Октябрь, 1888 год, Затонск
***
   
Если бы Штольман мог, он навсегда отлил бы в бронзе строки этого Дела, высек бы их в мраморе, не поскупившись на средства граверам, чтобы только оставаться совершенно уверенным: эти буквы не сгорят никогда. Но он не мог позволить себе подобного сибаритства и неосторожности, а потому – обычная серая папка с веревочными завязками, какие он всегда применял для своего Досье, дополнила строй своих собратьев.

За широко напечатанным на титуле словом «ДѣЛО» следовало краткое, надписанное с неправильным нажимом оглавление: «№8807. О пропаже государственных облигаций Николы I Петровича-Негоша, князя Черногории». И эта служебная повесть, начатая им в ночь на 30 июля 1888 года, когда вернувшись домой ловко обведенным вокруг пальца, избитым, и с ободранной правой рукой, которую он принялся баюкать на груди, пристроив на перевязь, –  эта повесть выводилась им неумелой левой – полными ярости буквами, и обещала выйти далеко за границы пары листов сухого протокола событий.

Теперь пришло время дописать ее здесь, в Затонске, и глухими октябрьскими ночами он засиживался до ранних петухов над отчетом для полковника Варфоломеева.
   

ПРОТОКОЛ

Вторник, 5 июля, 1888 г., 10 часов утра: из гостиной черногорских княжон, Милицы, Станы, и Елены Негош, снимающих летнюю дачу на Каменном острове, пропал чемодан с деньгами. Пропажа обнаружилась в 10 часов утра. Чемодан был привезен барышням их отцом, князем Черногории Никола I Петровичем-Негошем, который с 1 по 4 июля совершал дипломатический визит к государственному другу своего княжества императору Александру III.Эти деньги предназначались для осеннего благотворительного вспомоществования небогатым девочкам – ученицам школы принца Ольденбургского.

В этом году благотворительный сбор в столице проводится под патронатом князя К.В. Разумовского, известного петербургскому обществу мецената. Деньги от черногорских княжон должны были поступить в ведение Совета «Санкт-Петербургского женского патриотического общества Ведомства учреждений Императрицы Марии» не позднее 1 сентября.

Чемоданчик небольшой, желтый, кожаный. Внутри находилась пачка государственных облигаций Австро-Венгрии на сумму 6200 гульденов, и подарки лучшим ученицам: пять кружевных воротничков ручной работы стоимостью 7 гульденов каждый.

Пятница, 8 июля, 1888 г.: министру иностранных дел М.Н. Гирсу из Черногории прилетела телеграфная молния, в которой владыка княжества убеждал русский престол:

«со слезами глубокой грусти и сердечного стеснения призываю уладить жуткое происшествие в доме моих дочерей, Их Светлостей княжон Черногории. Призываю найти пропавшие облигации, предоставленные Нашей волей для истинно Божьего дела – призрения бедных девиц. В противном случае, Мы, как искренний друг Российской империи и русского императора, не поручимся, что монаршие дома Европы, кои дотоле являлись нашими общими добрыми союзниками, благожелательно истолкуют это печальное событие. С упованием на милость Господа и хорошо известное Нам русское сердоболие ожидаем скорейшей поимки злодея, кем бы он ни был, и возвращения утерянных денежных билетов с последующей передачей их в женское патриотическое общество Санкт-Петербурга. Искренне Ваш, Никола I, Князь Черногории и Брды, господарь Зеты, Приморья и Скадарского озера».

(копия телеграммы снята старшим дѣлопроизводителем канцелярии С.-Петербургского министерства иностранных дел, титулярным советником М. А. Рымаревым)

Отмечаю, что в тот же день, по доверенным мне от министра иностранных дел сведениям, в министерство иностранных дел доставили телеграфы из Англии и Германии, а также из Австро-Венгрии, где европейские монаршие дома выразили сдержанное удивление подобным вопиющим событием, «…никак не ожидаемым в такой доброй стране, как Россия». Что, по убеждению того же министра, в переводе с дипломатического означает: в самое ближайшее время между Российской империей и ведущими монаршими домами Европы может начаться скрытый международный конфликт.

Не ставя под сомнение факт доброго с Россией союзничества европейских держав, но помня все же известную политическую репутацию Князя Черногории Никола I Негоша, не терпящего стеснений, и для устранения таковых идущего на всякую коллаборацию с европейскими правителями, вынужден зафиксировать сегодняшним днем довольно серьезное обострение международных отношений (добавлено от себя, Я.П. Штольман)».

Яков ненадолго оторвался от бумаг и принялся вспоминать, как князь Никола годами, умело и продуманно –постепенно– выводил маленькую, ничем не примечательную Черногорию на большую сцену европейской политики. По газетным репортажам, которые попадались Штольману на глаза в последние годы, выходило, что князь был человеком весьма хитрым и оборотистым, хотя и старался произвести впечатление преувеличенной простотой и добродушием. Он умело ссорил дипломатов друг с другом – из маленького княжества постоянно доносились какие-то дипломатические скандалы: дипмиссии то выдворяли, то награждали, и все они писали друг другу обиженны ноты… Штольман догадывался, что Никола делал это для того, чтобы выудить нужные сведения из обиженных сторон друг о друге.

Он был немного фанфарон и на портретах всегда выглядел очень живописно: статная фигура при хорошем росте и горделиво поднятая голова делали его весьма значительным. Князь любил позировать, увешивая грудь всеми своими орденами, любил щеголять в феске, и по национальной традиции перетягивал талию узорчатым кушаком с заправленным в него пистолетом. Он походил на колоритного актера оперетты, видно, какое ему доставляло удовольствие наряжаться пестро!

Никола любил совершать заграничные путешествия в Австрию и Германию, во Францию и в Италию, куда часто брал с собой дочерей, вероятно, с дальним прицелом – устроить для них выгодные династические браки. И Штольман не сомневался – черногорский князь своего добьется!

С Россией его связывала давняя большая дружба, весьма выгодная для его родины. Никола, ежегодно получая субсидии от русского престола, умело дружил сначала с императором Александром II, а потом и с его сыном, Александром III, став специальным гостем на его коронации. Он сумел так обаять русских монархов, что не знал отказа в поддержке, самые благородные нужды Черногории устраивались русскими деньгами: будь то строительство больниц в Цетинье, или создание женского Мариинского института.

Вообще, насколько мог понимать в этом Штольман, князь правил своей страной с большим искусством, ловким поплавком маневрируя между великими державами и заключая временные союзы ежемесячно. Он старался производить впечатление человека податливого, однако, его немигающие глаза и упрямая складка губ говорили о сильном характере.

Теперь уж он наверняка успел пожаловаться на Россию всем, кому мог(недаром из Европы спешно полетели нервные телеграммы),чтобы, использовав свое пострадавшее достоинство, надавить на жалость всех, до кого смог дотянуться, и кто знает, к какому профиту это может  привести…

Яков встал из-за стола, и подойдя к окну, вжался усталым лбом в темное осеннее стекло. Дальнейшие действия Протокола можно было не перечитывать – вся последующая цепочка двухнедельных событий помнилась им до донышка.

«… Понедельник, 11 июля, 1888 г., 6 часов утра: начальнику личной охраны Его императорского Величества полковнику Г.А. Варфоломееву доставлен срочный Приказ от министра юстиции, генерал-прокурора Правительствующего сената Н.А. Манасеина, и министра иностранных дел М.Н. Гирса. Копию Приказа прилагаю:

«Приказ о переводе чиновника по особым поручениям
Якова Платоновича Штольмана, совершающего
службу в С.-Пб градоначальстве,
в должность судебного следователя по важнейшим делам
Окружного суда С-Пб.

Личным требованием министра юстиции Н.А. Манасеина приказываем: запустить спешное делопроизводство о краже в Петербурге денежных ассигнаций князя Черногории, с целью устранения возможного международного скандала, грозящего уронить престиж российской короны.

Не глядя на отсутствие в послужном списке надворного советника Якова Платоновича Штольмана положенной по судебной части выслуги в три года, возложить на него проведение предварительного следствия и обязанность по ведению протоколов о том, какие именно меры приняты по поручению министра.

К следствию по Делу судебный следователь Я.П. Штольман обязан приступить немедленно и провести его со всевозможной скоростью. Производство не останавливать и в табельные, и воскресные дни, не допуская никакой волокиты.

Также приказываем сообщать прокурорскому надзору в лице прокурора уголовного департамента А.Ф. Кони или его товарищей в течение каждых десяти дней следующего отчетного месяца о результатах следствия. В случае надобности, в помощь судебному следователю откомандировать любого кандидата на судебные должности из личного состава Окружного суда, по выбору Я.П. Штольмана. Для скорого содействия в деле приставить к следователю прикомандированных полицейских чинов, штабс-капитана Г.Г. Леоновича и ротмистра А.Б. Маевского.
Подписано:

Министр юстиции, генерал-прокурор Правительствующего сената Н.А. Манасеин

Министр иностранных дел М. Н. Гирс

11 июля, 1888 г.»

Тот же день, 9 часов утра: мне, чиновнику особых поручений Я.П. Штольману, в Окружном суде С.-Петербурга, что на Литейном, выправили документы о новом назначении. Дали стол и указанных помощников.

10 часов утра: чиновник особых поручений надворный советник С.К. Яроцкий посвятил меня в известные на сей момент подробности кражи и передал нужные копии по делу.

11 часов утра: в качестве судебного следователя начал следствие по делу, для чего отправился на Каменный остров в дом черногорских княжон, где и провел первое дознание. При опросе черногорские княжны показали себя растерянными и взволнованными происшествием. Они сообщили, что накануне вечером у них собирался небольшой салон, где пили чай и музицировали.

Присутствовали:

князь К. В. Разумовский,

поручик Елисаветградского гусарского полка Николич-Сербоградский,

адъютант Генштаба молодой граф Орлов-Денисов,

обер-гофмейстерина графиня Протасова преклонных лет,

и ее компаньонка девица М. Дашкова.

Княжны около восьми вечера продемонстрировали гостям подношение отца, а именно, желтый кожаный чемодан с его содержимым. После чего лакей унес чемодан во внутренние покои княжны Милицы Негош. Князь Разумовский, часто бывающий в доме Негошей в качестве доброго друга, пообещал лично сопроводить княжон в женское патриотическое общество на своем экипаже. Утром, выйдя из покоев к завтраку, а затем вернувшись, княжна Милица чемодана не обнаружила».

Яков, оборотившись от окна, прикрыл глаза на ровный свет свечи, подождал, когда тот просочится сквозь веки розовым, и снова, через время, увидел себя в залитой полуденным солнцем гостиной черногорских княжон.

В приемной комнате, будто в широкой вазе, полной цветов, нестерпимо бликует открытыми клавишами большое лаковое пианино. Голубые диванчики вкруг него и низенькие наборные столики –на фоне стеновых шпалер с охотами и горными пейзажами – смотрятся, как продуманно созданный маленький грот. Через приоткрытые створы решетчатых, высоких окон, чуть раздувая кисейные занавеси, доносится ветерок. Сквозь стекла Якову видно, как июльский полдень колышет наливную зелень сада, там щебечут птицы, а в гостиной все звуки были приглушены, зашёптаны...

Он немного походил туда-сюда в ожидании, заложив руки за спину. Осмотрел портреты.

Вот лепечущая тишина комнаты качнулась, и на мраморе камина прозвонили хрустальным боем большие золоченые часы. Штольман терпеливо ожидал княжон еще около получаса, не имея возможности присесть, и в момент, когда ноги совершенно уже затекли, обернулся и увидел входящих барышень, примерно от пятнадцати до двадцати с небольшим лет – черноголовых, глазастых, шуршащих шелковыми утренними платьями, и с открытыми, в кружевных оборках, руками.
Они были разными, и все же неуловимо похожими друг на друга, и на своего отца – как смуглые зернышки плодов одного дерева. Их одинаковые округлые подбородки, точеные прямые носы и медленные, немигающие глаза выдавали породу твердую и отнюдь не робкую.

- Разрешите представиться, Ваши сиятельства, – Яков отвесил глубокий уважительный поклон, – Яков Платонович Штольман, судебный следователь, спешно направленный к Вашим Светлостям по делу о пропаже денег, – и четким жестом протянул свои новые бумаги.

- Княжна Милица, княжна Стана и княжна Елена Негоши, – ровным голосом произнесла старшая барышня, но сильная бледность ее смуглого волевого лица выдала запрятанное волнение. Она несколько секунд глядела Штольману в глаза, затем приняла документы и, не глядя, передала их сестре Стане. Младшие княжны слегка кивнули ему, и прямо, без улыбки принялись его изучать.

Штольман терпеливо молчал.

- Прошу прощения, господин Штольман, присаживайтесь, –повелительная рука Милицы развернутой вверх, крупной ладонью указала на высокую софу. – Мы рады Вашему визиту и ждали его.

Он присел, куда указали, и, заняв диваны напротив, княжны принялись излагать дело, перейдя при этом на прекрасный французский язык. Говорила, в основном, Милица, а сестры дополняли ее слова, и пока они излагали подробности, Штольман припоминал, что знает об этих высокородных барышнях.

Он слышал, что они давно живут в Петербурге, что окончили несколько лет назад строжайший, полувоенный Смольный институт, где от переутомления и холода умерла еще одна сестра их… Слышал, что они постепенно входят в силу при Дворе, эти образованные, волевые черногорки –дочери своего отца. И что Милица слывет негласным дипломатическим представителем князя Негоша в России.

Штольману говорили в приватных беседах, что Негош жаждет выдать их замуж за Великих князей и породниться с русским Двором, навсегда укрепив тем самым свое положение. Что ж, в этот час династийные заботы должны волновать его меньше всего…

- Ваши сиятельства, я должен подробно опросить всех в доме. Надеюсь также и на Ваше благосклонное внимание, -просил Штольман, едва княжны закончили излагать суть дела, -знаю, это займет долгое время…Но Вы соблаговолите распорядиться?

- Мы готовы помочь всем, чем только можно, - твердо уверила его княжна Милица, - спрашивайте, господин судебный следователь.

- Итак, первое, что меня интересует: как именно Вы демонстрировали вечером чемодан с деньгами? Отдавали гостям лично в руки? Или лакей держал их сам?

- Наши гости не касались денег, если Вы об этом, - чуть помедлив, убежденно сказала Милица, - чемодан подносил к их креслам наш лакей Лукьян Смирнов, который служит у нас уже около трех лет – с тех пор, как мы окончили Смольный институт.

- Как Вы опишете его службу? Ваши Светлости уверены в его преданности?

- У Нас нет оснований подозревать Лукьяна в чем-то неподобающем, - холодно произнесла княжна Стана в тишине, и это прозвучало немного надменно.

- Понимаю, – как можно мягче среагировал Штольман. Он и правда понимал: светлейшие барышни были далеки от изнанки этого мира, и предположение о простых корыстных мотивах кого-то из домашней прислуги казалось им оскорблением. – Уточните, пожалуйста, где хранился чемодан с деньгами?

- Я хранила его у себя, в запертом бюро, – грустно сказал Милица, – ключ от него имеется и у меня, и экономки Варвары Сергеевны. За чемоданом я посылала их вместе с Лукьяном, вдвоем они и унесли его…

- Благодарю за предоставленные сведения, Ваши Светлости. – Штольман встал и отдал легчайший поклон. – Теперь я хотел бы опросить прислугу. И мне следует осмотреть бюро.

- Конечно, конечно, – невольно протягивая к нему руки, заторопилась княжна Милица, –прошу Вас пройти в комнаты горничных.

На выходе из гостиной она добавила:

– Еще одно, господин следователь. На днях Мы дали телеграф Нашему отцу с потрясшей Нас печальной новостью, и теперь он вне себя, очень расстроен. Мы хотели бы держать его в курсе дела… – Милица понизила и без того горький голос, и ее сестры тихо склонили темные головки, – скажите, Вы сможете оповещать Нас о ходе расследования? Отец немного придет в себя, если узнает, что дело движется. Эту меру Нам посоветовал князь Разумовский. Они Вас горячо рекомендовал в первый же день, когда обнаружил Наше трудное положение! И посодействовал в том, чтобы Вас перевели в нужный департамент.

- Вот как?... – давно наблюдавший за князем при Дворе Яков Платонович Штольман заострил всю свою интуицию, – очевидно, князь Разумовский много помогает Вашим Светлостям советами? Он друг Вашего дома? —и, прежде чем княжны ответили, голос интуиции сообщил ему, и даже выкрикнул, что именно князь Кирилла Владимирович Разумовский сначала затянул, а после спустил тугую пружину происходящих теперь событий.

- О, да! – воодушевились все три барышни сразу, и даже закивали, – князь большой друг нашей семьи. Его Сиятельство часто устраивает у Нас интересные вечера: спиритические сеансы при свечах, столоверчения!Предсказания из загробного мира духов! – наперебой сообщали они, становясь похожими не на сиятельных персон, а на впечатленных всякой мистической чушью юных барышень из соседней гимназии, – князь знакомит Нас с интересными персонами! Вроде-е… мсье Фредерика, помните? – и княжна Милица живо обернулась к младшим сестрам, и те улыбнулись.

Штольман сделал непроницаемое лицо, но про себя саркастически хмыкнул и поморщился, как от кислого. Еще бы, князь Разумовский мог вскружить любые впечатлительные головы, что с успехом проделывал даже при Дворе, где уж тут устоять юным княжнам...

Еще раз пообещав сиятельным барышням исполнить все, что в его силах, он покинул гостиную и принялся за работу…

Когда после пяти часов пополудни, изрядно уставший от опросов, он вышел за пределы Негошевых владений, то решил прежде отъезда немного погулять и подышать влажными, напоенными солнцем токами этого маленького зеленого острова. Он бездумно направился, помахивая тростью, по большой аллее, обсаженной шелестящими березами и огромными кустами сиреней, которые пахли дико, одуряюще… Сирени сплошным ковром облепили копошащиеся белые бабочки. Они, словно дрожащим маревом, накрыли цветенье, и казалось, что именно бабочки и разносят над островом сиреневый дух. В воздухе гудели шмели и осы, и комары-звонцы вибрировали над аллеей дрожащими стайками.

Особняки и прекрасные белоколонные дачи встречались тут и там, выглядывая из ожерелий садов любопытными игрушками. Штольман знал, что аристократия давно облюбовала этот поистине райский уголок северной столицы.

С тех пор, как Екатерина подарила остров наследнику своему, столичная знать уже более века выстраивалась в очередь за высочайшим позволением строиться на острове. Дачи и усадьбы росли, как хорошенькие грибы, мода на Каменноостровское жилье наплывала волнами, и при Александре I,и при брате его Николае остров бывал самым популярным местом в столице…

Солнце понемногу вечерело, но все еще припекало – Штольман с удовольствием ослабил галстук и сдвинул шляпу, приоткрыв влажный лоб. Дышалось, как в раю! Замшевые берега канала несли спокойную сияющую воду, вдоль набережной красовались особняки. Он раскланивался с вышедшими на такой же вечерний моцион светлейшими дамами и их кавалерами и, незаметно для себя, блаженно улыбался.

Эх, хороший был тогда день… Яков с хрустом потянулся, выгнул плечи, да и снова засел за бумаги. Он теперь здесь, в Затонске – темной хлябистой осенью прилежно вспоминает и анализирует недавние летние события. И ему есть, о чем поведать полковнику Варфоломееву.

«…Из прислуги опрошены мной: лакеи Б. Галкин и Т. Свирельев, а также три горничных К. Жеревськая, О. Судокова, Л. Юньева, и экономка В.С. Завотская. Все слуги имеют хорошие рекомендации от предыдущих хозяев. Опрошенные показали, что никаких деталей не знают, чужих в доме не видели, и что ночь до утра прошла спокойно. Все слуги показали, что никого чужого в доме не было, и пропустить таковое они бы не могли.

Лакеи спят во дворе, в лакейском домике, горничные ночуют в доме, во втором этаже. Экономка спит в дальней части дома.

Личная горничная княжны Милицы, Л. Юньева, всегда проверяет покои госпожи, и готовит ее ко сну. Она добавила очень важную деталь: накануне вечером горничная, как и всегда, готовила постель княжны и заметила, что эркерное окно приоткрыто. Она решила, что госпожа, которая любит свежий воздух, оставила комнату проветриваться, и не предприняла ничего в связи с этим фактом. Горничная выглядела подавленной. Проследить.

Лакей Лукьян Смирнов, принесший и унесший чемодан, был допрошен особо и сообщил, что в лакеях служит тринадцать лет у разных господ. Имеет хорошие рекомендации, в том числе, от князя Разумовского, который и направил его княжнам в услужение еще весной. Выглядел напряженным. Проследить.

Смирнов показал, что чемодан по поручению г-жи Милицы выдала ему экономка, открыв своим, дополнительным, ключом, бюро в комнате княжны. И что, после демонстрации чемодана гостям, он поставил его на то же место, а экономка заперла бюро. Они вдвоем вышли из комнаты.

Экономка В.С. Завотская была опрошена мною последней. Подтвердила рассказ лакея. Выглядела удрученной, глаза красные – заплаканные. Проследить.

Взять на особую проверку окно спальни».

Прислуга показалась тогда ему изрядно напуганной произошедшим. Каждый и каждая из них на свой лад боялись потерять и место, и репутацию, а потому на разговор шли охотно, показывали свои комнаты без всякой утайки, и совали ему дрожащими руками рекомендательные письма.

Штольман собрал немало впечатлений о жизни дома: распорядок в нем был простой, степенный, каждая из горничных на своем месте. Лакеи – шустрые, и экономка знала свое дело.

Яков опросил даже дворников и истопников. Те вообще божились святыми угодниками, и чуть не плакали от честного усердия. Но впечатления – это одно, а установление фактов – совсем другое, и к вызывавшим у него особое сомнение слугам он приставил по парочке филеров.

«…Тем же днем произвел осмотр: покоев княжны Милицы Негош. Комната большая полукруглая, с овальным куполом и высоким эркерным окном в сад. Из комнаты есть два тупиковых выхода в купальню и будуар.

Створы окна проверил, и не обнаружил следов повреждений или взлома, а также никакой порчи оконных задвижек. Но на подоконнике найдены слабые следы озеленения от травы, словно кто-то проникал в окно из сада. Ни горничная, ни княжна ничего не знают об их происхождении.

Также осмотрел бюро и не нашел повреждений замка. Версия об отмыкании бюро ключом подтверждается.

Произвел осмотр всех комнат прислуги. Не обнаружил никаких улик и следов пропавших денег.

Тем же днем съездил в 3-й полицейский участок Казанской части, получил в распоряжение у начальника Сыскного отделения И.Д. Путилина три пары филеров. Приставил слежку по двое в смену – за тремя основными подозреваемыми.

Предварительное заключение на 11 июля: вопрос об открытом ввечеру окне оставить до повторного опроса свидетелей. И уже в ближайшие дни следует подробно опросить о том княжну Милицу. Если Ее Светлость не подтвердит, что сама открывала окно, следовательно, грабитель проник через окно в спальню, и значит, кто-то в доме – его пособник, и сам открыл для него этот вход».

Дальше, как он помнил, следовал день, полный хлопот. Пришлось поколесить по столице, благо погода стояла все такая же – на диво прелестная.

Пыль на мостовых смягчило ночным дождем, и теперь над городом распахнулось высокое небо. Караваны белых парных облаков, развернув свои паруса, легко мчались куда-то к заливу, терпко-пахучая вода в каналах рябила опрокинутые отражения дворцов, и казалось, что под темной, синей поверхностью её неслышно сплавляются по течению тонкие золотые покрывала.

Яков, одетый в легкий костюм и летнюю шляпу, поигрывал тростью, проезжая в коляске через мосты и каналы, переулки и запруженные народом набережные, да маленькие, кипящие листвой парки. Когда же, продвигаясь среди толпы и экипажей по цокающему, сияющему, пропахшему кофейным духом и конским навозом Невскому, он ненадолго остановился купить себе ватрушек, то подумал, что любит вот такие дни за мимолетное счастье бездумности, которое изредка выпадает ему в хмуром, или осиянном солнцем, строгом городе. Редкие минуты, когда можно подставить лицо теплым лучам, отложив ненадолго думы и заботы. Он их очень ценил и отдавался им с радостью внезапно озолотившегося скупердяя.

По улицам, как всегда в полуденный час, суетился насупленный деловой люд. На окраинных ветках проспектов попадалось много подвод, груженых строительным камнем. Яков заметил, что нынче в столице много новой стройки – гражданские архитекторы принялись всюду возводить быстрые доходные дома – сырые и ноздреватые, как блины, чтобы безостановочно стекающимся в Петербург приезжим было, где квартировать.

…На Мойке играл флажками ветер. На бульваре переливалась мелодичным наигрышем шарманка, а вокруг нее, на красной шлейке с бубенцами, водили медведя, и праздная публика, которой всегда бывало в избытке и в будние дни, расступалась перед косолапым зверем с опасливым любопытством.

Литейный, как всегда, гремел от ломовиков и воплей извозчиков. На Неве и малых протоках качались в волнах корабли и ботики, и на набережных между котелков и фуражек проплывали кружевными хризантемами женские зонтики.

Матросы у большой воды, перебирая просмоленными руками снасти, залихватски ругались с грузчиками:

- Майнуй помалу, православные! Да куды ж ты так тянешь, нефырь?Правь тягу ровнее, не кособочь!

- Шибче, шибче трави-и-и, да спиралью подава-а-ай! Или в вас бога не-е-ет?

- Ох-де, мы маху дали-и.

Надо всей этой суетой низко летали циничные чайки. Отовсюду видимый Петропавловский шпиль прошивал синеву неба, и Неву нестерпимо сияющей, словно свежеотлитой иглой…

Он объехал все нужные солидные дома и пару роскошных дворцов, где ранее служила статусная прислуга княжон. Этот слой белой прислуги был в большом фаворе в кругу аристократов и дворян. Это не какая-то там безграмотная прислуга из деревень на толкучках, что в ожидании найма в случайные дома лущит семечки. Это обученные грамоте в гимназиях, приличные мещане, которые ценят свои места. Их ждали подолгу и передавали с рук на руки, как ценные вещи, без которых не обустроить приличного дома. Перейдя к черногоркам в услужение по рекомендациям, упомянутые люди не должны были бы и вовсе вызывать подозрений, но только не у Штольмана! Он по опыту знал: почти две трети преступлений совершается при участии слуг…

Принимали его с любопытством, почти охотно, дивясь несоответствию пустякового для визита повода при солидном его новом статусе. В дом Разумовского он попал, но смог поговорить лишь с управляющим, хотя его просто жгло желание посмотреть князю Разумовскому в глаза и позадавать каверзные, оскорбительные для Его Сиятельства вопросы.

Где-то у пристани на Мойке пролился краткий дождь. Кучер натянул было над головой Штольмана кожаный верх коляски, но рокочущий гром пролетел мимо, будто грозил понарошку – больше для острастки, и небо снова стало ясным.

В конце дня он позволил себе немного потоптаться по аллее Летнего сада меж игривых и смешливых статуй, недолго, всего полчаса! Потом снова вскочил на подножку терпеливо ждущего экипажа и поехал к себе домой, на Надеждинскую.

Вечером, перед сном, засветив неяркую лампу, он записал в Протокол:

«…Вторник, 12 июля, 1888 г.: у княжон Негош был неприемный день, потому лично ездил проверять рекомендации вышеозначенной прислуги в дома их бывших нанимателей.

Побывал в доме военврача Хованского на Литейном, в усадьбе пивовара Шабанова на Аптекарском острове, в доме купца 1-й гильдии Самарина на Мойке. Также посетил магазин Эллы Бурдес в Греческой слободе, где опросил саму хозяйку. Также заехал в дом генерал-майора Штрандмана, что у Таврического сада. Все опрошенные домовладельцы или их управляющие подтвердили рекомендации для прислуги княжон Негош.

В особняке княгини Долгоруковой на Фурштатской улице особо подчеркнули самые лучшие рекомендации об экономке В.С. Завотской.

Напоследок побывал во дворце, на набережной Мойки, князя Разумовского, которого не застал, но застал его управляющего, который также подтвердил хорошие рекомендации о лакее Лукьяне Смирнове».

В последующие дни он вновь дышал лиственным духом острова, прохаживаясь вдоль кованой ограды черногорской дачи под июльским разнеженным небом. Земля стояла в зените лета, шальным дурманом пахли раскидистые сирени и кусты жасмина, и, кажется, шиповника….В кустах гомонили на разные голоса птицы, из-под балкончиков выныривали с режущим звуком ласточки.

У Штольмана в эти дни быстро загорели лицо и шея, оставив контрастную границу посреди лба и под воротничком. Ему страсть, как хотелось распахнуть ворот, закатать рукава и подставить солнцу грудь и руки, но этого было нельзя. Он все прогуливался, обмахиваясь полами летней шляпы, потом снова водружал ее на затылок, и непрестанно следил за домом. Леонович и Маевский ходили где-то с прочих сторон – смотрели за двумя другими выходами на улицу. Филеры, изредка появляясь в поле его зрения, издалека махали ему рукой и снова исчезали по своим постам.

Штольман терпеливо ждал, когда где-то в душе затаившегося преступника лопнет невидимое напряжение – и в эфире что-то изменится. Тогда грабитель или его помощник расслабится и проявит себя, но, похоже, это время еще не пришло…

Весь день, до вечернего часа, мимо него и его команды по мощеной аллее катались в упряжках летние экипажи, немилосердно грохоча и разбрасывая острые искры. По тротуарам гуляли чинные, затянутые в плотные шелка бонны с маленькими причесанными собачками.

Одновременно они водили за руку воспитанных мальчиков в матросках, которые вдруг, вырвавшись ненадолго, принимались гонять на проволоке блескучий круг, запуская вдоль улицы дребезжащий звук. Звук заставлял прохожих сдержанно морщиться, и тогда бонны одергивали воспитанников по-французски: «calmez vous, s'il vous plait!», и дети возвращались в скучный шаг, таясь до следующего броска.

К вечеру этого дня солнце, перечертив улицу неимоверно длинными лучами, так что стало видно поднятую в воздухе пыль, воспламенило окна усадеб и дач, и заставило Штольмана долго щурить ослепленные ресницы. К этому часу тележники уже принялись сворачивать торговлю сладким, дворники задвигали своими метлами, и на гнутых скамьях принялись рассаживаться пожилые дамы. Солнце этого дня закатилось за деревья, подарив скулам долгое тепло.

И этот день, и последующий были отмечены Штольманом в Протоколе:

«… Среда, 13 июля, 1888 г.: весь день с полицейскими Леоновичем и Маевским вел слежку за лакеем Лукьяном Смирновым. Фиксирую, что Лукьян Смирнов выходил из дома в сад и пристройки по делам, но в этот день со двора не отлучался.

Филеры в это время следили за передвижениями остальной прислуги.

Отчет филеров:

Горничная Л. Юньева – выходила из дому 1 раз в аптеку, 1 раз в цветочную лавку. По дороге ни с кем не разговаривала, вела себя спокойно, в лавках пробыла недолго.

Экономка В.С. Завотская – отлучалась1 раз поздним вечером для прогулки по аллеям острова с господином средних лет, по виду купчиком, или же поставщиком в господские дома острова. Вернулась через 2 часа и вскоре легла спать.

Четверг, 14 июля, 1888 г.: лакей Лукьян Смирнов, отлучившись из дому около семи вечера, взял пролетку и направился в известный в определенных кругах театр-варьете «Орфеум», что на Владимирской улице. Я лично проследил, как после часового распития горячительного он вышел на угол Графского переулка, чуть вглубь от Фонтанки, где и встретился с неким господином. Господин был сухощав, одет в плащ с пелериной и котелок, что странно по летнему времени, и с приметной испанской бородкой клинышком. Прочих примет разглядеть не удалось. За самим господином проследить не также не удалось, поскольку в пылу разгоревшейся ссоры с лакеем он столкнул того с тротуара, а сам заскочил на ходу в пролетку и скрылся в переулок. Лакей вернулся в «Орфеум», где и пробыл до трех часов ночи, после чего возвратился на Каменный остров».

Наконец-то! – возликовал внутренне Яков Платонович. Как только лакей вышел из дому с деревянной напряженной спиной, нервно озираясь через плечо, сыщик сразу почуял, что дело стронулось.

Он осторожно двинулся за льняным сюртуком и приметной лакейской фуражкой Смирнова по обочине аллеи, обходя мелкие препоны в виде чистильщика обуви или лоточника. И когда тот на пыльной площади у фонтана взял пролетку, Штольман мгновенно кликнул второго ванька: «Милейший! Плачу щедро!», и рванул за ним, наградив извозчика сразу втрое. Возница уж постарался, погоняя своего рыжего мохноного коника, и они не отстали от преследуемого.

Штольман преследовал Смирнова два часа. Они быстро выехали с островов Петербургской стороны, и промчавшись по ветреной палубе Васильевского острова, пересекли насквозь Адмиралтейство. Въехали было в центр, но ненадолго.

Лакейская пролетка все мчалась и мчалась из города, забирая на юг – в дальние пригороды, и западнее – совсем в глухие места. Они летели через дикие пустыри выгоревшего когда-то Полюстрова, трактами рассыпанных меж болот, как зерна, мелких деревень, через выпасные луга, через цыганские стойбища. Промчав мимо обширных угодий Старого Петергофа, где раскинулись усадьбы принцев Лейхтенбергских и Ольденбургских, прикатили, наконец, в Ораниенбаум.

Вот куда его несло… –  подумал Яков, изрядно притомившись от тряски диковатого пути, – на залив! Далеко забрался, чертяка. Вот и посмотрим, что его сюда принесло.

Тем временем пролетка выпустила лакея аккурат на Владимирской улице – у театра-варьете «Орфеум», известного в некоторых кругах ночного притона для ценителей побогаче.

Этот вечерний оазис милых и гибельных сирен, что кучковались до рассвета под зелеными газовыми фонарями, будто рой ночных насекомых у бледных светильников, несколько раз пыталось закрыть градоначальство. Но «Орфеум» каким-то непостижимым образом вновь приоткрывал свои манкие двери.

Штольман спрыгнул с подножки, едва лакей скрылся внутри, и, наказав кучеру ждать его, подошел ко входу. Из распахнутой двери варьете неслась визгливая музыка венгерских цыган, вечно кочующих по кабакам со своими скрипочками.

Внутри варьете, в полуосвещенной лиловой зале с большим зеркалом, у покрытых бархатом столов собрались группки томных одалисок: меднокудрые, подведенные на египетский манер певицы; тоненькие танцовщицы с огненными ртами, и зажатыми в тонких же перчатках длинными мундштуками. Перчатки они всегда носили до локтей, прикрывая следы ранней проказы.

Смешливые бывшие содержанки с бутоньерками в волосах, слетавшиеся сюда на крыльях пелерин, жадно мечтали стать подругой на месяц любому убедительному поклоннику с кошельком. Сюда же стекались всевозможные шулера, спекулянты и пройдохи всякий вечер – покутить, и одарить девиц монпансье и шампанским.

Здесь давали гастроль заезжие куплетисты, а вечно похохатывающий разухабистым округлым хохотком прилизанный конферансье отводил за руку желающих в полутемный коридорчик и одаривал по сходной цене опиумной соломкой. Не забывая услужливо поднести огоньку. Торговали и морфием, отведя страждущих в задние комнаты.

Словом, это было место, известное полиции своей вызывающе эксцентрической репутацией.

Яков прошел внутрь, занял место у липкой стойки и заказал у официанта одну-другую рюмку ликера. Он ни на миг не выпускал из виду сутулую спину, стараясь цедить как можно медленнее свое сладкое горячительное. Очень быстро с обеих сторон его, прямо из воздуха материализовались две ночные сильфиды, которые принялись то томно заглядывать ему в глаза, то просить об угощении, и с тянущим ожиданием улыбаться ему…

Где-то через час лакей качающейся походкой тронулся сквозь хохот, и крики, и хлопки, и Штольман подался за ним.

Пройдя немного вглубь Графского переулочка, лакей остановился под чахлым тополем, и сыщик увидел, что на него из темноты шагнул человек – в плаще с пелериной и надвинутой на глаза котелке, из-под которого видна была аккуратная, седая острая бородка. Издали Яков не слышал его, а только видел, что рот приоткрывается в напряженной речи, а голова лакея подрагивает восклицаниями…

Внезапно человек в плаще обнял лакея Смирнова за шею, будто уговаривая, а второй рукой нанес ему короткий удар под дых. Смирнов охнул, согнулся пополам, и Штольман рванул с места, понимая, что тот сейчас исчезнет. Но господин в плаще оказался ловчее его: он свистнул ванька и на ходу вскочив на подножку, был таков.

Назавтра Яков решил взять с собой полицейских.

«… Пятница, 1 5 июля, 1888 г.: назавтра я приехал с утра к театру-варьете «Орфеум», и весь день до полуночи дежурил у входа, поджидая возможного появления господина с бородкой. Вместе со мной наблюдали полицейские Леонович и Маевский. Означенный господин в этот день не появился.

Филеры продолжали следить за домом Негошей и интересующей нас прислугой.

Отчет филеров:

Горничная Л. Юньева –покидала дом в эти дни по мелким поручениям: выезжала на экипаже 1 раз к модистке, 2 раза в чайную и шляпную лавки. Вела себя все так же спокойно, ни с кем посторонним не общалась.

Экономка В.С. Завотская – снова встречалась тем же господином, с коим и прогулялась около часу по острову, а затем, вернувшись, легла спать. Личность ее конфидента установили, это лавочник Е.П. Архиповский, поставляет с Невского проспекта на остров фарфоровую посуду.
   

Суббота, 16 июля, 1888 г.: продолжили с полицейскими дежурство у «Орфеума». Означенный господин с бородкой явился в варьете к восьми вечера на собственном экипаже, пробыл около часа, затем отправился в Кронштадтскую колонию, на самый берег залива.

Проследив за ним, мы вышли к небольшому дому, сколоченному из баржевых бревен, коих в округе имеется в избытке. Я оставил наблюдать за домом полицейских Леоновича и Маевского, а сам поехал в город, чтобы позже направить к ним на смену филеров. Утром полицейские докладывали, что в дом за ночь входили трое, пробыли около часу. Господин с бородкой из дому не выходил.

Воскресенье, 17 июля, 1888 г., 2 часа пополудни: вновь посетил княжон и провел второй опрос. Спросил об открытом окне в покоях, и Ее Светлость княжна Милица сообщила, что окна сама она не открывала.

Считаю это прямой уликой преступления и верным доказательством того, что кто-то в доме помог грабителю пробраться внутрь и забрать чемодан. Прямо подозреваю в этом лакея Лукьяна Смирнова, пойманного мной на подозрительных поездке и встрече.

Их Светлости княжны доверительно сообщили мне, что накануне вечером князь Разумовский убеждал их просить аудиенции у русского императора, чтобы донести до его ушей о досадном простое в ходе расследования, и чтобы просить монарха покрыть пропажу черногорской суммы из российской казны.

Я убеждал их этого не делать и дождаться конца следствия, доведя до их сведения, что расследование продвигается неплохо, вопреки уверениям Его Сиятельства князя Разумовского. Дополнительно княжны сообщили, что именно князь К.В. Разумовский горячо рекомендовал им мою кандидатуру на роль ведущего следователя в этом деле. С его подачи княжна Милица и обратилась к отцу, а затем к министру иностранных дел с личной просьбой поставить меня на это дело.

Понедельник, 18 июля, 1888 г.: филеры доложили, что видели, как человек с бородкой выезжал из Кронштадтской колонии в город и посетил не что иное, как дворец князя К.Р. Разумовского на Мойке.

Вторник, 19 июля, 1888 г.: оставив полицейских на заливе в Кронштадтской колонии для продолжения слежки за домом и его хозяином с бородкой, сам я поехал в адресный стол искать сведения об этом поселении и об этом доме. Никаких записей на сей счет мною не обнаружено.

Суббота, 23 июля, 1888 г.: слежка за домом дала результаты. Выяснилось, что он служит перевалочным местом для сплавления ворованных в Кронштадтской пойме грузов, и является местом встречи нескольких человек, по слухам, флотских дезертиров. Известно, что таковые личности не являются людьми чести и способны на любое преступление.

Также выяснилось, что хозяин дома регулярно посещает дом князя Разумовского, примерно раз в два дня, имея с ним какие-то дела. Я принял решение проследить за домом князя, и попытаться при случае поговорить с прислугой.

Вторник, 26 июля, 1888 г.: дежурил у особняка князя Разумовского, узнал у прислуги, женщин-птичниц и кучеров князя, что у Кириллы Владимировича есть учитель фехтования, француз, и что он раз в два дня приезжает тренировать Его Сиятельство. Имя француза выяснить пока не удалось.

Заключение: скорее всего, француз выполняет для Его Сиятельства какие-то тайные поручения, и для этих целей князь держит дом на заливе, где его помощник и собирает отпетый флотский сброд.

Среда, 27 июля, 1888 г., 10 вечера: филер, оставив напарника дежурить в Кронштадтской колонии, приехал ко мне в город со срочным сообщением. О том, что в этот день они видели, как француз вместе с подручными привезли человека, по виду похожего на лакея Лукьяна Смирнова из дома черногорских княжон. Лакей был то ли пьян, то ли избит. Позже из дома доносились крики.

Четверг, 28 июля, 1888 г., 3 часа утра: со штабс-капитаном Леоновичем, ротмистром Маевским, и тремя городовыми совершили облаву на дом в Кронштадтской колонии. Арестовали трех флотских дезертиров. Обнаружили тело убитого лакея Лукьяна Смирнова. Француз ушел через окно и скрылся где-то в судовой верфи. Разыскать его не удалось.

Мы обыскали три комнаты, нашли под полом кованый сундук, где, сбив замок, обнаружили желтый кожаный чемодан с украденными облигациями.

Я, судебный следователь Окружного суда Я.П. Штольман, лично произвел подробную опись содержимого чемодана: переписал номера всех двадцати шести облигаций по возрастанию номинала, а также цвет билетов, дату выпуска, и подписи управляющего банка Австро-Венгрии. Пять кружевных воротничков ручной работы также были обнаружены в чемодане.

Находку я отвез под охраной полицейских Леоновича и Маевского в Окружной суд.

Пятница, 29 июля, 1888 г., 9 часов утра: из здания Окружного суда, взяв Леоновича и Маевского, я отправился с чемоданом на Каменный остров, убедившись в его неизменнном со вчера содержимым. Опись, которую я составил накануне, поместил в него же.

Где-то в начале Каменного проспекта, сразу как миновали Троицкий мост, я почувствовал себя плохо. Голова затуманилась, вследствие чего и посейчас имеются провалы в памяти. Помню только, как штабс-капитан Леонович тряс меня за плечо. После этого я отключился. Полагаю, в это время экипаж был направлен не прямой дорогой по Каменному проспекту, а налево, по Кронверкской набережной, огибая Петропавловскую крепость, в сторону знаменитого местными шайками Александровского парка.

Очнулся я, как теперь примерно представляется, через час от удара в бок: направив револьвер мне в голову, меня приводил в чувство ротмистр Маевский. Штабс-капитан Леонович находился слева от меня, на сиденье. Он был убит выстрелом в висок».

***

Экипаж встал где-то в начале глухой улочки, невдалеке от обширного, запущенного, да так и не прибранного властями Александровского парка, что огибал зеленой подковой Новый арсенал на Кронверкской набережной. Днями в этом диком парке еще гуляли жители из местных, а по ночам у кострищ гужевались беглые, и бродяги. Пили водку и искали легкой добычи. Да еще разношерстные беспаспортные ставили в эту теплую пору шалаши, да так и жили в них все лето, спасаясь от облав.

Улочка была кривая, долгая… Вероятно, это была Гулярная, уже два века известная городской полиции, как рассадник воровского криминального элемента и публичных комнат. Здесь вольно жили шайки из местных, вечно дерясь за господство, и расцветали пышным цветом бандитские малинники.

Пока Яков высматривал, что это за место, пытаясь проморгаться, Маевский резво обыскивал его карманы в поисках оружия. Нащупав револьвер, он вытянул его из внутреннего кармана Штольманова сюртука, и ткнул им сыщика в шею, добавив в пару к своему:

- Не двигайтесь, Ваше скобродие, здесь Вам никто не помощник, сразу прибьют.

Яков попытался поднять руки, и обнаружил, что хотя все еще держит мертвой хваткой желтый чемоданчик, однако руками владеет плохо. В глазах его крутились яркие белые мушки, а тело будто совсем одеревенело.

Опоили, скоты, не иначе – еще в Окружном суде… – с усталой злостью подумал сыщик. – Маевский чай приносил…

Он с трудом вывернул чугунный подбородок и посмотрел на мертвого штабс-капитана Леоновича. Тот полулежал в уголке экипажа, словно спал – мирно, тихо, только кровь натекла из угла рта на мундир, да обшивка экипажа у его головы была изрядно забрызгана кровью...

- Что ты сотворил, под… лец... – с трудом, но раздельно произнес Штольман. – Ты бывший… армейский. Ты в полиции служишь, присягу давал, как ты с фартовыми посмел связаться? Они тебе никогда столько не заплатят. Так, чтобы честь свою ты мог отмыть.

- Не обессудьте, Ваше скобродие! – довольно нервно среагировал ротмистр, – всяк вертится, как может. Да и не фартовые мне платят, – он горделиво дернул щекой, – а нашлись люди поважнее!

И вдруг поняв, что сболтнул лишнего, округлил глаза –под его усами заметались в быстрых уговорах бледные губы:

- Вы чемоданчик-то отдайте, Ваше скорбродие, он теперь уж Вам не пригодится, зачем он Вам? Отдайте, говорю. Все одно отберут, только силой.

Яков натурально ощерил зубы на его болтовню, и полоснул его поганую вогнутую переносицу узкими, вскипевшими от ярости глазами – как ударил. Ротмистр отшатнулся, и через мгновения напустил было бравый вид, но Штольман видел, как он сглотнул: кадык поднялся и судорожно опустился за воротничком.

«…Вскоре к экипажу подошли двое опытных громил, и втроем, после недолгого сопротивления, забрали вверенный мне чемодан со всем его содержимым. Затем меня завели внутрь трехэтажного дома, где провели через залы с посетителями на второй этаж. Там и привязали в одной из комнат к столбу. К соседнему столбу был привязан еще один человек, сильно избитый. Нас оставили на час, дожидаться «маза», то есть главаря».

***

- Эй, милейший, ты живой? Как зовут тебя? – прохрипел Штольман, тщетно пытаясь зажать правым плечом нос, из которого, неостановимо поливая его прекрасный летний костюм, текла алая кровь.

Неподвижный, обмякший, как куль, мужик, с широким, заплывшим от битья лицом, поднял мощную шею, и Штольман увидел взгляд его шального горячего глаза.

Вор, контрабандист? – подумал про себя сыщик, и прикинул, что по виду, скорее всего, из громил будет, а то ли из дергачей-налетчиков…

- Кто я-то? – мужик дернул расквашенными губами и сплюнул сгустками. – Я – оптовый красной, с калашниковых пакгаузов. Ласточкой меня прозывают. А вот ты-то что за ком с горы?

- Судебный следователь по важнейшим делам Окружного суда города Петербурга Штольман,– представился по всей форме сыщик, словно находился не в жутком воровском малиннике, а посреди вечерней гостиной в приятной компании.

- Вооот-оно-кааак, значит… - растянулся Ласточка в сиплой улыбке, и кровавая пена запузырилась у него на губах, – фараооон, значит… –но глаз его сфокусировался со всем вниманием.

- Фараон, верно, – покладисто согласился Штольман и продолжил, – за что тебя взяли?

- За жизнь мою фартовую, дядя! За долюшку красивую! Мало ли, какой шпан позавидовал? – тряхнул Ласточка седой копной волос с запекшимися кровавыми колтунами, скривился от боли и… внезапно подмигнул сыщику.

Он еще шутит! - с невольным восхищением подумал Штольман, - крепок дергач, ничего не скажешь.

Штольман знал жизнь многих злачных мест столицы, и знал, что по дальней петле Невы, которую указал Ласточка, за Смольным собором – в бесчисленных складах и пакгаузах Калашниковской набережной вечно орудуют крупные оптовые воры – красные. Налетают по ночам бандой и угоняют хорошие крупные грузы,  прибив или перекупив сторожей. Сразу переправляют добыч на собственных, прикормленных ломовиках, и уходят на дно до следующего налета. Эти фартовые всегда осторожны, быстры и хитроумны.

Как же авторитетный, по всему видно, в их среде вор оказался привязанным к столбу в чужой малине?

- Про судьбу твою не знаю, не пересекались еще, - с пониманием ответил Штольман, - да только знаю, что никакой шпан тебя, красного вора, из твоей вотчины сюда не затащил бы. Значит, специально привезли тебя, за каким-то делом... Дорогу кому-то перешел?

- Вижу, понима-аешь ты, благородие, в делах наших фартовых! - одобрительно отозвался Ласточка, – слушай-ка сюда, чево скажу… – он скорее привычным, чем необходимым, быстрым взглядом обежал пустую комнату, – скоро нас…

Дверь загрохотала отодвигаемой задвижкой, распахнулась, и вошли пятеро.

Сперва прыгучий, как блоха, кривляющийся всеми сторонами угловатого лица, белобрысый подросток в оборванном по подолу кафтане. За ним – журавлиной походкой закачался длинный парень с сальным лицом, а следом возникли два давешних громилы. Лица их были плоскими, беспощадными, пропитанными давней водкой и тем неуловимым, неумолимым каиновым следом, который въедается в лица убийц с каждой каплей пролитой крови. За ними угрюмо, бочком прошатался в комнату огромный извозчик.

- Ааа-а, - затянул, будто обрадовался Ласточка, - Грииишка! Что, пропулил меня лександровским, как барахло на свалку? Много ль барыша получил за то?

- Не тяни жилы, Ласточка, не в обиду это, так уж вышло. – угрюмо ответил простоватый ломовик, и отвернулся.

- Я когда обижал тебя, Гриня, скажи? И барыш, и фарт от меня получал ты всегда. Хорошо с тобой ездили.

- А ну, нишкни, халамидник! – крикнул на него длинный журавель, – мало что ли тебе дали? А ну, - кивнул он громиле, - поди, проучи его маленько.

Плосколицый подошел к Ласточке, ударил коротко поддых. Ласточка продышался нескоро.

- Слы-и-ишь, Ласточка, а ты чё мазу не петришь! – заблажил, закрутил в руке веселым ножом белобрысый подросток, – с тобой уж ясно все! Прирежем тебя скоро, и концы в воду! От фараона велено стеречь до вечера, а твое дело ко-о-онченное! - и затрясся от припадочного смеха.

- Гулька, слышь! Доставай пеструхи! – одернул его длинный.

- Эт завсегда! – откликнулся Гулька, мгновенно забыв про представление, заткнул за голенище нож, и обрадованно вытащил засаленную колоду карт.

Громилы оживились, подтянули табуреты к столу и сели играть. Ломовик Гришка сбросил кафтан, достал из буфета водку, лука и кус серого хлеба, и налил всем по чарке.

Когда через три часа банда изрядно напилась и раздухарилась, так что их картежная ругань стала слышна и во дворе, Ласточка скособочился в сторону Штольмана и засвистел низким шепотом:

- Надо выбираться, ваш бродь, скоро нас порешат ни за понюшку. Сказываю, пока они ждут кого-то, мы живы с тобой, а как переговорят с ним, сразу убьют. А Гришка-ломовой свезет нас до лесу, да там и бросит.

- Я их разговорю, – тихо ответил, не подымая головы Штольман, – а ты постарайся встать у столба…

- Эй, милейший! – обратился он к длинному, и тот, удивившись его голосу, бросил играть, и уставился на сыщика мутными глазами: «чё надо?».

- Дайте поиграть, все равно уж пропадать мне, так хоть напоследок.

Нестерпимо хотелось пить, но просить у банды пойла Штольман не желал, а воды от них и подавно бы не принял – холера разыграется нешуточная.

- А на что играть-то с тобой будем, фараон? – оживился и вновь заверещал белобрысый парень, – у тебя ж ничего нету!

И бандиты загоготали.

Тогда он сказал:

- Тот чемодан, что вы у меня взяли, все еще здесь. Я на интерес не играю, только на деньги. У меня есть еще, немало. В квартире на Екатерининском, - он соврал из затверженной навсегда осторожности.

- Обещай, - обратился он к журавлю, - что поедешь со мной туда, если выиграю, и я отдам тебе всё.

- А почем знать, что ты не врешь?

- Жизнь дороже, - коротко ответил Штольман, и как-то сразу убедил его.

***

Серый, как пепел, цвет лиц истиных ангелов мрака отталкивающе ужасен. В их чертах беззастенчиво обнажена вся хитрая и безжалостная природа не человеческого уже, а инфернального плана бытия. Штольман редко, когда встречал столь неприкрытую физиономическую правду, прописанную на лице, и когда вошел маза по кличке Грех, он понял, что это отродье провести не удастся.

- А-а-а, поиграть желаете, ваше благородие? – вкрадчиво выговорил Грех и уставился на него глумливыми глазами, которые горели под его плоским лбом, будто две утопленные масляные плошки. Его высокое тело, в нескольких верхних одеждах сразу представлявшее странный пестрый кокон, безразмерные скрипучие сапоги, и картуз с расколотым надвое козырьком – оставляли впечатление легкого безумия их обладателя. К тому же, маза нарядно поигрывал кистенём.

Журавель, собравшийся было отвязать Штольмана, остановился на полпути и, побледнев, раздумал подходить. Штольман нервно сглотнул у своего столба.

- Это можно устроить, – полюбовавшись произведенным эффектом, продолжил маза, - расписку вы написать должны.

- Какую расписку? – хрипло перепросил давно пересохшим ртом сыщик.

- Что играете на деньги из этого чемоданчика, что сами поставили их на кон. Выиграете – уйдете отсюда своими ногами. Проиграете – сами знаете.

Яков мигнул, почти не оборачиваясь, в сторону Ласточки. Раздумывать было некогда.

- Несите бумагу. Напишу.

«я, Яков Платонович Штольман, судебный следователь Окружного суда, ставлю на кон государственные облигации князя Черногории Никола I Негоша, обязуясь выплатить всю эту сумму в 6200 гульденов в случае проигрыша.

Я. П. Штольман».

- Вотжешь хорошо, – проговорил безумный маза по кличке Грех и осклабился. Он сложил расписку в карман жилетки, и затем скомандовал:

- Развяжите его, путь играет, – и медленно удалился.

Время перестало существовать. Штольман сосредоточился на простых движениях: пасовал, брал взятки, скидывал, отбивал, и все время следил за пьяными лицами, выжидая, когда же кто-то из них потянется опрокинуть стакан?

И когда Гулька, сидевший от него по правую руку, потянулся к чарке, Штольман молниеносно схватил со стола бутылку и ударил его по голове. Тот в одну секунду рухнул замертво.

В следующую секунду сыщик перевернул стол. И пока пьяные бандиты, повалившись по разные его стороны, пытались обрести равновесие и встать на ноги, Штольман рванул быстрым движением к упавшему парню, вытащил из-за голенища нож, и метнулся к Ласточке, который раскачивался у столба всем своим крупным телом.

Сыщик торопливо перетер лезвием его путы, и посиневшие кисти Ласточки опали безвольно вдоль боков. Но Ласточка не собирался сдаваться – он зажал непослушным сгибом локтя табурет, другим – отобранный у ломовика Гришки хлыст, и они со Штольманом, снова обретшим желтый чемодан, направились к выходу.

Упившихся бандитов они довольно легко распинали по углам, оставив их стонать, а вот малинник первого этажа они могли и не преодолеть. И так скорее всего, и случится... Им должно было сильно повезти, чтобы они выбрались отсюда живыми.

Выглянув в коридор, беглецы обнаружили его почти пустым – только у раскрытого окна орал песню какой-то блажной, и по лестнице прямо к ним подымался быстрый человек.

- Прячься, - шепнул Штольман Ласточке, и они втянулись назад в покинутую комнату, махнув за собою дверь.

Но человек, от которого они прятались, не прошел мимо. Он на секунду застыл с той стороны двери, глядя в узкую неприкрытую щель, потом резко распахнул ее, и с порога принялся палить из револьвера по рассевшимся по стеночкам, перепившим бандитам. Черные маленькие смерчи разили прицельно, и через какие-то две минуты никто уже не стонал и не ползал на полу комнаты.

Песня блажного в коридоре захлебнулась воплем, и стала слышна дробь его убегающих ног. Зато снизу, заслышав выстрелы, поднялся могучий топот множества других ног, и Штольман с Ласточкой, замершие вдоль косяков по обе стороны двери, поняли – времени больше нет. Стрелявший человек в эту секунду заглянул вглубь комнаты, увидел бледного, залитого кровью сыщика с желтым чемоданом в руке, бросился к нему и, с размаха ударив револьвером в висок, вытянул из обмякшей руки чемодан. Последнее, что запомнил Штольман –узкую седую бородку клинышком и темные безжалостные глаза убийцы.

***

- Тебя как по батюшке-то прозывают, Ласточка? – просипел очнувшийся Яков, когда Ласточка, протащив его по коридору, выбросил его и себя через открытое окно второго этажа во двор – прямо на сгнившую телегу – в то окно, куда еще недавно горланил песню местный дурачок.

Они едва успели вслед за быстрым человеком, расстрелявшим всех в комнате. Вскоре уже второй этаж заполнился фартовыми с ножами, пушками и дрекольем… И не быть бы им сейчас живу, если бы они так удачно не подвернулись друг другу, и не помогли.

- На что вам, ваш бродь? – почти не удивился Ласточка, бодро поднимая Штольмана и вдруг заторопил, – дёру! Дёру!

- Запомню, может, свидимся еще,– кособочась на бегу, проёкал Штольман.

- Макар Елистратов я, ваш бродь.

Из окон дома в спины загалдели, заорали заметившие их фартовые, и разговаривать стало совсем некогда. Они заторопились скрыться в гуще Александровского парка, надеясь на спасительную темноту наступавшей ночи, и Ласточка издалека уже, напоследок крикнул:

- Бывай, ваш бродь!

Штольман, весь изодранный, без котелка, ощущая себя сплошным ушибом, кое-как доковылял до Кронверкской набережной, кликнул местного, видавшего всякое лихача, и поехал не к себе домой, и уж тем более – не в Окружной суд, а сразу к Нине Нежинской – прощаться. Перед судом или каторгой, а может, перед тем как он уйдет на нелегальное положение, чтобы найти того быстрого человека с седой бородкой, что украл у него чемодан Негоша, и покарать его со всей неумолимостью закона...

В эту злополучную июльскую ночь, когда избитый и готовый уйти в подполье для неофициального расследования, он заехал попрощаться, Нина помогла ему… За несколько часов она разыскала сговорчивого ювелира и какого-то сомнительного дельца, продала алмазный фрейлинский шифр, собрала нужную сумму, и уже утром Штольман смог отвезти деньги княжнам Елена, Стане и Милице Негошам. Яков не смог бы обойтись без ее помощи…

«… Суббота, 30 июля, 1888 г., 11 часов утра: я, старший следователь Окружного суда Я. П. Штольман, отвез на Каменный остров, на дачу к княжнам Черногории денежную сумму  в размере 6235 гульденов, равную той, что составляла содержимое благотворительного чемодана их отца, включая стоимость пяти кружевных воротничков по 7 гульденов каждый.

Воскресенье, 1 августа, 1888 г., 11 часов утра: на мою квартиру на Надеждинскую улицу вестовой принес телеграмму с личной благодарностью от князя Черногории Никола IПетровича-Негоша за скорое и удачное возвращение украденного благотворительного взноса.

Окончательный вывод из этого дела: лакей Лукьян Смирнов и ротмистр А.Б. Маевский были подкуплены князем К.В. Разумовским и подбиты им на осуществление преступных действий против закона и жизни людей. Лакей Смирнов повинен тем, что открыл окно в покоях своей госпожи и впустил в дом Негошей вора, поджидавшего в саду. Дав ему время вскрыть бюро и спокойно забрать чемодан, пока хозяйки были заняты гостями, среди которых находился и сам князь Разумовский.

Ротмистр Маевский был приставлен следить за всеми моими передвижениями и результатами расследования. Так что князь Разумовский оставался в курсе происходящего, всегда опережая меня на шаг.

Вероятно, Маевский мог быть шантажирован Его Сиятельством, что отнюдь не снимает с него вины за убийство штабс-капитана Г.Г. Леоновича, но вносит некоторую ясность по поводу мотивов его поступка.

В похищении моей персоны, как раз в момент отвоза к княжнам Негош найденных денег их отца, я также склонен усматривать злой умысел известной мне персоны – для организации далеко идущих последствий. Свои мысли по этому поводу я изложу отдельной докладной запиской под грифом «секретно».

На данный момент ротмистр Маевский скрылся в неизвестном направлении. Лакей Смирнов убит. Господин с острой бородкой, расстрелявший малину на Гулярной улице, исчез в неизвестном направлении, прихватив с собой улики по делу в виде чемоданчика Никола I Негоша.

Дело до конца не раскрыто.

Протокол составлен и подписан мной, судебным следователем Окружного суда,

Яковом Платоновичем Штольманом».

Отзвучали в его голове последние строки июльского протокола. Яков присыпал лист песком, задвинул его во тьму за круг света, и встал.

Он прошелся вокруг стола, с наслаждением разминая затекшую спину, потом бегло взглянул на часы, и – положил перед собою новый лист:

«Уважаемый Григорий Афанасьевич. Спешу изложить летние события, как вижу их я, и при возможных упущениях… ».

~~~~ ~~~~ ~~~~ ~~~~
Примечание:
Дорогие мои читатели!
Это еще одна глава из трех глав, призванных объяснить шпионский узел, скрученный при участии Разумовского, Нины и Жана. Тот самый, который не был объяснён в сериале, и который проявит себя еще не раз (например, в новелле "Синяя тетрадь").
~~~~ ~~~~ ~~~~ ~~~~ ~~~~ ~~~~
Узел такой:

1. Глава 8. №8605. Дело о костяной шкатулке в Зимнем Дворце (Личное Досье Штольмана).
2. Глава 7. №8807. Пропавшие деньги Никола Негоша, князя Черногории (Личное Досье Штольмана).
3. Глава 16. Август (Почва и судьба) -- выложу через неделю.

Главы лучше всего читать именно в таком порядке, так как последовательность событий, начавшаяся в Петербурге в 1886 г., а затем продолжившаяся в 1888 г., и задала, по моему мнению, все Штольманово будущее -- высылку в Затонск с понижением в должности, разведку по Брауну и оружию, службу на Варофломеева и тд. Затем мы вернемся к сериальным событиям с того места, где остановились, как только Яков Платонович составит рапорт полковнику Варфоломееву

Приятного чтения!
   

   
Содержание