***

– Што ето Вы, барин Иаков Платонович! – воскликнула надтреснутым голосом Андреевна, – неужто и не ложились вовсе?

Она распахнула двери в утреннюю, озаренную белыми лучами утреннего солнца, залу, и вошла – как раз в ту минуту, когда Яков Платонович отложил опостылевшее за долгую ночь перо. Его слободская нянька, тихо проплыв мимо в своих войлочных чунях – с объемистой корзиной в одной руке и связкой лучины в другой, поспешила сбросить свой скарб, и принялась подвязывать занавеси.

- Здравствуй, Андреевна. Вот, не ложился сегодня, – с легким вздохом ответил ей Яков Платонович, стараясь не вспоминать о кружевной горке подушек в его спаленке, что прождали всю ночь под портретом Вольтера, да так и не дождались его. Он поднялся из-за стола, устало улыбаясь, – всё работал.

– Охо-хо-о-о-х, напасть-то кака-а-ая… – в тон ему сочувственно протянула поденщица. И приободрила:

– Та што уж теперь! Я, когда так, угошшать Вас, барин, стану. Есть тут у меня… Ш-шас.

И она ловко перенесла со стола его письменные предметы и бумаги, да так осторожно, что Яков немало подивился такой уважительности к непонятному от простой деревенской старушки. Меж тем Андреевна смахнула невидимый сор со скатерти и принялась расставлять посуду. Яков отошел к окну, чтобы не мешать ей, и попытался стереть с изгвазданных пальцев чернила. Выходило не слишком успешно, и Штольман бросил затею. Повернувшись к подоконнику спиной, он устало оперся о него руками.

Андреевна принялась сноровисто вынимать из корзины разные яства, разворачивая чистые холстины, и по комнате разлился дух свежей еды, маслица и выпечки. Штольман, вдруг ощутил, как сильно он оголодал, и радостно потянул носом!

- О-от, – принялась перечислять его нянька, – расстегайчики с кашей, да судаками, у свояченицы прихватила спозаранку. И блины с грибным припеком – сама напёкла! Малины принясла на меду. Ишшо есть у меня картошечка горячая со смятаной, да шкварки свиныя…

- Разбогатели что ли семейством, Андреевна? – тронутый такой непривычной для бедной старушки щедростью, спросил Яков.

- Та што-о-о Вы, барин, потешаться изволите? – смутилась донельзя Андреевна, махнула коричневой дланью, – куды нам… Все, што есть, токмо Вашими молитвами, да заботами и устроилось, - и истово поклонилась ему в ноги.  Якову стало совсем неловко:

- Да зачем ты...

А Андреевна продолжала:

- Давеча к празднику-то как одарили, а? Позабыли уж?
- Позабыл, – улыбнулся он.

- А и зря, – ласково пожурила-покачала она головой, обвязанной по обыкновению темным платком, – я ужо за Вас, Иаков Платонович, свечку-то у алтаря поставила. Угодников-то Божиих помнить, и почитать надобно. Да ишшо апостолу об Вас помолилась. Апостол Иаков – енгелиста Матфея побратим – то Ваш он, барин, небесный покровитель! Помните о нем, и он тогда о Вас завсегда помнить будет. Силы невиданной он угодник, самого Христа осязал.

- Откуда ты все это знаешь, Андреевна?

- Наро-од знает, так и я знаю, – опять улыбнулась поденщица, и лицо ее растрескалось мелкими морщинками-лучиками, отчего стала она похожа на печеное яблочко, – давно живу…

Она и не ворчала совсем сегодня, явно пребывая в приподнятом расположении духа. И Штольман подивился такому преображению, он и улыбки ее до сих пор никогда не видел. Андреевна, неслышно шурша, ушла и вскоре принесла вскипевший маленький хозяйкин самоварчик, за которым тонкой струйкой протянулся по комнате ароматный еловый дымок.

- Прошу, барин, откушать чаю, – Андреевна торжественно налила ему из самоварчика дымящуюся чашку.

Яков, успевший к тому времени окатить холодной водой лицо и затылок, с жадным удовольствием накинулся на угощение. Наклонив голову вперед, он выискивал пирожок посочнее, да шкварку порумянее, накладывал круглые печеные картофелины, с завидным постоянством отправлял их в рот, не забывая запивать чаем, и все не мог наесться.

По зеленым обоям уже заскользил уверенный утренний свет. Он отскакивал от подвесок потолочной люстры негромкими бликами, и блики вертелись на столе, ноже и вилке, и на ладонях Штольмана, и казалось, будто в комнате играет светом полуденная весенняя зелень…

Пока Яков угощался, старушка, подперев щеку кулачком, умильно любовалась на него, а потом спросила:

- А што вот говорят, барин, мститель в нашем городу объявился, а? Али врут? Дух охфицера, говорят, убиенного мстит своим обидчикам. Али брешут в слободке? Вам теперь как духа споймать?

- Слышала уже, Андреевна! Быстро все же в Затонске слухи разлетаются, - Яков все еще не привык к местной огненной скорости перехода сведений от жителя к жителю.

- Да слыхала ужо, как не слыхать… Только и разговоров, што об убиенных охфицерах. Я вот кумекаю, надо бы Вам, барин, у инвалидов поспрошать, может, выведаете чего…

И принялась разжигать в камине березовые поленья, чтобы прогреть его простывшее за ночь жилище.

А Штольман сразу смекнул, что совет-то ценный, и что он, действительно, мог бы «поспрошать» об офицерах, как и о Варфоломеевском поручении, у своего мальчишки-осведомителя, солдатёнка Акимова, а вернее – у его отца, военного инвалида, который мог что-то знать. Этим Яков решил заняться днем, а пока…

Старая служанка по обычаю захватила для него свежую газету. Он развернул «Затонский телеграф», еще резко пахнувший типографской краской, и принялся просматривать пестрые объявления. Штольман всегда с любопытством их читал – изучал местные нравы, набирался наблюдений, да и просто развлекался от души. Вот и сегодня, в надежде отыскать в сенсациях местного пошиба какую-нибудь зацепку по своему делу, он начитался разного.

К примеру, самое верхнее объявление обличало и призывало:

«Стыдно! Стыдно не уметь говорить и писать по-немецки, французски, латински, итальянски и польски, когда имеются въ продаже прекрасные самоучители. Цена съ пересылкой: 1 языка – 1 р., 2 хъ языковъ – 1 р. 75 к., 3 хъ языковъ – 2 р., а сразу 6 ти – 1 р. 20 к.».

Этот торговец, определенно, страстно верит в людей! – подумал и даже рассмеялся Штольман.

Следующее объявление веско сообщало миру:

«Ищу место сторожа, маляра, или баяниста. По части увеселительной имеются рекомендации».

А вот такой удалец место точно под себя найдет, и быстро! – полиция в лице Якова была совершенно спокойна за него. Далее следовало животрепещущее:

«Городская управа объявляет, что при Вокзальной съезжей части два дня находится белый приблудившийся козел. Хозяев просим поторопиться, пожарные – хотя огнеупорные, но все же не железные».

А вот тут оставаться спокойным за съезжую часть полиция, пожалуй, не могла. Как там еще с хозяевами обернется, может, и не захотят они возвращать своего беглеца? Он снова негромко рассмеялся.

«Лучше нет мыла, — утверждалось в следующем экзерсисе, украшенном замысловатыми виньетками, — чем мыло, варенное г-ном Н.П. Арефьевым. Моет экономно, сохраняет белье от износа и готовится благодаря знанию, из рода в род переходящему. И никому, кроме г-на Арефьева, неизвестному».

Знает ли г-н Арефьев в промысле мыловарения, Якову было неведомо, но заинтриговать публику автор точно умел на все сто: торговля у него хорошо пойдет!

Полиция еще немного повеселилась над объявлениями горожан и переключилась на титул. А вот там, как обычно, размещалось самое неприятное. Под броским заголовком «Убийца в шинели. Как дух погибшего офицера мстит своим обидчикам через десять лет» следовал подробный отчет – с именами и регалиями убиенных офицеров – о серии смертей и о напрасной ночной погоне полиции за преступником. Это все тот же борзописец г-н Ребушинский оповещал город, что «полиция никогда не сможет выяснить, какая напасть с ними приключилась…», и далее все в том же духе: Якову уже был знаком его стиль.

Вот откуда слухами-то земля затонская полнится, следовало сразу догадаться. И откуда только этот проныра так ловко и быстро добывает сведения? Ведь только что все произошло! Может, ему кто-то из прямо участка сведения поставляет?

А вообще, мне бы таких осведомителей! – подумал с досадою Штольман, и отбросил газету. Он досадовал, что мысли его от приятного бездумного веселья вновь вернулись к трудному делу, делу, которое следовало очень быстро решить – реальность напоминала о себе и не позволяла расслабляться. Ему пора было отрываться от уютного завтрака и, позабыв про бессонную ночь и вчерашние промахи, отправляться на службу.
Одеваясь, он подумал, что, наверняка уж, Мироновы тоже прочли эту статью. И Марья Тимофевна, верно уж, разволновалась. И Анна могла...

Как-то там Анна! - с прорвавшимся беспокойством вдруг подумал он, - спалось ли ей после потрясений этой ночи? Или она, как и он, всю ночь просидела в бессонных раздумьях?

Мысли его неостановимым вихрем закружились вокруг саднящего дела, от которого он всего-то и отвлекся, что на ночные часы, а теперь оно продолжило довлеть с новой силой. Итак, что у него есть: Набокин убит, Ишутин убит. Дубов пропал… Виктору Ивановичу каждую минуту грозит смертельная опасность. И стрелка они вчера упустили два раза: сначала у дома Мироновых, а после – уже он сам, когда уклонился от грозного ножа.

А еще Садковский.

«Уверены, что Садковский погиб?», – спросил он вчера Миронова-старшего. И увидел, что Миронов-старший совершенно в этом не уверен. Так же, как и сам Штольман. И сыщик понял, что ему следует сделать прямо сейчас, перед службой.

***

Выйдя на улицу, все еще по-октябрьски яркую, ветреную и крепко пахнущую недавно пролетевшим дождем, Штольман кликнул случайную пролетку. Он спешил на вокзал – необходимо было как можно скорее послать запрос в столичное Военное ведомство, дабы выяснить хоть что-то о судьбе Садковского! Числится ли он в списках погибших или пропавших без вести? Награжден ли посмертно, или счастливо живым?.. Яков остро понимал, что пригодятся любые крупицы сведений. Времени для оставшихся в живых, намеченных мишеней оставалось мало, события шли косяком, и одно скорбнее другого.

«Где же Вы теперь, поручик Садковский? - думал он, едучи через оживленные слободские окраины, – возможно, как и многие воевавшие помещики, обретаетесь в захудалой деревеньке с двадцатью крестьянскими дворами, и они, жалея Вас, бывшего своего барина, делятся тем, что сами снедают; и выходите Вы по утрам на крыльцо в засаленном халате и комнатных туфлях на голые обветренные ноги – играете с собакой, стреляете по воробьям, а после пьете горькую?..».

…Через полчаса сыщик домчался до станции. Вокзал жил обычной размеренной жизнью, совершенно отличной от городской. Маленькая станция была полна посетителей, мирно ожидавших на деревянных скамьях дальнего путешествия. Суетились ребятишки, кто-то курил, кто-то перекусывал пирожками от щедрот лотошника, кто-то читал газету… В углу зальцы играла гармошка, и затонские мещане, собравшись в кружок, притоптывали под веселый наигрыш, разгоняя скуку.

Вот издали загудел стремительно приближающийся локомотив, и станционный смотритель грянул в свисток – под зальным куполом тотчас же разбежался рой разбуженных голосов. Пассажиры взнялись с мест, хватая баулы и чемоданы, и устремились к выходу. Преодолевая всю эту сутолоку, Штольман быстрым шагом направился в рубку, где знакомый телеграфист, поприветствовав его приязненным кивком, споро и ловко отбил ключом нужный запрос. Важное дело было сделано, и Штольман слегка выдохнул.

Когда он уже к полудню добрался до участка, выяснилось, что Сыскной кабинет пуст, а Коробейников все еще рыщет в городе по его ночным поручениям. Уже почти обед, а юноша лишь прислал записку весьма туманного содержания: «Яков Платонович. Был в оружейной лавке. Удалось выяснить, что нож охотничий, обычный, не специального заказу, что прискорбно, я полагаю. Но я не унываю и продолжаю искать по следам в городе. Настроен вернуться с уловом!».

Яков Платонович уселся за стол – ждать, чем обернутся коробейниковские поиски, а сам принялся думать: что дальше? Из отмеченных на фотографиях – в живых осталось двое, и как бы к сегодняшнему обеду и вовсе не один Виктор Иванович. Ведь о судьбе Дубова на данный момент им ничего не было известно. У себя дома Дубова не видели, где он прятался – Бог весть. Стало быть, ни проследить за ним, ни защитить его от опасности у сыскарей не было никакой возможности…

Нужно было терпеливо ждать хоть какой-то информации о Садковском. Но именно сейчас – Штольман это чуял – любое терпеливое промедление было смерти подобно. Пока придет ответ из Военного ведомства, он может потерять немногих остальных. Не сберечь их. Не сберечь Виктора Ивановича. И он себе этого никогда не простит. Как и Анна Викторовна – не простит, а тогда…

Ее умоляющий, тревожный взгляд загорелся перед его внутренним взором, и немой страх дочери за отца кольнул его в сердце. Что же делать…

Сжав в мгновенном бессилии кулаки, он заерзал на стуле. Он уже готов был ринуться на ловлю всех высоких мужчин Затонска в шинелях и капюшонах, мало-мальски походивших на ночного стрелка – лишь бы что-то предпринять!

И вдруг его осенила простая мысль: а ведь следует поспрашивать о фигурантах дела местное военное начальство, вот что! Глядишь, и всплывут какие-то сведения об офицерах Дубове, Садковском, Миронове!...

Помнится, еще в сентябре на балу в местном Дворянском Собрании его представили статному генералу Андрею Арефьевичу Трофимову и его супруге – дородной генеральше, и этот служака николаевской выправки с совершенно белыми, подведенными к усам бакенбардами, и зачесанными вперед височками тогда понравился ему.

Генерал ведь как раз собрался в ноябре устроить большой прием в честь десятилетней годовщины окончания турецкой кампании. О предстоящем грандиозном событии пестрели объявлениями все городские тумбы, да и в «Затонском телеграфе» дали большую новость. А теперь, что же? Не мог ведь генерал Трофимов не узнать о скорбном поредении среди офицерского состава героев прошлой войны... И может быть, в силу сочувствия он пойдет навстречу полиции и расскажет о том, чего Штольман еще не знает? И поможет понять, что толкает убийцу мстить своим товарищам?

И еще одна причина наведаться к генералу была у Штольмана – все то же поручение полковника Варфоломеева. Пора, пора было начинать собирать сведения о полигоне.

План созрел в голове, и он уже встал со стула, собираясь ехать, когда в кабинет вбежал крайне возбужденный Антон Андреич, и за ним двое городовых втащили упирающегося шарманщика, мертвой хваткой вцепившегося в свою шарманку. Ее тут же принялись отбирать служивые, а шарманщик, разиня рот, стал непонимающе озираться, сверкая из-под отросших, давно немытых волосеьв, синими глазами, и прекрасная новенькая фуражка с кокардой создавала странный контраст с его обветренным бродяжьим лицом.

Штольман, недоуменно наблюдавший эту картину, понял, где пропадал полдня его помощник. Вот по каким следам рыскал Коробейников! По следам фантазий разлюбезной ему духовидицы Анны Викторовны. Что ж… Сыщик подавил нежданное неприязненное чувство к романтической прыти помощника, и даже подумал, что проверить шарманщика, и вправду, не помешает. Всё, что сейчас может помочь Мироновым, следует проверять. Он ведь и сам буквально только что собирался арестовать всех хозяев шинелей в этом городе…

- Вот он, супостат! – распаленно вскричал меж тем Антон Андреич, и принялся палить по арестанту резкими, карающими фразами, – ростом похож, шинель вроде та! Фуражку сними! И как фамилия?

Перепуганный бродяга стянул фуражку и забормотал, не по-местному сильно окая:

- Госсьподи… Василий. Коржов… Коржов я, – и задышал мелко-мелко.

- Род занятий?
- Так это… Странник…
- Бродяга! – резюмировал прокурорским непререкаемым тоном Антон Андреич, – отвечай. Где взял шинель, фуражку? Н-ну?!

- Так это. Барыня одна пожаловали. По доброте, по доброте! – попытался оправдаться перепуганный странник Коржов, и уставился на Штольмана в молитвенной мольбе, инстинктом почуяв, кто сейчас в кабинете более всего расположен судить его «по доброте».

И вправду, даже при внимательном взгляде Яков не увидел в нем той офицерской породы, которую нельзя вытравить ни многолетним бездельем вдали от службы, ни кутежами, ни водкой. И хоть и был Коржов высок и строен, но, скорее всего, он, действительно, странник, калика перехожий, коих по дорогам русским билось немеряно, особенно под большие церковные праздники.

Занесло, видно, в Затонск по холодному времени, - подумал Штольман, - так может, и пригрел кто. (снова рекомендую чудный рассказ об этом герое от Надежды Дегтяревой ).

Он вынул злополучную фотографию, еще раз взглянул на профиль поручика Садковского. Нет, не похож.

- А тепе-ерь, рассказывай! Как стрелял в адвоката Миронова, как остальных людей убива-ал?! – уже не спрашивал, а рыком зарычал Коробейников, и видно было, что переживает помощник не на шутку за семейство Мироновых, и за то порвет сейчас несчастного бродягу в клочья. Штольман и не заметил, когда успел восторженный юнец приобрести острую хватку дознавателя. Откуда только сила в нем такая взялась? Мужает помощник, ничего не скажешь.

Меж тем доведенный страхом до белых глаз шарманщик впал в настоящее буйство и принялся с неожиданной силой биться в руках городовых и кричать:

- Ваше блах-хородие! Не убыв-а-ал! Не убыв-вал я!!

Городовые, Дементьев и Меркушин, еле и удерживали его.
Распаленный его сопротивлением Антон Андреич уже замахнулся для крепкого удара… Пора было останавливать эту общую истерику. И Штольман слегка одернул помощника:

- Что ж Вы его пугаете, Антон Андреич, так он нам ничего не скажет.

Его негромкий голос подействовал, и Антон немного успокоился. Он поднес к носу шарманщика охотничий нож убийцы, и спросил уже тише:

- Ну, говори. Нож – твой?

- Не мой! Не мой нож! Мой в сапоге! – заблажил шарманщик, которому терять было нечего, и Яков приказал помощнику достать лезвие. Как он и думал, оно было самодельным, неровным, обмотанным по рукояти серой бечевой.

- Но нож все-таки есть? – не сдавался Коробейников.

- Не виноватый я! Не виноватый! Как мне такой нож-то купить, денежек едва на хлебушек хватат, - уже рыдал, словно огромное дитя, горючими слезами шарманщик. И поди разбери, в раж он вошел или правда чист?

Яков не знал, что с ним таким и делать. Сомневался. В эту минуту, печатая шаг, вошел дежурный и отчеканил:

- Ваше высокоблагородие, к Вам госпожа Мир-ронова!
- Пусть войдет! – позволил сыщик. Вдруг, опять, случилось что? Он сильно беспокоился.

Анна влетела, будто в свою столовую к завтраку, очень решительная, и настроенная боево. На ходу, не терпящим возражений тоном – ну, совершенно в ее духе – она объявила:

- Яков Платонович! Я к Вам по очень важному делу.

Ее не смутили: ни висевшая в кабинете тяжелая после враждебного дознания пыль, ни даже обилие распаленных гневом мужчин. Она будто давно служила здесь и видела подобное всякий день. Однако, зацепив глазом арестованного бродягу, Анна звонко воскликнула:

– Это шарманщик?!

Поняв, что ее привел сюда все тот же неостановимый авантюрный нрав, с которым у него не было силы спорить, и, главное, поняв, что в доме Мироновых пока никто не умер, Штольман едва приметно выдохнул и молча кивнул.

- Позвольте, – сказала Анна, и схватила буйного шарманщика за руку. Вот так запросто. Штольмана даже передернуло:

- Анна Викторовна, что Вы делаете?

Но она и ухом не повела, стояла-изучала арестованного, и тот был удивительно смирен перед ней. Потом Анна отпустила его руку и, повернувшись к Якову, объявила:

- У него нет шрама на руке.
- Какого шрама? - не понял сыщик.
- У человека, стрелявшего в моего отца, был шрам на тыльной стороне ладони, как от сабли, а у него нет.

- И что это значит по-Вашему? – прищурился Штольман. В кабинете стало совсем тихо, даже Коржов замолчал.

- Это не Садковский, - расстроенно произнесла Анна.
- Ну да, на поручика он точно не похож, - не менее расстроенно согласился с ее выводом Штольман. Дело ускользало. Где же все-таки этот Садковский, пропади он совсем.

Коржова он велел отпустить – на все четыре стороны, и вообще, сыщику внезапно захотелось поскорее очистить кабинет от лишних людей. Ему остро требовалось обсудить ситуацию с кем-то быстроумным и понимающим, с кем-то, кто поймет его плохо пережеванные догадки с полуслова. Это странно, но барышня Миронова как раз и была таким желанным для него собеседником. Штольман очень надеялся, что она вновь натолкнет его на какую-нибудь полезную мысль, или даст ценную зацепку, в которой он так нуждался.

- Храни Вас Бог, Вашескобродие! – еще кричал из коридора шарманщик, когда вернувшийся скороходом Антон был немедленно выпровожен вон – на рынок, к зеленщику, за мальчишкой Акимовым.

И они с Анной, наконец, остались в кабинете одни.

- А что это Вы про Садковского? При чем здесь Садковский? – быстро спросил у нее Штольман, и понял, что вышло немного нервно. Ну, так и ситуация была неспокойна.

- Дело в том, Яков Платонович, - горячась, отвечала Анна, встав ровно напротив него, - что я видела! В своем ночном видении – Садковский еще жив! Отец не убил его тогда на дуэли.

И взглянула ему в глаза с премилым вызовом. Совсем, как раньше. А он обрадовался – совсем некстати. И чтобы скрыть эту непрошенную, бегучую радость, Яков подошел к ее плечу, аккуратно помог снять шубку, податливо отдающую его теплым рукам легкую уличную свежесть, принял девичью меховую шапочку, и отнес всё к скучной полицейской вешалке. Потом предложил:

- Прошу, Анна Викторовна, располагайтесь.

Она присела на приемный стул. Эти видения, - хотел продолжить он, - эти Ваши сумасбродные сказки… С них-то в прошлый раз и началась ее нежданная забота о нем, и приключился тот поцелуй, приведший к разрушениям. Кто знает, куда еще могут завести ее россказни, доведись ему охота снова выслушивать их.

- Значит, Вы считаете, что-о… Садковский жив? – подытожил Яков Платонович, пройдясь из дальнего угла к своему столу. И поспешил заверить, - я, конечно, не верю во все эти Ваши странные…

- В-вы! – воскликнула Анна с возмутительной дерзостью, – можете мне не верить. Но я видела руку со шрамом!

Выпалив все это, она сразу сделалась застенчиво-тихой и скромно потупилась на своем стуле. Штольман и не догадывался, что его насмешливое недоверие так задевает ее. Испытав легкое замешательство от интенсивности таких перемен, он решил согласиться с нею:

- Предположим, это возможно, – сказал он, поскольку и сам так думал.

Анна оборотилась к нему вся, подняла обрадованное лицо и засияла самой светлой своей улыбкой:

- Неужели это случилось? Вы верите мне?!

- Ну, скажем так… Наши мнения в этом вопросе совпадают.

Воздух завибрировал от ее детской, нескрываемой радости, и увидев, как распахнулись ресницы вокруг живых расширенных зрачков, и как заиграл румянец на ее лице, Яков Платонович снова поспешил отойти подальше, на этот раз – к окну. Анна, впрочем, все время поворачивалась за ним, как неотступный подсолнух. Так они и разговаривали.

- Более того, я уже отправил запрос в Петербург: числится ли поручик Садковский в списках погибших?

- Или пропавших без вести, - дополнила его слова Анна совсем другим – кротким и нежным голосом, – но ведь для этого нужно ехать в Петербург? В архив Военного министерства?

- Анна Викторовна, – не без тайного удовольствия подтрунил он над ней, возвращая ей давешнюю дерзость, – конец 19-го века на дворе, есть же телеграф.

И улыбнулся. Ее радость все же невольно сообщалась ему, и смущала. Фарфоровые, розовеющие от заоконного света раковины девичьих ушек мешали сосредоточиться, их нежное совершенство прикрывали совсем уж нестерпимые, непослушные пряди, которые ему все время хотелось поправить…

Хорошо, что в дверь постучал дежурный и доложил:

- Ваше высокоблагородие, к Вам курьер.

Вошел уличный мальчик из копеечных вестовых, сообщил, что принес записку «от дамы-с», и Штольман сразу понял, что это за дама. Он ведь совершенно забыл о ней накануне, увлеченный поимкой офицерского убийцы, ему и вздохнуть было некогда. Нина, очевидно, прождала его в гостинице весь вечер и прошлую ночь, злясь и наливаясь обидой, и вот теперь снова напоминает о себе. Наверное, обливает его в записке холодом или дерзит. И когда мальчик подтвердил, что «да, по виду, из столицы будут», Яков решил сделать вид, хотя бы перед Анной, что записка совсем неважная. Вернулся за стол, и небрежно бросив ее на бумаги, твердо спросил барышню:

- Так, о чем мы?

Но обмануть Анну не удалось – она тоже ясно поняла, о какой даме идет речь.

- Можете прочесть, я подожду, - небрежно отвечала она, но отвернувшись, слишком высоко вздернула раздосадованный подбородок.

Опять напоминание о Нине вмешивается в их разговор, что ты будешь делать…

- Да нет, напротив, это подождет. – поспешил убедить ее Штольман. Но не убедил.

Она встала со стула, уже безо всякой улыбки – сильными синими глазами посозерцала его за столом вместе с его бумагами, и – освобожденной походкой направилась к выходу.

- Я… только прошу Вас, – произнесла она у двери с легким нажимом, - навести справки о Садковском.

И добавила чуть язвительно:

- Не забудьте.

Добавила, словно распорядилась, и горделивой походкой вышла, закинув за плечо ридикюльчик. А Штольман остался переваривать произошедшее.

Что ж, теперь Нинина записка заслужила прочтение:

«Милый мой Якоб. Прибыла в Затонск. Нам надо с тобой обязательно встретиться. Жду тебя в ресторации сегодня в полдень. Не задерживайся.
Твоя N».

Очевидно, что госпожа фрейлина, наконец, смирилась с тем фактом, что ее любовные чары более не действуют, как прежде, на сыщика, и поспешила перейти с ним на телеграфно-деловой стиль. Да и вообще, решила сделать вид, что предыдущей записки просто не было. Но чего-то она упрямо хотела от него.

Если бы она попросила, то Яков, пожалуй, пошел бы ей навстречу и встретился с нею тотчас же. Но Нина не попросила – она распорядилась. Как и Анна – только что.
Женщины бывают мстительны, когда задеты, и проявляют это абсолютно одинаково, – со смиренным вздохом подумал Штольман.

И он снова не поехал к Нине. Он отправился прямиком к генералу Трофимову – работать.
(продолжение следует...)       
     

Содержание