События, разворачивающиеся в Затонске, порой наводят на неожиданные мысли. К примеру, о роли растений в жизни героев. Внимательный зритель обнаружит новые свойства хорошо знакомых ему представителей флоры и такое их воздействие на ум, сердце и судьбу, какое трудно заподозрить, если ограничиваться классическими познаниями в ботанике. Кто бы мог подумать, что поглощение винограда, арбузов и шампанского может усилить теплые чувства, а наблюдение за этим процессом – вызвать тошноту и даже хуже? Что вдыхание определенных благовоний одних заставляет излучать счастье, а других – изрыгать огнь и серу? Что одно и то же растение может стать не только причиной смерти, но и последним пристанищем?
Все эти удивительные фитоприключения, возможно, вызовут у читателей вопрос о том, какая же флора подвигла авторов на создание подобного шедевра. Но авторы, скромно потупив взор, переадресуют этот вопрос главной лилии симпатий розовых пони.
От Бишкека до Алма-Аты
Доктор Милц шагал по улицам Затонска столь взволнованно, что поднятая им пыль клубилась лондонским туманом и вызывала эпидемию кашля не только у собак, но и более крупных животных. Издалека высмотрев знакомую фигуру в котелке, он приветственно, хотя и несколько опрометчиво, взмахнул тростью, к ужасу голубей и радости кошек. Штольман поневоле заинтересовался событием, оказавшим столь заметное косвенное воздействие на животный мир Затонска.
- Яков Платоныч! Как хорошо, что я вас встретил.
- Доброго утра, Александр Францевич!
- Я только что от профессора Свиридова. Он и его ассистент Уминский – мои коллеги, но занимаются научными изысканиями не в пример серьезнее, чем я. Сегодня утром я зашел к Афанасию Никитичу за «Вестником хирургии», который одалживал ему две недели назад. И что же мне говорят?
- Неужели еще не прочел? – догадался Штольман. Милц подобное легкомыслие не одобрил.
- Афанасий Никитич уехал вместе с Аркадием в Туркестан, лечить холеру!
Штольман добросовестно попытался усмотреть в этом нечто достойное внимания полиции, не преуспел и вопросительно поднял бровь.
- Яков Платоныч, это невозможно! У профессора здесь многообещающая научная работа, он был на пороге открытия, имеющего огромную практическую ценность. Он не мог сорваться среди ночи и вот так вдруг, никому ничего не сообщив, не попрощавшись, отправиться в Туркестан!
В Штольмане проснулся профессиональный интерес.
- А кто вам сказал об отъезде профессора?
- Лариса Ивановна, его жена.
- У вас есть основания ей не верить?
- Господи, конечно, нет! Но я опасаюсь, что Свиридова попросту выманили из дома под каким-то предлогом и похитили! Не зря и ассистент с ним отправился. Они вели всю работу вместе, - Милц вытащил платок, приподнял шляпу и промокнул вспотевший от волнения лоб. Беспокоясь о коллеге, всегда спокойный, как слон, доктор говорил несколько громче обычного. Что было очень на руку Ребушинскому, изо всех сил втягивающему живот за афишной тумбой за спиной у Штольмана.
- Вы хотите, чтобы мы возбудили дело? – деловито уточнил Яков Платонович.
- Если это возможно, пока просто разузнайте по своим каналам, доехали ли Свиридов и Уминский до Туркестана. Они отбыли неделю назад.
Штольман кивнул и, не удержавшись, спросил:
- Про «Вестник хирургии» в запросе упоминать? Может, профессор с собой захватил?
За что был вознагражден самым укоризненным взглядом, на который был способен Александр Францевич.
Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную
Анна, сложив руки под щеку и улыбаясь, смотрела сны. Над ней, меря призрачными шагами комнату и отгоняя мошкару, кружил дух баронессы. До рассвета оставалось не так много времени, и надо еще было кое о чем её предупредить, да только сон был уж больно хорош, жалко было портить, поэтому баронесса терпеливо ожидала окончания.
Наконец-то загадочный незнакомец в распахнутой на груди рубашке и спущенных подтяжках допил шампанское, доел виноград и заторопился на службу. Надев котелок, взяв трость и поцеловав на прощание Анну, он босыми ногами зашлепал вдоль морского берега. Настала очередь баронессы. Она вернула незнакомца, подвела его к дереву и повелела сорвать и вкусить плод с него. После этого лицо незнакомца позеленело, перекосилось, и он, притворив ладонью уста, коими только что лобзал Анну при расставании, устремился извергать содержимое желудка за дерево. Только босые пятки сверкнули.
Проснувшаяся в тревоге Анна по горячим следам зарисовала видение дерева. Ветка, пышно усеянная зелеными листочками, похожими на лаврушку, и ярко-оранжевыми плодами. Баронесса удовлетворенно покивала головой, хваля её, и растворилась в лучах рассветного солнца по неотложным делам.
А девушка потянулась к “Затонскому телеграфу”, который читала накануне. Размышляя, можно ли верить Ребушинскому, и насколько его информация может быть правдивой, или его издание годится только на то, чтобы лишать им жизни надоедливых мух:
“Охота на врачей
Леденящее душу событие, по своей безнравственности сравнимое только с поступком Далилы, на днях спустилось на Затонск. Кошмарная Жуть на мягких лапах ужаса прокралась в наш беззащитный город, намереваясь обезглавить нашего четырехглавого медицинского Змея Горыныча путём усекновения его голов, хранящих мудрость Асклепия. В ожидании своего часа и подходящей добычи Кошмарная Жуть бродила по округе, карауля тех, кто в случае необходимости должен прийти на зов занемогшего обывателя. Тех, для кого клятва Гиппократа не пустой звук, а любимая мелодия, которую рад исполнить любой из них, разбуди его среди ночи.
Под покровом ночи в неизвестном направлении, предположительно по дороге в Туркестан, с лица Земли исчезли двое блестящих ученых и медицинских светил. Доктор Афанасий Свиридов и его помощник Аркадий Уминский. То, что исчезли они, не оставив ни малейшего следа, говорит о вмешательстве потусторонних сил, а может, и самого Люцифера.
Уцелели два затонских медика: доктор Милц и г-жа Миронова пока еще живы и вполне здравствуют, но загадывать наперед не стоит. Кто знает, не понадобятся ли рогатому предводителю тёмного войска новые "крестоносцы, вооруженные кадуцеем и посохом Асклепия”?
Что случилось с пропавшими врачами? По своей ли воле они переступили границу света и тьмы? Или похищены Люцифером и его приспешниками? А может демонический лекарь Уфир не справляется со своими обязанностями? Или эпидемия неизвестной болезни снизошла на преисподнюю, грозя сократить поголовье демонических сущностей, и там понадобились дополнительные врачебные силы? Или же это нечестивые враги Отчизны покусились на святое, на здоровье затончан, похитив докторов? Так, может, опасность перейти в руки врагов грозит и оставшимся двум?
Наша редакция обещает с этим разобраться в ближайшее время, а пока мы призываем на некоторое время усмирить свои недуги и младенцев, ожидающих своего часа для появления на свет, просим не торопиться и переждать в материнском чреве до тех пор, пока ситуация не прояснится и не появятся новые врачи или Кошмарная Жуть не вернет старых.
Если же вдруг произойдет нечто, срочно требующее медицинских навыков, и дабы не произошло непоправимое, за народными снадобьями советуем обратиться к бабке Акулине в Слободку или к Ватрушкиной Агафье, что торгует целебными травами в базарные дни, или к полицмейстеру Трегубову, он тоже сведущ в растительной медицине”.
“Талант Ребушинского бесспорен,” - размышляла Анна, - “мастер сенсаций. Из любой мельчайшей мухи может раздуть слона”. Анна скрутила газету, посмотрела в неё как в подзорную трубу, выбрала потенциальную жертву для раздувательства, размахнулась и пришлёпнула задумавшуюся о слоновьей карьере муху. “Из всей статьи одна здравая мысль. Надо показать рисунок Николаю Васильевичу,” - решила она, -"он должен знать, что это за фрукт” ...
- Никакой это не фрукт, Анна Викторовна, а веточка чилибухи, в народе именуемой рвотным орехом. Употреблять её в пищу нельзя, так как представляет собой страшный яд. Из семян этих плодов изготавливают стрихнин...
Я спросил тебя
Ответ на запрос пришел на удивление быстро – ученых в Ташкенте не было. Штольман подумал, что настало время поближе познакомиться с женами пропавших. В смысле, узнать их версию случившегося. Но лучше идти к Свиридовой вдвоем. Он посмотрел на начальника сыскного отделения. Вздохнул и скептически покачал головой.
Коробейников все свое рабочее время посвящал крысе, которая отбывала заключение у него на столе. Он подолгу щебетал с ней, надеясь перевоспитать, увещевал, прикармливал ветчиной. Объект его педагогических поползновений подношения принимал благосклонно, но на уговоры не поддавался. Пластыри, облеплявшие пальцы Коробейникова, свидетельствовали об ошибочности его стратегии. Впрочем, он не сдавался. Веря в магию вообще и магию имени в частности, он пытался найти путь к сердцу крысы, называя ее самыми разными уменьшительно-ласкательными прозвищами, однако пока не преуспел. Крыса не отзывалась. Вот и сейчас он лепетал:
- Клаша, Кланюшка, отзовись!
Отозвался Штольман, негромко, но так, что Антон уронил отчество, забыл про должность и сбегал за шляпой. Только на пути к Свиридовым неблагоприобретенное самодовольство догнало его и ударило в голову.
- Господин Штольман! Может, вы все-таки объяснитесь? Почему мы едем к профессору?
- Коробейников, не вы ли мне сегодня утром показывали статью Ребушинского?
- Ну так что же? Вы же не верите тому, что он пишет! – запальчивость тщетно пыталась выдать себя за иронию.
- До тех пор, пока это не подтверждается фактами, - веско уронил Штольман и выскочил из пролетки на ходу.
В доме Свиридовых их встречали Лариса Ивановна, Мария Никитична и примкнувшая к ним из сочувствия Анна Викторовна. Последняя как раз наливала Уминской успокоительное. Увидев того, о чьих босых пятках она грезила не далее, как сегодня утром, она слегка покраснела и залпом осушила мензурку. Мария Никитична проводила лекарство тоскливым взглядом.
Штольман, против обыкновения, начал не с того риторического вопроса, который просился на язык при виде госпожи Мироновой.
- Вам что-нибудь известно о местонахождении господ Свиридова и Уминского? – обратился он ко всем трем дамам. Они вразнобой покачали головами. Маша всхлипнула. Анна спохватилась и накапала еще одну слоновью порцию успокаивающего.
- Мне жаль, но до Туркестана они не добрались, хотя должны были. Поэтому мы сегодня же начнем поиски. Прошу вас подробно рассказать мне о том вечере, когда они уехали.
Лариса Ивановна, державшаяся спокойно и уверенно, вспомнила, что часов в десять принесли телеграмму от Алекса Фельдмана, старинного приятеля мужа. В ней говорилось о бедственном положении больных и нехватке врачей, и содержалась просьба ехать немедленно. Афанасий Никитич был согласен.
- Но почему так срочно, сразу после получения телеграммы?
Лариса опустила глаза.
- Видите ли… господин Штольман… Мы с мужем повздорили. Я пыталась отговорить его, напомнила об обязательствах, о работе… Возможно, несколько резко. Он вспылил и сказал, что все равно уедет, прямо сейчас, без промедления.
- Значит, вы повздорили, и он только поэтому уехал так скоро? – уточнил сыщик.
Лариса пожала плечами. Маша продолжала плакать и объясняться с полицией не пожелала, хотя Штольман сделал такую попытку. И тут же пожалел об этом. Ремиссия Анны Викторовны на глазах перешла в обострение: появились симптомы агрессивной солидарности с несчастной и полное отторжение мужского присутствия вообще и полицейских в частности. Не желая оставлять Анну рядом с дамами, не внушавшими ему доверие, Штольман громко сказал:
- Антон Андреевич, я прошу вас допросить извозчиков, а сам пойду в Заведение, математики, помнится, еще и не так шутили!
Волшебное слово оказало свое действие.
- В бордель? – сказала Анна. – Я с вами!
Ох, какая ж ты неблизкая, неласковая…
- Вы дурной и гадкий человек! Своим пасквилем вы едва не свели меня на тот свет. Ничего иного ради дешёвой сенсации вы сочинить не могли? Какая мать сможет спокойно читать о том, что за её ребенком охотится Люцифер? - Марь Тимофеевна встретила Ребушинского, пришедшего каяться, во всеоружии. Обе руки были заняты свернутыми газетами. Как барабанщик, она выстукивала на нем военный марш. - Я сорву с вас маску добропорядочного господина и, всем на удивление, обнаружу под ней ваш корыстный нрав, готовый, даже осиротив ребенка, пуститься в погоню за читательскими душами!
Алексей Егорыч впервые увидел Амазонку Миронову в сражении. Зрелище было настолько впечатляющим, что он готов был, не дожидаясь обеда, переправиться с Хароном через Стикс в преисподнюю, захватить “языка” и к ужину вернуться с пленником, дабы Марь Тимофеевна из первых уст узнала, что нечисть не косит дурным взглядом в сторону её великовозрастного дитя.
Муза металась между Марь Тимофеевной и возлюбленным. Преданность хозяйке и жалость к Ребушинскому рвали её эфемерное тельце на части. Наверное, думала она, именно так себя чувствует ребенок у разводящихся родителей.
- Не беспокойтесь, дорогая Марь Тимофеевна, ничего Анне Викторовне не угрожает! Да и врачам тоже. У меня есть сведения, что Свиридов и Уминский никуда не пропадали, их видели на турецкой границе, они выглядели вполне здоровыми и счастливыми, ворковали и держались за руки. Как известно, нравы в той стороне не столь строги, и окружающие на многие мужские чудачества смотрят сквозь пальцы...
По мере того, как он делился добытой информацией, глаза Марь Тимофеевны увеличивались в размере и принимали блюдцеобразную форму. Тот, кому посчастливилось бы лицезреть её в сей момент, никогда бы уже не сомневался, что “бездонностью глаз” дочка удалась в неё.
- Да что вам мужчинам надо? Мало вам того, что вы бросаете жен ради любовниц, так теперь удумали еще хлеще - бросать любовниц ради друг друга! Нет, я это так не оставлю! Немедленно принимаюсь за статью! Я назову её ...
Пока Марь Тимофеевна отвлеклась на название своего опуса, Ребушинский потихоньку убрался с её глаз. Музочка дулась и тоскливо поглядывала в спину улепётывающему от их дома своему любимцу.
- Давай, берись за дело, одухотворяй меня, - одернула её хозяйка, - отныне и навсегда нас с мужчинами связывают только деловые отношения, даже с господином Ребушинским.
- Подумаешь, ну бросил нас наш вертопрах, чего теперь убиваться? Сами виноваты, надо было тапочки из-под стола ему доставать и в макушку целовать. Как видишь, нам еще повезло, наш-то ушел к любовнице, а мог бы найти сердечного избранника. Не буду на эти глупости пыльцу тратить. Давай лучше сочиним детективную историю с любовным треугольником, кровожадным убийством и расчленением любовницы. Такие творения пользуются большим спросом, а нам теперь надо самим заботиться о себе. Забыла? Мы теперь брошенная женщина с ребенком!
Муза упрямилась, демонстративно фальшиво тренькала на арфе, распевала песенки скабрезного содержания и всячески протестовала против отлучения от их дома распрекрасного Алексей Егорыча. А после и вовсе удалилась на кухню, вдохновлять кухарку на выпечку яблочного пирога, оставив Марь Тимофеевну с пустым листом.
А шарик вернулся…
Выходя от Свиридовых, Штольман поймал на себе недоуменный взгляд Коробейникова и еле удержался от усмешки. Ладно Анна Викторовна все приняла за чистую монету, но сыщик? Впрочем, неважно. Главное, что эпатированные дамы вряд ли станут в ближайшем будущем принимать у себя девицу, демонстративно отправляющуюся с мужчиной в дом терпимости, так что с одной задачей он справился. Для решения второй он решительно свернул направо.
- Яков Платонович! – окликнул его Коробейников. – К Мадам налево!
- Пройдем через ярмарку, - бросил через плечо Штольман, - мне нужно кое-что уточнить.
Анна и Антон переглянулись, но не возразили.
Затонская ярмарка была редким, но долгожданным событием. По местным повериям, она приносила удачу – здесь заключались самые выгодные сделки; купленные именно здесь сапоги не знали сносу; только здешний самогон был прозрачным, как слеза, и своими качествами мог потягаться с «шустовкой». И все же не это было главным. Главным было волшебство. Об этом не говорили вслух, и все равно все знали, что у Затонской ярмарки есть добрый дух, творящий чудеса, иногда маленькие, а иногда огромные, как слон, некогда появившийся в Затонске именно во время ярмарки. Девушки приходили сюда погадать, потому что предсказывалось всегда радостное, и всегда сбывалось. Парни верили, что именно тут можно встретить суженную, и она станет доброй женой и матерью. Ну а детям счастье отсыпалось щедрой рукой, только успевай подхватывать.
Хочется сказать, что местная магия подействовала и на закоренелого материалиста, но увы. У Штольмана были сугубо приземленные резоны для посещения столь многолюдного, яркого и шумного сборища. Придерживая Анну Викторовну за локоток, для начала он купил ей маленький ксилофон, который торговка называла «дровами», чем вызвал изумление, не поместившееся даже в бездонных глазах Анны. У чистенького торговца сладостями – петуха такого радостного красного цвета, что им хотелось любоваться и любоваться. Петухом, конечно, а не торговцем. И наконец, повинуясь неведомому чувству, огромный шар цвета женского счастья, который завязал на ее запястье, чтобы она его не упустила. Шар, конечно, а не счастье. Завязывая узелок, Штольман почувствовал, что сдерживаться более не в силах, и бережно прикоснулся губами к тому месту, где под прозрачной нежной кожей пульсировала голубая жилка. Лукаво улыбнулся в растерянное лицо. И повел Анну туда, где полным ходом шло представление про монашку Агриппину и графа Пуансона, чтобы потом незаметно затеряться по сыщицким делам, вовлекать в которые девушку по-прежнему не хотелось.
Мы с приятелем на пару…
Тем временем начальник сыскного отделения, тоже нагруженный покупками, нашел-таки в себе силы зайти на биржу извозчиков. Потребовал собрать всех, кого можно и обратился к ним с вопросом:
- Кто из вас неделю назад ездил ночью в дом профессора Свиридова?
Извозчики задумались, запереглядывались и запереговаривались.
- Да вот, вашь-бродь, я ездил! – сказали разом сразу двое.
- Постойте. Что ж, оба одновременно? Профессор с помощником две пролетки взяли?
- Да не! Не две! – снова хором ответили мужики. Притихшие было извозчики загалдели и устроили хаос в голове Коробейникова.
- Всем молчать! – заорал он, пытаясь собраться с мыслями. – Вот ты и ты, - указал он на ранее выступавших, - остаетесь, остальные – воооон!
Оставшись наедине с нужными ему свидетелями, Коробейников вновь приступил к допросу:
- Значит, вы оба ездили в ту ночь к профессору, но в разное время?
Извозчики закивали.
- А кого возили и куда? – это был опрометчивый вопрос, на который Антон Андреич получил четыре противоречивых ответа, слившихся в непереводимую игру слов на извозчичьем диалекте. В ответ пришлось применить полицейскую логику:
- Молчать! Отвечать! Вот ты, - палец уперся в белобрысого немолодого живчика.
- Тит Кузьмич! – подскочил тот.
- Кого и куда возил?
- Так это, господ с баулами на вокзал!
- А ты? – палец уперся в рыжего толстяка.
- Фрол Фомич!
- Да я не об этом, садовая твоя голова! Куда возил и кого?
- Дамочек, ваш-бродь, в дом профессорский!
- То есть как это? – никак не мог взять в толк Коробейников.
Извозчики переглянулись, перешепнулись, перестроились. Тит Кузьмич высказался коротко:
- В указанную вами полночь осуществил доставку двух пассажиров мужского пола с двумя единицами багажа в направлении вокзала, - после чего предоставил слово товарищу.
- Стояла тихая ночь, - неспешно начал Фрол Фомич, - в чистом небе взошла полная луна, заглядывающая в тусклые окна вагонов. Темно-синяя звезда озаряла путь локомотива, устремившегося к горизонту. Две фигуры самых изящных очертаний отделились от здания Затонского вокзала и направились к моей пролетке. Часы на башне пробили два раза. Нежный голос назвал мне адрес профессора Свиридова, и мы тронулись в путь, обгоняя эхо копыт, звонко стучавших по мостовой.
Заслушавшийся Коробейников мечтательно кивал, и перед его глазами разворачивалась картина, достойная кисти Лагорио.
Мне понравился твой фейс
И твой прекрасный хайр
- Господин Пищиков?
- Юрий Петрович! С кем имею честь?
- Штольман, судебный следователь. Хочу расспросить вас о ваших соседях.
С недоуменным любопытством Яков Платоныч разглядывал этого господина и думал, что более эксцентрично-нарядного человека не встречал почитай уже лет... Да что, там, за всю его жизнь подобный встретился впервые. Ему бы родится где-нибудь в тропических местах, в Бразилии, например, там его костюм цвета закатного солнца был бы уместен, а в Затонске он выделялся из серой массы обывателей как белая ворона, вернее рыжая.
- Вот сюрпрайз! Плиз ком ин, заходите, - разливался Пищиков, - май хаус гостеприимно распахивает двери перед нашей доблестной полис. С удовольствием поведаю обо всем, что пожелаете узнать. Был у меня господин Ребушинский, я тоже от него ничего не утаил. Уважаю пресс энд полис. И вам как на духу: есть соседи! Долго не мог понять, кто там кому и кем приходится. Сошелся с ними ближе, и оказались прелюбопытной компанией. Две семейные пары. Жили под одной крышей. Да видно, добросердечный союз их распался, пары разбрелись в разные стороны, как слоны в пустыне. Мужчины, тяготясь супружеством, вдвоем уехали под покровом ночи, когда на город уже спустилась полночная даркнесс, в сторону Туркестана, что ли, или Турции точно не знаю. А дамы их тут, дома остались. В некое пеплексити сии джентльмены ввели своих жен. Сюрпрайз эффект! Интересуетесь, наверное, как я так точно запомнил время отъезда? Да очень просто, как раз возвращался от май фиансей, госпожи Арсеньевой. Она беспредельно мной увлечена. Желает меня видеть ежедневно, но только до полуночи. Говорит, Юрий Петрович, уже без четверти миднайт, не пора ли закругляться, завершать романтик визит и катиться домой, пока ты из орандж не превратился в тыкву? От её дома до моего ровно четверть часа добираться.
- А вон то сооружение между вашим домом и соседским кому принадлежит?
- Ах это? Это май гринхуас, оранджхаус, как я его называю. Оранжерея. На досуге ботаникой промышляю, тропические культуры выращиваю. Но только оранжевого цвета! Это заскок у меня такой, как говорит май фиансей. Устраивайтесь поудобнее, буду угощать вас. Джон, неси оранжад. Вы пробовали сей чудный дринк? Дринкнем с горя, как говаривал известный поэт, где же кап? Давай, Джон, кап-кап в май кап!
Штольман рассматривал портреты на чудовищных оранжевых в желтую полоску стенах и думал: “какие отвратительные рожи”, а вслух произнес: “это ваши родственники?”
- Да, то есть нет. Это ученые-ботаники. Они мне как родные. Считаю их своей семьей. А вон тот, с краю - профессор.
Семейство ботаников хмуро взирало на как родного им Пищикова и, судя по недружелюбным взглядам, раздумывало вовсе не о том, как культивировать бананы на затонской земле, а имело совершенно иные мысли, как бы поскорее прервать их странный род путем истребления последнего потомка, и поскорее, пока Пищиков не успел обзавестись наследником.
Из четырех портретов Штольман знал троих как облупленных, не хотелось думать “как родных”, чтобы ненароком не причислить себя к семействам Дикона Броди и Уильямов Берка и Хейра, известных за пределами Англии преступников. Четвертый был ему не знаком. Подойдя поближе, он смог рассмотреть надпись на портрете: «Профессор Мориарти».
Дайте мне вина, уа-ну дайте ж пачку сигарет!
Вернувшись в участок, Штольман уже с порога понял – что-то не так. Из сыскного отделения доносились звуки, принципиально несовместимые с объективным расследованием. Дежурный смотрел в одну точку остекленевшими глазами, изо всех сил стараясь игнорировать представление, разыгрывающееся за стеклом. Яков Платоныч взглянул – и ринулся в кабинет.
Полицейское управление напоминало филиал Затонской ярмарки – повсюду были разложены свертки и неожиданные предметы вроде счетов с черепушками, огромного позолоченного ключа, цветочного горшка и дудочки с вырезанной на ней крысой. Звучала громкая музыка, которая от души радовала самих исполнителей: заливаясь смехом, Анна играла на ксилофоне, Антон выдувал нечто мелодичное из флейты Пана, а Трегубов дзинькал на треугольнике. На столе курились благовония со знакомым сладковатым запахом. Голубой шарик вился под потолком.
- Яков Платонович! – полицмейстер приветствовал Штольмана с умилением, склонив голову к плечу. – Присоединяйтесь!
- А.. а он не присоединится! – возвестил Антон свозь смех. – Нет человека страшнее того, у которого такое серьезное лицо!
Штольман сунул палочки в остывший чай Коробейникова, вызвав у того очередной приступ хохота, с треском открыл окно. Взял со стола кувшин. Пригнул Антона за шею и от души обрушил холодный душ на то место, откуда улетучился даже остаточный разум. Дал ему отдышаться, велел:
- Коробейников, делом займитесь! Допросите купчиху Арсеньеву!
Ошеломив и озадачив Коробейникова таким образом, Штольман с тревогой посмотрел на Анну – глаза у нее покраснели, и выглядела она не лучшим образом. Он осторожно отобрал у нее ксилофон, заставил выпить стакан воды, разыскал и вручил ей леденец, который Антон, похоже, приберегал для себя. Вывел за собой из участка. Прислонил к стеночке и заглянул в лицо.
- Яков Платоныч! – нежно сказала Анна и погладила его по щеке. – Мы танцевали с вами?
Я буду долго гнать велосипед
Штольман огляделся и увидел велосипед Коробейникова. Поколебался, но посадил Анну на раму перед собой и повез ее кататься за город – пусть придет в себя подальше от любопытствующих. Он крутил педали, приноравливаясь, потом набрал скорость и с ветерком покатил к ближайшей роще. Голубой шарик, все еще привязанный к руке, не отставал.
Поездка пошла на пользу Штольману, но не Анне. Количество нецензурной лексики в его мыслях пошло на убыль. Она же продолжала щебетать, лепетать и напевать. Когда она вдруг попыталась сойти на ходу, решив, что накаталась, Штольману пришлось остановить велосипед, ибо остановить Анну не удавалось никак. Было видно, что опьянение не прошло, ибо девушка бегала по лесу, пряталась за деревьями, щекотала сыщика травинкой, словом, вытворяла такое, что могло прийти на ум только человеку, одурманенному коноплей. Когда же она водрузила на его голову венок, от которого Штольман зашелся безудержным чиханием, терпение лопнуло. Он снял с себя сюртук, усадил на него Анну и пошел искать ручей, в который ее можно было бы макнуть. Ручья он не нашел, но зато обнаружил спуск к реке. Намочил платок и вернулся к Анне.
Анна спала, как ребенок, подложив под щеку сложенные руки. Шарик трепетал над ее головой, теряясь в небесной синеве. Штольман присел рядом. Вновь это была она, та самая Анна, по которой он так тосковал. Теперь даже больше, чем раньше, потому что, хотя он и видел ее почти каждый день, узнать ее было непросто. Порой это была холодная и вздорная женщина, порой совершенный ребенок, причем капризный. Он старался сдерживаться. Видит бог, как многое ему хотелось себе позволить, и как мало он себе разрешал, памятуя о том, что говорил Петр Иванович: малейшая ошибка может привести к полному краху. Но тот поцелуй… ничего ведь страшного не случилось? Миронов мог и ошибаться, его советы уже подвели Штольмана пару раз. Яков Платоныч склонился над Анной и потянулся к ее губам. Но не успел прикоснуться к ней, как голубые глаза распахнулись и полыхнули ужасом.
- Яков Платоныч! Скорее! Мария Уминская в смертельной опасности! Ее сегодня попытаются убить!
Я б его покорила, я б его приручила
Антон Андреич стоял, вытянувшись по стойке смирно перед дамой, и радовался, что, отказавшись от походов в кондитерскую, уже почти достиг вожделенной фигуры под названием “струна скрипичная”. Даже господину полицмейстеру не удалось вызвать в подчиненном такого пиетета и столь туго натянутой спины, и втянутого живота.
Госпожа Арсеньева оценивающе его разглядывала, и он невольно чувствовал себя не сыскным начальником, а Антошей Коробейниковым, которого матушка взгромоздила на шаткий табурет и заставляет читать стихи гостям. Ему пришлось покрепче стиснуть зубы и прикусить язык, чтобы случайно не выскочило на волю “Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты...”
Судя по тому, что купчиха едва не облизывалась, разглядывая Антона, как голодная кошка сметану, этих слов она ждала всю жизнь. И именно от него.
Антоша, то есть, Антон Андреич встряхнулся, как мокрая собака, сбросил с себя оковы купчихиного мечтательного интереса и принялся трясти свидетельницу.
Свидетельница тряслась легко и охотно, как холодец, но ничего полезного узнать у неё не удавалось. Сначала она вещала о Пищикове, его плюсах и минусах, как жениха, вспомнила поговорку, что “на безрыбье и рак рыба”. Потом о возможном замужестве с ним, опять нашлась подходящая пословица “выйти замуж не напасть, замужем бы не пропасть”. Затем плавно перешла к роли Пищикова в супружеском союзе, кнуте и прянике. Оттуда разговор, сделав фигурный револьтад в воздухе, приземлился в затонское тайное женское сообщество.
- Да нет, что вы, Антон Андреич, никакое общество не тайное. Встречаются в кофейне несколько дам, чаю попить с “пьяной вишней”, поболтать, посплетничать. Ну как о чем? Что может интересовать женщину? О мужчинах, конечно! Вот и собираются вместе, дают друг другу советы, учат подруг, как управляться с вами, особями слабого пола. Нет, госпожу Председательницу никогда не видела, она носит маску, похожую на Венецианскую. Зато с пищиковскими соседками Ларисой Свиридовой и Марией Уминской я там и познакомилась. Лариса была ярым адептом основной идеи клуба “Домострою нет!”, охотно применяла полученные там навыки. Это её Свиридов только с виду грозный, на самом деле она его под каблуком держала, подмяла, растоптала, как слон, и готова была отшвырнуть с пути. Мария более мягкая, но видно, очарована Ларисой, её решительностью, и тоже своего Уминского, похоже, держала в объятиях равнодушия.
- А можно поподробнее о клубе?
- Да что о нём говорить? Собираемся раз или два в неделю, болтаем обо всем. Но, признаться, мне тамошние идеи не близки. Там учат: “Вознесись над этими ничтожными амёбами с их примитивными желаниями. Их достоинства преврати в недостатки. Духовно и телесно воспари над мужланскими надобностями. Возьми в свои руки кнут женской силы. Поработи его. Он должен забыть о вкусной пище из домашнего очага, а если не желает, пусть сам учится печь пироги и стирать свои рубашки. Он должен взять тебя на руки и величаво с почтением поместить в воздушный замок и тут же незамедлительно вернуться в свою клетку”.
А мне бы наоборот, замуж сходить. Да чтобы муж меня обнял, как можно страстнее, да прижал погорячее и вознеслись бы мы вместе, выше облаков вместе с мужланскими мыслями и потребностями. А не сможет, так я и сама не заробею схвачу мужа и воспарю. Страстности чувств во мне на двоих или даже на троих хватит! Да где ж его взять-то? Если вокруг меня женихов кот наплакал, один Пищиков ужом завивается. От скуки туда хожу. Позабавиться. А вы женаты, господин полицейский? Да вот еще, председательница умеет наводить чары и менять внешность. Я не о платьях говорю. Она, то кажется высокой, а то коротышкой, метр со шляпкой. То голос такой властный, командирский, а то вкрадчивый, гипнотизирующий.
Выйдя от купчихи, Коробейников, как мог, рассовал по полочкам памяти полученные сведения. Стараясь как можно бережнее удержать и донести до Штольмана ту крупицу полезной информации, касающуюся их дела, которую с трудом вытряс из Арсеньевой: “Пищиков покинул купчихинские объятия рано, девяти вечера еще не было”, он заторопился в участок.
Билась нечисть грудью в груди
Штольман с Анной подоспели как раз к финалу драмы, когда Мария Уминская готовилась испустить дух в руках своей лучшей подруги. В комнате было многолюдно, но бог миловал - Якову Платонычу половину присутствующих разглядеть не позволил. Поэтому полная картина составилась уже значительно позже, в участке, когда каждый из них рассказал свою часть виденного.
Лариса, применив на практике полученный в дамском клубе “Домострою нет” урок 23 “Как одолеть мужа в рукопашной схватке”, душила подругу объятьем «двойной нельсон». Духи их мужей в панике метались между ними, хватали Ларису за руки, но, будучи легкорастворимыми, проходили сквозь дам.
Отметив про себя, что надо бы побольше узнать о сообществе, в котором участниц учат греко-римской борьбе, Штольман мысленно добавил к списку “Не забыть!” еще один пункт: “Подумать, как удержать Анну вдали от клуба и на примере этих дам объяснить, насколько подобный феминизм опасен для жизни. А лучше переключить её внимание на поиски Балдахина”.
Но, конечно, Анне Викторовне о подозрениях Штольмана не было известно, и она никогда не упускала возможность помочь ближнему, даже когда об этой самой помощи её не просили. И даже наоборот, настоятельно рекомендовали воздержаться от неё.
Она, отринув все предупреждающие сигналы мозга, устремилась в самое пекло. Завязалась драка. Лариса то отпускала шею Уминской и хваталась за Аннину, то приступала к Маше и тогда уже Анна кидалась на неё.
Яков Платоныч кружил вокруг этой заварухи и не знал, как к ней подступиться. Мелькали руки, ноги, вперемешку с призрачными конечностями, от созерцания которых, по счастью, был избавлен. В тот момент, когда видел так хорошо известную ему часть тела, пытался её схватить и вытянуть из кучи малы “самое драгоценное, что у него есть”, но сокровище отбивалось, дрыгало руками и ногами и стремилось в гущу событий, гонимое не до конца покинувшими её конопляными парами и желанием насильно осчастливить всех вокруг.
В какой-то момент Анна, вырываясь на волю, случайно махнула рукой и локтем ударила его в переносицу. Посыпавшиеся из глаз Штольмана искры ярким нежно-голубым фейерверком осветили комнату, не хуже лампы Яблочкова.
Изловчившись, он отнял у дерущихся дам Марию, которая не замедлила бездыханным телом рухнуть к его ногам. Оттащив её на диван, он вернулся к месту сражения. Прицелился, резким движением ухватил знакомый рукав и дернул его обладательницу на себя. Тут же, обхватив поплотнее, прижал к себе, тем самым обездвижив Анну и обезопасив себя от острых локтей. Свиридова неохотно отдала добычу. Добыча тяжело дышала и рвалась в бой.
Определив Анну помогать пострадавшей, Штольман принялся требовать показаний с Ларисы. Та опиралась и добровольно расставаться с показаниями не желала, не для того она их бережно прятала, чтобы отдать первой встречной полицейской шавке. “Ну, ничего, не хотите, как хотите,”- утешил он её, - “у господина полицмейстера и не такие раскалываются”.
Тем временем Анна хлопотала над Машей. Духи Уминского и Свиридова помогали медицинскими советами. Они обеспокоенно покружили над едва живой Марией, устроили консилиум и, видно, приняли решение, что её время еще не пришло и сегодня она к ним не присоединится. Затем Свиридов махнул Анне рукой, приглашая пойти за собой. Минуя стену и другие препятствия, духи зашагали в сторону оранжереи Пищикова. Там они остановились у дерева, веточку которого Анна недавно рисовала и показывала Трегубову. Оттуда духи врачей гостеприимно замахали руками, подзывая всех к себе и указывая на место своего последнего пристанища.
-Чилибуха! - воскликнула Анна при виде старой знакомой. Восхищение в её голосе заставило Свиридову содрогнуться. Увидев это движение Анна обратилась к ней:
-Лариса Ивановна, за что вы убили своего мужа и его помощника? - Анна пояснила Штольману, - Свиридов и Уминский мертвы. Я знаю, где спрятаны их тела...
Правда всегда одна -
Это сказал фараон
Лариса сидела на стуле с выражением лица королевы, которой сделал замечание кардинал. Синяк под глазом несколько портил впечатление. Штольман спросил:
- Почему вы душили Марию Уманскую?
Лариса лишь поджала губы, но не промолвила ни слова.
- Молчите? Хорошо, тогда я вам расскажу. Ваш муж сделал открытие, над которым работал давно и долго. Отпраздновать решил шампанским, которое, как показало вскрытие, содержало стрихнин. А подсыпали его вы, желая избавиться разом от постылого мужа и его ассистента, чтобы его слава и деньги достались вам.
Лариса отвернулась и упорно продолжала молчать. Крыса смотрела на нее одобрительно. Штольман продолжил:
- Избавиться от трупов двум слабым женщинам непросто. И вы прибегаете к помощи того, кто продал вам стрихнин, - он открыл дверь и крикнул: - Ведите!
Городовой втолкнул в кабинет господина, еще недавно казавшегося безобидным ряженым. Но теперь достаточно было взглянуть в его лицо, чтобы понять его истинную суть, больше не прикрытую маской чудака.
- Рассказывайте, откуда у вас трупы в оранжерее?
Пищиков с ненавистью смотрел на Ларису, она же не удостаивала его взглядом.
- Она, все она! Узнала, что стрихнином торгую, шантажировала! Заставила покрывать свое преступление.
Лариса равнодушно бросила:
- Врет все.
- Видит бог, господин следователь, она мужа хотела погубить! А я ведь никого не убивал! Угрожала она мне!
- А ты и испугался, невинный птенчик! – Лариса резко встала со стула, так что Пищиков отшатнулся. – Да ты сам хотел убить, поклонник английских маньяков! Аж слюной исходил, когда шампанское стрихнином начинял. А когда тела тащил, трясся, как в лихорадке!
- А Марию за что? – спросил Коробейников.
- Совесть ее замучила, к вам хотела идти, признаваться, - бросила Лариса. – Это ведь с ней мы переоделись в мужское платье и отбыли на вокзал с чемоданами, чтобы вы думали, что Аркадий с Афанасием действительно уехали. А потом струсила. Да что уж там, теперь не отвертится. И поделом ей!
- Но и вы, госпожа Свиридова, кончите свои дни на каторге, - резко сказал Штольман. – Умышленное убийство, да еще двойное, вас не спасет ни один адвокат.
Вся ты словно в оковы закована
Оставив Коробейникова оформлять бумаги, Штольман вернулся к себе в гостиницу. Здесь его ждал человек, который давно искал встречи с ним.
- Добрый вечер, Петр Иванович!
- Яков Платоныч!
Им принесли коньяк и закуски. Некоторое время оба молчали. Штольману беседовать не хотелось, Петр Иванович ждал нужного момента. Наконец, не выдержал и, отринув светские условности, спросил:
- Вам удалось что-нибудь узнать, Яков Платонович? Что произошло с Анной и можно ли это как-то изменить?
Штольман помедлил. Он не любил излагать подозрения, возникающие на стадии расследования, предпочитал версии, подкрепленные фактами. Впрочем, кое-какими выводами уже можно было поделиться.
- Что бы ни произошло с Анной Викторовной, это случилось в Париже. Кто-то основательно запутал ее, внушив искаженное понимание феминизма. Ей отчего-то кажется, что это непременно презрение к мужскому полу и институту брака. Тогда как, если верить Дж.С. Миллю, это предоставление дамам избирательных прав и иных свобод.
Чрезмерно понимающее выражение лица Петра Иваныча говорило о том, как мало он понял.
- Анна Викторовна… - Штольман сделал над собой усилие, - она добра, ей чуждо навязанное высокомерие… Отсюда ее странности… Недоверчивое и враждебное отношение к мужчинам, отрицание собственных нежных чувств, как слабости… Иногда побеждает ее натура, иногда – морок.
Петр Иваныч оживился.
- Вы сказали – морок? Наваждение? – переспросил он.
Штольман кивнул.
- И вы знаете, кто напустил на нее морок? И как от него избавиться?
- Пока нет, - неохотно и не вполне откровенно ответил Штольман. – Делаю все, что в моих силах, Петр Иваныч.
Миронов пристально посмотрел на него.
- Все же будьте осторожны, Яков Платонович. Мне не хотелось бы, чтобы ваши усилия привели к… срыву. Или разрыву…
- А уж мне как бы не хотелось, Петр Иванович, - сухо ответил Штольман.
Обращения из-за кулис:
Анна – костюмерам:
- Вам что, жаль косыночки? Почему вы даете ее мне так редко? Во-первых, она мне идет! Во-вторых, сестра милосердия обязана ее носить! Неужели непонятно?
Доктор Милц – Анне:
- Анна Викторовна, ну что за шутки! Вы прописываете Николай Васильичу народные средства от раздражения дыхательных путей: желтый донник, календулу, ну допустим, но ревень ведь слабительное?
Профессор Свиридов – сценаристам:
- Я, по-вашему, профан или полный дурак? Как это я, профессор, медик, всю сыворотку держал в одной колбе?
