков Платоныч, вернулись в Затонск. Антон Андреич до сих пор его ищет, да что-то не найдет никак. Может, вы ему протянете руку помощи?
- Сделаю все, что могу, Николай Васильич!
- Вот и славно, - Трегубов окинул фикус прощальным взглядом и вышел. Штольман уселся за свой стол, взял чистый лист бумаги и карандаш и погрузился в размышления. Минутная стрелка обежала один круг, второй. Он ходил по кабинету, морщил лоб, выглядывал в окно. Задумчиво чертил, писал и штриховал. Мыслительный процесс выразился в сложной формуле, в которой большая буква F, глаз с вертикальным зрачком, заштрихованный треугольник вершиной вниз, рожица циркача вступали между собой в сложные отношения, выраженные плюсами, минусами, стрелками, знаками равенства и вопроса. Но чаще всего встречался любовно выписанный символ, напоминающий лежащую на боку женскую фигуру, - символ бесконечности.
Обращения из-за кулис
Виктор Иванович – сценаристам:
- Господа, какая там любовь может быть к этой самой Лизе? Кому пришло в голову приписать мне столь святое чувство по отношению к кому бы то ни было, кроме Марии Тимофеевны?!
Анна – сценаристам:
- Господа, отчего вы так плохо ко мне относитесь? Кем я, по-вашему, выгляжу в глазах зрителей, когда я, врач, не могу отличить руку молодой женщины от руки старой? Когда отказываюсь подозревать Доницетти? Уличаю убийцу в преступлении, находясь с ним наедине в укромном месте? Да-да, именно это слово и должно постоянно приходить зрителям в голову!
Штольман – сценаристам:
- Господа, на этот раз вы превзошли себя. Ладно, я подыгрывал вам, когда вы решили подчинить судебного следователя простому сыщику, да еще младше по чину; когда заставляли меня придерживать расследование, чтобы выгоднее показать Анну; когда принудили меня бредить, причем не только после удара по голове, а буквально постоянно. Но ваше объяснение моего отсутствия! Пять лет под следствием? По одному только подозрению в связи с Ниной?! А потом внезапно ответственное поручение?!! Кто-то должен ответить за подобное надругательство над здравым смыслом!
