Предисловие

Мир, который перед вами, детально продуман и так проработан, что, по подсчётам его создателя накопилось инфы на добрый том "Войны и мира". Если кому будет интересно, отвечу лично. А сейчас - просто предлагаю вашему вниманию повесть - как отрывок из хроник этого мира, которого его создатель называет Дэя. Действие разворачиваются на одном из континентов Дэи - Аратархи. Время напоминает эпоху Возрождения, но лишь отчасти. Приятного чтения!

ВОЛЧЬЯ КРОВЬ
повесть

Глава 1.
- А расскажи, Хиц-Ро, как мы стали людьми, - мальчик, сидевший у ног седого, как лунь, старика, посмотрел на него, вскинув взъерошенную курчавую головку и улыбнулся.
- Ох, Кац-Кар, - усмехнулся старик. - И всё-то не терпится тебе…
Костерок еле тлел, но кто-то из ребят, повинуясь отданному приказу, быстро исчез, а затем вернулся с приготовленной охапкой валежника. Насытившись падалью, костерок трескуче заурчал. Старик вновь улыбнулся.
- Что-ж, прибылые, до зорьки ещё далековато. Так что, пожалуй, можно и рассказать, - на мгновение старик замолк, закрыв глаза, затем посмотрел на Кац-Кара и начал рассказ.
- Давно это было, Так давно, что свидетели тому не леса и поля, а горы и реки. В ту пору жило племя, славнее и сильней которого нет, и не будет вовек. Они знали всё и могли всё. Они были бессмертны и делали то, о чём теперь поют песни. Они были столь сильны, что стали использовать свою силу для творения нового. Они сотворили леса и луга, а в них – всё живое, что есть сейчас. И вот одним из их творений стали волки… Да, и волки тоже. Они поставили волков быть стражами лесов и полей. Ибо хотели, что бы всё в создаваемом ими мире было соразмерно.
Хиц-Ро вздохнул, помолчав немного.
- Великие Первые, так их теперь зовут люди! – сказал он, и продолжил:
- Но вот однажды Великие Первые поняли, что они не могут бесконечно создавать всё новое и новое. И это их опечалило. Ведь они привыкли быть всемогущими, а выходило так, что созданное новое неизменно губит всё, созданное ранее. Потому что в их творениях была лишь часть от создателей. Тогда Великие Первые решили покинуть этот мир. Но они любили всё, что создали, и им мучительна была сама мысль о том, что они уйдут. Тогда один из них предложил другим:
«Мы многое создали. Мы дали всему нашему творению жизнь, настало время показать, какова смерть»
И другие Великие согласились. И тогда началась Смертельная битва, где Великий убивал Великого. Много лет прошло с тех пор, но эхо той битвы и по сию пору отдаётся в мире…
- Они все погибли? – в нетерпении спросил Бай-Тин.
Старик сурово посмотрел в его сторону. Звонкая оплеуха от товарищей – ещё мало отделался! Взор Бай-Тина потупился.
- Они погибли, - вздохнул Хиц-Ро. – Но не все. Остался один. Люди зовут его Ледэст, что на древнем языке означает «поднявшийся». Ибо он долго лежал, подобно сотоварищам, которые умирали от ран либо испустили дух. Но Ледэсту суждено было выжить. Кто-то из них должен был выжить, что бы…
Старик осёкся.
- Потом! Я расскажу вам об этом потом, - поморщился Хиц-Ро, словно проглотил кость. – Тела Великих Первых – не как у нас, а потому пришедшие на место битвы волки и не думали, что вместо заслуженной добычи их будет ожидать лишь прах, развеваемый ветром. Ибо тела Великих Первых с того мига, как угасала их жизнь, то изливались водою в землю, то поднимались паром ввысь. А остов их – самый крепкий, разметался прахом. И лишь светящиеся их души собирались кругом у тела Ледэста. Увидев это, и поняв, что ему не суждено на сей раз поживиться, в отчаянии один из волков подбежал к ещё слабому Ледэсту и вцепился ему в руку. Но могучий Первый остановил наглеца. Ибо даже слабые телом они были неизмеримо сильны. Он схватил волка за загривок, как волчица хватает детёныша и поднял перед собой. Тот жалобно заскулил и вся стая бросилась было ему на выручку. Но Ледэст откинул их одним взмахом руки так, словно отмахнулся от кучки мух. Привстав, последний Первый шепнул замершему от ужаса волку, какие то слова и отшвырнул от себя.
Старик вновь замолк.
«Мы кормили тебя с руки, а ты вцепился в неё. В счастье ты был нам верен, а в ненастье ты забыл о том, кто тебя создал. Ты сам выбрал свой жребий, так выбери теперь и проклятие по себе. Ибо капля моей крови, что не истекла в землю, станет жечь тебя изнутри, покуда ты не изменишься и не возвратишься к своим» - вот что сказал Ледэст. А потом поднялся и ушёл. Сперва ничего не было, но стаи замечали, что потомки того волка стали куда то уходить во время, как на небе исчезала луна. И возвращались в свою стаю лишь в новолунье. И чем чаще они уходили, тем дольше их не было в стае. А потом они стали забирать с собой и других волков. А однажды в стаю пришли люди и верные спутники их – собаки. И тогда волки поняли, что за проклятье наслал на волчий род Ледэст. Ибо в глазах собак они увидели своих сородичей, а глаза людей были наполнены той же смелостью и алчностью, что и глаза того волка.
Вот так мы, потомки того волка, и стали людьми. И потому нам ненавистны волки и потому с нами повсюду ходят наши бывшие сородичи, оторванные нами от своих стай. Они верны нам, ибо знают, что в нас течёт капля крови Ледэста. И они преданы нам, потому что думают, что и мы можем проклясть их так же, как и нас последний Первый.
- А мы можем? – спросил нетерпеливый Бай-Тин. И сник, в ожидании новой оплеухи.
- Мы сами выбираем свой жребий, - тихо сказал Хиц-Ро. – Как и наш предок. В нас, как и в нём течёт эта странная кровь, что делает нас похожими на Великих Первых. Что изменяет и нас и мир вокруг нас. Но те из нас, кто помнят, откуда мы пришли, так же стремятся вернуться к своим либо не допустить, что бы вернулись другие. Потому что каждый понимает слова Ледэста по-своему.
- Ты говоришь об Э-Ло? – спросил Кац-Кар.
- Да, мой мальчик. Э-Ло повсюду охотится за нами. Но когда то он был одним из нас.
- Но почему? – мотнул головой Кац-Кар.
- Потому что он думает, что это не проклятье, а дар.
- Дар быть человеком? – фыркнул Кац-Кар.
- Да-а, - протянул Хиц-Ро. – Ведь мы понимаем слова Ледэста так, что проклятье – это то, что произошло с тем волком. Но ведь кровь Великого Первого – священна. И тот волк, имя которого мы поклялись даже не произносить, но у него было имя!.. Так вот, он – единственный, кто причастился этой крови. И она потекла по его жилам. И потому его потомки изменились, как и предрекал Ледэст. Так что правда Эй-Ло ни чем не хуже нашей правды.
- Но они убивают нас… - возразил Кац-Кар.
- Мы тоже, - горько усмехнулся Хиц-Ро. – Было время, когда нас было больше и мы охотились за потомками того волка и ненавидели тех наших сородичей, кто примкнули к нему. Но кровь того волка начала течь не только в них, а и в нас. А потому мы – почти такие же, как и люди. Но мы всё ещё можем вернуться к своим, а люди не могут. И Э-Ло может, хотя больше всего на свете он ненавидит нас, как и то, что он – один из нас.
Старик и сидевшие вокруг костерка дети ещё долго о чём-то говорили. Но когда нарастающая луна вошла в зенит, все они успокоились. Небольшой лагерь встал в лощине между двух скал, издали напоминавших стёршиеся бычьи рога. Лощину так и называли - Анк-ди-Кёрпон...

***
- Итак Ашмелф, какие новости? – одетый в доспехи седой суровый воин был один в своей палатке, когда в неё вошёл человек в тёмном дорожном плаще с накинутым на голову капюшоном. Человек откинул капюшон, словно отряхиваясь, и пред воином предстал средних лет красивый стройный мужчина темноволосый и коротко стриженый с тонкой линией бороды на бледно-розовом лице. Взор его светло-карих, с рыжеватым оттенком влажных глаз был чуть надменен, но так же и предупредителен.
- Мой господин, - начал Эйла. – Всё так, как ты и говорил…
- Как ты говорил, - поправил его воин и встал с литавры, на которую был небрежно наброшен малинового цвета с позолотой по краям плащ, и подошёл к импровизированному столу из двух бочонков и положенных на них щитов. Эйла учтиво кивнул, позволив себе вежливо улыбнуться.
- Да, мой господин. Лагерь мерзавца находится в Анк-ди-Кёрпоне. Но там только он и подростки. Старик, видимо, готовит их для обращения. Я, было, подумал вмешаться…
- Что же тебя остановило? – хмыкнул воин.
- Как ни странно – воспоминания, - вновь улыбнулся Эйла. Он подошёл к воину вплотную, посмотрев на один из бочонков. - К тому же вряд ли так нужен сейчас сам старик. Хотя, при иных обстоятельствах я бы конечно, воспользовался случаем…
- Не сомневаюсь, Эйла! Не сомневаюсь, - кивнул воин, так же уставившись на бочонок, на котором лежал изумительной работы клинок.
- Это – то о чём я думаю? – спросил Эйла.
- Да, это – Глезоя. Нравится? – улыбнулся воин.
- Ещё бы! – восхищённо молвил Эйла, трепетно опуская руку на серебряный эфес.
- Как видишь, я держу обещание! – воин сделал разрешающий жест и Эйла хищно вцепился в рукоять. Жёлтые глаза его победно вспыхнули.
- Как долго я тебя ждал! – вздохнул Эйла, поднимая клинок перед собой.
- Каждому – своё, - усмехнулся воин. – Впрочем, я тебя понимаю. Я так же смотрел на своего старину-Кадрэна, когда мой господин вручил мне его. Правда, в другой обстановке…
- Не важно! – отмахнулся от намёка Эйла. – Это даже хорошо, что никто не видит меня сейчас таким, кроме тебя.
- В каком-то смысле – да, - согласился воин. – Всё же, обретя свой именной клинок, ты становишься не просто… ну, ты понимаешь.
- И что за ритуал, тайн Фрацуэр? - Эйла впервые с момента обретения заветного оружия, посмотрел на воина. Тот лишь пожал плечами, взглядом указывая на пояс Эйлы, на котором темнел значительной формы кошель.
- Ах, это! – улыбнулся Эйла, теперь уже – фан Эйла. Он быстро открыл кошель и извлёк оттуда пять маленьких жёлтых идеально-круглой формы монет. Поочерёдно выложив их на место, на котором до того покоилась Глезоя. – Проверять будешь, мой тайн.
- Верю, - усмехнулся тайн Фрацуэр, сгребая офиаты. Затем посмотрел на один из них. – О-о, ёффилейнский.
- Они все ёффилейнские, - сообщил Эйла. - Самой высокой пробы!
- Верю, - повторил тайн, засовывая офиаты в бархатный кошель, лежавший на другом бочонке. Затем он повернулся к кровати, оказавшейся больших размеров сундуком, открыл его и швырнул кошель на лежавшее в нем тряпьё.
- Мой тайн, - кивнул новоиспечённый фан.
- Распорядись на счёт завтрашнего выступления, - приказал тайн Фрацуэр. – И, да, Эйла, мой тебе совет – обзаведись женой.
- Я не понял…
- Ты – понял! Но поясню – благородному фану не пристало ходить без хвоста! Это-то понятно? - усмехнулся тайн. - Как выйдешь, кликни там кого-нибудь.
- Да, мой тайн, - кивнул Эйла и, надвинув капюшон, вышел вон. Совсем недавно моросил неприятный дождь, и было до противного сыро. Но дождь прошёл и Эйла откинул капюшон. У противоположной палатки он заметил стоящего перед входом фана – подбоченившегося и смотрящего на себя в зеркало и держащего в другой руке свечу. Усмехнувшись, Эйла окликнул щёголя.
- Что тебе? – пренебрежительно спросил стоявший.
- Ты порученец, фан? – спросил Эйла…

***
- Фан Эйлакк Ашмелф, сударыни, подчинённый моего брата Фрацуэра, - седоволосый, но рыжеусый плотный мужчина, одетый в малиновый камзол представил Эйлу трём дамам, одна из которых – почтенного возраста матрона, а две другие – девицы лет четырнадцати и шестнадцати.
Матрона благосклонно улыбнулась, девицы опустили глаза. Эйла предстал перед ними в единственной своей более-менее приличной одежде – чёрном камзоле, в котором он ходил в редкие, но регулярные атаки, прикрывая спину тайну Фрацуэру.
«Порою надо показывать солдатам, что ты – такой же, как и они!» - говаривал воин.
На сей раз камзол был покрыт не боевой кирасой, а украшен серебряными пуговицами, которые по его заказу изготовили в Антрихе и привезли не так давно, минуя все вражьи заставы. Верному Катвиту он велел немедленно перешить пуговицы и купить ему новую рубаху из тонкого моромского льна и шейный эллетный платок с серебристыми нитями, который делали ёффилейнские кузнецы. В руках он держал шляпу, по новой виенской моде – с широкими полями, сверху украшенными пухом болотных фламинго – самых дорогих во всей Аратархе птиц. В последнее время он мог себе это позволить. Он так же приказал изготовить малиновую портупею, расшитую серебром и жемчугом, на которой держались ножны заветной Глезои. Торс его подправлял чёрный же кушак с небрежно завязанным у левого бока узлом. Чёрные блестящие пряди его парика были заплетены в косы, а концы их вдеты в серебряные трубки, такие же, как и кисточки кушака на манер адрэтских щёголей. Идиллический образ завершали высокие сапоги из телячьей кожи, с орнаментом из замши и серебристыми шнурками.
Впрочем, в отличие от известных баловней судьбы из Адрэта, костюм Эйлы, если не считать пуговиц, выглядел подчёркнуто простым. И вообще – все украшения лишь оттеняли черноту его облика. А портупея со стороны выглядела побагровевшей раной.
Всё вышеперечисленное и смутило «деревенских простушек», как назвал своих родственниц господин Удин.
- Дама Фетрея из Барны, моя сестрица, - представил между тем Удин Салиота свояченицу, - и её дочь Эйя.
- Ну а рядом, - он расплылся в улыбке, - моя! Лекоя.
- Элемикоэ, - поправила отца девушка, посмотрев лишь на мгновение прямо, и румянец смущения ненадолго задержался на её бледноватом личике. Довольно невзрачном на вкус Эйлы.
- Ну, да! – сделал витиеватый жест Удин, - но ты можешь звать её – Лекоя.
- Дама Элемикоэ, - кивнул Эйла, несколько нарушая традицию приветствий, но дама Фетрея, не возмутилась, а одобрительно кивнула.
- И правильно, фан Эйлакк! Моей племянница – хозяйка этого дома, правда, кое-кто считает её малым дитём, - она с укоризной посмотрела на «кое-кого».
- Дама Фетрея, - улыбнулся, опуская глаза, Эйла.
- Не смущайся, ответствовала бодрая старушка, беря Эйлу за руку, - и отстраняясь от услужливого жеста Удина. – Я знаю, что про нас наплёл этот бездельник. Мы ведь в его глазах так себе, «глупые провинциалки»! Ко-ко-ко…
- А ты, - она укоризненно посмотрела на «братца», - вели подать нам на веранде. В столовой такой спёртый воздух…
- Как прикажешь, сестрица! – широко улыбаясь и подавая руки племяннице и дочери, ответил Удин. Они прошли через коридор во внутреннем дворе к задним дверям, и вышли в сад. Немного пройдя, они оказались у широкой беседки, которая одной частью примыкала к восточной стороне дома, а с другой увенчана портиком в стиле эпохи Шаошей.
- Это, - пояснила дама Фетрея, - самая старая часть дома. И беседка осталась с тех времён, - закивала она. - Кто знает, может быть, когда-то в ней отдыхал сам великий Диут? Мы, Салиота – ведь древний род. И обитали здесь уже в те времена… Ну, строго говоря, я не совсем Салиота, - улыбнулась старушка. – Мой отец ведь из рода Клебуров. А Клебуры всегда не ладили с Салиота. Так что этот брак – чистой воды расчётный. Но я довольна! Покойный Альварт был не в пример лучше этого бездельника, и меня недаром зовут сестрицей и Удин и твой начальник. А Фрацуэр ещё больше – ведь я взяла на себя все его имения после безвременной кончины дамы Юи.
- Вот как? – притворно удивился Эйла. Старый тайн был весьма откровенен со своим телохранителем.
- Ну, меня не удивляет, что ты не знаешь, о жене своего вожака. Бедняжка умерла при родах. С тех пор он – вдовец. Правда, весьма богатый вдовец. Владетельство наследовали двое моих старших сыновей. Они сейчас грызутся в Эфраке, - недовольно поморщилась старая дама. – А Фрацуэр мало того, что унаследовал от отца частные имения в Пенилее, так ещё и выкупил брошенные магринерами земли в Срединных уделах. А, всё равно они – бросовые! Ведь он воюет за грызню своих племянничков и заставляет воевать таким красавчиков как ты.
Дама Фетрея покровительственно улыбнулась. Эйла заставил себя смутиться.
- Хороший мальчик, - потрепала его по щеке старушка. Как раз в этот момент они дошли до накрытого стола, и Эйла помог своей спутнице сесть.
- Так вы против этой войны? – сам сев за стол, продолжил разговор Эйла.
- Во мне говорит кровь Клебуров! – кивнула головой дама Фетрея. – Вот Вига Клебур не даром же сказал, что король Гимут мог бы поступить так же, как и его батюшка. А моим сыновьям надобно одно – такие же земли, как у их дяди. Как будто дядя не отдаст их племянникам! А что тот же дядя рискует ради них своей серебряной головой, это их не смущает.
- Но ведь магринеры – это наши враги, госпожа.
- Магринеры всегда были нашими врагами, особенно с тех пор, когда славный Кабихтер Ют стал их королём. И что?! Мы то воевали, то мирились, но ведь как то уживались?.. Впрочем, всё это не женского ума дело. Правда, вот бедного Фра жаль.
- Тебе всегда было его жаль, Фетрея, - миролюбиво и одновременно насмешливо заметил Удин. – Все знают, как ты к нему дышишь.
- Да, мне нравится Фрацуэр Салиота! – воскликнула Фетрея. - В отличие от своего толстопузого братца, он – бравый военный, и разве не он сейчас охраняет наше спокойствие при помощи таких вот вояк?
Удин рассмеялся. Девицы тоже хихикнули. Впервые с момента знакомства Эйла бросил на них взгляд. Эйя – настоящая красвица! Высокая, статная с выразительными чертами лица и немного смугловатой кожей. Красавица, но не более. За мягкими лишёнными прикрас линиями Лекои молодой человек с привычной для его профессии проницательностью угадал черты незаурядности. Она лишь раз посмотрела на него прямо, тогда, когда поправила отца. Имя! Похоже, она гордилась своим именем, но не только им. За именем стояло ещё кое-что. И Эйла понял, что эта женщина ему интересна.
Ему интересна женщина! Забавно. По большей части новоиспечённый фан привык видеть в женщинах лишь две породы – одна годилась на удовлетворение его естественной мужской потребности, которой он никогда не пренебрегал, но отдавался ей так, как будто она была так же необходима, как приём пищи или отправление нужды. Вторая порода – это те женщины, которых он вынужден был убивать. Жертвы войны, имевшие роковую неосторожность случайно встать у него на пути. Он никогда не опускался до насилия. Он просто вспарывал жертвам сонные артерии, если не мог сразу добраться до сердца, считая свои действия проявлением разумного милосердия. Ведь война – это война. А он – убийца. И то, что однажды, ему вручили гиз – символ благородства и чести, значит лишь то, что отныне он – благородный убийца. И всё!
Так вот и обозные путаны и маркитантки (а чаще – и путаны и маркитантки в одних юбках – ведь дело есть дело!) и несчастные жертвы войны – все они никогда не интересовали Эйлакка Ашмелфа.
Здесь перед ним предстали женщины высшего света, дамы и дочери грандов Королевства, флагам которого он служил! Три! И что же?
Одну – старшую, он очень быстро сравнил со своей «наставницей», Старой Вельей – торговкой снедью, лишившей его девственности и по-сути, ничем не отличавшейся от этой забавной кумушки. Старая Велья (хоть и не была такой уж старой) так же как и дама Фетрея любила между торговлей и утехами порассуждать о «добром короле Элерваше» и об «этом злюке Гимуте». Красавица Эйя могла бы стать натурщицей для ваяния тех поваленных статуй, на которых он сидел после штурма Саузтана, и живо напомнила ему ту несчастную селянку, которую он проткнул насквозь попавшими под руку вилами, когда выбирался со своим отрядом из селения, занятого магринерскими конниками. Она могла закричать и выдать их, так что у Эйлы просто не было выхода. Но вот этот её жест, когда она посмотрела на него. Этот взгляд, опережающий жест – смесь восхищения и ужаса. Едва уловимая смесь, так что и жест одновременно отгонял и манил. Но жест запомнился, тем более, что случай произошёл не давно.
Итак, две женщины – мать и дочь – путана и жертва. Значит, и здесь, на верху, куда он так стремился, всё так же, как и внизу, из которого он выбрался. Четырнадцать лет выбирался!
И всё ради чего? Была бы дама Фетрея лет на десять помоложе… Впрочем, вполне возможно, что у старой суки…
«Остановись, Эйла!» - крикнул он себе самому.
Хотя бы потому, что есть она. Как она на него посмотрела?! У столь ничтожного простака, каким предстал Эйле братец старого тайна, такая дочь. Она! Она – не обозная шлюха! Как она сказала – «я – Элемикоэ». И всё! шлюхам нет разницы, как их называют. Солдаты привычно зовут их либо по названиям цветов, либо именами оставленных возлюбленных. И шлюхи «понимают» солдат. Не-ет! Она не шлюха! Но он бы поломал клинок Глезои, если бы той ночью на месте несчастной была эта женщина… Ведь Эйла отобрал вилы, а не подобрал их.

***
- Фан Эйла! Ты уверен, что мы идём в том направлении? – впервые за много лет Долговязый Юл проявил беспокойство.
- Да, Юл, мы идём, куда надо, но той дорогой, о которой говорили третьего дня, - объяснил Эйла спутнику. Ещё не хватало, что бы в отряде хоть на мгновение засомневались в избранном вожаком пути. По чести сказать, Эйла рассчитал всё, когда ещё вернулся к тайну Фрацуэру. Он гостил в имении Удина Салиоты недолго. Лето заканчивалось, а значит, предстояло решить – переходить ли Фразою рывком ранней осенью или дать магринерам подготовить перевалы к долгой и нудной осаде. Великий тайн Мезинен был недоволен Салиотой, да и король Гимут больше полагался на адмирала Фароша, который вёл свою эскадру в обход, так что ему было не важно, кто окажется в Гонтимее – последнем оплоте магринеров раньше – десант Фароша или армия Салиоты. Всё же, Кайер Мезинен желал не затягивать и без того уже долгу войну. А для этого надо было, что бы Гонтимею осадил Салиота. Он сам бы тогда вторгся в богатый, но не защищённый Бэллегайн, а Фарош высадился не на западном берегу, а взял курс на Миссмартан – оплот последних союзников Маарина – Ютов. Тогда все земли к западу от Фразои станут владениями Великого Королевства и мечта айлендеров о господстве в Аратархе, наконец, осуществится.
Правда, оставался Верлей и Авин. А ещё – Фракеркорон. Но это всё – удел следующих Селесов. Дела принца Анара и кучки его мечтателей. Это они на всех площадях кричат о пришествии нового времени. О мире, какой был при великом Диуте. Бездельники! Им бы сюда, в разрушенные города Маарина, на поля брани Плойнома, Меотарха и Ксинуркемаса…
Примерно так, ни на кого не обращая и толики внимания, рассуждал при своих подчинённых старый Фрацуэр Салиота.
- Мне надоела эта война, Эйла! – разоткровенничался он, перед тем, как послать отряд Ашмелфа к одному из перевалов, ведущих в Талумсим. - Если бы мы в этом году оказались за Фразоей, магринеры бы нас не остановили. Мы бы отняли у них последнюю надежду. А воевать они хотят так же, как и мы. Война идёт пятьдесят лет. Я вырос на этой войне. Все мои годы я только одно и делаю, что воюю. Я устал!
Он пожал плечами.
- Тебе и твоему роду ещё достанутся войны. Вряд ли Верлей склонит стяги перед Гимутом после падения Маарина… Кстати, вскорости прибывают твои новые знакомые. Я выделил им небольшой дом, в имении бежавших за Фразою местных господ… Ты удивлён? А думаю, пусть увидят, чем мы тут на самом деле занимаемся. К тому же я выкупил имение, так что дама Фетрея просто займётся своими привычными обязанностями. Кстати, советую и тебе присмотреть домик поблизости. Если я правильно понял, то после войны наш король хочет сделать меня военным головой этих мест. Мне нужны будут твои услуги.
- Да, мой тайн! – Эйла торжествовал. Он уже знал, где именно поселится и распорядился, во что бы то ни стало записать эти земли на своё имя. Он знал, что теперь ему – герою этой войны под покровительством тайна Салиоты ни за что не откажут. И сейчас ему не терпелось вернуться в эти места… Да, именно, вернуться! Отсюда он почти пятнадцать лет назад бежал, не спасаясь, а спасая самого себя и свою память… Спустя два дня по его прибытию в имение Салиота он с барышнями оказался в памятной беседке, и разговор вдруг зашёл о его детстве.
- Я почти ничего не помню! – заявил Эйла, поморщившись. - Смутно. Так, только поход вдоль холмов… В нашем краю было много холмов и мелких рек. На реках мы делали запруды и там купались. А зимой реки не застывали как у вас, и мы ловили в них красноглазую рыбу, иногда руками, иногда сетками. Вот и всё, что я помню.
Он широко улыбнулся и развёл руками.
- А, ещё! – он ударил себя по лбу. – Сад! У нас был большой яблоневый сад. Все в округе растили виноград и пасли овец, а мы владели большим яблоневым садом. Мы делали яблочный сидр и уксус. И всё это продавали по хорошей цене. Правда, недолго… Я почему про то вспомнил, потому что всё это делала сестра моей матери. А когда она умерла, я в первый раз покинул дом тогда ещё с отцом. И когда вернулся – всё уже было не так.
- Как интересно ты рассказываешь, - воскликнула впечатлительная Эйя. Лекоя лишь снисходительно улыбнулась, посмотрев на сестру, когда Эйла обернулся к ней. Ни тогда, ни в другие подобные мимолётные случаи он так и не смог поймать её взгляд. Тот взгляд. Это бесило. Он знал, что глаза её – цвета болотной тины, что они чуть влажные, как и у него, оттого кажется, что она вот-вот заплачет. Но он знал, что это – обман! Она никогда не заплачет! Она, она, она…
Ночью он бродил по своей комнате, пытаясь совладать с незнакомым ему чувством досады. Он не привык проигрывать, а сейчас чувствовал себя, как игрок, поставивший всё не на ту цифру и знающий об этом наперёд. Он с каким-то странным облегчением узнал, что она – помолвлена. Он даже пару раз видел этого бестолкового Кайера Элерта – это он разглядывал себя в зеркало в тот памятный весенний вечер.
«Значит, ты предназначена этому ничтожеств? Значит, ты тоже проиграла? А может, ты стремишься к свободе. Кто из женщин так не свободна, как богатая, знатная вдовушка! Вот для чего тебе нужен этот брак по расчёту!!! Лгунья, притворщица!!!»
Он не понимал… Он отказывался понимать самого себя. Но чем больше он так досадовал, тем чаще с ужасом замечал, что его собственное прошлое потихоньку, через эту досаду по капле просачивается в его, как он полагал в отчистившуюся от скверны прошлого душу. И от того он начал ненавидеть Элемикою Салиота.

Отредактировано Harvix (03.05.2013 17:31)