Начинать дело о новых травах, когда еще предыдущие не выветрились из головы, со стороны авторов было несколько самонадеянно. Поэтому история о специях получилось длинной, запутанной и местами дурной пахнущей, причем там, где речь идет о нежных чувствах. Мы постарались, насколько возможно, отделить зерна от плевел в затонском гербарии и собрать для читателей классический букет. Любовь в нем представлена белой гвоздикой, а не кактусом; красота белой хризантемой, а не крапивой; и нежность – бледной розой, а не цветком огурца.   

И застолье, и гости, и песни
Ежедневно и так без конца

- Не погуби, царь-батюшка. Избави нас от демонов окаянных. Житья от них нету. Женись, да женись, приказывают. И невесту мне сосватали, хозяюшку местную, Глафиру Карманову...

Событие, наделавшее переполоха в Затонске и ненадолго возвеличившее Коробейника в чине, началось как совершенно обыденное. Полицию вызвали в трактир “Пять специй”. Вроде бы ничего необычного. Пару раз в неделю городовые бывали там с визитом, приходилось разнимать дерущихся и отлавливать любителей сбежать не заплатив. 

Уже на подъезде к месту Антон понял, что мероприятие его ожидает вовсе не рядовое. Толпа народа и все полицейские экипажи, имеющиеся в наличии, вещали об этом. Аншлагу у таверны местный театр мог только завидовать. Урядник Рябко доложил:

- Внезапно постигшая демонизация местного населения привела к массовой драке и иным затруднениям. Драчунов разняли. Остальных, безвредных, уняли. Но демонизацию укротить не удалось. Так и рвется, проклятая, наружу. Куда их всех девать прикажете?

Городовой впустил Антона внутрь трактира, демонстрируя место бедствия. 

Часть посетителей, тяжело дышавшую и имеющую потрепанный вид, городовые загнали в угол и не давали прорваться сквозь оцепление. В другом углу некоторые, видимо, отнесенные к “безвредным”, выли, хрюкали, мяукали, трубили, как слоны, и пытались говорить на иностранных языках, ранее неведомых лингвистической науке. Один отделился от кучки и бросился Антону в ноги, целуя сапоги и моля избавить от постылого брака.

-Отчего жениться не хочешь на Глафире? Не люба она тебе? - войдя в роль затонского правителя, допытывался у челобитчика Коробейников.

- Люба, не люба, какая разница, раз жениться не могу? У меня и так восемь жен. И всех зовут Степаниды Тарасовны. Более по нашим африканским законам иметь не полагается, иначе на кол меня или львам на съедение... 

Внезапно получивший повышение и произведенный из начальников сыскного отделения прямиком в цари, Антон Андреич минутку поколебался, прежде чем поднять ползающего у его ног незадачливого жениха. Очень уж впечатляющим было виденье, в котором портреты царя Антона I в лихо сдвинутой набекрень шапке Мономаха со скипетром и державой в руках висели во всех кабинетах, а Штольман с Трегубовым отдавали ему честь.

- Тех, кто видит демонов - направо. Драчунов - налево. Тех, кто имеет “иные затруднения”, построить в центре, - распоряжался Коробейников, радуясь, что Штольман отбыл по своим делам, иначе за стать и выправку в цари выбрали бы его. 

Пострадавших городовые расставили рядами, и царь-батюшка Антон Андреич торжественно вышагивал между ними, осматривая строй, словно император, принимающий парад.

Некоторые из тех, что имели “иные затруднения”, пытались отдавать честь царю. Честь благосклонно принималась и складывалась туда, где обычно хранилась самооценка у новоявленного затонского владыки. Хранилище трещало по швам.

Его величество Коробейников, жалея, что не догадался прибыть к таверне верхом, скомандовал:

- Равняйсь, смирно. Правый фланг, не нарушая строя, отправляется в клинику. По пути на демонов и другую нечисть внимания не обращать! Командующим назначаю урядника Рябко. Левый фланг рассаживается по полицейским экипажам. Те, кто с “иными затруднениями”, идет за мной.

Я для всех накрыла стол:
Есть и перчик, и рассол!

Разведя по домам и рассадив под домашний арест пострадавших с “иными затруднениями” и предоставив решать их проблемы семьям, Антон Андреич вернулся в трактир опросить владелицу и прислугу. Что-то неуловимое мелькало в его голове, но ухватить эту вёрткую мысль о слонах и мухоморах ему не удавалось. 

Повар Макар и посудомойка Василина мотали головами, отнекивались, уходили в полную “несознанку” и ответственность за свершившиеся беспорядки брать на себя категорически не желали. 

Да, соглашались они, видели, как посетители начали лишаться рассудка, но к сему происшествию они, Макар и Василина, непричастны. Поскольку в данном заведении имеют совершенно иные цели, нежели вкушать яства.

“Блюдом дня” был супчик с травкой “Чихай на здоровье”. Действует ли травка? Ещё как! Чихи слышны и в самом Ярославле. В те дни, когда готовят супчик, всегда много посетителей. Весьма популярное кушанье. Просветляет ум. Вместе с чихами выходит из головы вся скверна, оставляя только кристально чистый разум, не замусоренный дрянными мыслями. И писатели к ним приходят и стихоплеты. Хорошо им сочиняется после обеда. И творения выходят на редкость вдохновенными и содержательными. Придумают три предложения, а смысла как в целом романе. Они, Макар и Василина, еду готовят на совесть, а посуду моют до зеркального блеска, хоть наливное яблочко по тарелкам катай и в прошлое и будущее заглядывай. 

Чихали ли сегодня? Нет, они не помнят. Лаяли, мяукали, это точно. Демонические сущности посетителей посещали. Один скакал на четвереньках, пытался остальных кусать за ноги и при этом мерзопакостно хрюкал и смеялся, но вроде не чихал. Хотя может и зачихали, когда затеяли драку. В этот момент они, Макар и Василина, укрылись в кухне. Василина под столом, Макар в кладовке. Возможно, хозяйка что-то слышала. Спросите её. 

Нет, прочищение головы не может вызвать столь гадкого эффекта, только гигантская польза от чихания. Не пробовали, Антон Андреич? Можем дать вам травки с собой. Не хотите? Воля ваша...

“Еще этой травы мне не хватало. Только вера в себя немного пришла в нормальное состояние” - думал он.

Возвращаться в участок царю-батюшке Антону Андреичу в шапке Мономаха было крайне стеснительно. Штольман непременно заметил бы её и сказал бы что-то нелестное, от чего Антонова державность позорно сползла бы с трона, забилась бы в дальний уголок и скукожилась, как черносливина. Поэтому, дабы тайно приберечь на черный день величавость и восхищаться собой дома, за закрытыми дверями, Антон решил прогуляться, пока внезапное воцарение не выветрится немного из его головы.

Прихватив Макара и Василину, сыщик обошёл трактир, и поднялся в мансарду, где квартировала хозяйка. 

“Глафира даже если и знала, то уже никому ничего не расскажет. Поскольку убита окончательно и бесповоротно,” - подумалось ему при виде окровавленного трупа трактирщицы. 

В этом момент вертлявая мысль наконец-то приостановила свою суматошную беготню и дала поймать себя: “Затонский оборотень”. Мухоморы. Галлюцинации. Ликантропия.” 

- А вас двоих, Макар и Василина, я задерживаю. По подозрению в убийстве вашей хозяйки, а также для разбирательства, кто же учинил сию вакханалию...

Травы, травы, травы…

Штольману не давала покоя история с коноплей. Он не верил в случайности. Кто принес ароматные палочки в участок? Почему Трегубов их сразу не распознал? Кого хотели одурманить? Ответы на все эти вопросы он решил искать, для начала, в участке.

- Яков Платоныч, мне, право, неловко, - отмахивался полицмейстер. – Сам не понимаю, как это все произошло.

- Откуда взялись благовония, вы не помните? – настаивал Штольман.

- Так… Анна Викторовна принесла, - вспомнил Трегубов, - название на коробочке было необычное, Gaudium Magnum. Решили посмотреть, что за радость такая… Да-а-а, вот так напишут одно, а выходит совсем другое! Не радость, а позор и угнетение мозга! Вот кстати, слыхали про «Пять специй»? Судя по жалобам, посетителей потчевали супом с мухоморами, а не с травкой «Чихай на здоровье», как в меню написано!

Штольман кивнул, жалея, что коробочку выбросили, и отправился к Анне за продолжением истории. Трактиром занимался Коробейников, и вмешиваться в эту историю Яков Платонович пока не собирался.

У самовара я и моя Маша

Анна сидела в любимой беседке, попивала чай, смотрела в книгу о слонах, но видела такое, от чего еще щеки то и дело вспыхивали румянцем. Воспоминания о боевом прошлом в участке сохранились частично, но даже и этой толики хватало, чтобы заставить ее смущенно крутить локон. А она-то была уверена, что подобное чувство давно атрофировалось за ненадобностью. Сильные женщины в нем не нуждаются! Ведь так?

Чувства боролись с тем, что ей казалось разумом, с попеременным успехом. Силы были примерно равными. До тех пор, пока не появился тот, кто одним махом решил дело в пользу чувств.

- Добрый день, Анна Викторовна! Рад видеть вас в добром здравии, - она кивнула и приложила руку к горящей щеке.

- Я хотел бы поговорить с вами о… о благовониях, - сказал Штольман.

- Присаживайтесь, Яков Платонович, - предложила Анна и тут же поднялась, чтобы налить ему чаю и скрыть смущение.

Он поблагодарил кивком и отпил глоток. Анна с чайником в руках отступила на шаг, разглядывая сбоку его кудри, ресницы, пальцы, деликатно придерживающие чашку. Непонятно отчего, ей стало тоскливо. Ей захотелось отбросить в сторону чайник и приличия и… и… вцепиться ему в волосы! И даже прижать его голову к груди, ведь когда-то уже было такое? Или нет? Она помнит, каковы эти кудряшки наощупь. Но, может, то был сон?

Тут Штольман повернул голову и встретился с Анной глазами, словно услышав ее мысли. В растерянности она прижала к себе чайник, не зная, что сказать. Штольман осторожно поставил чашку на блюдце, не отводя взгляда, и медленно поднялся. Анна еще больше заметалась в душе, не понимая, что происходит, и в этот момент грянул гром:

- Осторожней, барышня, не ошпарьтесь!

После чего Анна попыталась сделать именно это, едва не уронив злосчастную посудину. К счастью, Штольман был настороже и успел предотвратить катастрофу, после чего галантно усадил барышню напротив себя и уселся сам. Благодаря ему Анна успела перевести дух и набраться сил для негодующего взгляда в сторону Домны. Впрочем, для того, чтобы смутить горничную, потребовалось бы нечто более бронебойное. Она невозмутимо сменила посуду и ушла, поклонившись, но по спине было видно – недалеко и ненадолго.

Неловкую паузу нарушил Штольман. Откашлявшись и не глядя на Анну, он спросил:

- Так вот о благовониях. Вы не помните, кто вам продал эту коробочку?

Анна уже справилась с чувствами и ответила почти спокойно:

- Торговка на улице. Я потеряла вас на ярмарке и решила пойти в участок. Она стояла рядом с булочной и предлагала свой товар. Очень уговаривала попробовать, чуть не плакала. Я пожалела ее и взяла коробочку.

- А почему вы сразу же воспользовались ими в участке?

- Сама не знаю, - недоуменно сказала Анна, - торговка сказала, что дым помогает просветлить сознание и обостряет ум!

- Анна Викторовна! – не сдержался Штольман. – Неужели Мария Тимофеевна никогда не объясняла вам, что гадалкам, газетчикам и уличным торговкам верить нельзя?!

Обрадованный феминизм поднял хвост, голову и оскалил зубы.

- Нет, господин Штольман. Зато она учила меня, что верить нельзя мужчинам, ибо даже лучшие из них норовят обмануть в своих целях!

Домна, наблюдавшая за ними из-за ближайшего куста, одобрительно кивнула при виде удаляющегося господина полицейского, которого отповедь, похоже, ошпарила не хуже кипятка. Ишь, как злится, глазами сверкает! Знай наших!

Гул затих. Я вышел на подмостки

Коробейников вернулся в участок уже после обеда и сразу заподозрил неладное. Трегубов сидел за его столом и перечитывал какую-то бумагу, время от времени как-то подозрительно шмыгая и качая головой. Неужели снова благовония?! Антон Андреич принюхался – ничем странным не пахло. Взглянул на крысу. Вид у нее был заинтересованный. Коробейников встревожился еще больше, с трудом подавил желание немедленно проверить, все ли с ней в порядке, и осторожно спросил начальство:

- Николай Васильевич, а что это вы читаете?

- Да вот, Антон Андреич, протокол осмотра места происшествия.

Коробейников вспомнил, что составление протокола поручил уряднику Рябко, который конвоировал арестованных работников кухни в участок. Что ж он там такое написал?!

- Читайте вслух, Антон Андреич, - велел Трегубов, протягивая ему листок бумаги.

Антон начал читать, с каждой строчкой все более проникаясь трагедией, которая еще утром не казалась столь мрачной:

«Трактир «Пять специй», он принадлежит
Кармановой Глафире, старой деве.
В ту злую ночь, когда гостей ее
Морок настиг и выгнал прямо в город,
К ней враг проник и в грудь ей нож воткнул.
Все в доме перевернуто, искали
Должно быть, драгоценности и деньги.
Нашли иль нет, никто не скажет нам.
Жила одна. Ни мужа, ни детей.
Лишь по полу гоняет шалый ветер
Золу сожженных извергом бумаг».

Крыса мечтательно вздохнула и впервые с одобрением посмотрела на Коробейникова, оценив как декламацию, так и новое слово в составлении протоколов.

Язык у телеграммы без прикрас

Штольман вернулся в участок, найдя с помощью булочника и допросив торговку коноплей. Допрос ничего не дал, весь интересующий Яков Платоныча день выпал у торговки из памяти. Войдя в кабинет, Штольман понял, что его ждут дурные новости. Трегубов отворачивался, смущенно пряча глаза, Коробейников шёпотом убеждал крысу съесть виноградинку, и тогда она будет молодец. В этом-то не было ничего необычного. Вот состояние Трегубова настораживало.

- Яков Платоныч, - робко начал он, протягивая депешу, - из Петербурга пришла телеграмма. Так жалко Анну Викторовну...

- Да это абсурд какой-то. Не мог Петр Иванович убить свою жену! 

Нет, мог, наверное. То, что он сто лет знает младшего Миронова, никакой роли не играет. Да, право слово, Николай Васильич и сам не верит в это, только поделать ничего не может. Таково распоряжение начальства. Да вот еще, какая незадача. Видите, внизу приписка? Необходимо допросить так невовремя убиенную Глафиру Карманову. Что с этим делать, он, господин полицмейстер, ума не приложит. Почему так отвратительно работает российская почта? Телеграммы, как легкомысленные девицы, блуждают, где хотят, и приходят, когда им вздумается.

Коробейников, воркуя с крысой, вытягивал одно ухо все дальше и дальше, прислушиваясь к разговору. Терпел-терпел и выдал:

- Господа, как-то это все подозрительно своевременно. Происшествие в трактире. Убийство Кармановой во время демонизации населения мухоморами.  А вот теперь еще и телеграмма. А не так ли всё произошло: Карманова знала, что Миронов убил жену, написала об этом в Петербург, а он, возьми да убей её. Точно-точно! Она его шантажировала! Надо срочно арестовать Миронова, пока он еще каких дел не натворил!

- Для начала, Антон Андреич, оправляйтесь на Царицынскую и допросите Петра Иваныча. Только прежде распорядитесь, чтобы прислали все материалы по делу о смерти жены Миронова. Да отстаньте вы от животного, прекратите его потчевать! Ваш питомец превратился в слонёнка. Уже в клетке не помещается. Скоро вам двоим понадобится отдельный кабинет.

Проходя мимо зеркала, Антон украдкой бросил в него взгляд и втянул живот. А крысе шепнул:

- Клашенька, не слушай его, это плохой дядя. У дяди самого рыльце в пушку. Пропадает на пять лет, а потом возвращается и начинает командовать, кому есть, кому не есть. Ничего этот дядя не понимает в красоте. Я тебе красные бусики куплю.

Крыса презрительно фыркнула. Красные бусики! Купит бижутерию какую-нибудь. Она в прошлой жизни бриллианты носила и спала в мехах. А слово “купить” в их семье вообще не употреблялось. Всё добывали ловкостью лап.

Отправив Коробейникова искать то, чего не может быть, то есть Петра Миронова в особняке, Штольман отправился в гостиницу, где получасом ранее видел обоих братьев за беседой.

Любовь и разлука

Братья Мироновы обсуждали важное.

- Послушай, Петр, мне нужна твоя помощь, - Виктор Иванович сильно нервничал.

- Разумеется, Виктор, о чем речь, - Петр, только вчера вернувшийся из Петербурга, был расстроен тем, как сильно сдал брат. Холостая жизнь явно была ему не на пользу.

Виктор Иванович собрался с силами и начал с самого начала.

- Это произошло тогда, когда Маша уехала к Липе в Москву. Я тогда выпил лишнего, даже не помню, как добрался до постели. Утром проснулся и пришел в ужас, когда увидел спящую рядом Лизу.

- И ты?

- Я встал, оделся и вышел. Я был совершенно фраппирован всей этой историей и тем, что ничего не помню! Последнее, что осталось в памяти от того вечера, - Лиза, подающая мне коньяк.

- Ну а потом?

- Ну, она была нежна, весела и ласкова, так старалась мне угодить. То касалась меня невзначай, то под стол ныряла, все пыталась продолжить… отношения. Но пойми, Петр, я не мог! В пьяном угаре – возможно, бывает, что человек теряет над собой контроль, хотя со мной это впервые… Но изменять Маше с горничной у нас в доме, буквально у нее на глазах… На глазах у Анны! Это… это бесчестно!

- Ну, милый мой, у всех бывают минуты слабости, - рассудительно сказал Петр. – Уж как я любил Зизи, а все же… подвержен, ибо человек, грешен.

- А-а-а! – Виктор в раздражении отмахнулся от него. – Я тоже не ангел, чего только не было за эти годы, и ссоры, и обиды, и ревность. Но измены не было. Ты-то знаешь!

- Ну, положим, знаю. Ты действительно в этом смысле несколько… необычный муж.

- Пойми, Петр, - горячо заговорил Виктор, - моя любовь к Маше – как… как шрам! Как рубец от глубокой раны, нанесенной в молодости, который меняется, выглядит несколько иначе, но не исчезнет никогда!

- Но ведь возможна… другая рана и другой рубец? – Петр искоса посмотрел на брата.

- Такой рубец на сердце может быть только один, - коротко ответил Виктор.

Они замолчали. Прошло немало времени, прежде чем Петр решился спросить:

- Чем же я могу тебе помочь?

- Ах да, - очнулся от мыслей Виктор. – Знаешь, Лиза после той ночи уверовала в свою счастливую звезду, все пыталась как-то… возвести себя в ранг моей любовницы… А когда поняла, что я не пойду на это, стала угрожать, что все расскажет Маше. Я выделил ей содержание, снял квартиру, только чтобы Маша ничего не узнала. Не зря говорят, не потакайте вымогателям! Лиза добилась от меня малого и захотела большего. Она потребовала, чтобы я на ней женился! – он в изумлении покачал головой.

- Ты хочешь, чтобы я поговорил с Лизой? – спросил Петр.

- Нет, уволь, я сам в состоянии объясниться. Собственно, я сразу сказал ей, что это совершенно невозможно. Тогда она и написала письмо, чтобы сжечь за мной все мосты. И ровным счетом ничего не добилась. Я не желаю ее видеть. Но теперь я не знаю, как заслужить Машино прощение. Я ведь и сам себя не простил. Я не должен был прикасаться к Лизе, даже в беспамятстве, не должен был поддаваться на шантаж. Если б я сразу признался Маше, возможно, все не зашло бы так далеко, - он тяжело вздохнул.

- Виктор, поверь, я сделаю все, что смогу, и даже больше, - Петр ободряюще положил свою руку на плечо Виктора.

- Быть может, ты поживешь у.. у Маши? Как-то поговоришь с ней. И Ребушинского этого придержишь! Что-то он к нам зачастил! – лицо Виктора гневно вспыхнуло.

Уже втроем

И тут к их беседе присоединилось третье лицо. Штольман торопился, потому что был прекрасно знаком с формулой усердия Коробейникова: приказ свыше, помноженный на желание выслужиться и возведенный в квадрат карьеры, за вычетом логики равнялся не правосудию, а кривоосуждению.  Поэтому он сразу перешел к делу.

- Господа, прошу простить, но мы получили предписание допросить Петра Ивановича и Глафиру Карманову о смерти госпожи Мироновой. Собственно, в предписании говорится об аресте по подозрению в убийстве, - он слегка повысил голос, предупреждая возражения. – Если позволите, Петр Иванович, мы поднимемся к вам, чтобы я мог официально допросить вас. Виктор Иванович, ваше присутствие желательно.

Поднявшись в номер, они расположились за столом, и Штольман попросил Миронова-младшего рассказать о смерти Зинаиды Мироновой. Петр Иванович помрачнел и нехотя рассказал, что Зизи скончалась внезапно, не проболев и трех дней. У нее всегда было больное сердце, и ей вдруг на глазах сделалось хуже: она слегла с недомоганием и слабостью, потом ей стало тяжело дышать, врач нашел сильное сердцебиение, прописал лекарства, но они не помогли.

Яков Платонович спросил:

- Петр Иванович, а почему вы не заподозрили отравление? Некоторые яды могут дать такую картину.

Петр возмутился:

- Да это бред, кто мог желать Зизи вреда!

- Ее горничная?

- Глафира?! Да вы шутите, Яков Платоныч! Она добрейшая душа, так переживала, когда Зизи скончалась. Я ей здесь, в Затонске, купил трактир, так она и Макара с Василиной взяла к себе, не оставила без работы.

- Кто это? – спросил Штольман.

- Макар поваром у нас служил, а Василина черной кухаркой. Да только я все больше в разъездах, обедаю по ресторанам, мне лишняя прислуга ни к чему. Я им дал расчет, а Глафира о них позаботилась. А вы говорите – отравить! Немыслимо, невозможно.

- Вы знаете, что Глафира мертва? – резко спросил сыщик.

Петр Иваныч растерянно посмотрел на него.

- Да как же… когда же это?

- Ночью, во время переполоха в «Пяти специях». Несколько дней назад она написала письмо, в котором обвиняет вас в смерти Зинаиды Петровны, и после этого ее убили.

- Post hoc, ergo propter hoc – «после этого» не значит «вследствие этого», - вмешался Виктор Иванович.

- Подозрительно, Виктор Иванович, - не согласился Штольман. – У вас есть алиби на эту ночь, Петр Иванович?

Глаза Петра забегали, он затеребил брелок из слоновой кости, занервничал, но твердо заявил, что спал у себя, и подтвердить это некому.

- Для разрешения сомнений я прошу причины смерти вашей жены я прошу вашего разрешения на эксгумацию, Петр Иванович.

Миронов-младший, не задумываясь, покачал головой.

- Я не позволю тревожить ее покой!

Штольман испытующе посмотрел на него и спросил:

- Это ваше окончательное решение?

Петр Иванович выпятил грудь, важно кивнул и только потом заметил взгляд Виктора, под которым засуетился, но остался непреклонен.

- В таком случае, Петр Иванович, - сказал Штольман поднимаясь, - я заключаю вас под домашний арест в этой гостинице.

Предвидя возражения, добавил:

- Иначе о вашем уюте позаботится господин Коробейников, а я бы не доверял ему в этом вопросе. Честь имею!

Ты летящий вдаль, вдаль ангел

- Зинаида Петровна, прошу вас, помогите мне! Вы же любили дядюшку, я помню! Видела, как вы смотрели на него тогда, в Париже, когда навещали меня во время вашего медового месяца.

Зизи отвечать отказывалась, вредничала, видимо и на том свете ей было прекрасно известно о похождениях её “веселого вдовца” Супруг её, надо сказать, вдовел таким экстравагантным образом, что и на том свете позорил и заставлял её краснеть перед другими духами, посматривающими на неё с превосходством...

Часом ранее, когда Анна, втайне от матери намереваясь повидаться с отцом, направлялась в гостиницу, она столкнулась со Штольманом. Он ей поведал о цели своего визита к братьям Мироновым, сделав акцент на то, что Петр Иваныч не желает, видите ли, тревожить прах покойной супруги.  Нет, конечно, он, Яков Платоныч, в виновность дядюшки не верит, скорее наоборот, верит в его невиновность, но обстоятельства складываются так, что отказ от эксгумации косвенно указывает на его причастность к этому делу.

Анне пришлось напомнить ему, что существует возможность напрямую узнать все у Зинаиды Петровны, так сказать, из первых уст и если Яков Платоныч обладает свободным временем и желанием завязать знакомство с тётушкой Анны, то может присоединиться к их беседе.

Если бы Анна не произнесла слово “тётушка”, то тогда Яков Платоныч мог бы и соблазниться её приглашением, но ассоциация с другой её родственницей - Олимпиадой Тимофеевной - отвратила его от это мысли. 

Он отказался, ссылаясь на занятость, но взял с Анны слово, что если она узнает что-то полезное, то сразу сообщит ему, минуя Коробейникова, поскольку в данной ситуации Антон Андреич проявил себя не как ближайший друг Анны Викторовны, а скорее, как враг всего мироновского рода...

- Зинаида Петровна, почему вы не отвечаете? Вас что-то гложет? Обида на дядю?

В этот момент Зизи достала мундштук с сигаретой, затянулась поглубже, выпустила струйку дыма, которая начала извиваться змейкой и укладываться в буквы: “Почему только сейчас?” 

- Что это значит? Объясните!

Очередная струйка сложилась в: "Найдите убийцу”.

- Вас действительно убили? - на этот вопрос дух утвердительно кивнул головой. - Вы тоже считаете, что это сделал дядя? Он не мог! Он любил вас!

Добрых полчаса часа Анне пришлось убеждать дух Зинаиды Петровны в том, что её дядюшка “самых честных правил” и что для такого закоренелого холостяка, как он, брака длиной в три года несколько маловато, чтобы сделаться прекрасным семьянином, но поживи Зинаида Петровна подольше, она бы смогла сама убедится, что чудеса случаются, когда  Петр Иваныч переступил бы через все свои порочные наклонности и семимильными шагами двинулся бы в сторону своего семейного очага, избегая искушения в отсутствии хозяина погреться у чужих. Зизи молчала упрямо, как слон.

- Но уважал-то он вас, это точно! Ну что же мне делать? Как убедить вас?

В этот момент Анне явился спаситель, в лице духа баронессы. 

Она взяла за руку Зизи, та моментально преобразилась, замерцала, над головой появился нимб. Она задрожала, встряхнулась и за спиной появились большие пушистые крылья. Её лицо, которое при жизни называли “на любителя”, удивительным образом похорошело. И можно было бы не сомневаться, что к ней, ради такой внешности, даже не приукрашенной значительным состоянием, выстроилась бы очередь из “любителей”. Баронесса горделиво рассмотрела дело своих рук. Показала Анне, она захлопала в ладоши:

-Зинаида Петровна, вы настоящий ангел!

Сердце Зизи растаяло. Она растопырила два пальца, изображая ножницы, сделала вид, что отрезает ими локон своих волос и выпустила в Анну очередную струйку, сложившуюся в слова “ Эх, Петя, Петя... Письмо Виталию”.

Баронесса взяла у неё мундштук, поводила в воздухе, словно волшебной палочкой и дополнила: “Шкатулка”.

Наша служба и опасна, и трудна

Штольман вернулся в участок и в очередной раз застал там нечто среднее между битвой гигантов и избиением младенцев: Трегубов, очевидно, возмущенный в лучших чувствах, держал за грудки блеклого юнца, у которого было выражение лица человека, наступившего в слоновью лепешку. Коробейников по-прежнему метался между верностью и карьерой, не желая ни выступать против непосредственного начальника, ни упускать петербуржца со связями.

- Да я, милостивый государь, столько лет верой и правдой, что вам и не снилось, - лицо полицмейстера было совершенно багровым.

- Да сколько б ни было, - вещал бледный поганец, - ежели дела своего не знаете, вылетите на пенсию, как миленький.

Штольман отстранил бестолково хлопочущего Коробейникова и резко спросил:

- Кто таков?

- Головлев Виталий Григоревич! Приехал узнать, арестовали ли убийцу тетушки Петра Миронова! – пропыхтел посетитель.

- Предъявите полномочия! – велел Штольман.

- Ка-какие еще полномочия!

- Разрешение на ознакомление с материалами следствия!

- Да я буду жаловаться… министру!

- Будете жаловаться – получите повестку в суд за нападение на должностное лицо при исполнении! Два свидетеля подтвердят, - серые глаза впились в Коробейникова, который от неожиданности запереливался всеми цветами радуги, но не смог воспротивиться силе их убеждения и неохотно кивнул.

- А пока без полномочий тайну следствия раскрывать не имеем права. Не смею долее задерживать.

Трегубов еще раз тряхнул Головлева и вытолкнул его в услужливо открытую Штольманом дверь. Одернул мундир, перевел дух.

- Благодарю, Яков Платонович, вы очень вовремя. Экий мерзавец, явился с претензиями! А кстати, что там с Мироновым? Антон Андреич говорит, скрылся?

- Отнюдь, Николай Васильевич. Находится под домашним арестом в своем гостиничном номере - невозмутимо ответил Штольман, игнорируя возмущение Коробейникова, зря бегавшего к Мироновым по его посылу.

- Отлично, Яков Платоныч, оперативно, как всегда. Материалы дела у вас на столе. Как вы думаете, неужели Петр Иваныч? В письме Кармановой все ясно сказано.

- Мы не знаем, она ли писала это письмо, Николай Васильевич. И других улик нет.

Возмущение Антона прорвалось фистулой.

- А не кажется ли вам, Николай Васильевич, что здесь имеется некая пристрастность? Жена не рукавица, с ноги не сбросишь, вот и решил наш Петр Иваныч закопать ту рукавицу в землю и наследство прибрать. А господину Штольману решительно не хочется этого признавать!

- Улик недостаточно, - упрямо повторил Штольман. – Если вы, Коробейников, уверены в своей версии, вы легко найдете ей подтверждение. Обойдите адресатов Глафиры и найдите образец ее почерка.

- А вы, Яков Платонович? – уязвленно спросил Антон.

- А я изучу материалы.

Оставшись, наконец, наедине с делом, Штольман ознакомился с документами. Кроме доноса Глафиры, там больше ничего не было. В папке по делу самой Кармановой тоже было негусто. Добравшись, наконец, до кулинарной книги «Пять специй», лежавшей на столе Коробейникова, Штольман почувствовал, что ему, наконец, повезло. Он внимательно перелистал страницы, даже кое-где просмотрел на свет, прощупал обложку и корешок. Из незаметной щелки в обложке вытащил мятый листок. Дважды прочёл его. Городовой, исподтишка наблюдавший за начальством, поежился. Не хотел бы он, чтобы этот холодный взгляд и нехорошая усмешка были бы адресованы ему. Не успев додумать эту мысль, услышал:

- Дежурный! Давай сюда сначала Василину, потом Макара! По очереди!

Письмецо в конверте

- Как же вы вовремя, Анна Викторовна.  -  Штольман еле сдерживал улыбку удовольствия.  -  С чем пожаловали?

Анна, косясь на стол Антона со скучающей в клетке давней знакомой, приблизилась к столу Якова Платоныча. Её осторожные движения не остались незамеченными и, не удержавшись от легкого подтрунивания, сыщик успокоил девушку:

- Не бойтесь, Анна Викторовна. Это Клаша. Она уже обедала. Коробейников её кормит на убой. Видите, она у него какая фигуристая, уже в клетке не помещается.

При слове “убой” крыса втянула в клетку хвост, торчащий наружу и мстительно посмотрела в их сторону. Она до сих пор именно его винила в своем заключении. Коробейников что, он - слепое орудие, Штольман - главный злодей.

Анна делилась результатами исследования локона Зинаиды Петровны:

- Доктор Милц передал вам результаты исследования. Он определил, что в волосах содержатся следы присутствия мышьяка. По месту их нахождения, у корней волос, доктор сделал вывод, что Зинаида Петровна умерла примерно через два дня после отравления. Когда мы с ней сегодня беседовали, она что-то пыталась сказать о письме...

Яков Платоныч достал найденный в кулинарной книге черновик письма:

- Вы узнаете почерк?

- Да! Когда она пускала в меня колечки дыма...  -  Анна осеклась, увидев удивленно приподнятую бровь Штольмана. -  Узнаю, в общем. Это, верно, то самое письмо – племяннику!

В этот момент вернулся Коробейников, таща огромную клетку, и обратился к девушкам. К одной тепло, но сухо, к другой со всей страстностью, на которую был способен:

- Анна Викторовна, приветствую. Клашенька, смотри, что я тебе купил!

Штольман и Клаша, не сговариваясь, закатили глаза. Анна на всякий случай спряталась за кадку с пальмой. Антон извлек из клетки крысу, нацепил на неё красные бусы и хвастался присутствующим:

- Смотрите, правда ей к лицу? К морде, то есть?

- Правда. Весьма элефантно, - согласился Яков Платоныч, -  а по делу есть что?

Конечно, есть, не отрываясь от крысы, рассказывал Антон, он проявил чудеса смекалки, забежал на почту и спросил, когда последний раз отправляли корреспонденцию. Оказалось, что отправки только по вторникам и субботам. Последняя была три дня назад, во вторник, а следующая завтра. Ему посчастливилось отыскать среди конвертов письмо Кармановой родственникам. Вот оно.

Штольман взял конверт и приложил к черновику из книги. Все оказалось так, как он и думал. Почерки были разные...

Если кто-то кое-где у нас порой
Честно жить не хочет

Доставленный в участок Головлев блажил, голосил и вопиял, чем вогнал в краску полицмейстера, в дрожь Коробейникова, но не смутил Штольмана. Крыса и не выставленная вовремя Анна Викторовна наблюдали за Виталием с одинаковым омерзением.

- Я этого так не оставлю!

- Господин Головлев, - прервал его Штольман, - вы арестованы по обвинению в убийстве госпожи Зинаиды Мироновой.

- Вы за это ответите! Это произвол!

- У нас имеются доказательства того, что вы обворовывали свою родственницу. Она узнала об этом и написала вам письмо, в котором обещала замять дело, если вы перепишете свою долю в торговле зерном на нее. Вот черновик этого письма, который попал в руки Глафиры Кармановой. Свидетель подтверждает, что это почерк госпожи Мироновой.

Анна важно кивнула. У Головлева забегали глаза, но он не сдавался.

- Как я мог убить ее, если меня даже не было в Петербурге?!

- Вы подкупили повара Макара, который подсыпал ей мышьяк. Он во всем покаялся, чтобы получить снисхождение, когда был уличен в убийстве Кармановой. Которое он совершил тоже по вашему наущению.

- Да как… да я… - от возмущения Головлев не находил слов.

- Кухарка Василина видела, как в ночь переполоха Макар вышел вместе с Глафирой, а вернулся один. Она видела, как он смывал кровь. И только вовремя произведенный арест спас от смерти ее саму.

- Какие несусветные глупости! – возопил обвиняемый. – Зачем мне убивать Глафиру!

- Вы хотели избавиться от своего компаньона Петра Миронова. Он рассказал нам, что вы собирались продавать пшено, зараженное спорыньей, а он вас в этом уличил.

Анна так засверкала глазами, что крыса посмотрела на нее с уважением. Штольман продолжал:

- Вы заплатили Макару, и он написал донос на господина Миронова от имени Глафиры, а потом убил ее, чтобы она не могла этого опровергнуть, и сжег все ее бумаги, чтобы нельзя было сверить почерк. Он подсыпал посетителям «Пяти специй» мухоморов в суп и воспользовался переполохом, только не учел наблюдательности Василины. Смерть Кармановой выглядела как попытка господина Миронова скрыть правду о смерти жены. Таким образом, Петр Иванович был бы слишком занят, чтобы заниматься вами и вашим пшеном.

- У вас нет доказательств, - прошипел Головлев.

- У нас есть письмо госпожи Мироновой, показания Макара и Василины, сличение почерка доноса с письмом Кармановой, которое нашлось на почте, вопреки вашим чаяниям. Ну а проверить справедливость показаний Петра Ивановича о спорынье нетрудно.

- А.. а.. а-а-а, - вдруг завыл Головлев и забился в корчах, пуская обильную пену. Впрочем, даже крыса обратила внимание на то, как аккуратно он упал на пол, чтобы, не дай бог, не ушибиться. Поэтому вместо врача был вызван дежурный, водворивший Головлева туда, где ему было самое место.

Меж нами памяти туман,
Ты как во сне, ты как во сне

Анна в компании дядюшки и его жены прогуливалась по аллеям. Петр Иваныч хандрил, Зинаида Петровна развлекалась, наслаждаясь новым, ангельским, статусом. Она размахивала крыльями, поднимая ветерком в воздух опавшую листву.

Петр Иваныч безмерно расстроился, удивив всех, когда вскрылись обстоятельства смерти его жены. Новость, что она действительно отравлена, и что это совершил племянник, которого она боготворила, едва не свела его с ума. Мужчиной он был хоть и ветренным, но незлобивым, и бед никому не желал, тем более тому, кого так обожала его Зизи. 

- Видишь ли, Аннетт, я любил Зизи. Возможно, не так пылко, чтобы это бросалось в глаза, но любил. Как мог. Она, как и все вокруг, считала, что мне нужны её деньги. Конечно, они стали приятным дополнением, но и без денег я женился бы на ней. Знаю, что часто расстраивал её и уделял ей слишком мало внимания, но мне казалось, что моя любовь ей не нужна. Она была такой сильной, самодостаточной. Ни в ком, как мне казалось, не нуждалась. Думаешь, я не знаю, отчего она согласилась выйти за меня? Знаю. Из-за своей любви к племяннику. 

-А какое он имеет отношение к вашей женитьбе?

-Ты же помнишь, что Зизи родом из Затонска? Ох, как она не любила его и напоминания о нашем городишке! 

Она из знатной, но обедневшей семьи. В юности у неё был возлюбленный, местный дворянин Хоботов, но, когда стало известно, что отец Зизи промотал все наследство, жених от неё отказался. Зизи навсегда разочаровалась в мужчинах. Ради семьи ей пришлось выйти замуж за первого встречного богача. Им оказался старик Головлев. Сколько тогда ходило слухов! Я прекрасно помню, хоть и было мне в ту пору лет восемь-девять. Говорили, что головлевские деньги прокляты, что состояние приумножается, забирая жизни владельцев. Оказалось, что это чистая правда. Со всеми, кто зарился на него, приключились несчастья. 

Зизи Виталия любила больше всех на свете и не хотела, чтобы его постигла участь предков, поэтому согласилась выйти за меня, чтобы обезопасить его. А видишь, как обернулось? 

Дух Зинаиды Петровны выпустил струйку дыма, сложившуюся в: ”Эх, Петя, Петя...”

- Дядя, Зинаида Петровна говорит, что любила Виталия, как мать, но тебе она отдала свое сердце. Иначе никогда не пошла бы больше замуж. Ещё она сожалеет, что ошиблась в нем, и ей пришлось расплатиться за эту ошибку собственной жизнью...

Ангел Зизи поправила нимб, расправила крылья, подошла вплотную к Петру, обняла его призрачными руками, прижалась к нему и накрыла их обоих крыльями, словно стараясь скрыть от любопытных глаз.

Не желая вторгаться в интимные моменты, Анна одна брела к дому и размышляла, насколько же несправедлива жизнь. Почему двое любящих друг друга людей смогли по-настоящему объясниться только после смерти одного из них? 

И что ей, Анне, не хотелось бы, чтобы её невыносимо самоуверенному мужу (если, конечно, таковой появится), пришлось бы распрощаться с жизнью прежде, чем он узнал бы, что и она его...

Ты узнаешь много волшебных историй

Утром Штольман обнаружил таинственный знак на стене участка: колобок с книгой. Он легко разгадал намек, ибо в последнее время сам задумывался о том, что поиски слона надо бы начать от истоков – с момента, когда Балдахин оказался в Затонске. Недолго думая, он отправился в затонскую библиотеку, о существовании которой он узнал совсем недавно.

Это был на редкость уютный зал со стеллажами до потолка, мягкими креслами и столиками. Еще было довольно рано, возможно, поэтому в библиотеке никого не было. Штольман невольно вдохнул особый запах приключений, который издают только заслуженные книги, засмотрелся на корешки, не удержавшись, ласково провел по ним рукой. Незаметно, не иначе как по волшебству, рядом с ним появилась дама серебряного возраста, осанкой напоминавшая балерину в отставке, а манерами – крестную мать Золушки.

- Штольман Яков Платонович, судебный следователь, - почтительно представился Штольман.

- Валерия Карловна Гордон, - ответно склонила голову фея библиотеки. – Чем могу служить?

- Госпожа Гордон…

- Валерия Карловна.

- Валерия Карловна, хочу выразить искреннее сожаление по поводу того, что сюда меня привела служебная надобность, и что возникла она так нескоро. Я и не подозревал, что в Затонске имеется подобный уголок для читателей.

Дама поднесла к носу изящное позолоченное пенсне на длинной ручке, всмотрелась в лицо гостя, принимая извинения, и улыбнулась.

- Думаю, теперь вы будете захаживать, если служба будет позволять. – Штольман вздохнул. – Приходите в любое время, не бойтесь меня побеспокоить. Всю жизнь мы с мужем собирали книги. И когда он скончался, я решила устроить здесь библиотеку на благотворительных началах. Единственное мое требование к читателям – бережное отношение к книгам.

- В этом вы можете быть уверены.

Валерия Карловна кивнула и спросила:

- Так чем же я могу помочь сыску?

- Я расследую дело об исчезновении слона Балдахина. Мне хотелось бы знать, как он появился в Затонске. Возможно, у вас имеются подшивки старых изданий, где об этом говорится?

Синие глаза лукаво блеснули.

- Присаживайтесь, господин Штольман, у меня есть именно то, что вам нужно.

И не успел Яков Платонович опомниться, как его благосклонно приняло одно из кресел у окна, а на столике перед ним распахнулась толстая книжка с картинками, мечта любого ребенка в возрасте от пяти до девяноста лет. Валерия Карловна открыла ее на нужной странице:

«Слон в Затонске появился неожиданно и словно по волшебству, на ярмарке 1890 года. Вот вчера еще не было никакого слона, одна жизнь серая провинциальная, и вдруг просыпаются затонские жители, смотрят, а на ярмарочном месте стоит шатер. И надпись - "Зверь, именуемый слон". Вход пять копеек. Стояли затонцы у шатра, мялись, боялись, и вдруг маленький мальчик кинул в коробку пять копеек и вошел в шатер. Все так и ахнули. А маменька его как ни кричала, как ни грозилась, а добежать и остановить не успела. Прошла минута, другая, выходит мальчик и говорит: "А вы чего ждете? Там слон такой хороший, Балдахином зовут. Мам, купи мне морковку, а то я все свои деньги на билет потратил. Он морковку любит". И с тех пор Балдахин в Затонске обосновался. Жители к нему привыкли, кормили-поили, гулять выводили. Добрый такой слон, спокойный. И жители при нем такими же стали, ни грабежей, ни других злодеяний».

Обращения из-за кулис

Петр Иваныч – звукооператорам:

- Господа, я оговорился, назвал брата Петром, а не Виктором в беседе с Марьей Тимофеевной, зачем же именно эту запись показывать?

Коробейников – сценаристам:

- Мало того, что я хам, теперь еще и шкурник. Не знаю, как и благодарить вас!

Петр Иваныч – сценаристам:

- По-моему, заставлять дух Зизи терять сознание, а меня – пытаться привести ее в себя, - полная дурновкусица. Я и так по вашей милости постоянно играю какой-то фарс. Имейте же совесть, господа!

Анна сценаристам:

- Да что же вы меня какой-то дурой выставляете?! Разве бы я стала требовать от Якова Платоновича объяснений, когда он идет арестовывать преступника!

Штольман – им же:

- И разве бы я допустил подобное, рискуя жизнью Анны Викторовны?!