С самого нашего рождения в нашу жизнь входит магия игры. Мы ощущаем ее повсюду. Играют свет, огонь, воздух, вода. Игра дразнит наши чувства, заставляет пробовать, знакомиться, тянуться к ней. И не успев оглянуться, мы погружаемся в нее с головой. Мы подчиняемся этой магии и отдаемся на ее волю, забыв обо всем на свете. Став старше, мы подчиняем ее себе. Мы играем воображением, словами и чувствами. Мы черпаем из нее вдохновение и становимся творцами. В этой игре есть условность, но нет обмана. Она нужна, чтобы придать остроту и очарование нашей жизни. Но, как и любая другая магия, игра может быть не только созидательной.
Когда в магию вплетается расчет, конечной целью волшебных перипетий игры становится не победа, а выигрыш. Магия тяжелеет, грубеет и прибегает к любым средствам. Как легко забыться и заиграться, чуточку уступить себе и сжульничать, чтобы заполучить желанный приз. И как трудно потом остановиться. Но оборотная сторона азарта – материальность выигрыша. Игра с расчетом позволит выиграть гонорар, но не творческий успех. Карьеру, но не мастерство. Брак, но не любовь.
В любви выигрывает лишь тот, кто не играет в нее.
Уноси готовенького
Утренний вопль горничной потряс даже закаленных жителей Затонска. Впрочем, прибывший по тревоге городовой был с ней солидарен. Ему как никогда хотелось поступить не по-мужски и громко возвестить о своем отношении к увиденному в стиле горничной. Но увы. Ноблесс оближ, пришлось довольствоваться обсценной лексикой, к счастью, богатый запас позволил излить чувства во всей их полноте. Не легче пришлось и прибывшей на место команде из управления. Милц и Штольман озабоченно оглядывали залитую кровью комнату, намечая фронт работ. С трудом верилось, что источником подобного изобилия было одно-единственное тело, притулившееся у двери, ведущей в спальню. Антон шумно и сосредоточенно делал дыхательные упражнения, подсмотренные у Штольмана, стараясь удержать перистальтику в традиционном направлении. Городовые, крестясь, порога не переступали, перебирая ногами, как слоны при виде мыши.
Первым приступил к делу Милц. Причудливыми зигзагами он подобрался к своему клиенту, не потревожив ни одного пятна. Внимательно осмотрел доступные поверхности и затем перевернул жертву на спину. Штольман выступил вслед за ним, передвигался он еще более причудливо, приглядываясь ко всем багровым рекам и отмечая оставленные следы. Наконец, по кивку Яков Платоныча, Антон направился к стоящему у стены столу и поскорее закопался в бумагах. Некоторое время все работали молча. Штольман быстро, но внимательно осмотрел место преступления по периметру, проверил двери, выглянул в окно.
- Ну что я могу сказать, Яков Платонович, - начал Милц, - убит холодным оружием. Его ударили дважды, очевидно, он какое-то время метался после первого удара, отсюда вся эта кровь, а потом добили вторым ударом в спину. Точнее скажу, как всегда, после вскрытия.
Штольман кивнул и вопросительно посмотрел на Антона.
- Яков Платоныч, тут переписка, и вот еще письмо о получении подряда. На имя господина Феофилактова.
- Берите, в управлении разберемся, - распорядился Штольман.
- Смотрите, Антон Андреич, убийц было трое. Три пары обуви, отличной от ботинок покойника. Очевидно, пришел к нему один, двое влезли в окно.
- Могу я поинтересоваться, из чего это следует? – спросил Коробейников.
- Дверь не взломана, скорее всего, хозяин открыл одному гостю. Возможно, гость отвлекал его внимание, пока остальные влезали в окно, оно открыто, на подоконнике грязь. На земле под окном следы подошв, совпадающие по форме со следами, оставленными в комнате.
Коробейников осмотрел следы и со смешанным чувством признал правоту Штольмана. Яков Платоныч тем временем проверил письменный стол и обнаружил то, что Антон упустил – приклеенный к столешнице снизу конверт, а в нем странную систему: металлический захват со множеством резиновых и иных креплений. Хмыкнув, Штольман присовокупил находку к уликам и разрешил городовым забирать тело.
Видно, люди не могут без яда,
Ну а значит, не могут без змей
- Нет! - категорично заявила Анна Викторовна зашедшей в клинику на одну минутку за парой капелек снотворного Полетте, задержавшейся на добрых полтора часа. - Нет, это совершенно невозможно! Самые близкие люди меня предали! Все до одного! Ненавижу ложь. А истина, даже слегка искаженная, много хуже её! Я знаю, они скажут, что предпочли хранить свои тайны ради моего блага, что заботились обо мне. Мне трудно понять такую заботу, а простить еще тяжелее...
Анна металась по приемной, заткнув пальцем открытый пузырек настойки пустырника. Полетта, задавая наводящие вопросы, регулировала траекторию её перемещения. Если в разговоре возникал Яков Платоныч, Анна ураганом пробегала мимо гостьи через всю приемную, в смотровую, если его жена, то Анна мчалась в обратную сторону, в коридор. Битый час хозяйка книжного магазина развлекалась, гоняя её туда-сюда.
- Баронесса и дядя скрывали меня от Штольмана, родители - Штольмана от меня, сам Штольман скрывал жену и еще бог знает, какие секреты припрятал в рукаве. Нет, не могу так. Не хочу. Ничего не хочу. Ни видеть их, ни разговаривать. А что он может мне сказать, как объяснить? Что женился ради моей безопасности? Все-то его поступки обуславливаются ею.
Полетта приподнялась на стуле, крича вслед девушке, умчавшейся в открытую дверь куда-то по коридору:
- Анна, ты не должна быть столь категорична. Да, обманывали. Да, предали. Но не все же такие. Вот я, например, твоя лучшая подруга, всегда честна с тобой. - И уже спокойнее продолжила вернувшейся Анне, - ты ничего наверняка не знаешь. Есть у меня в Петербурге приятельница, она знает всё про всех. Хочешь, напишу ей и спрошу, что ей известно о женитьбе Штольмана?
Анна замялась, разрываемая надвое нелюбовью к сплетням и стремлением докопаться до истины. Второе перевесило. Она задумалась, пристально взглянула на пузырек в руке и одним махом опрокинула его себе в рот:
- Пожалуй, ты права, надо узнать. Напиши подруге. Хочется верить, что это страшный сон, и проснусь я завтра в своей кровати... Нет, не в своей, домой не пойду, сниму номер в гости... - не успев договорить Анна осеклась, вспомнив, что уже однажды произносила эту фразу.
- Зачем тебе в гостиницу? Поживи пока у меня. Места предостаточно, да и мне будет не так скучно...
- Спасибо, конечно, но мне неудобно стеснять тебя.
- Никакого стеснения! О чем ты говоришь? Мы же подруги! Поболтаем. Глядишь, и снотворное мне больше не понадобится. Нет ничего лучше, чем порция добрых разговоров с подругой за чашечкой чая и “пьяной вишней”. Соглашайся, у меня еще осталось с полфунта этих конфет.
- В таком случае, с благодарностью принимаю твое предложение. Только надо отправить записку домой.
Здесь Скотланд-Ярд и Бейкер Стрит
Ни при чем, ни при чем
- Яков Платоныч, представляю вам господина Алябина, подозреваемого в убийстве Феофилактова, так как имеет мотив, а также неосмотрительно оповестил о своих намерениях добрую половину города.
- Константин Ильич. - Представился высокий, одетый по последней моде господин и добавил. - Никого я не убивал!
- Может ещё скажете, что с убитым не водили знакомства, что не угрожали лютой расправой? - не унимался Антон.
- Антон Андреич, быть может, вы объясните мне, что тут происходит? Какие пути ваших умозаключений привели господина Алябина в наши пенаты?
Коробейников поманил за собой Штольмана в коридор и, понизив голос, жарко ему зашептал:
- Я узнал от знакомого коммерсанта, что этот, - Антон кивком указал на приоткрытую дверь, где подозреваемый с отсутствующим видом изучал кабинет, - и наш убитый были соперниками в весьма прибыльном деле. Они боролись за подряд на обмундирование от морского ведомства. Феофилактов выиграл, и тогда Алябин обвинил его в шельмовстве, он заявил, что без подкупа или привлечения иных сил там не обошлось, и при свидетелях пригрозил разоблачить его мошенническую схему и стереть с лица земли всеми доступными ему способами.
- Любопытно, но в таком случае было бы более логичным убить самого Алябина, не так ли?
Сыщики взглянули в приоткрытую дверь на Алябина, вольготно развалившегося на стуле. Он перестал обозревать помещение и переключил свое внимание на Клашу, занимавшуюся благоустройством своего жилища. Она, отчаявшись получить амнистию, готовилась зимовать в сыскном отделении. Из большого комка ваты и отгрызенной части шторы она свила себе гнездо и теперь перетаскивала в него милые её сердцу вещицы. Зазевавшись, она допустила оплошность, её хвост высунулся наружу, и тогда коварный гость, украдкой оглядевшись, прижал его к столу. Крыса завизжала. Антон ворвался в комнату разъяренным коршуном, налетел на подозреваемого, успевшего принять самый невозмутимый вид, и, грозя ему страшными проклятиями, пытался учинить членовредительство прямо на месте, схватив подозреваемого за нос. Алябин не успел отстраниться и заизвивался в беспощадных клещах благородного мстителя.
- Ну что, приятно тебе? - кричал Антон. - Не убийца, говоришь? Сначала зверушку за хвост тянешь, а потом и меня ножиком пырнешь? Ух, была бы моя воля, даже не знаю, что с тобой сделал бы!
Подоспевший Яков Платоныч освободил несчастного от цепкого захвата начальника сыскного отделения и велел дежурному отвести его, потирающего посиневший нос, в камеру. Коробейников вслед продолжал предавать его анафеме.
- Антон Андреич, - остановил его негодование Штольман. - Выбирайте выражения, не то, получится как с господином Алябиным. Наобещаете ему смертных кар, а вдруг, паче чаяния, попадет ваш подозреваемый под экипаж или еще какая оказия с ним приключится? Вы тогда, не ровен час, окажетесь на его месте.
- Он это, убийца! Чует моё сердце! - Антон извлек пострадавшую из клетки и баюкал в руках. Клаша жалобно похныкивала, как капризная девица, стараясь наплакать себе бусики или брошку. Всё было обещано купить. Её наигранные страдания вили из неискушенного в дамском вопросе Коробейникова веревки.
Штольман покачал головой, он и сам не терпел дамских слёз и терялся при виде капель на ресницах и мокрых дорожек на щеках, но утешать девицу подобным образом ему бы и в голову не пришло. Он покопался в столе, достал блестящую пуговку, валяющуюся там с незапамятных времен, и протянул крысе. Дар был проверен на зубок и благосклонно принят, страдания в тот же миг были забыты.
“Пусть хоть одной огорченной барышней станет на земле меньше,”- решил он. - “Жаль, что нельзя так же просто утешить ту, которую больше всего хотелось...”
Карты старые лягут, как веер
Штольман разложил у себя на столе странное устройство, обнаруженное у Феофилактова. Он видел такую штуку лишь однажды, в Петербурге. Тогда шулера с «механической рукой Кеплинджера» разоблачили прямо за карточным столом, и он бросился к случившемуся рядом полицейскому, как к спасителю. Арест принял со слезами благодарности. Штольман изучил конфискованный механизм и подивился изобретательности автора: убрать нужную карту или положить ее на место можно было совершенно незаметно. Обладание этой диковиной многое сказало Штольману о дополнительных источниках дохода хозяина. Однако где Феофилактов мог стрелять из этой пушки, не по воробьям же семейных посиделок за карточным столом? За ответом на этот вопрос Штольман обратился к Трегубову.
Ответ Николая Васильевича подействовал на сыщицкое чутье, как зов трубы – на боевого слона.
- А разве вы не слышали, Яков Платоныч? У нас открылся свой Английский клуб. Да-да, недели две назад с благословения господина губернатора. Называется «Затонский Багатель». Вхожи исключительно сливки общества. Вступительный взнос приличный, скажу я вам, да-с-с. Да и не всякого примут, только по протекции.
Две недели спустя после открытия карточного клуба убивают шулера. В подобные совпадения Штольман не верил.
- А кому принадлежала идея открытия клуба?
Полицмейстер задумался и удивлением признал, что наверняка сказать не может. Штольман решил поговорить с губернатором, но не сообщать об этом начальству. Во избежание.
- А что покойный Феофилактов, он посещал этот клуб?
Николай Васильич замялся.
- Я плохо его знаю, Яков Платоныч, он в Затонске редко бывает, наездами. Вроде бы видел его в клубе.
- Николай Васильич, могу я попросить вас дать мне рекомендацию? В интересах дела.
Полицмейстер откинул голову, воздел брови к небесам и посмотрел на Штольмана изучающе. Неизвестно, что ему удалось высмотреть на совершенно невозмутимом лице, но результат его удовлетворил.
- Разумеется, Яков Платоныч. Я дам вам письмо для секретаря клуба.
Он основательно уселся за стол Коробейникова, проверил перо и чернила, выбрал лист бумаги получше. Торжественно, затейливыми буквами, вывел слова приветствия. Клаша благоговейно следила за начальством. Творческое священнодействие ее завораживало. Штольман подавил тяжкий вздох и угрызения совести – он задолжал Трегубову не менее двух отчетов, однако каждый раз, когда требовалось взяться за работу, он находил не менее срочное, но более увлекательное занятие. Например, посещение карточного клуба.
Три карты, три карты, три карты
Полетта устроила гостью в свободной комнате, посетовала на тесноту и скромность своего жилища и на то, что её гостье после мироновских хором оно, возможно, покажется убогим, получила уверения, что все великолепно и домик, несмотря на простоту обстановки, кажется весьма уютным и милым.
Анна лукавила, домохозяйкой Полетта, между нами говоря, была так себе. Квартира оказалась несколько темной и аскетичной, женским уютом, который привносили салфеточки, скатерти и слоники, похвастаться не могла, но такая тоскливая меблировка как нельзя лучше соответствовала душевному состоянию Анны.
Девушки пили чай с печеньем и болтали о том, о сём. Ну как болтали? Говорила в основном Полетта, Анна же отрешенно бросала редкие ответные реплики, соглашаясь со всем сказанным. Предложи ей сейчас купить слона, она не задумываясь согласилась бы и на это.
В разгар чаепития в девичьей компании появился третий лишний. Невидимый, нежданный, негаданный, незваный, нежеланный. Недавно убиенный Феофилактов пребывал в чрезвычайно игривом настроении. Он подмигнул Полетте, без приглашения уселся с дамами за стол, потянулся к её чашке, безуспешно попытался взяться за ручку. По причине нематериальности ему это не удалось, и тогда он достал колоду карт, перетасовал и вытягивая по одной выложил перед Анной трех валетов.
На заднем плане что-то монотонно вещала Полетта. Она, стараясь избегать скользких тем, касающихся чужих мужей и их жен, говорила о моде, о сквозняках, о слякоти на улицах. Стараясь развлечь Анну, она порылась в памяти в поисках общих воспоминаний, дабы расположить её к себе, и для создания атмосферы близости и дружелюбия, но всплыло только то, как в "Око змеи” забежала крыса и наделала им с Анной конфуза и переполоха:
- Помнишь эту огромную зверюгу, что перепугала нас в магазине?
- Она теперь живет в полицейском участке, у Коробейникова. Он зовет её Клашей...
Дух выжидательно посмотрел на Анну, перетасовал карты и начал медленно раскладывать пасьянс, всем видом показывая, что лучше бы побыстрее удовлетворить его просьбу, иначе придется им втроем квартировать в и без того тесном домике, а времени у него теперь предостаточно, и он никуда не торопится. В общем, Анна Викторовна, вам решать, согласны проживать на одной территории с посторонним мужчиной, хоть и призрачным?
Анна молча встала и подошла к вешалке, отыскивая среди вороха Полеттиной одежды свою мантилью.
- Анна, ты куда? - изумилась гостеприимная хозяйка.
- Мне срочно надо в полицейском участке кое с кем увидеться.
Полетта замерла с открытым ртом, в голове завращались шестеренки, она вспоминала, о чем только что шел разговор и что же такого она могла брякнуть, что Анну срочно потянуло туда?
- Ты идешь к этой крысе?
Анна, думая только о том, как бы ей не пересечься там со Штольманом, ответила:
- Полетта, несмотря на возникшее между мной и Штольманом разногласие, прошу его не оскорблять!
Хозяйка дома, от которой ускользнула большая часть произошедшего за столом, непонимающе таращилась на неё:
- При чем тут Штольман? Я не собиралась никого оскорблять. Ничего не понимаю! Ты идешь к нему?
- Нет, надеюсь, его я там не встречу. Мне срочно надо передать кое-что Коробейникову. Дух мне показал....
- Анна, какие могут быть духи, когда у тебя такое горе? Тебе надо отринуть все насущное и упиваться только им!
- Ему нужна помощь! Я не могу оттолкнуть его. Ему больше не к кому обратиться. Я скоро вернусь...Я буквально на одну минуту...
Пока Анна одевалась, Полетта взяла салфетку и высыпала в неё оставшееся в вазочке печенье:
- Передашь это крысе? Если для тебя это так важно, скажи ей, что я не хотела её оскорблять.
За минуту она, конечно, не управилась, но спустя четверть часа Анна выскочила из участка, пронеслась мимо дежурного и притаилась за деревом перевести дух.
Миссию, возложенную на неё духом и Полеттой, она выполнила с блеском.
Вихрем влетела в участок, ошарашила Коробейникова вестями с того света, вручила ему кулёк с печеньем и так же быстро, оглядываясь по сторонам, махнув на прощание пером на шляпке, вылетела в дверь.
Только теперь, немного передохнув, она улыбнулась, вспоминая ошарашенный вид Антона Андреича и узелок с печеньем в руках...
Ох, какая ж ты неблизкая и неласковая
Узнав о том, что разминулся с Анной на какие-то пять минут, Штольман мысленно чертыхнулся и решил во что бы то ни стало дождаться ее. Давно следовало объясниться. Чтобы не терять времени даром, он зашел к Милцу, попросив сестру милосердия дать ему знать, когда Анна Викторовна вернется.
- Ну-с-с, Яков Платонович, вот что мне удалось обнаружить. Два смертельных удара, нанесенных с разной силой. Первый задел печень, но раненый отпрянул, клинок выскочил из раны, и нападавшего должно было буквально окатить кровью. Видимо, затем несчастный повернулся и попытался убежать, но его добили со спины. Первый удар нанесен четырехгранным клинком игольчатого типа, второй – двухлезвийным.
Штольман поднял брови.
- Необычное оружие.
Доктор кивнул.
- Скорее всего, кинжалы. Но удар нанесен непривычной к этому оружию рукой. Иначе бы первый же оказался смертельным. Что касается ножа для вскрытия писем, который был обнаружен на месте преступления…
- Раны нанесены не им?
- Ширина и форма лезвия иные. Но клинок покрыт кровью, к которой прилипли шерстинки. Возможно, покойный пытался с его помощью обороняться и зацепил одного из нападающих.
- Благодарю, Александр Францевич! Значит, один из убийц ранен, другой был в залитой кровью одежде.
- Позвольте поинтересоваться, а почему вы не думаете, что покойный ранил первого убийцу?
- Короткий нож для писем против кинжала. Если Феофилактов ударил первым, ему пришлось бы приблизиться к убийце, чтобы дотянуться до него. Тогда он подставился бы под клинок, который в таком случае полностью вошел бы в печень. Значит, его ранили, он пытался бежать, возможно, вслепую махнул клинком и задел второго убийцу, а третий прикончил его ударом в спину.
Милц склонил голову, признавая резонность доводов. Штольман бросил взгляд на часы и подумал о том, куда же могла деться Анна.
- Александр Францевич, вы не знаете, надолго ли ушла Анна Викторовна?
Доктор с некоторым удивлением посмотрел на сыщика.
- Не знал, что она ушла. Последние дни она буквально дневала и ночевала в больнице, вы же знаете, сколько у нас было пациентов. Да и, насколько я понял, домой она не стремилась.
Штольман нахмурился.
- Мне хотелось бы дождаться ее.
- Разумеется, Яков Платоныч, располагайтесь, чувствуйте себя, как дома.
- Благодарю, Александр Францевич, я бы не торопился с переселением сюда, - усмехнулся Штольман. Привычно игнорируя сарказм, Милц предложил гостю чаю. Штольман не отказался, при условии, что доктор составит ему компанию. За чаем Александр Францевич решился коснуться темы, которая его интересовала, - насколько возможно деликатно, он пытался выяснить мнение Якова Платоновича о состоянии Нежинской.
Тем временем Анна вернулась в больницу, успешно миновала встречи с потенциальной вестницей и направилась к себе. Дверь прозекторской была приоткрыта, однако Анна не собиралась туда заглядывать – она знала, что Александр Францевич давно закончил вскрытие и даже успел написать отчет. Она бы прошла мимо, если бы ее ухо не уловило вдруг знакомый голос с особыми интонациями, который вызвал в ней такую бурю чувств, какой она и сама и от себя не ожидала. Сердце забилось в мучительной тоске, раздираемое противоречивыми желаниями. Как она скучала по нему! Теперь, когда стало ясно, что между ними все кончено, еще больше, чем когда-либо. Анна стояла, не в силах пошевелиться, не вслушиваясь в разговор, как вдруг Штольман четко произнес: «Нина Аркадьевна». Кровь бросилась ей в лицо. И словно для того, чтобы подтвердить, что она не ослышалась, Милц за дверью сказал: «как я понял, желание стать госпожой Штольман превратилось в манию». Нина Штольман! От незнакомого до сих пор чувства потемнело в глазах. Анна пошатнулась, ей пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Предательски громко заскрипели половицы. Разговор смолк, и дверь внезапно распахнулась. На пороге показался тот, чье имя стало ей ненавистным отныне и навсегда. Не владея собой, Анна отвесила ему такую пощечину, что заныла рука, развернулась и выбежала вон из больницы. К Полетте! Больше идти было некуда.
А сюда, конечно, я приехал поздно,
Что теперь поделаешь
С тех пор, как Анна прислала записку, что не вернется, всё в доме пошло наперекосяк.
Марь Тимофеевна хандрила уже часа четыре. Она беспомощно рыдала над очередной главой романа, упрямые буквы не желали складываться в слова. Домна потеряла метелку от пыли и теперь заливалась горючими слезами над своей потерей, прощаясь с ней на веки вечные. У кухарки тоже нашелся повод поплакать, молоко с утра норовило скиснуть, а, оказавшись на плите, и вовсе проявило неповиновение и коварно сбежало, куда глаза глядят, явно беря пример с хозяйской дочки.
Обитательницы дома дружно оплакивали свою женскую долю, а заодно и непутевых коров с их бешеным молоком, несчастных страусов, пожертвовавших хвосты ради метелки, которую не смогли уберечь, непокорность всех тридцати пяти букв русского алфавита, не желающих договориться меж собой и выстроиться в нужном порядке. Все тревоги последних дней выливались водопадом слез.
Одну только Музу обошла стороной эта слезоточивая лихорадка. Ей мужественно пришлось брать управление хозяйством в свои ручки. “Так дальше продолжаться не может,”- решила она, - “Надо возвращать блудную дочку, иначе дом превратиться в терем царевен Несмеян”.
Перво-наперво она отправилась с горничной паковать Аннины вещи. Поднатужившись и сетуя на тяжеловесность Домны и большой расход пыльцы, она заставила горничную положить в чемодан вышедшие из моды наряды пятилетней давности, и помогла так выбрать шляпы, чтобы составить гармоничный ансамбль из этого гардероба не вышло бы даже у съевшего собаку в этих вопросах наимоднейшего французского кутюрье. Бельё, чулочки, платочки и всякие дамские мелочи благополучно стерлись из памяти горничной и остались дожидаться хозяйку в ящиках комода.
Далее путь Музы лежал в кухню. Зная слабость хозяйской дочки к пирогам с черникой, она заставила кухарку напечь их видимо-невидимо, надеясь повлиять на рефлекторное ощущение пищевой потребности Анны, проще говоря, протоптать дорожку в отчий дом через желудок, а еще проще - приманить её на запах.
Задумка почти увенчалась успехом. Влекомый ароматом пирогов, в расставленную ловушку угодил дорогой гость - Алексей Егорыч.
Он предстал пред заплаканными очами обитательниц дома в новом костюме, со слоновьих размеров букетом, благоухающий, явно от цирюльника, судя по лихо закрученным, по гусарской моде, усам. Это намекало на серьёзность его намерений и готовность принять капитуляцию неприступной крепости. Он прошествовал в беседку, где Марь Тимофеевна предавалась меланхолии, вручил ей букет и торжественно произнес:
- Глубокоуважаемая Марь Тимофеевна, я проснулся сегодня и осознал, что не могу прожить без вас и дня! Я полюбил вас раз и навсегда! Хочу любоваться вами, беседовать, спорить... Одним словом, извините мою смелость, я прошу у вас руки и предлагаю взамен своё сердце!
Марь Тимофеевна тоскливо всхлипнула:
- Алексей Егорыч, в последнее время мы с вами сблизились, я нашла в вас родственную душу. Будет ложью сказать, что я не думала об этом...
На этих словах Ребушинский сделал наступательное движение, но был остановлен движением руки.
- Подождите! Я ждала от вас этих слов, нет, не то чтобы ждала, но готовилась к ним и боялась услышать их, потому что не смогу ответить взаимностью. Вы для меня только друг, самый лучший, самый верный и преданный... Поймите, я не могу отказаться от обетов, данных мужу перед богом несмотря на то, что он с легкостью преступил через них...
- Но он же предал вас! Он увлекся другой женщиной!
- Я польщена и благодарна вам. Вы заставили меня вспомнить о том, что я - женщина. И могу быть желанной. Мой муж, как вы верно заметили, предал меня, но я не могу уподобиться ему, поэтому не стану требовать развода. Он погубит его репутацию и лишит клиентов, а мне ничего не даст...
- Он даст вам свободу!
- Давайте сохраним нашу трогательную дружбу и не будем омрачать её.
Глядя, как понуро ссутулившийся Ребушинский бредет по аллее к выходу, Муза не выдержала и захлюпала носом. Более жалкое зрелище представить было сложно. Конечно, Алексей Егорыч согласился на всё, нежно дружить, не рушить их отношений, даже как будто принял все доводы, но эфемерную барышню эта покорность не обманула, она укоряюще смотрела на хозяйку
- Прости, но я не могу, - оправдывалась Марь Тимофеевна. - Он очень хороший, но не мой. Когда-нибудь он встретит женщину, для которой он станет лучшим и единственным...
Друг с другом будем откровенны,
Картина каждому ясна
Ураган эмоций едва не снес Штольмана с порога вместе с дверью, но ему удалось совладать с собой и не обрушиться на голову той, которая из феи серебряных башмачков внезапно превратилась в Гингему. Он отдышался и как можно медленнее вышел из больницы, забыв попрощаться с Милцем. Александр Францевич проводил его понимающим взглядом. Хотя он не мог видеть того, что произошло, услышанного было достаточно, чтобы понять всю глубину заблуждения Анны Викторовны. Но доктор предпочитал не соваться в чужие дела без приглашения, а потому вздохнул, покачал головой и попытался выпрямить покореженную дверную ручку.
Котелок Штольмана оправдывал свое название, как никогда, ибо его содержимое кипело вовсю. Какая муха укусила Анну на этот раз?! Неужели все та же Полетта? В чем причина столь опрометчивого решения? Если она подслушала разговор с Милцем, то поняла бы правду. А вдруг она опять все не так поняла? Штольман попытался припомнить, что именно было сказано, вроде бы что-то о мании. Да-да, говорил доктор, и он говорил о… говорил…
Штольман осознал себя на пороге управления. Инстинкт вел его на службу отовсюду, где бы он ни был. Однако в его теперешнем состоянии беседа с Коробейниковым была бы губительной для душевного равновесия. Из затруднительного положения его вывел знакомый голос.
- Яков Платоныч! – к нему спешил Миронов-младший. – А я к вам. Не уделите ли мне несколько минут вашего драгоценного времени?
- Охотно, Петр Иваныч, я тоже хотел с вами поговорить.
- В таком случае, я угощаю.
Штольман принял приглашение, и Миронов повлек его туда, где можно было не только поговорить в приватной обстановке, но и вкусно поесть. Уж в чем-в чем, а в последнем Петр Иваныч разбирался прекрасно.
Трапеза была неспешной, потому что один из собеседников был глубоко погружен в свои мысли, а другой – во вкусовые ощущения. Когда же, наконец, принесли кофе и десерт, Петр Иваныч решил перейти к делу.
- Яков Платоныч, хочу поблагодарить вас. Я не знаю, как вы этого добились, но Анна в последнее время изменилась к лучшему.
- Вы находите? – мрачно спросил Штольман. Он пока не хотел посвящать дядю в очередной рецидив.
- Да-да, я же вижу. Она все больше становится похожей на прежнюю Аннет. Как самоотверженно она работает в последнее время в больнице! Но я хотел бы попросить вас... – Петр Иваныч замялся. – Не могли бы вы… ну словом, объяснить ей, хотя бы частично…
Штольман обхватил кофейную чашку пальцами, минуя ручку, и сделал глоток.
- Петр Иваныч, - начал он, избегая прямого ответа, - я хотел бы предостеречь вас. Убедите Анну Викторовну опасаться госпожи Аникеевой, владелицы книжного магазина.
Миронов хотел что-то сказать, но Штольман продолжил:
- Я заметил, что после встреч с Полеттой Анна Викторовна бывает словно не в себе, и провел расследование. Не хочу пока вдаваться в детали, но скажу следующее: госпожа Аникеева владеет месмеризмом. В Петербурге у нее даже была частная лечебная практика. Однако она не только врачевала. Один из ее клиентов умер, оставив ей свое состояние. Наследникам удалось оспорить завещание и разделить наследство по закону, но отдать Аникееву под суд было невозможно, поскольку против нее не было доказательств. Тем не менее, разразился скандал, и Аникеева уехала. Как вы думаете, куда?
Петр Иванович смотрел непонимающе.
- В Париж, - закончил Штольман. – Это было примерно год назад.
- То есть, - взволновался Миронов, - незадолго до скандала вокруг Анны! Значит, она могла повлиять на Анну месмеризмом! Но для чего ей это понадобилось?
- Этого я пока не знаю, - признал Яков Платонович. – Я нашел способ заставить Аникееву держаться подальше от Анны Викторовны, но…
Петр Иванович побледнел.
- Сегодня Анна прислала записку о том, что переезжает к Полетте!
- Этого нельзя допустить, - резко сказал Яков Платонович. – Я сейчас же пойду в «Око змеи».
Миронов покачал головой.
На стол колоду, господа. Крапленая колода
«Затонский Багатель», в отличие от Английского клуба, демократичным не был, и Штольману пришлось облачаться во фрак, тихо радуясь своей предусмотрительности. Пошитый по особому заказу, фрак сидел, как влитой, но скрывал то, что постороннему глазу видеть не полагалось. Штольман еще раз убедился в том, что все в порядке, и отправился в клуб.
Здание клуба казалось роскошным лишь издали. Вблизи даже в наступающих сумерках было заметно, что портик знавал лучшие времена, мраморный пол холла покрыт щербинами, а двери нуждаются в том, чтобы их хотя бы смазали. Однако секретарь, молодой человек в полной форме морского офицера, держался столь высокомерно, письмо читал столь придирчиво, а взнос принимал столь неохотно, что всяк сюда входящий невольно ощущал себя не то недостойным соискателем на звание члена братства, не то скромным претендентом на руку и сердце на смотринах у будущей тещи.
Наконец, господин Заливухин признал-таки избранность Штольмана и, словно Янус, повернулся к нему вторым лицом, излучающим добродушие и гостеприимство. Он улыбался, кланялся, через каждые два слова поминал губернатора, потом подхватил новичка под руку и провел в зал, где уже шла игра. Видимо, чтобы убедиться в том, что гость чувствует себя, как дома, Заливухин долго следовал за Штольманом по пятам. Дышал в затылок и у некоторых столов ощутимо жестикулировал за его спиной. Когда сыщик решил, что разглядел все, что ему было нужно, в закрытых ставнями окнах, он обернулся к сопровождающему и подарил ему один пристальный взгляд. Этого хватило, чтобы секретарь исчез буквально в ту же секунду.
Штольман задержался у одного из столов, чтобы перетасовать мысли и разложить их по достоинству. Взгляд его был устремлен на карты, но в игру он не всматривался. Странно, но вместо привычного азарта он ощущал лишь охотничий. Не верилось только, что все оказалось так просто, а преступники так глупы и самонадеянны. Впрочем, нарушители закона часто бывают именно таковы. Теперь нужно было решить, как действовать дальше.
Немолодой тучный господин, сверкающий бриллиантовыми перстнями, сгреб выигрыш, чем вызвал у своего противника, молодого офицера, приступ паники и желание отыграться. Штольман осведомился, нельзя ли и ему присоединиться к игре, и был встречен благосклонно. Однако сгорающий от нетерпения юнец вскоре пожалел об этом. Вновь прибывший оказался редким занудой: он так обстоятельно выбирал место, словно собирался провести на нем всю оставшуюся жизнь, и в итоге заставил офицера пересесть; придирчиво разглядывал свою колоду, вскрытую у него на глазах; мучительно мялся, делая ставку, и дважды ее менял. Когда, наконец, игра началась, все вздохнули с облегчением.
Счастье и на этот раз улыбнулось господину Митяеву, а не господину Светлову, но поскольку ставка была маленькой, выиграл он немного. Однако Штольмана проигрыш расстроил и, извинившись, он пересел за другой стол. Там он тоже долго обустраивался и тоже проиграл, хотя и не так быстро, и опять поменял игру. Через несколько часов завсегдатаи клуба не чаяли, как от него избавиться, несмотря на то что содержимое его бумажника полностью перекочевало в карманы более удачливых игроков. Больше всех перепало лейтенанту Нелидову. Но, похоже, Яков Платонович не собирался сдаваться. Он попросил у секретаря бумаги и чернил, написал записку и потребовал прислать ему наличные.
- У нас можно играть и в долг, и на векселя, - заметил Заливухин.
- Нет уж, позвольте, - возразил Штольман, - у меня есть правила, и я не собираюсь от них отступать.
В ожидании денег он прогулялся до курительной, но счел, что там слишком накурено, открыл окно и дышал ночной прохладой так долго, что выжил двух посетителей, предпочитавших дым сигар свежему воздуху. Наконец, ему принесли требуемое. Штольман задержался в холле, пересчитывая деньги, затем вернулся в зал. Уселся за пустующий стол, огляделся и провозгласил:
- Господа офицеры! А что если нам проверить, какому ведомству повезет больше? Полиция против флота?
Нелидов и Светлов не горели желанием отстаивать честь доблестных моряков, но подобный вызов показался окружающим оригинальным. Послышались голоса: «Ставлю на флот! Нет, на полицию!». Молодые люди переглянулись, пожали плечами и под давлением общественного интереса уселись напротив Штольмана. К несчастью для зрителей, он выбрал самый неудобный стол, стоявший почти вплотную к стене, поэтому почти все желающие понаблюдать за игрой столпились у него за спиной. Он недовольно оглянулся и взглядом заставил зевак отступить на пару шагов.
Когда наступило время делать ставки, Штольман сунул руку во внутренний карман и неприятно разочаровал окружающих, вместо портмоне достав револьвер. Убедившись, что Нелидов со Светловым тоже разглядели оружие, он сунул руку под стол и сказал:
- Первый, кто дернется, получит пулю, а уж куда – это как повезет. Хотите испытать фортуну? – и послал офицерам многообещающую улыбку, которая окончательно лишила обоих воли и желания даже моргать. Левой рукой Штольман поднес к губам свисток, и ворвавшийся Коробейников со товарищи подтвердил выигрыш банкомета.
Лиза, где же ответ?
Счастье - было и нет...
Идея “получше” Петра Иваныча заключалась в привлечении брата к возвращению выпавшего из родимого гнезда птенчика. Этим хитрым ходом он намеревался убить сразу двух слонов.
“В конце концов, Виктор - родной отец и кому, как не ему, надлежит вернуть неразумное дитя под материнское крылышко,”- рассуждал младший Миронов. - “А если повезет, то объятия Марь Тимофеевны гостеприимно распахнутся и для него самого. Сначала из благодарности, а там, глядишь, и до романтических недалеко. Хватит брату мыкаться по гостиницам, не того он уклада, чтобы жить одному, на радость предвкушающим легкую добычу хищницам. Оставил своих женщин без присмотра, и вон что натворили.”
Он шел по улице и строил планы, как бы половчее собрать всё семейство под одной крышей, и вдруг замер, остановленный прелюбопытной картиной.
Та, что была причиной размолвки брата с супругой, восседала за столиком кафе, делая вид, что читает книгу. Нет, не наличие учебника французского насторожило Петра, хотя, что греха таить, и это тоже, а то, что за соседним столиком, спиной к ней сидела мадемуазель Аникеева. И не было бы в этой мирной картине ничего подозрительного, если бы дамы, отодвинувшись от столиков на приличные расстояния, не прижались практически вплотную спинами друг к другу. При этом они, оглядываясь по сторонам, перешептывались, а Лиза не забывала еще и поглядывать в учебник.
Суть их разговора издалека уловить не удалось, и он, затаившись за углом кафе, предпочел пока просто понаблюдать.
Еще некоторое время дамы таинственно общались, затем Полетта встала и вышла, а Лиза отложила учебник, заказала лимонад и пирожное.
Петр Иваныч подошел к её столику и поприветствовал её:
- День добрый, уважаемая Лизавета... Как вас по батюшке? Позволите разделить с вами трапезу? - Он подозвал официанта и сделал заказ. - Мне кофе, а прекрасной мадемуазель эклер де Пари.
От французской речи голова бывшей горничной закружилась, она моментально растаяла, как глазурь на лежащем перед ней пирожном. Петр про себя вздохнул, дивясь неприспособленности брата к любовным приключениям и неумению оного вести себя с легкомысленными, но матримониально настроенными девицами. Сомлевшая было Лиза энергично закивала головой и пригласила устраиваться:
- Ну что, вы, Петр Иваныч, зачем же по отчеству. Я считаю, что это только для немолодых дам. Называйте меня как раньше, просто Лизой. Все-таки мы с вами, в некоторой степени, почти родственники, или могли бы стать ими.
- Полностью с вами согласен. Вы еще слишком молоды, чтобы именоваться так. Пусть будет Лиза, нет, лучше Лизон, на иностранный манер. Смотрю, вы интересуетесь французским языком? - он потянулся к учебнику, осторожно стараясь выведать её тайны. - Скажите, Лизон, вы бывали в Париже? Или только собираетесь?
“Ах, Петр Иваныч, вы бесцеремонно устроили топтание на больной мозоли бедной девушки. Ведь сказочный Париж — это мечта всей её жизни. Вот так бы она распахнула крылья, натянула шляпку поглубже, чтобы в полёте голову не продуло, разбежалась и воспарила над Затонском, на зависть всем... И летела бы, летела, до самого Парижа, до Эльфовой башни... Эйфелевой? О, да это не важно, лишь бы приземлиться на французской земле...”- прочитал Петр по лицу девушки и усмехнулся.
- Понимаю вас. Чудесный город... Вы знаете, закат в Париже очень подошел бы к вашим волосам. Если бы нам довелось оказаться сей момент там, мы с вами прошлись по Елисейским полям...
- Нет, увольте, никаких скучных полей! Они мне и дома надоели...
- Голубушка, это не те поля, что с пшеницей и овсом, это место прогулок всех влюбленных парижан. Мы бы пили кофе в “Ле Дуайен”, слушали уличных музыкантов...
- Шарманщиков?
- Почему шарманщиков? Но, впрочем, если вы хотите, то можно и их... Мы бы прогулялись по Лувру, знаете, там ночами бродят призраки? Призраки Белой дамы и королевы Жанны Наваррской. Я показал бы вам “Мону Лизу” ...
“Кто это такая? Спросить у него? Нет, лучше не надо, подумает ещё, что я совсем дремучая. Надо же, француженка, а зовут так просто, неинтересно - Лиза... Как меня. Нет, я теперь - Лизон. Ли-зон, Ли-зон, похоже на звук колокольчика,” - попробовала “на вкус” свое новое имя девушка и, как видно, осталась весьма довольна.
Петр тем временем замолчал, думая о чем-то о своем. Лизон, только как следует размечтавшаяся, потерянно бродила по залам Лувра, насмотревшись вдоволь произведений искусства, она попросилась на выход:
- Продолжайте, пожалуйста...
- Так на чем я остановился?
- Мы с вами гуляем по Лувру...
- А вечером мы бы непременно посетили Гранд-Опера. Знаете, ведь и там есть призрак?
- Неужели в таком прекрасном городе нет ни одного местечка без них? Может, туда, где обитают духи, вы поведёте своею племянницу? Мне хочется в нестрашные места. Там есть магазины?
- Сколько угодно! В прошлом году открылась “Галери Лафайет”, великолепный огромный магазин. Там я бы вам купил новую шляпку...
- Две! Нет - три! - Пользовалась моментом Лизон. - Еще несколько платьев, я же без вещей там оказалась. Еще перчатки, сумочку и зонтик!
- Ну уж это непременно. Разве можно без зонтика, тем более, в это время года? А осень в Париже - пора каштанов. Тонкий сладкий запах жареных каштанов разносится по всем главным улицам, - Мечтательно рассказывал Миронов. - Восхитительное лакомство.
- Вы шутите? Я видела их, они все в колючках, их невозможно есть, а если их почистить, они похожи на жёлуди! Это еда только для поросят! - блеснула знаниями заправского свиновода Лизон. В этот момент она неимоверно гордилась тем, что расширила кругозор Петра Иваныча, а возможно, и уберегла его от болезни живота.
- Ах, милая моя, какой вы, в сущности, ребёнок! - Восхитился Петр Иваныч. - Не понимаю брата, судьба послала ему такой подарок...
- Да! Да! Я тоже его не понимаю. Неужели я хуже Марь Тимофеевны? - ревниво поинтересовалась Лизон.
- Голубушка, а к чему нам Париж? - Не желая отвечать, Петр Иваныч, переключил её внимание на недалекое будущее. - Не стоит ждать прекрасных мгновений, начнём созидать их сами. Приглашаю вас как-нибудь отужинать со мной в ресторации Голубцова.
Лизон с благодарностью приняла приглашение.
По утрам пролетает тут и там…
Ранним утром полицейское управление было, как никогда, пустынным. Но не потому, что нарушители порядка вели себя смирно, а блюстители – бдительно. Причина крылась в прибытии начальства. А верная примета городовых гласила, что чем раньше господин полицмейстер прибывает на службу, тем больше на его пути пострадавших. Поэтому в пределах видимости остались лишь те, кого удерживали служебные обязанности или запертый замок. Исключение составляли Штольман и Коробейников, разгоняющие чаепитием мозговой сумрак бессонной ночи. К ним-то и ворвался дышащий негодованием оплот правосудия.
- Это как же понимать, господа? – начал Трегубов, как всегда, на высокой ноте. – Скандал в клубе! Арест секретаря!! Что скажет господин губернатор!!!
- Думаю, от души поблагодарит, когда узнает всю правду, - не повышая голоса, ответил Штольман.
Николай Васильич уставился на него, не желая так быстро отказываться от праведного гнева.
- А вы, Яков Платоныч! Я и подумать не мог, что вы так злоупотребите моей рекомендацией!
- Позвольте мне все объяснить, Николай Васильевич.
- Да уж попрошу вас, господин Штольман, - полицмейстер был настроен по-прежнему воинственно.
Штольман прошел к своему столу и достал из ящика механическую руку. Коробейников тем временем подсунул под начальство стул и предложил чаю. От чая Трегубов отмахнулся, с детским любопытством разглядывая механизм.
- Это шулерское приспособление, найденное нами у убитого Феофилактова. Оно сразу навело меня на мысль, что причина убийства могла быть связана с картами. Антон Андреич проверил другие версии, и они оказались несостоятельными.
Коробейников важно кивнул.
- У подозреваемого было алиби, Николай Васильич, - пояснил он.
- Профессиональному шулеру требовалось достойное поле деятельности, и клуб очень для этого подходил. Поначалу я заподозрил Феофилактова в сговоре с учредителями.
Успокоившийся было полицмейстер снова взвился.
- Вы соображаете, что говорите?! Учредитель – сам господин губернатор!
- Господин губернатор был обманут, - терпеливо пояснил Штольман. – К нему пришел якобы племянник адмирала, предложил открыть клуб, рассказал о блестящих перспективах и получил требуемое разрешение. Мошенники признались, что по такой схеме они действовали в разных городах. Мнимый племянник очаровывал городского голову. Открывался клуб, собирались взносы, соучастники обчищали карманы игроков и исчезали с деньгами через две-три недели после учреждения.
- Как же полиция не вмешивалась? – не мог поверить Трегубов.
- Преступники действовали осторожно. Единственной заметной фигурой был секретарь, а он всегда оправдывал свой отъезд вызовом на службу, болезнью дяди и так далее. Шулеры отбывали раньше или чуть позже, по одному и не сразу после крупного выигрыша.
- Но как вы их обнаружили?
- Первым мое подозрение вызвал секретарь клуба. Он был в морской форме, с кортиком старого образца. Два клинка, которыми были нанесены раны Феофилактова, по описанию вполне могли быть кортиками. Он неловко держал правую руку, а мы знаем, что один из убийц был ранен. Далее, секретарь запаниковал и, сопровождая меня, выдал мне своих сообщников. Я следил за его отражением в оконных стеклах. Он пытался знаками предупредить двух морских офицеров. Затем я понаблюдал за игрой и убедился в том, что они пользуются шулерскими приемами: фальшивой тасовкой, сигналами, теми же отражениями. Не очень умно и умело, в конце концов их раскрыли бы, если бы они где-то задерживались надолго.
- Это и произошло, - вступил Антон. – Феофилактов был шулером более высокого класса, он намекнул мошенникам, что их афера раскрыта, и они его убили. Они сегодня наперегонки строчили признания, надеялись получить поблажку. Да только убийство очень уж жестокое.
Трегубов покачал головой.
- И все-таки, Яков Платоныч, зря вы брали их прямо в клубе, с таким шумом и риском для свидетелей.
- Я видел, Николай Васильевич, что мое появление их насторожило, и опасался, что они уйдут. Их и так тут удержала чрезмерная самонадеянность и жадность. Поэтому мне пришлось проиграть все, что у меня было с собой, чтобы у меня была причина написать записку. На самом деле я незаметно написал две. Одну вручил секретарю, другую бросил в окно Коробейникову, который поджидал в засаде. Он и доставил мне наличные, а пока я наблюдал, чтобы никто не вышел в холл, арестовал секретаря. Дальнейшее вам известно.
- Блестяще. Блестяще, господа. Я рад, что мне найдется, что порассказать господину губернатору.
- Жаль, что преступники недостаточно жадны, чтобы скупиться платить цену за жадность, - изрек Антон под ироничные аплодисменты Клаши.
Все ж легче жить, когда есть дом,
В котором горит огонек
Минорное настроение Анны невероятно целительно отразилось на здоровье больных. Она излечивала их столь усердно, что некоторые просились выписаться досрочно. Как они объясняли, чувствуя небывалый прилив сил, или ведомые иными ощущениями, о которых предпочли умолчать.
Она, непрерывно обдумывая слова отца, успевала безропотно выполнять указания доктора Скрябина: вынимала занозы, делала перевязки, вела прием рутинных, с его точки зрения, пациентов. Больше он не стремился распознать в ней ошибку природы, которая по какому-то недоразумению облачилась в белый халат. Своей молчаливой покорностью она привела его в полный восторг и наконец-то позволила рассмотреть в себе потенциал, возвысивший её в ранге до его ассистента, и удостоилась привилегии нажимать на рычаги и кнопки приборов в ходе лечения. А также наловчилась тушить пожары, когда аппараты, не выдержав скря-терапии, выходили из строя.
- Анна Викторовна, попрошу вас ассистировать мне. Интересный случай, больной жалуется на боль в левом ухе и гул в голове. - Отвлёк её от заполнения журнала голос Ивана Евгеньича.
- По-моему, ничего необычного, - ответила Анна и предложила, - попросите Любочку, мне пора.
Мысли в ее голове шумели не меньше, но говорить об этом в присутствии данного доктора было опасно, слишком тонка была грань, в его понимании, между врачом и пациентом.
- Тем не менее, мне нужна именно ваша помощь, - настаивал он со своим обычным слоновьим тактом.
- Одну минутку. Только распоряжусь, чтобы доставили огнетушитель...
- Неужели вы настолько не верите в прогресс? По-моему, за эти дни мне удалось избавить вас от скептицизма.
Анна рассеянно слушала его, а сама обдумывала сказанное отцом. Он убеждал её, что родные не знали о судьбе Штольмана, и её поездка в Париж была попыткой дать Анне другой смысл жизни. И ведь они оказались правы. Только обучение медицине и желание помогать людям придавали ей силы пять последних лет.
Дойдя до смотровой, она привычно облачилась в резиновый фартук до пят, достала из кармана круглые очки с темными стеклами, натянула и их.
Прибор Скрябина представлял собой ящик с отверстиями для недужных частей тела, стоящий на поворачивающейся платформе. Управлял ею ассистент, поворачивая штурвал. Целительные же действия производились механическими руками, напоминающим небольшие лодочные весла с малюсенькими клешнями на концах.
Пациент, усаженный в кабину, с торчащей наружу головой, испуганно таращился по сторонам, но придавленный пафосностью момента и видом решительно настроенных докторов, молчал и боялся пошевелиться.
Иван Евгеньич занял место у трубы, вроде телескопной, с двумя ручками по бокам. Анна водрузила на голову пациента шлем, привычно подключила провода между шлемом, коммуникатором и зеркалом, и заняла место у штурвала. Скрябин смотрел в трубу, регулировал положение пациента, словами “правее-левее”. Наконец, выбрав подходящее, прицелился ему в ухо и выстрелил лучом.
В зеркале пропало привычное отражение и появилась неясная картинка, которая тут же сменилась помехами, так доктор назвал хаотично бегающие туда-сюда точки и тире в огромных количествах. Анна повращала рычаги на коммуникаторе, картинка стала яснее, нажала на кнопку, и в зеркале, как на ожившей фотографической карточке, появилось нечто черное и шевелящееся. Скрябин немедленно поставил диагноз:
- Муска ин аурем. Муха в ухе. Будем извлекать. Анна Викторовна...
Она, не дожидаясь продолжения, взялась за правое весло, Скрябин за левое, Анна своим осторожно оттянула пациенту ушную раковину, Скрябин, глядя в зеркало, направил манипулятор в ушной проход.
Муха, увидев приближавшуюся к ней клешню, закопошилась, стараясь спрятаться, но Скрябин, приговаривая: “врёшь, не уйдёшь”, подцепил её за крылышко и извлек наружу.
- Вот она, голубушка. - Он покачал веслом, тряся мухой, и поспешил обрадовать пациента, пребывающего в полубессознательном состоянии от прогрессивного лечения. - Больше головные боли вас мучить не будут.
Анна смотрела на глупую муху, погрузившуюся в глубокий обморок в чашке Петри, и думала, о том, что у них много общего. Они обе попали в ловушку, не могли найти выхода и заставили страдать ни в чем не повинных людей.
«Родители не виноваты. Я должна верить им. Нет, не так. Я верю им! А значит, пора возвращаться».
Обращения из-за кулис
Анна – зрителям:
- Не верьте! Прошу вас, не верьте, что я могла принять эту дуэль. Нет ничего страшнее смерти. Обиды…боль… все это такая чепуха, когда понимаешь, что его могло бы не стать... он мог перестать быть... навсегда.
Я никогда бы не допустила, чтобы он платил кровью даже за нанесенное мне оскорбление.
Я никогда бы не прошла мимо него, зная, что он был так тяжело ранен.
Я никогда не простила бы того, кто так старался его убить.
Я не смогла бы пережить его смерть во второй раз.
Штольман не железный. Анна тоже.
