Я всегда гордилась тем, что мой дедушка - полный кавалер Ордена Славы. Он начал войну в июле 41-го под Киевом, а закончил в Белоруссии осенью 44-го. Нет, он не погиб. Просто вражеская пуля раздробила ему кисть правой руки. Руку спас замечательный хирург Ивашкевич, но к тому времени, как дедушка вышел из госпиталя, война уже кончалась, а его, к тому же, признали ограниченно годным к военной службе, так что повоевать больше дедушка не успел.
А бабушкин брат Андрей штурмовал Берлин под началом генерала Рыбалко. И на броне его боевой машины было написано: "Даёшь Берлин!" Это был уже второй танк у Андрея. Он говорил, что танки не живут долго. И танкисты тоже. И первый танк дяди Андрея сгорел. А Андрей остался жив. И на броне того, первого танка было написано: "За родной Ленинград!"
Бабушкин брат Андрей взял Берлин. И расписался на стене рейхстага. Он успел написать об этом домой. Письмо было отправлено 9 мая. А 11-го Андрей шёл по Унтер-ден-Линден, молодой и красивый. И остановился поболтать с санитарками. А рядом там стояла полевая кухня, и наши кашевары подкармливали немецких ребятишек. И какой-то тупой гитлерюгенд кинул гранату. А там были девушки. И кашевар. И ребятишки.
Андрей закрыл гранату собой.
На броне Андрюшиного первого танка было написано: "За родной Ленинград!" Моя бабушка пережила в Ленинграде блокаду. А ещё она спасла Эльзу.
Про Эльзу у нас в семье любили рассказывать. Но до Перестройки говорили потихоньку, и мне болтать не велели. Потому что за эту историю "кое-кто мог пострадать", так они говорили. А потом говорить стало можно, но я уже тогда знала все подробности.
Эльза в 41-м была студенткой из Дрездена. А в самом июне месяце приехала в Эстонию к каким-то родственникам. Гитлер уже собирался напасть на нашу страну, но Эльзу почему-то не предупредил. И оказалась она, бедная, тем страшным летом в городе Таллинне, штурмуемом немецко-фашистскими войсками. А Таллинн тогда назывался Ревель.
Там жуткая неразбериха была, обстреливали. Наши эвакуировались. И Эльза под обстрел как раз попала. Ранение в голову. Вывезли её без сознания вместе с нашими ранеными бойцами. Транспорт шёл в Ораниенбаум. А госпиталь был в Ленинграде. И в госпитале работала моя бабушка.
Бабушка рассказывала, что Эльзу она заметила сразу. Эльза "тяжёлая" была, её занавеской отгородили. И бабушка возле неё дежурила время от времени.
Бабушка медицинский институт уже почти закончила, а ещё она немецкий знала в совершенстве. Это её моя прабабушка научила. Она в молодости в Берлине жила, с эмигрантами.  Прабабушка большевичка была.
Бабушка говорит, она не сразу сообразила, что Эльза - немка. Только когда дежурила, со временем поняла. Эльза бредила, лопотала тихонько так: про дядю Ганса, про Курта какого-то, про бомбёжку. Лежала такая маленькая, бледная, и шептала тоненьким голосом. Бабушке её жалко стало. Девочка ведь совсем.
Это потом, когда война кончалась, немцев немного стали жалеть. А тогда, в 41-м немец - это значило "фриц", фашист. Даже "наших" немцев, ну, тех, которые в Советском Союзе жили, всех ссылали куда-то. А тут - немецкая девушка, из самой Германии. Может ещё и шпионка, к тому же. Бабушку никто бы не понял. А тогда ещё слово было такое страшное - измена Родине.
Но бабушка Эльзу пожалела. Говорит, сразу поняла, что не шпионка она. И выходила её как-то, а всем говорила, что контуженная она, совсем память потеряла. И не слышит. А когда Эльза на ноги встала, бабушка её домой забрала. Вот в эту самую нашу квартиру на улице Восстания.
Там они и жили всю войну. Эльза помаленьку поправилась, по-русски говорить начала. И оказалось, что никакая не шпионка она, а просто так получилось.
Бабушка в госпитале работала, пайку получала, как на служащего - 125 грамм.  А Эльзе ничего не полагалось. Они тогда всё, что в доме было ценного, на еду сменяли. А зиму пережили, потому что повезло. В ноябре у нашего дома бомбой убило лошадь. Бабушка с Эльзой мясом успели запастись, а потом вся улица набежала. Лошадь за десять минут разделали, несмотря на бомбёжку. Варили эту лошадь почти до конца зимы, малыми порциями. Потом Эльза тоже работать пошла. Так и спаслись. Чудом, можно сказать.
А когда война закончилась, Эльза от бабушки потихоньку ушла. Боялась, чтобы моя бабушка не пострадала. И подалась на запад, в Прибалтику. Тогда народ сильно двигался, беженцы домой возвращались. И Эльза тоже, как беженка. Добралась до Германии к концу 1946 года.
Эльзин жених Курт служил в вермахте. И на Восточном фронте был. Может, это он дедушке руку прострелил? А весной 45-го на австрийской границе сопровождал какого-то важного офицера, и их постреляли всех, а Курт живой остался. И незнакомый полковник сказал ему: "Иди домой, парень! Твоя война окончилась".
И Курт пошёл в родной город Дрезден. Там они с Эльзой и встретились.

Но это всё мы потом узнали, когда Эльза к нам в Союз приехала - летом 1991 года. Германия объединилась, стену разрушили, и стало можно с Запада на Восток разъезжать, и обратно. У нас в Союзе тогда Горбачёв объявил "новое мышление", так что приехать стало можно. И фрау Эльза решила бабушку разыскать.
И нашла, потому что никуда бабушка не переезжала из той квартиры, где они всю войну на двоих беду делили. Радости было! Мы уже привыкли в мыслях считать Эльзу родной. Бабушка ведь её за сестру свою выдавала. Так что мы тоже радовались: и мама, и папа, и я.
Фрау Эльза уже старая была, поэтому приехала с внуком. Здоровый такой парень, Эрик, - красивый, как Арнольд Шварценеггер. Ему двадцать лет было. А мне - пятнадцать, только-только исполнилось.
Я всегда хотела, чтобы у меня был брат. Старший. Чтобы заступался за меня, когда я дралась. А я много дралась, пацанка была. Но брата у меня не было.  Никакого. Я одна родилась, маме больше нельзя было.
И знаете, что я подумала, когда в первый раз Эрика увидела? Думаете, про брата? Ничего подобного! Я подумала: "Во битюг! Качается, наверное, делать больше нечего".
А бабушка сказала: "Это моя внучка Варвара!" И я сделала книксен. А Эрик рассмеялся.
Он смеялся не потому, что у меня плохо получилось. Он обо мне всё сразу понял. Он так и сказал, когда мы познакомились. Эрик по-русски очень хорошо говорил. А я по-немецки - не очень.
Нам с ним легко было. Эрик весёлый был. И умный. Оказалось, что он студент, изучает что-то связанное с компьютерами. А я-то думала, что он в кинозвёзды метит.
Я его по Ленинграду водила - с ознакомительными экскурсиями. На Марсово поле, на Пискарёвское кладбище. На Аничков мост, где у одного из коней Клодта щербина от  немецкого снаряда есть. Эрик всё осмотрел внимательно. И дипломатично молчал. А мне его расколупать хотелось. Я тогда думала, что забыть о войне - это значит простить всё, что было. Но Эрик на провокации не подавался и вёл себя, как джентльмен.
А вообще-то это было хорошее лето. Я таскала его в Царское, в Петергоф. Ходили, восхищались парками. А на террасе Монплезира случилось то, что нас поссорило.
Стояли там двое, смотрели в туманную даль. А в солнечный день с Монплезира даже Кронштадт видно. И говорили по-немецки - о том, что вот в этом парке стояли войска вермахта, и Ленинград был как на ладони. 
Я возмутилась и сказала им:
- Зато потом наши войска взяли Берлин!
И один из них, сопляк такой прыщавый, сказал, что теперь Берлинская стена пала без выстрела, и Советский Союз падёт, надо только подождать. Я хотела что-то заорать, но Эрик взял меня за руку и утащил прочь от них. Пока я не подралась с иностранцами.
Я руку вырвала и сказала, что я и так подерусь с иностранцем. И какое он право имеет меня тащить, если этим гадам ничего не сказал?
Эрик тихо ответил:
- А что, по-твоему, я должен был им сказать?
- Не знаю. Что-нибудь. Что они ничего не понимают, сволочи! Что они фашисты!
- Ты не знаешь, что такое фашизм, - спокойно сказал мне Эрик. – Фашизм – это ненависть, прежде всего.
Домой мы вернулись, не разговаривая друг с другом. Два дня не разговаривали. А на третий день мама заявила, что отпускает меня на море. Я давно уже у неё выпрашивалась, она не отпускала. И теперь отпустила только с одним условием: что со мной поедет Эрик, он меня в обиду не даст.
Хорошо придумала!

Ехали мы в поезде, слушали, как звенит ложка в стакане. Потом Эрик спросил, долго я буду молчать, как дура. Я ответила, что сам дурак.  Так и поговорили.
Приехали в посёлок, поселились у эстонцев - они квартиру сдавали. И я в первый же день убежала с Петером, хозяйским пацаном - янтарь искать. Эрик об этом узнал от хозяев, так что я зря рассчитывала, будто он станет с ума сходить. Явились домой под вечер - грязные и голодные. Петеру ничего, а меня встретили, как рублём подарили. И потом Эрик весь вечер исключительно с Петером общался, на меня ноль внимания. А мальчишка и рад - в двенадцать лет каждый «качок» героем кажется.
И оказалось, что этот хитрый Эрик самым дипломатичным способом вызнал все наши планы. А мы назавтра собирались пойти на Кладбище кораблей. Есть там такое, за посёлком. И, конечно, Петер Эрика   пригласил. Чтобы мне не скучно было. Вот радость-то!
Назавтра собралась целая когорта героев: Петер, Гедрюс, Алекс, ещё ребята какие-то. И все легально. Они ведь со взрослыми идут. С Эриком то есть.
Ну и ладно! Я расстраиваться сильно не собиралась. Если ему хочется с собой этот колхоз водить - как угодно! И мне лучше, не надо с этим чурбаном высокоумным общаться.
Вообще-то, весело шли. Мальчишки оказались, что надо. Жалко, что все младше меня.
К полудню на место пришли. Жутковатое, скажу я вам. Это только кажется: ну, что там - ржавые корабли! А на самом деле -  стоишь по палубе, а она под углом уходит в чёрную воду. И мысли всякие рождаются. Они ведь, эти корабли тоже погибшие, в общем. И кажется, что в этой глубине лежат мёртвые моряки. Или ещё что-то жуткое. И ледяные мурашки по коже, несмотря на яркий день.
Но это всё я про себя переживала. А лазили мы там долго, бодро перекликались, чтобы отогнать дурные мысли. Эрик с нами был, хотя посматривал свысока и в глубину не лез, стоял в сторонке. Так его, лося такого, не всякое железо выдержит!
Ну, это только так говорится, что корабли, а в основном на кладбище этом катера были. Больше мирные, прогулочные. Но были и такие, что с самой войны стояли. От них там мало что осталось - корабль у воды гниёт быстро. Торчит остов из песка, одно название.
Так вот Андрис что ли всё у этого остова копался. А потом как закричит:
- Глядите, что я нашёл!
И полез к нам. А мы на палубе какой-то баржи стояли. Смотрим, а этот дурак над головой гранату крутит. Большую такую, ржавую.
Тут я и замерла, как оцепенела. Дядя Андрей мне вспомнился. А пацанам ничего не вспомнилось, загалдели, смотреть полезли.
Как он через парапет сиганул! Метра три прыжок, даром что парень тяжёлый. Аж палуба загудела. Вырвал гранату, расшвырял мальчишек кого куда. А граната в руке. И куда её денешь? Да ещё и я рядом, стою столбом, воздух ртом хватаю.
Эрик её в рубку швыранул, дверцу перекошенную прикрыл, а она тонкая, проржавела вся. Рванёт - полетят осколки во все стороны. Так он её собой привалил - всем своим накачанным культуристским телом…

Граната старая была. Не взорвалась…

Я всегда гордилась тем, что мой дед - полный кавалер Ордена Славы. Брат моей бабушки Андрей был среди танкистов генерала Рыбалко, и на броне его машины было написано: "Даёшь Берлин!"
Но с того дня я всегда называю Эрика братом.