Легко сказать – отложим дух Антонины Глебовой назавтра. Духи, они не спрашивают позволения, когда им являться. Вот и эта неупокоенная дама заявилась немедля, как только за Анной закрылась дверь её комнаты. Впрочем, после всех событий в их доме сон у Анны как рукой сняло, и она собиралась не укладываться спать, а, укрывшись ото всех в своём уютном будуаре, подумать, нет, не так – погрезить о том, кто только что внизу, перед тем как уйти, посмотрел на неё т а к и м и глазами – у неё даже щеки загорелись сейчас – словно не смотрел, а ласкал, целовал, - нежно, трепетно и, одновременно, страстно.

  Благо, у дверей возникла небольшая суматоха прощания с затонскими сыщиками, нагрянувшими в особняк на ночь глядя. Хотя, усмехнулась про себя Анна, кажется, сия суматоха была не случайной: из неё бесстыдно торчали уши великого интригана Петра Иваныча, который суетился с такою неуместной энергичностью, что даже Мария Тимофеевна бросила на него один из своих самых суровых взглядов, которым дядюшка ловко и привычно пренебрёг. Штольман же, пользуясь этой суетой, за спинами всех присутствующих отыскал взглядом её глаза и смотрел… так смотрел.

Анна с неверной улыбкой прерывисто вздохнула, устраиваясь у туалетного столика, подняла глаза и вздрогнула: в серебристой глубине зеркала маячила Глебова, печально свесив набок голову. Анна резко развернулась к той и настойчиво спросила:
- Что произошло? Скажите мне! Я приказываю! Скажите! Кто виновен в вашей гибели?!

  Та провела по лицу ладонями сверху вниз и вновь уставилась на Анну.
- Я не понимаю. Я…, - тут её осенило. – Гипноз! Вы же лечились гипнозом, мне доктор сказал. Но Настя тут при чём?! За что вы её?..
- Продолжение рода…
- Ваш гипнотизер что же, против детей?
Глебова медленно кивнула.
- Ясно. Но кто вас-то убил? Покажите мне!! Я приказываю! Покажите!

Лестница.
Вниз по ней.
Быстрее.
Быстрее.
Чтобы не догнали.
Непоправимое.
Свершилось непоправимое.
Тропинка к оврагу.
Быстрее.
Чтобы не догнали.
Темная фигура у края оврага.
Он! Откуда здесь?!
Негодяй! Ненавижу!
Нет! Нет! Нееееет!
Склон. Скользкая трава.
Тьма.

У Анны дыхание перехватило, но она через силу выдавила из себя, пока Глебова не исчезла:
- К-кто это был...? Этот человек в темном... Это Фомин?
Та вновь медленно покачала головой.
- Но тогда кто? Кто?! Кто?!!
Глебова вновь закрыла лицо руками и больше не отнимала. Так и растаяла в темном углу комнаты. И непонятно, что сей жест означал: отчаяние? Но духи почти никогда так не беспокоятся о земных делах. А, может, тоже намёк на гипноз? Что её зачаровали? Но откуда гипнотизеру несколько месяцев назад знать, что у её сына сложится с Настей любовь, что ребеночек будет зачат? Нет, что-то здесь не сходилось… Что-то она упускает…

  На Анну вдруг навалилась слабость страшная, она еле-еле высвободилась из пеньюара и скользнула в постель, благо та уже была разобрана горничной. Сон рухнул на неё, едва голова коснулась подушки. И немедленно явился тот, о ком она собиралась весь вечер мечтать, если бы не дух Антонины. Штольман. Яков Платоныч. Яков. Слава богу, не в лесу они встречались, как в том злосчастном сне, где им вновь непеременно бы помешали, с их-то "счастьем"! Вроде бы это была какая-то гостиница, номер темноватый, тяжелые шторы, картина в раме, важный фикус в углу. А она явно ждала его, готовилась, перед зеркалом всё крутилась, поправляла непокорные локоны на висках, что так и норовили выскользнуть из аккуратно уложенного узла на затылке.

Он вошел и замер, глядя на неё такими глазами, что дух занялся: будто омуты, заглянешь туда, навек пропадешь. Так ведь и пропала тогда, в их первую ночь. Когда глянул он на неё снизу вверх, когда слова совсем неважны стали, когда поднялся, скользнул руками по талии снизу вверх и нашел губами её губы, одновременно погрузив пальцы в её волосы.

От этого воспоминания она кинулась к нему, обхватила руками за шею, отвечая на его поцелуй. Или, может, это он первый к ней бросился? Да какая разница? Всё совсем стало неважным, сузилось до его крепких объятий, до горячих его губ, что страстно касались её, кружа голову и заставляя задыхаться от восторга. У неё ослабели ноги, и он, как тогда, в их первую ночь, легко подхватил её на руки и прижал к своей груди, покрывая лицо и шею жадными поцелуями.

Его прикосновения туманили голову, и она льнула к нему со всей накопившейся нежностью и страстью. А после он так любил её, так ласкал - смело, настойчиво, страстно, - был столь ненасытен, что она не хотела его останавливать, отвечая на ласки и сама становясь смелее.

  После пробуждения она ещё долго лежала с горящим лицом и блуждающей смущенной улыбкой, а после сидела у зеркала и осторожно трогала губы, на которых словно отпечатались его поцелуи, пусть это и было всего лишь во сне. Только он слишком реален был, этот сон.

Она, наконец, поднялась, умылась, стремясь остудить прохладной водой разгоряченные щёки, потом дернула за сонетку - матушкино недавнее нововведение, и на пороге возникла Домна с обычным платьем для выхода. На удивленный взгляд Анны только проворчала, что господин Штольман ведь велел ей никуда нынче не ходить, вот и нечего ей делать в больнице. Лучше дома побыть, отдохнуть. Что уж так на службе-то убиваться.

Анна лишь вздохнула: препираться не хотелось. Но на работу стоит заехать, а потом... А потом в полицейское управление. На аудиенцию к господину полицмейстеру. Она, рассеянно улыбаясь, смотрела в зеркало и в отражении перехватила внимательный взгляд Домны. Вскинув подбородок, тут же согнала романтическую улыбку с лица и отправилась завтракать.

  Внизу был только дядюшка, поднявшийся ещё раньше неё. Уютно устроившись за столом, он наслаждался утренним кофе.
- Доброе утро, mon ange, как спалось после вчерашнего?
Вот вроде бы ничего особенного не спросил, а щеки немедля загорелись, и Анна прижала к ним прохладные ладони. Ну, уж нет, ничего-то я тебе не скажу, милый Петр Иваныч. Да ты и сам справишься, воображение у тебя богатое: придумаешь себе то, чего и вовсе не было. Анна в ответ лишь пожала плечами, устраиваясь напротив него за обеденным столом:
- Спасибо, хорошо! - потом придвинув к себе поданную Домной запеканку, поинтересовалась. - Что-то ты рано сегодня. Куда-то собрался?

- Милая моя, я нынче ангажирован господином Штольманом сопроводить тебя до полицейского участка. Волнуется.
Тон был настолько многозначительным, что Анна едва не поперхнулась и с преувеличенным безразличием ответила:
- Это его работа беспокоиться о безопасности жителей нашего города.
- Да, безусловно. Особенно об одной весьма, эм-м, энергичной жительнице. Дорогая моя, что тут было вчера! - дядюшка в притворном ужасе зажал рот ладонью. Анна молча подняла бровь.

  Петр Иванович продолжил, понизив голос почти до шёпота:
- Заявился твой сыщик в сопровождении наряда полиции и всенепременно возжелал тебя увидеть. Узнав, что ты всё ещё отсутствуешь, так побледнел, я уж думал, в обморок грохнется. Но - кремень, удержался. Как назло вышла твоя maman, увидев нашу компанию, закатила роскошную истерику. К нам присоединился мой брат, и в довершение вниз спустилась Зизи. Так что собрание было весьма представительным.

Дядя прервался, чтобы отхлебнуть из чашечки кофию, и, блаженно вздохнув, продолжил:
-  Потом, когда вы с ЯковПлатонычем удалились в кабинет, родители твои весьма сердито о чем-то говорили. Но, увы, предмет их беседы расслышать не смог: меня в свою очередь утащила в угол Зизи и строго сказала, что я должен непременно сопровождать тебя повсюду. Когда вы вышли в гостиную, о том же меня тихо попросил твой сыщик. Так что, дитя моё, отказать столь уважаемым и обожаемым, - я о Зизи, что ты смотришь?! - господам я не в силах.

- Дядя, тогда допивай свой кофе, и идём! Только для начала мне надо заехать в больницу, а уж потом в полицию.
- Боже, что я слышу! - закатил глаза дядюшка. - Ты ставишь работу выше сердечной привязанности! Анна, если это не l' émancipation, тогда я не Петр Миронов!
- Ничего подобного! - поморщилась Анна. - Просто надо проведать Настю Фо... то есть, Глебову. Да и доктора предупредить не мешало бы, что утро я проведу со Штольманом.

- Боже как романтично звучит: утро я проведу со Шт...
- Дядя!
- Я умолкаю, душа моя, и готов к выходу.
Он отсалютовал ей опустевшей чашечкой и резво выскочил из-за стола.

***

Пока ехали к больнице, Анна вполголоса рассказала дяде всё, что произошло с ней вчера по дороге домой. Привычная дурашливость с Петра Иваныча немедля слетела и уступила место мрачной сосредоточенности. Он отвечал Анне коротко, строгим сдержанным тоном. В больницу отправился с нею, отвергнув предложение прогуляться в скверике, пока она повидает доктора Милца.

Тот был на своем боевом посту. На появление Анны только головой укоризненно покачал, а когда она сказала, что её ждут в полиции, облегченно замахал на неё руками: дескать, вот и ступайте! Гуляйте, отдыхайте, приходите в себя! А здесь ничего срочного нет, да и Иван Глебов всегда готов помочь.

Тут в кабинет заглянула запыхавшаяся сестра милосердия Татьяна и, бестолково взмахивая руками, отчего сразу стала похожа на курицу, сбивчиво заговорила:
- Там! ...Он! ...Пришёл! ...А он! ...Александр Францевич! ...Настя! ...Иван Иванович!
Не дослушав её, Милц выбежал из кабинета, следом Анна и Петр Миронов, который Анну старался оттеснить и задвинуть к себе за спину, но та сердито отпихивалась от него и, придерживая юбки, бежала за доктором.

  Они втроем, сопровождаемые Татьяной, подбежали к палате, где находилась Настя. У входа толпились сёстры, санитары. Анна протиснулась сквозь толпу и замерла: у постели девушки со слезами на глазах на коленях стоял Фомин и, рыдая, целовал её руки, невнятно что-то бормоча. В бормотании угадывалась: "звездочка моя, ...кровиночка, ...прости, дитятко моё".
Слева от него, у окна, кусая губы, стоял хмурый Глебов, стиснув руки за спиной и понурив голову. Фомин резво поднялся и кинулся обнимать зятя:
- Иван, прости дурака, ...чуть до греха не... Милый ты мой... что ж не сказали-то... не знал же ничего...

Анна обернулась, нашла глазами дядюшку и широко и облегченно улыбнулась ему. Доктор, похмыкав в усы, притворно строго рыкнул на визитеров и величественно указал на дверь. Анна тут же подхватила Фомина за локоть и строго велела следовать за собой. Иван остался здесь, и она видела от дверей, как Настя, утирая глаза, улыбается мужу, и на бледных щеках её робко расцветает нежный румянец.

Фомин в её кабинете рыдать перестал, принял склянку с успокоительным и всё говорил, говорил. Про то, что дурак был, счастья дочкиного не понял сразу. А как прознал, что внук у него будет, так чуть от радости не сошёл с ума. Анна сдержанно спросила, как он здесь оказался. Тот же, высморкавшись в огромный клетчатый платок, поведал, что допросили его с самого утра, выяснили, что пил он горькую два дня в трактире местном, слава богу, что не дома - свидетелей полно обнаружилось.

  Хмурясь, сказал, что всё знает, что это Глебова едва дочечку его не угробила, потряс кулачищем: дескать, хорошо, что померла, иначе он бы своими руками её... Тут же осёкся, глянул на Анну Викторовну и понурился: пусть простит докторша, дитё же, душа болит за неё, исстрадался за эти дни.

Анна строго сказала, что нервы свои надо в узде держать. Теперь у него новая жизнь начинается: внук или внучка скоро будет, дай бог, Настя поправится непременно. Да и Ивану Глебову поддержка нужна после того, как матери лишился. Фомин только кивал покладисто да руки к груди прижимал в горячей клятве. В дверь заглянул Петр Иваныч и помаячил глазами: пора, дескать. Анна и Фомин вышли вместе. Тот осторожно пожал руку Анне и с чувством поблагодарил, что спасли ему дочку и дитя. После чего разошлись: Фомин отправился домой, а Мироновы - в полицейское управление.
 
Следующая глава          Содержание