Предисловие.
Я очень хотела и хочу написать новую повесть во вселенной РЗВ, но времени и фантазии катастрофически не хватает. Поэтому все-таки выложу драбблом то, что родилось по окончании "Чисто французской истории". Знайте, своих героев я не бросила)))

Май 1922

Акмарал говорит, мясо надо. Аспажу Бору говорит, мясо надо. Ирен-дана нишево не говорит, книжки шитает. Іні и ұлышка все қылмыскер ловят. Плохих людей. О своих, хороших думать некогда. Вся надежда на Карима. А Карим не батыр. Был батыр – сильный, ловкий, быстрый. И сейчас сила есть, ума прибавилось, а ловкость уж не та. Карим аксакал нынче. А что аксакал делает? Мудростью наставляет, песни поет, внуков учит. На празднике аксакал – самый уважаемый и первый гость.
Вот и ему бы так: сидеть возле юрты с любимой домброй, смотреть, сощурившись, как бесконечная золотая степь становится синей на восточном краю земли, а огненно-красный круг солнца уплывает за великую гряду Алатау на западе. На завтра, а, может, и еще пару дней кряду быть ветру, – принесет он сотни колючих песчинок из пустыни Такла-Макан. Они будут скрипеть на зубах, забиваться за ворот одежды, укроют своим сыпучим покровом нехитрый скарб кочевников. Но ветер уходит, и снова можно сидеть возле юрты. Складывать песни о подвигах прадедов. А пересохнет в горле – подаст Акмарал кымыз…
Мясо вот оно – всегда рядом ходит, бери и ешь. В баране все в дело идет: ноги и грудина – это бешбармак, суп-сорпа, плов. Требуха – на кудырак. Из лопатки – самса и манты. А если барашек совсем молодой, – подкоптить на малом огне – язык проглотишь!
А в городе где хорошее мясо взять? Особенно к весне. Утка или курятина – вот и вся добыча. Шайтан забери этого Пуанкаре вместе с его la guerre! Цены скачут каждый день. На что вчера можно было весь дом накормить, сегодня – тьфу! – бумажка, на которую хлеба не добудешь!
Есть, конечно, Жан Демулен со своей «Таверной Монмартра». У Демулена всегда провиант что надо, хоть и дорого: апаш друг, но выгоды не упустит.
Мясо Карим обычно выбирает сам. Самое лучшее. Рыбу тоже можно. Но рыбу Карим ловит за городом. Сегодня уже не успеть. Кто знает, где вон та форель была еще пару часов назад? В городе вода грязный, за городом – чистый.
Рыбачить Карим научился еще совсем мальчишкой, в мелких реках близ Хацзина. Золотистая речная форель и красноперый окунь сами шли в руки. А если повезет, добудешь змеевидного угря с нежным и бескостным мясом.
Откуда-то из небытия выскользнуло воспоминание: горячая сухая ладонь на щеке Карима и смеющиеся глаза старика напротив. Аташка – дед. Дед был сед до белизны, строг и немногословен. Оттого любой укор из его уст был для Карима катастрофой и поводом испытать жгучий стыд за собственные шалости. Он бы даже боялся деда, если бы не этот смеющийся взгляд, противоречащий строгости слов, ободряющий, одобряющий, любящий. За что дед отчитывал его тогда? Шайтан его разберет, - Карим всегда был непоседой. То ли опрокинул саба с недосброженным кымызом, то ли опять подрался с непримиримым врагом и по совместительству лучшим другом Акинбеком. Эта непоседливость, пожалуй, спасла ему жизнь пару лет спустя.

Велико и могущественно было государство Жетышар – «Семиградье», с трех сторон защищенное хребтами Алатау, который русские называют Тянь-Шань, а с четвертой – почти непроходимой пустыней Такла-Макан. Непобедим был владыка Синцзяна Якуб-бек Бадаулет – «Счастливчик». Предки Карима перекочевали на здешние жирные пастбища из киргиз-кайсацкой степи десятки лет назад. Жили здесь бок о бок правоверные уйгуры, джунгары, узбеки, киргизы, таджики, дунганы. Не сказать, чтобы совсем мирно жили, междоусобиц хватало, однако до серьезных кровопролитий не доходило.
Про империю Цин Карим впервые услышал, когда Якуб-бек начал добирать войско против правящей династии, и в их киргизский аул заявились вербовщики. Угрозами и уговорами поставили под оружие молодых мужчин, в их числе был и отец Карима. Мать гадала на бараньей лопатке, а потом рыдала, прижимая к груди годовалую Айгуль, и все причитала, что поход этот станет для мужа последним, и они не свидятся больше. Отец отмахивался от нее сердито, дескать, на все воля Аллаха, а у самого слезы стояли в глазах – Карим видел. И не понимал, как мужчина может отказаться от войны, не хотеть сражаться? Ведь для того он и рожден сильным и бесстрашным. А отец именно таким и был.
Через год пришли дурные вести: китайцы заняли Урумчи, Турфан и Токсун. Войска генерала Цзо Цзунтана двинулись на Курлю, и путь их лежал через Хацзин. Аул Карима снялся со стойбища, аксакалы приняли решение кочевать на запад. Спустя неделю пути подошли вплотную к Алатау, остановились у подножия гор, чтобы подкопить сил и еды, переход предстоял серьезный. Кариму на месте не сиделось, собрав снасти, он отправился к протекавшей по пути их следования реке, – с уходом отца он, восьмилетний, остался за старшего мужчину, и должен был заботиться о матери и сестрах.
А когда вернулся полсуток спустя – ничего не было. Ни широких юрт с решетчатыми навершиями-шаныраками, ни стада, обычно пасущегося в прямой видимости от поселения, ни звуков, которыми полнится воздух над аулом. Даже стрекочущие ласточки, сопровождавшие их весь поход, будто притихли. А были пепелище и десятки порубленных тел вчерашних соплеменников. Никого не пощадил отряд китайского генерала Цзо Цзунтана. Ни седобородых аксакалов, ни женщин, будь они морщинистыми старухами или молодыми девчонками, ни аташку, ни мать, ни маленькую Айгуль. Словно в мороке шатался Карим среди мертвых, и только когда увидел товарища по всем своим проделкам Акинбека, навсегда глядящего в небо черными, будто подернутыми туманом глазами, слезы пришли к нему. Сколько плакал он, размазывая слезы по чумазому от копоти пожарища лицу, и сам не мог бы точно сказать. А придя в себя, понял две вещи: война – это не красивые благородные сражения на поле брани, а распластанный на земле, со взором в небо, Акинбек; а еще – что нужно бежать, бежать, как можно дальше отсюда, от этого страшного стойбища, от китайских войск, от себя.
И он бежал. Пробирался ночами, обходя лагеря китайских солдат, задерживаясь на время в городах по пути следования, опасаясь любого шороха, но в конце концов осознав, что никому и дела нет до мальчишки-киргиза. Через Куча, Аксу, Кашгар и дальше, до Яркенда. Там и обретался, перебиваясь случайными заработками, но, по большей части, благодаря ловкости рук, пару лет до того, как на его пути внезапно возникли Якоп-Мырза с женщиной-жеребенком. Что уловил он тогда в немолодом русском? Строгость, сухость в обращении, не оставляющее сомнений достоинство, хоть и сам русский был беглецом, вроде Карима – киргиз это враз учуял. А на дне глаз – все та же дедовская смешинка. И понял Карим, что конец ему – вору, мошеннику и сироте. Вот она, его новая жизнь, и в жизни этой самую большую ценность имеют преданность и дружба, за которые и умереть не жалко, как учил аташка…

Небольшое стадо коз неспешно брело по тротуару. Молодой паренек то и дело дергал идущую впереди однорогую козу за веревку, и стадо тут же вставало вслед за ней, чтобы дать возможность пастуху надоить молока очередному покупателю. Погруженный в свои мысли, Карим безразлично скользнул взглядом по необычной процессии. Внезапно в поле его зрения попало красное пятно – детский мяч, выкатившийся на дорогу. И вовремя. Следом за мячом прямо под колеса автомобиля бросился крепкий кудрявый мальчуган лет пяти в свитере и клетчатых штанишках на подтяжках.
- Қайда?! – тюркское слово всплыло в голове раньше остальных, в то время как Карим уже держал за помочи барахтающегося на весу мальчишку, а мяч с громким хлопком погиб под колесами «Пежо».
- Йооосик! – послышался мужской голос, срывающийся на фальцет, и рядом с Каримом и его «добычей» материализовался сухонький седоватый господин.
Карим аккуратно поставил малыша на ноги, и заметил, как в окне второго этажа многоквартирного дома прямо перед ним мелькнуло и исчезло встревоженное женское лицо.
- Йосик! Об чем ты только думал? Или ты представляешь себе, что твоя голова крепче автомобиля? И не делай папе лицо, будто не слышишь!
Карапуз молча насупился, выставив вперед верхнюю губу клювиком. Из парадного на тротуар выкатилась кругленькая, в светлых кудряшках женщина и бросилась к мужу и сыну.
- Цилечка, ты только посмотри на этого ребенка! Он таки решил весь умереть на чужбине! – развел руками худощавый господин.
- Ай, Шлема, не зря мама говорила мне за твое полное имя, что оно – Шлимазл! – воскликнула она, тыча пальцем в лицо господина. - Надо было слушать маму! Стоило оставить мальчика с тобой на пять минут, и ты уже нашел, как сделать нас сиротами! – и продолжила, быстро ощупывая молчаливого бутуза, - Йосик, как твой организм целиком и по отдельности?
Во время процедуры диагностики на предмет повреждений Йосик, как и раньше, не издал ни звука, что, видимо, немного успокоило и убедило его мать в целостности наследника.
Когда эмоции чуть улеглись, сухонький еврей всплеснул руками:
- Ой вэй, где мои приличия? – он протянул Кариму правую ладонь, не испытывая никаких сомнений в том, что тот его понимает. – Штейн. Соломон Моисеевич. Лучший ювелир Молдаванки. Спросите за Соломона Штейна в Одессе, и вам каждый подтвердит. Лично отбирал и оценивал с десяток брильянтов для диадемы Александры Федоровны. – Соломон Моисеевич сокрушенно вздохнул. - И где теперь те брильянты? – он спохватился и обернулся к супруге, - Это моя жена, Цецилия Марковна, ну а с Йосиком вы уже почти что близкие друзья. Йося, что нужно сказать?
- Спасибо, - пробубнил неожиданным басом мальчуган.
Карим пожал руку Штейну, коротко представился в ответ и хотел было продолжить свой путь, но еврей удержал его за рукав.
- Не сочтите за грубость, господин Сакен, но я бы не желал, чтобы про Соломона Штейна говорили в Париже, что он неблагодарный поц. Зайдемте к нам на чашечку кофэ, и я придумаю, как сделать вам спасибо за спасение моего единственного сына.
Карим прикинул свои шансы вырваться от новых знакомых без благодарности и, справедливо рассудив, что они равны нулю, принял приглашение.
Семейство Штейн, состоявшее из Соломона Моисеевича, Цецилии Марковны, их трех дочерей –Эли, Гели и Дали, а также маленького Йоси, занимало четыре комнаты на втором этаже дома на рю Розье.
Карим потихоньку отхлебывал кофе из крошечной фарфоровой чашки, стараясь не морщиться, - за годы жизни в Париже он так и не научился ценить ароматный черный напиток, предпочитая кофе крепко заваренный зеленый чай пополам с жирным молоком или сливками.
В кофейной беседе выяснилось, что Штейны добрались до Франции – через Будапешт, Вену и Цюрих – осенью семнадцатого.
- Знаете, господин Сакен, мы ведь пережили первую революцию и погромы в девятьсот пятом. Страшное время было. Самое ужасное, что защиты не найти было даже у тех, кого призвали охранять жизнь и покой граждан – полиции и военных. Тут-то и проявились все лучшие и худшие человеческие качества. Вчерашние добропорядочные соседи с бешеными глазами бросались тебя грабить. Но были и другие – пожилая чета Воронцовых, на свадьбу дочери которых я изготовил нежнейший жемчужный комплект из серег и браслета, три дня укрывала нас у себя, рискуя собственной жизнью. Элечка была совсем малышкой. – Соломон Моисеевич вздохнул, вспоминая те смутные дни. – Теперь вы понимаете, почему мы решили эмигрировать сразу после февральской революции. Девочки подросли, и Циля уже была беременная Йосиком, мы не хотели вновь испытывать судьбу.
- Ай, Шлема, зачем ты вспоминаешь сплошные цоресы и несчастья? – махнув рукой, прервала его Цецилия Марковна. – Разве не чудо, что весь этот гембель остался позади, и, слава Б-гу, мы и наши дети таки живы и относительно здоровы? И разве так в твоем уме выглядит доброе гостеприимство? Посмотри сюда, господин Сакен уже весь утомился за твоими причитаниями!
Но в ответ, внезапно для себя, Карим рассказал о собственном прошлом и о своих друзьях, с которыми пережил немало удивительных приключений, объездив полмира. Поведал о доме на Гранд Огюстен и о том, как Париж стал им всем второй родиной. Не обладая в полной мере русской и французской лексикой, Карим добирал эмоциональностью, в лицах представляя то схватку с бандитами в Кашгарии, то операцию по возврату «Сердца Шивы» - самого большого рубина в Индии, то вызволение друзей из плена одержимого древним свитком антиквара на севере Франции. Штейны слушали внимательно, изредка изумленно восклицая. Даже Йосик отложил игрушечный автомобиль, который пытался раскурочить целых пятнадцать минут, и, открыв рот, глядел на своего спасителя.
Когда киргиз не без гордости упомянул детективное агентство, состоящее нынче из лучших частных сыщиков Парижа – Антона Андреевича Коробейникова, и его, Карима, ұлы – зятя, Штейны переглянулись и о чем-то задумались. Истолковав их задумчивость по-своему и предположив, что злоупотребляет радушием хозяев, Карим начал спешно прощаться, однако Соломон Моисеевич остановил его.
- Господин Сакен, вы уже сделали базар сегодня?
Карим пояснил, что перед спасением Йосика как раз направлялся за покупками.
Штейн удовлетворенно кивнул, ненадолго вышел из столовой и вернулся с большим куском говяжьей грудинки.
- Мы просто обязаны компенсировать ваше драгоценное время. Смею предположить, что вы последователь ислама, однако, как я знаю, Коран не запрещает употреблять пищу людей Писания, подготовленную должным образом. А уж поверьте старому еврею, это лучшая кошерная говядина в Париже. Шоб я так жил, как умерла эта корова!
Осознав, что отказаться от столь необычного презента ему не удастся, Карим покорно принял бумажный пакет с сочным куском мяса. Провожая киргиза, Соломон Моисеевич взял с него обещание непременно поддерживать знакомство и мечтательно протянул на прощание:
- Мир удивителен, и вы многое повидали, но если бы вам довелось хоть раз лицезреть красавицу-Одессу в цветении яблонь и каштанов, вы бы напрочь забыли все другие континенты!

***

Рында над входом в кабинет ударила дважды, отвлекая Антона Андреевича Коробейникова от изучения материалов по новому делу. Теперь она всегда звучала дважды. Раньше, еще полтора года назад, три удара означали, что ужин накрыт в квартире Мироновых. Сейчас же за корабельным колоколом осталось, по сути, одно назначение: предупреждать сыщика о готовом ужине, но не о месте, где он будет подан.
В конце двадцатого Коробейников враз оказался ответственным за все дела и имущество семьи Мироновых, ушедших друг за другом: Петр Иванович, понимая, что не имеет никакой возможности в данный момент связаться с любимой племянницей, сделал его своим exécuteur testamentaire – душеприказчиком. Об этом Коробейников узнал на оглашении завещания у мэтра Леви. А тот, как раз, похоже, продал душу дьяволу, поскольку в преклонных годах находился уже ко времени свадьбы Антона с Ирен, а нынче и вовсе был сморщенным, словно изюм, дряхлым, но все еще живым стариком. И только цепкий взгляд, который он время от времени бросал на Коробейникова поверх очков, как тогда, в девяносто шестом, выдавал в нем прежний ум и дотошность в делах. Именно в тот момент Антон Андреевич отчетливо и резко осознал смысл фразы про быстротечность времени, физически ощутив теплое дуновение ветра возле виска. То ли воздух от жарко натопленного камина долетел до него из гостиной нотариуса, а то ли Петр Иванович пытался так приободрить его на прощание, - за треть века знакомства с семьей Мироновых Коробейников повидал немало чудес и этому не удивился бы.
Позже, когда почтовое сообщение с Россией наладилось, Антон Андреевич обнаружил в себе редкую нерешительность – он все никак не мог собраться с духом и написать Анне Викторовне о Петре Ивановиче и Александре Андреевне и только малодушно оправдывался перед собой, что она и без него обо всем знает, благодаря своему дару. О чем еще он может ей написать? Что она теперь богатая наследница? Но что-то подсказывало, что Штольманам в стране, едва оправившейся от двух революций, мировой и гражданской войн, сейчас не до французской недвижимости. И его единственный долг теперь сохранить это наследство до лучших времен в целости и сохранности.
В одном из ответных писем пришло подтверждение: она знает. И Петр Иванович просит больше не терзать себя. Прочитав это, Коробейников испытал жгучий стыд: дожили! Дух просит его упокоиться! Но одновременно ощутил и облегчение – дядя и племянница все-таки встретились после стольких лет разлуки и неизвестности.
Писала, по большей части, Анна Викторовна. Подробно перечисляя события, происходившие в их новой жизни, она мягко обходила вопросы политического свойства. Иногда приходили короткие емкие послания от Веры, в основном, для Мари или старшего сына Коробейникова Андрея, который по окончании лицея тоже ступил на инженерную стезю. Сам Штольман весь свой эпистолярный дар, похоже, израсходовал на телеграмму в апреле двадцать первого. Антон Андреевич на бывшего шефа за это не сердился – пространные бытописания были не его стихией, а всю суть он умел уместить и в двух словах. Как тогда: «Все живы». А значит, все в порядке, все устроилось, никому не грозит смертельная опасность. Длинное письмо от Штольмана он получил лишь единожды, но зато такое, что перевернуло всю его, Антона Коробейникова, жизнь,  перенесло его из провинциального Затонска в центр Европы, стало причиной знакомства с самой лучшей женщиной на свете. Ничего, созреет еще. А пока – достаточно теплого «Яков Платонович передает привет» в сообщениях Анны Викторовны.

На ужин мамаша Борю подала говяжью грудинку. Бог знает, где Кариму удалось ее добыть, но нежное мясо, щедро сдобренное оливковым маслом, тимьяном и розмарином, с запеченными ранними овощами, таяло во рту.
За столом собралась только семья Корбей. Как ни старался Антон Андреевич донести до Карима, что его семейство – такие же полноправные обитатели этого дома, как и они сами, тот наотрез отказывался от совместных ужинов, предпочитая есть на кухне, пока Жаннетт помогала убирать после готовки мамаше Борю. Необычайную для нее твердость проявила и сама Жаннетт: прислуге не пристало есть за одним столом с господами. Коробейников господином никаким себя не ощущал и потому страшно огорчался. Компанию им иногда составляли Мари с Ноэлем, но сегодня Мари, по своему обыкновению, пропадала в институте Пастера, а Ноэль отправился за расчетом к клиенту по последнему делу детективного агентства.
В общем, за столом они сидели вчетвером: сам Коробейников, Ирен, Андрей, неразлучный с научным журналом, и ерзающий, стремящийся в любую секунду сорваться с места и удрать в неизвестном направлении Александр. К младшему сыну, в отличие от его брата, успешно окончившего лицей и штудирующего нынче естественные науки в Сорбонне, у отца были серьезные вопросы. Его поведение и отношение к учебе вызывало все больше беспокойства в последнее время. Взять хотя бы прошлогодние приключения Александра, когда он и Анри Демулен решили перекинуться в картишки с сыночками корсиканских мафиози. И ладно бы проиграли! Сошли бы за богатеньких олухов. Нет же! Выиграли довольно крупную сумму денег – не прошло даром общение молодежи с Петром Ивановичем Мироновым. Пришлось тогда и Коробейникову, и Демулену приложить недюжинные дипломатические усилия, чтобы карточная игра малолетних охламонов не переросла в войну за сферы влияния в преступном сообществе Парижа. Пару месяцев спустя Александр принял самое деятельное участие в митинге социалистов вместо занятий в лицее, за что его чуть было с позором не исключили из учебного заведения. Помогла педагогическая репутация Ирен и успехи прилежного старшего брата. Неделю назад Антон Андреевич имел пренеприятнейший разговор с учителем математики, а сегодня, ровно перед ужином сын отдал ему табель с предварительными годовыми отметками, и ведомость отца ничуть не обрадовала.
- Как же ты собираешься сдавать выпускные экзамены, коли не аттестован по математике? – спросил он, надрезая сочное мясо.
- Папа, кому нужна эта математика? Вон, Андре ее обожает, так пусть и учит себе на здоровье! А мне зачем зубрить все эти формулы и интегралы, если мне они никогда не пригодятся? Вот ты, например, после гимназии много логарифмических уравнений решил?
Антон Андреевич нахмурился. По роду деятельности уравнения ему приходилось решать постоянно – и с одним неизвестным, и с двумя, а то и с пятью «иксами» задачки попадались. Но логарифмы в них не встречались ни разу, это факт. Он посмотрел на жену, ища поддержки. Может, не поздно еще поперек лавки положить, да вразумить дедовским способом? Его собственный отец, хоть и не был родителем строгих правил, а все ж хаживал ремнем пониже спины пару раз за такую вот либеральность. Ирен в ответ едва заметно неодобрительно покачала головой: разговоры о болезнях, малоприятных подробностях работы детективного агентства и выяснение отношений с непутевыми детьми в этом доме за столом не приветствовались. Меньше всего Коробейникову хотелось превращаться в брюзжащего старика, но от другого вопроса он не смог удержаться.
- И чем ты придумал заняться в жизни, если математика тебе без надобности?
- Я уже решил, я буду журналистом! – гордо заявил Александр.
- Кем?! – Антон Андреевич едва не поперхнулся куском грудинки. Слово «журналист» у него ассоциировалось исключительно с круглолицым и всклокоченным, вечно путающимся под ногами «колоколом правды» Ребушинским.
Взять и дать отцовское благословение на то, чтобы твой собственный отпрыск внезапно превратился в Ребушинского – это что-то родом из ночных кошмаров.
Ирен беззвучно засмеялась, прикрыв рот салфеткой. Ничуть она его не поддерживала в праведном гневе!
- Как месье Марсель!
Месье Марсель? Ах, да. Профессия друга семьи Этьена Марселя, по стечению обстоятельств, была той же, что и у приснопямятного Алексея Егоровича, однако в этой комбинации настолько бурных эмоций не вызывала.
И все же, что за идея? Складывать буквы в слова, вместо того чтобы заниматься чем-то… чем-то… более полезным? Вот Мари, например, каждый день делает что-то, что однажды может спасти весь мир. Верочка Штольман будет строить электростанции для целых городов, а то и регионов. Андрей увлекается автомобилями, и, возможно, придумает новый вид двигателя, по крайней мере, парочкой его предложений уже заинтересовался Андре Ситроен. Хотя в чувстве языка Александру не откажешь – он несколько раз становился победителем поэтических конкурсов в лицее, а также руководил редколлегией неофициальной (да что уж там, подпольной!) ученической газеты. Расследования школьных тайн, обличение ханжества учителей, фельетоны, высмеивающие нерадивость и лень однокашников, - все было подано с таким искрометным юмором, что они с Ирен искренне хохотали, тайком читая один из номеров самиздата, случайно оставленный сыном в гостиной.
Коробейников еще раз внимательно посмотрел на Александра. Тот с достоинством выдержал дуэль взглядов, не отводя глаз. Антон Андреевич вздохнул и вернулся к наслаждению грудинкой.

***

- Этот новый лаборант совершенно ничего не понимает! – Мари скинула туфли и забралась с ногами на диван в кабинете. – Вчера оставил незакрытой чашку петри с шигеллой. Сегодня – чуть не упустил лабораторных мышей с холерой. Да еще огрызается все время, когда ему напоминаешь о правилах! Может, дать ему умереть от дизентерии? Естественный отбор в действии.
- Скажи ему, чтобы не спорил со старшими. Должно помочь. – заметил Ноэль из-за газеты.
- Если бы! – проворчала Мари. - Он чуть не вдвое старше меня.
Ноэль заинтересованно взглянул на нее. Свернул свежий номер «Паризьен» и положил на столик рядом с креслом.
- И что его, в таком случае, привело к вам в лабораторию?
Мари пожала плечами.
- Говорит, всегда желал изучать микробиологию, но не сложилось. Служил медбратом на фронте. Теперь вышел на военную пенсию и решил осуществить мечту.
- Ну что ж. Мечты должны сбываться, да ведь? Ужинать будешь? Сегодня грудинка с овощами. Я забрал для тебя.
- Да, ужасно голодна. Пожалуй, съела бы целую корову, из которой приготовлена эта грудинка.
- Тогда ты станешь похожей на мамашу Борю, а я на такое не рассчитывал, когда женился. Принесу сюда. Поедим, «как плебеи», - грозно пробасил Ноэль, изображая мамашу Борю.
Он поднялся из кресла и поморщился. Чуть прихрамывая, направился в сторону столовой и по совместительству гостиной.
Мари встревожилась:
- Опять нога?
- Да, погода портится. Ничего, пройдет.
Пока Ноэль ходил за грудинкой, Мари убрала «Паризьен» в газетницу под журнальным столом. Ноэль вернулся с блюдом, накрытым льняной салфеткой, и бутылкой вина. Мари, не надевая обуви, сбегала за бокалами и столовыми приборами.
- Что празднуем? – Мари пристроила посуду на столе.
Ноэль поймал ее и усадил к себе на колени.
- Мы, наконец, нашли месье Шапо. Старичок добрался аж до Седана – совершенно забыл события последних лет и всех своих родных, но в деталях вспоминал последние сражения во Франко-Прусской войне пятидесятилетней давности. Все пытался найти однополчан. Хорошо, что там сейчас служит Ришар, мы с ним вместе работали еще в Париже. У Поля всегда был порядок в делах, дедуля не ускользнул от его внимания. Сегодня я получил свой процент от гонорара.
- О! Поздравляю! Ты настоящий Героический Сыщик!
- Что?
- Ты же не читал опусов месье Ребуша про агаши Жака! Это серьезное упущение! – Мари засмеялась, откинув голову назад.
Просто сидеть и смотреть на изгиб ее шеи и пульсирующую венку над ключицей не было никакой возможности. Ноэль несколько раз легко коснулся губами этой венки, поднялся выше, целуя теплую впадинку за ухом, и двинулся дальше, пока не нашел ее губы. Она ответила стремительно и жарко. Он поднял ее и переместил на диван, одновременно освобождая от одежды. Она рвалась навстречу и отзывалась ему. Такая близкая, такая незнакомая, сильная и беззащитная, недоступная и покорная, желанная, бесконечно любимая женщина.
После, прижимая ее к себе и целуя в макушку, прошептал:
- Никак не могу привыкнуть…
Мари тихонько засмеялась, приподнялась на локте, поцеловала его в подбородок и заглянула в глаза:
- А есть мы сегодня будем?

Отредактировано StJulia (07.12.2021 19:45)