Глава вторая. Девушка из «почтового ящика»
[indent]
В ближайший свой выходной день, который выпал на среду, младший лейтенант Смирной явился в журнальный зал «Ленинки» — в форме и двумя своим знаками отличия по разряду фалеристики, для представительности. По словам отца, на милицейском кителе они выглядели «весьма авантажно».
(Тот задержал свой взгляд на сыне, торопливо обуваясь — за ним уже пришла машина и просигналила, он спешил — и вдруг спросил: «Игорёк, а ты у нас уже «Отличник милиции»? Ай да молоток!»)
Да, вправду, очень кстати пришёлся этот новенький блестящий «Отличник», который Игорь получил вместе с почётной грамотой за задержание того долговязого рецидивиста. Рядом со значком за окончание Московской средней специальной школы милиции МВД СССР он безоговорочно свидетельствовал о служебном соответствии и придавал молодому стражу порядка значимости.
Сделав морду кирпичом, младший лейтенант Смирной обминул колоссальную очередь в гардероб и, сбросив свой милицейский плащ на руку, обратился к главному представителю силовых ведомств в вестибюле — к вахтёрше.
Блеск латуни значков и пуговиц, синхронизированный с его оптическими осями, наповал сразил молодящуюся даму с грандиозной залакированной башней на голове. А дожал впечатление Игорь голосом и жестом — козырнул, представляясь, развернул удостоверение и сказал со всей строгостью, глубоким, почти левитановским баритоном:
— В журнальном зале к кому я могу обратиться по вопросу содействия в расследовании?
Обомлевшая служительница врат в храм книжного знания взялась за телефон. Через каких-нибудь пять минут к младшему лейтенанту слетела как бы её прекрасная тень, строгая дама вдвое тоньше, с шиньоном поменьше, в коричневом трикотажном костюме с выпуклыми жёлтыми пуговицами и в черепаховых очках. В черепаховых в том смысле, что они делали библиотечного работника похожей на премудрую Тортилу, тем более что в руке она держала ключи.
За время ожидания Игорь успел освежить впечатление от необъятной беломраморной лестницы, поднимавшей посетителей на второй этаж к каталожным ящикам. В последний раз школьник Игорь Смирной был здесь в выпускном классе вместе с ней. Они готовили доклад по истории, причем именно об истории главной библиотеки страны: он о дореволюционной части, она — о послереволюционной. Сейчас глянцевый блеск чистого белого мрамора навёл его на мысль, что эти плиты тоже могли быть взяты с того храма, о котором говорил Потеряхин. Подумалось: «Значит, я на правильном пути».
Тортила представилась как Смирнова Татьяна Трофимовна, старший сотрудник журнального зала, и суховатым настороженным тоном спросила, какое содействие милиции она должна оказать.
Игорь поневоле улыбнулся, торопливо снял фуражку:
— Мы с вами почти однофамильцы, Татьяна Трофимовна. Младший лейтенант Смирной, Игорь Яковлевич. Нужна ваша помощь, нужно найти одну статью с фотографией в «Правде», в номере тридцатых годов. Точнее сказать не могу, там речь шла о строительстве Дворца Советов и о передовом рабочем Потеряхине. Это возможно?
В ответ на его улыбку библиотекарь тоже сменила казённый тон на дружеский, даже покровительственный:
— Конечно, товарищ Смирной. Как у вас говорится, «было бы алиби, а трупы найдутся»? Пойдёмте искать вашего Потеряхина.
[indent]
В служебной части библиотеки интерьеры оказались значительно скромнее. Уже не было ни огромных дверей из дорогого полированного дерева, будто для прохода гигантов Уэллса, ни наборных паркетных полов, ни толстых ковров, заглушающих шаги. Кабинет Татьяны Трофимовны чем-то напоминал мамину лабораторию в той части, где посетители — как правило, главные технологи предприятий пищепрома — получали заключения о составе сырья.
Усадив молодого милиционера в кресло для посетителей у приставного столика возле своего стола, товарищ Смирнова выдала бланк требования и ручку. Игорь заполнил бумагу теми сведениями, что располагал, передал лист в руки библиотекаря, и она обратилась к телефону без диска.
«Прямо как аппарат правительственной связи», — уважительно подумал он.
— Надежда Степановна, — сказала в трубку Татьяна Трофимовна, глядя на своего посетителя, — тут товарищ из милиции ищет в предвоенных подшивках «Правды», за тридцатые, статью о строительстве Дворца Советов. Статья с фотографией передовика производства Потеряхина Глеба Макаровича, 1910 года рождения. Да. Да? Хорошо.
И, отодвинув трубку, поинтересовалась у Игоря:
— Вам фотокопию страницы, или хотите видеть оригинал?
— Фотокопии достаточно, — ответил тот. — И можно не всей страницы, а только эту статью. Только желательно, чтобы фотография была самого лучшего качества.
— Надежда Степановна, фотокопия статьи нужна. М-м-м... не раньше пятницы? — и вопросительно посмотрела на посетителя. Игорь кивнул.
Положив трубку, библиотекарь сказала:
— Тогда в пятницу, желательно после обеда, придёте к служебному входу. Подъезд номер шесть, со стороны «Боровицкой». Позвоните с вахты Перепёлкиной Надежде Степановне по внутреннему, — она вырвала листик перекидного календаря из тех, что уже находились в прошедших, слева от скобки, записывая телефон и имя сотрудницы крупным четким почерком. — Вас проводить, или вы помните, как идти?
— Конечно, помню, не беспокойтесь, Татьяна Трофимовна. Большое спасибо вам за помощь.
Но всё-таки заблудился — вот тебе и сыщик! Открыл не ту дверь, там их была целая анфилада, и все без табличек, потом вернулся — и опять не ту открыл. Попал в хранилище, огромное пространство с низким потолком, всё заставленное стеллажами с книгами и освещённое мягким светом фасеточных окон.
А повернувшись обратно к двери, ударил погонным плечом (хорошо хоть слегка и в причёску, в триумфальный начёс на голове) маленькую девушку с огромной пустой тележкой. Извинился, смутился — та приняла его извинения и, улыбаясь, вызвалась проводить, оставив свою тележку. Лабиринт и Ариадна, пошутил он, она рассмеялась: «Осторожно, здесь водятся мастодонты и минотавры!» 
Пока шли к выходу, девушка сказала, что в первые дни работы тоже постоянно попадала не туда — здание-то огромное... Она была такая весёлая и милая, прямо светилась вся, и с каждым шагом, с каждым тактом светского разговора Игорь чувствовал действие неведомого веселящего газа, а не книжной пыли.
Когда спутница спросила, обратил ли он внимание на совершенную систему освещённости в хранилище, он честно признался, что увидел только серый распылённый свет.
— Это так и должно быть. Прямой солнечный свет губителен для книг, а наши окна его рассеивают в ясную погоду, и собирают, когда на улице пасмурно. Фантастическая технология будущего! А если подняться на крышу, то Кремль как на ладони. Только выходить нельзя, сами понимаете. Возле окна только можно постоять.
Да, он понимал. А ещё хотелось, чтобы коридор был длиннее раз этак в десять. Он даже спросил, не Перепёлкина ли Надежда Степановна аки Ариадна спасает его от библиотечного Минотавра, который точно рычит где-то здесь.
— Это не Минотавр, это автоматическая транспортировка книг, тележки гремят, — музыкой прозвучал её смех. — Надежда Степановна работает в отделе газет, а я в отделе нотных изданий.
Но имя своё не назвала.
— Вот здорово! У вас и голос очень музыкальный, — похвалил Игорь — Вы, наверное, музыкант?
— Музыкант, не музыкант, а музыкальную школу окончила. И вот он, выход!
Да, он уже видел лестницу. И брякнул как-то даже помимо своей воли:
— А у вас рабочий день до шести, или посменно — до девяти, наверное?
— Да, посменно, — кивнула она, — но сегодня я отпросилась пораньше, завтра у меня свадьба.
«Как бедному жениться, так и ночь мала», — говорил в подобных случаях Павел Анисимович.
— Совет да любовь, — постарался он сказать поздравительно, но внутри загорчило.
[indent]
А Надежда Степановна Перепёлкина оказалась бабушкой глубоко пенсионного возраста, из тех, которым Игорь почему-то особенно нравился. Он вырвался в библиотеку с работы, оставив на своём столе несколько сигналов, одно другого неприятнее, особенно заявление о захламлении чердака бельём. Две сутяжные соседки со всё той же проблемной улицы Веснина впервые «пошли на принцип» ещё до рождения Игоря, и, как по заведённому, раз в два-три месяца озадачивали родную милицию свежим посланием. Павел Анисимович с большим удовольствием перебросил их на помощника.
«Душ Шарко по ним плачет», — заявил тогда Игорь. «Да просто расселить бы, — возразил старший участковый. — На подводную лодку тоже, знаешь, не всех подряд берут. А тут люди тридцать лет бок о бок».
Библиотечная бабушка была совсем не такая, как те две хабалки. Правда, она тоже не сразу отпустила его с добычей — тонкой розовой пластиковой папкой, внутри которой лежала глянцевая фотографическая газетная страница с карандашной пометкой на обороте бисерным почерком: «Правда, 03.06.1938 г.».
Сначала товарищ Перепёлкина спрашивала, интересует ли молодого человека история строительства самого Дворца Советов или история разрушения храма Христа-Спасителя («ибо это одна история»). От неё пахло пирогом с корицей и прошлым веком, как Игорь себе его представлял по твёрдым старинным фотокарточкам. И тут же, не дождавшись ответа с его стороны, библиотекарь сообщила, что в спецхран недавно поступил уникальный именной альбом «Строительство Дворца Советов при Президиуме ЦИК СССР», который по факту является фотоотчётом о варварском уничтожении храма — памятника героям Отечественной войны 1812 года. Ему, как человеку в погонах, можно по запросу сделать допуск. А там есть на что посмотреть, даже с точки зрения следственных дел. Например, с чёрного кожаного переплёта соскоблено имя того, кому альбом предназначался в подарок.
Игорь ответил, что для такой работы наверняка есть настоящие специалисты и спросил, где нужно расписаться за полученную фотокопию. Пока он быстро заполнял поданную форму своими закорючками, Надежда Степановна воспользовалась временем, чтобы его просветить. Оказывается, знаменитейшая увертюра Чайковского «1812» была написана ко дню открытия этого величественного снежно-белого здания на Волхонке, которое у товарища Перепёлкиной и сейчас перед глазами. Шестьдесят шесть лет его строили, и куда там собору Сакре-Кёр в Париже, тот только издалека кажется белым, а вблизи — желтовато-серый, с потёками ржавчины. А московский храм был чистейшего белого цвета из необыкновенно светлого и легко полируемого коелгинского мрамора, в Европе такого нет.
Игорю сразу представилась знакомая Ариадна, в белом платье и фате. Сегодня она не на работе, конечно, а в отпуске по случаю бракосочетания. Счастливая молодая жена. Хотелось бы, конечно, чтобы была счастливая.
А он, видимо, до седых волос обречён на холостяцкое положение. Оно, конечно, очень удобно и привычно, да и по службе уж насмотрелся вдоволь на то, что самые ужасные преступления происходят в семье. Но как бы хотелось снова увидеть Ариадну и просто поговорить с ней...
Нельзя. Опоздал.
— Стены не поддавались ни ломам, ни киркам, ни отбойным молоткам, и тогда его взорвали, — звучал скорбный старушечий голос. — Погибли великолепные фрески Крамского, Сурикова, Семирадского и Маковского, а плиты с именами героев войны были раскрошены на щебёнку. Мраморных ангелов, которых признал бы шедеврами даже Фальконе, тащили верёвками за шеи, отбивали им крылья, и вообще, творили такой дикий вандализм — вот эти самые рабочие 18-го треста «Дворецспецстрой» (Надежда Степановна потыкала в папку, в угадывавшийся за пластиком прямоугольник фотографии), — что неудивительно, почему им самим так и не удалось ничего построить.
Младший лейтенант Смирной благодарил за помощь, пытаясь остановить поток избыточный информации, говорил, тоже раза три или четыре, что интересуют его не здания и сооружения, а исключительно судьба человека из статьи...
— Незавидная, должно быть, у него судьба, — вздохнула товарищ Перепёлкина, покивав седой головой с красивым старинным гребешком (у бабушки была фотография прабабушки с похожим украшением), и Игорь, наконец, выпутался из разговора.
[indent]
Куда обратиться далее? Ну, конечно же, к паспортистке Леночке Прянишниковой. Лейтенант Трофимов, короче говоря, Гоша-паспортист, даже на разговор Игоря вызывал, но что Смирной мог сказать? Он Леночку не кадрит, а воспринимает исключительно как надёжного товарища, который — которая — всегда готова помочь по вопросам учёта и перемещения граждан, попадающих в поле зрения милиции. Работа такая. «Ты чё к ней всё время ходишь?» — разъярился Гоша, хватая его за плечо. «По делу, —  ответил Игорь, сбрасывая его руку. — Лена работать умеет, и выручит всегда. А к тебе попробуй зайди! Ты то чай пьёшь, то в отгуле, то собираешься уходить, то «давай через неделю, я занят по горло». На себя посмотри, как ты работаешь, а как она!»
Между инструктажем народных дружинников касаемо очистки улиц преимущественного патрулирования от нетрезвых и чрезмерно возбуждённых граждан по причине матча «Спартак» (Москва) — «Динамо» (Киев) и внеочередным комсомольским собранием в РОВД для подготовки товарищеского суда над старшим лейтенантом Скорым А. В., отказавшимся признать отцовство после заявления гражданки Прунько С. Б., Игорь забежал в паспортный стол. Леночка, бывшая на дежурстве, забросала его вопросами по поводу Скорого, но поскольку он сам только-только получил сообщение о предстоящем собрании, а со злополучным лейтенантом внеслужебных товарищеских отношений не поддерживал, то сразу переключил её внимание на свой вопрос:
— Можно ли установить нынешнее местонахождение неназванной гражданки, которая в июне 1938 года обозначена как супруга ударника труда СМУ 18-го треста «Дворецспецстрой» Глеба Макаровича Потеряхина? Гражданин этот, 1910 года рождения, с женой своей расстался ещё до войны и ныне холост, то есть вдов. Он женился второй раз после войны, и сейчас проживает у нас в Староконюшенном переулке, в доме 25.
— А по какому делу он проходит? — спросила Леночка с живым интересом.
— По делу о наследстве, — сказал Игорь первое, что пришло на ум. — Мне нужно найти их, бывшую его жену и сына, и задать им пару вопросов. Поможешь?
[indent]
Леночке не удалось помочь на все сто, но важную зацепку она ему подарила:
— Тут такая штука. Третьего ноября 1941-го Потеряхина Дарья Васильевна и её сын, Потеряхин Александр Глебович, прибыли в Новосибирск вместе с эвакуированным Московским прожекторным заводом, на котором Потеряхина работала стекольщицей...
Переписываясь и созваниваясь с инстанциями, умница Леночка выяснила, что в марте 1944 года Потеряхина умерла, сын заменил её на рабочем месте. В 1948 году по направлению от своего завода и как отличник вечерней школы рабочей молодёжи был зачислен в Московский институт цветных металлов и золота по результатам собеседования, или, как тогда это называлось, коллоквиума.
Далее следы Потеряхина смазались: из Московского института стали и сплавов, преемника МИЦМиЗа, пришла невразумительная телефонограмма, что данных об окончании института гражданином Потеряхиным А. Г. нет.
—  Но! — лейтенант Прянишникова подняла вверх указательный палец с бледно-розовым скромным маникюром. — Поскольку передал телефонограмму начальник первого отдела института, то это значит...
— То это значит, — принял эстафету Игорь, — что Потеряхин получил закрытое направление в какой-то «почтовый ящик».
— Да. И узнать о нём теперь можно разве что в Минсредмаше. Или лучше сразу в Комитете Глубокого Бурения.
[indent]
«Да, вот это я взял себе общественную нагрузку», — думал Игорь, глядя на пачку бумаги, встречные заявления соседок с Веснина. От одной на трёх страницах, от другой на двенадцати. Пока он к Леночке ходил, дежурный вручил с зачитыванием самых сочных мест, даже Павел Анисимович рассмеялся.
Даже если обратиться с запросом о местонахождении Потеряхина А. Г. в Министерство среднего машиностроения или прямо в КГБ, то с какой формулировкой?
— И забыть по-прежнему нельзя всё, что мы когда-то не допели... — вдруг зазвучал волшебный голос (это Павел Анисимович, потянувшись к ребристой ручке радио, сделал чуть громче). — Милые усталые глаза, синие московские метели...
Игорь прислушался. Эту новую песню о надежде, которая стала любимой в их семье, родители сразу выучили наизусть, а на словах «взлётные огни аэродрома» мама или часто моргала, или улыбалась папе. Какие они были хорошие, когда сидели рядом! Но папу дома трудно застать, и подопечные курсанты видят его куда чаще, чем жена и сын. Так было всегда. 
«Вот именно: с какой формулировкой? — вернулся Игорь к своему вопросу, когда песня закончилась, и Павел Анисимович снова прикрутил радио до тихого бормотания о тревожном международном положении на Ближнем Востоке. — Если даже послать запрос, что я должен написать? «Помогите вернуть смысл жизни спивающемуся соседу моего лучшего информатора в районе Сивцевого Вражка, поскольку указанный информатор находится под угрозой инфаркта из-за дебошей означенного соседа?» А соседа надо спасать, потому что он покалеченный войной человек с номером на руке, который... Который пережил такое, что заслуживает получить хотя бы одну радости скупую телеграмму.  Ну, и как меня назовут по факту такого обращения — просто малахольным «рыцарем света», или отправят на психиатрическое освидетельствование? Неужели опять беспокоить Максима Каримовича? Так я и буду, как сосунок, бегать то к деду, то к нему по малейшему чиху? И хоть бы действительно по службе, а то так, из-за блажи...»
Безотчётно Смирной расстегнул пуговицу на манжете форменной рубашки, потом опять застегнул. Вспомнилось самодовольное лицо старлея с «пятки» и его подбородок с проступающими точками щетины, сам похожий на плохо побритую пятку.
Через несколько итераций пуговица оторвалась и прыгнула на бумаги в фиолетовых каракулях.
«Вот что, — решил Игорь, кладя голубой пластмассовый кругляшок в карман и ковыряясь в ошмётках ниток скрепкой, чтобы пока так застегнуть. — Если нужен Минсредмаш, тогда напрягу дядю Ваню. Сам же рассказывал, какие у него пациенты, и призывал пользоваться его связями... Дядя Вань врач, он меня поймёт. Нельзя вот так бросить человека на произвол судьбы. Тем более...»
Следующая мысль пришла будто не от него, а со стороны.
«... тем более, если библиотекарша сказала, что он вроде как проклят, мой Потеряхин. Надо эти тени прошлого развеять и человеку помочь!»
Вернувшись домой, он поужинал и позвонил Ивану Яковлевичу несмотря на позднее время. Мама пришивала пуговицу и прислушивалась к разговору, но ни о чём не спросила, когда он положил трубку.
[indent]
Что говорить, сложный был дом-трилистник на Староконюшенном, настоящий Ноев ковчег, где каждой твари по паре: вот тебе и мемориальные доски на фасаде, и раскатистые звуки рояля из окна, и породистый тенор мешается с матом-перематом от летних доминошных столиков или зимних лавочек с сугревом и компаниями лимиты...
Завидев участкового, компания у дальнего подъезда благоразумно втянулась внутрь. Участковый Смирной и сам с удовольствием принял бы на грудь горячительного: осень выдалась с самых ранних дней злая, с переменой ветра по десять раз на дню и с мелкими едкими дождями, а он с раннего утра был на ногах и «на свежем воздухе» — на Фрунзе выбросилась из окна деваха, и её падение заснял на плёнку турист из ФРГ. Сначала начальник РОВД обматерил младшего лейтенанта Смирного, затем взялся за Анисимовича: «Бардак... развалили профилактику... гнать из милиции...»
В общем, не задалось с самого утра. Анисимович предрекал, что могут и в ГУВД на ковёр вызвать, но Игоря успокоил, с него спрос невелик и его никто больше дёргать не станет.
Задумавшись об обстоятельствах дела, а также о чае, а ещё лучше — бутерброде с колбасой к нему, младший лейтенант поскользнулся возле мусорного бака на какой-то корке, чуть не упал, но всё-таки извернулся, как самбист в бою с тенью, и смог не коснулся мокрого нечистого асфальта даже кончиком пальца.
А из подъезда на него, словно революционный паровоз, уже неслась разгорячённая Любовь Серафимовна из третьей квартиры, застёгивая на бегу пальто и поправляя платок. Смиряясь с судьбой, молодой милиционер остановился, дождался прибытия поезда имени братьев Люмьер...
— Товарищ Смирной! Това-а-арищ Смирной! Поздравьте меня, у моего соседа внучка нашлась! Приехала, представляете? Я ей говорю: где ж ты раньше-то была? Так и пропал бы дедушка, да ещё инвалид! Конечно, выяснила я всё, товарищ участковый, прежде чем в квартиру её пускать. Точно, внучка. Сын-то моего, отец её, похож, как две капли. На фотографии-то молодой, красавец писаный! У меня всё на контроле, сами знаете. Мало ли какие аферисты? Дед один, комната в Москве...
Хоть одна хорошая новость за сегодня.
— Значит, нашлась, говорите, внучка у Глеба Макаровича? — вздохнул Игорь. («Передал, значит, дядя Ваня и фото из газеты, и письмо по инстанциям — и как оперативно...») — Отлично, тётя Люба. Может, присмотрит за ним, он и здоровье поправит, совсем перестанет пить.
— Уже! Вот сами заходите к нам — и не узнаете Потеряхина-то! Найдёнов он у нас теперь, а не Потеряхин! И девка не белоручка: у него сразу помыла, и в уборной, и в ванной! Да он ремонт начал делать, товарищ Смирной, вы представляете? Сказала ему, как человеку: мои-то через неделю должны из Египта прилететь, телеграмму прислали, а у нас на кухне сифон совсем не пропускает, так он почистил! Садат-то, слышали? — вот же морда фашистская, подстилка американская! — всем нашим специалистам велел убираться вон. Мы им всё построили, мир и дружба, а он нам — шиш! Вот же гнида, тьма египетская!
— Подождите, тётя Люба, — оборвал Игорь поток политинформации, — откуда внучка Потеряхина приехала?
— Из Арзамаса.
«Из Арзамаса», — щёлкнуло у него в голове. В закрытом городе Арзамасе-16 нашлись, стало быть, родственники Потеряхина.
Тётя Люба продолжала свой многословный доклад:
— Я у ней всё выяснила, вы меня знаете, в дом чужого не пущу. Она, оказывается, у нас в Москве живет, в общежитии живёт. Надо же, а? А могла так и не узнать, что родной дед в Москве живёт! Учится в техникуме, в Третьем Колобовском, у Цветного бульвара. В лёгкой промышленности. Катей зовут. Потеряхин, значит, уже закидывал мне удочку насчёт того, чтобы её прописать...
— И давно приехала?
— Да уж дней десять. Что-то вас не было видно... Она через день к нам заходит. И знаете, что ещё, товарищ Смирной: Фёдоров из тринадцатой сто рублей предлагал, если я попрошу своих, чтобы ему джинсы купили. А откуда деньги? Мать санитарка, отец водопроводчик, сам пэтэушник. Откуда деньги, товарищ младший лейтенант, у такой шпаны?
— Спасибо, тётя Люба, возьму на заметку.
— Уж возьмите, товарищ Смирной! Морда наглая, ещё молоко на губах не обсохло, а уже такая поганка!..
Игорь вытащил из внутреннего кармана блокнот, сделал пометку.
[indent]
И на этот раз тётя Любя оказалась права: окаянный балбес из тринадцатой вступил на порочный путь нетрудовых доходов, тёрся в подворотне у «Берёзки», а потом купленными там вещами спекулировал в своей непрезентабельной альма-матер, называя это иностранным словом «бизнес». Так Игорю удалось снять с себя «строгач» за происшествие на Фрунзе.
Насчёт Потеряхина она тоже не преувеличила: не узнать. Когда пожилой мужчина в добротном осеннем пальто, заглянул в отделение с вопросом о часах приёма в паспортном столе, только наработанный профессионализм в распознавании лиц заставил Игоря остановиться и окликнуть Глеба Макаровича по имени.
Тот обернулся, переложил свою палку в другую руку, обрадовавшись встрече. Не жёваный, не тухлый, а вполне приличный гражданин предпенсионного возраста. Невероятное преображение коснулось даже очков: прочно сидят на носу в целой оправе...
А затем младший лейтенант Смирной увидел девушку, открывшуюся за плечами деда.
Есть же на свете такая песня:
[indent]
А у нас во дворе
Есть девчонка одна.
Между шумных подруг
Неприметна она.
Я гляжу ей вслед,
Ничего в ней нет,
А я все гляжу,
Глаз не отвожу.
[indent]
Представленная Потеряхиным внучка Катя была не неприметная, она была — другая. Другая, буквально как Аэлита или Веда Конг. Или «хорошая девочка Лида» из приключений Шурика, только волосы русые. Или (Игоря как громом ударило сходство) — как «та самая», Бриджит Бардо на крыше!
Да, было дело, присвоил конфискат, фотографию, вырезанную из журнала. Звезда французского кинематографа в чёрной ажурной пачке совершала балетный выпад ножкой в сетчатом чулке среди других самых разных снимков. Конечно, если присмотреться (а Игорь присмотрелся), было видно, что на француженке отсутствовало нижнее бельё, потому и попала она в непотребную коллекцию. Остальные конфискованные изображения скрыли в стандартной папке с делом, а папку погребли в архиве. Но эту, которая в балетном порыве, Игорь, воспользовавшись служебным положением,  утаил, вынес во внутреннем кармане форменного плаща и теперь держал дома в ящике стола, иногда рассматривая до жара в сердце.
А теперь перед ним стояла точно такая же девушка. По крайней мере, ноги один в один, обтянутые чёрными рейтузами, и красовались на них настоящие заграничные шузы с деревянным каблуком. Очень похожие изъяли при обыске у недоросля Фёдорова из тринадцатой.
Игорь поневоле сглотнул набежавшую слюну. Нет, сказал он себе, эта девушка лучше. Скромная.
Юбка лишь слегка выше колена, с квадратами светло- и темно-коричневого цвета, и наверняка сшита ею самой. А толстая светло-коричневая кофта-лапша на молнии своими руками связана по журналу. На вид прямо как иностранная, но видно же, что самодельная. Значит, правду говорила тётя Люба, не белоручка.
А моднячие шузы (на ноги девушки он запретил себе смотреть больше) она, может, в ГУМе купила, на законных основаниях?
Игорь видел и слышал жильца из третьей квартиры по Староконюшенному, 25, как бы сквозь водяную линзу, а когда понял, что тот пришёл с заявлением о прописке внучки и всеми документами о родстве, зачем-то пообещал сам всё сдать в паспортный стол. Да ещё гарантировав прописку гражданки Потеряхиной Е. А. на жилплощади гражданина Потеряхина Г. М. через пятнадцать календарных дней. Сам же себя и обругал психом, но слово вылетело, не вернёшь.
Потеряхины — девушка дробно стуча деревянными каблуками, дед с метрономным глухим ударом палки и чуть кособочась — вышли из отделения счастливые, это было видно даже по их спинам.
— Смирной! Вот ты где!.. — окликнули его, и Игорь вернулся на землю.
[indent]
Уединившись в кабинете поздно вечером, он долго рассматривал маленькую фотографию, вклеенную в паспорт. Даже с казённого документа фотогеничная, тогда шестнадцатилетняя, Екатерина Александровна Потеряхина, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, открыто смотрела на младшего лейтенанта Смирного без всякого стеснения. Штамп временной прописки в московском общежитии техникума лёгкой промышленности №5 уже заблаговременно перекрыл другой, с жирными словами «ВЫПИСАН», а в домашнем её адресе, действительно был указан город Арзамас. Улица Пушкина.
Вид девственно чистой страницы семейного положения вселил в душу Игоря странное и немного стыдное чувство, как во сне. Да и с чего ей быть замужем, девчонка же совсем! А в институт в Москве, значит, не стала поступать, не рискнула нарваться на конкурс. Проще в несерьёзный техникум, и профессию быстрее получить. Разумно.
Закрыв её паспорт в сейф вместе с дедовским, Игорь нашёл справочник с перечнем улиц в городах РСФСР и внимательно изучил номера домов на улице Пушкина в Арзамасе, а заодно и соответствующие почтовые индексы.
«Хотя, может, в Арзамасе-16 тоже есть улица Пушкина?»
[indent]
— Гражданка Потеряхина Е-А? — остановил он Катю Потеряхину во дворе под фонарём, ещё не горевшим по дневному времени.
Выследил!
Та подняла голову, но по тому, как девушка на него посмотрела, Игорь понял, что она его не узнала. Для неё он был человек-форма, человек-функция.
«Клуб служебного собаководства», — называл такое положение дел в глазах женского пола комсорг Ерофеев.
А вот она снова была совсем особенная. Как, как ей это удавалось?
Одежда, сразу понял потомственный сыскарь Игорь Смирной. Снова очень заметная одежда, и это тоже — форма, оформление личности. Прямо как по Чехову: в человеке всё должно быть прекрасно, то-то, то-то и то-то. Одежда в списке точно была.
Осмотр на месте. Итак, берет — аккуратный, круглый, светло-зелёный, но не с петелькой, а с двумя помпонами в виде желудей. Ну, где, скажите, бывают такие береты? Глазища — а косметики нет. Или есть, но такая, что незаметно? Толстая кофта-лапша та же, а юбка длинная, коричневая, со складкой на боку, и на бедре у начала складки видны две большие вязаные пуговицы, тоже жёлуди, а под ними на ткани вышитые зелёные листочки. И бриджитбардовские шузы с деревянным каблуком подходят, как рама к картине. И коричневая мягкая сумка на плече.
— Да, я, — кивнула девушка. — А-а, вы, наверное, наш участковый? По поводу прописки?
«Уже наш участковый!» — сладко ёкнуло в груди. Влюбился он, дурак, что ли? В имя? В ту, свою Катю, превратившуюся в эту, по которой он так тосковал?
Да что он вообще о ней знает, об этой гражданке Потеряхиной, придумал себе невесть что! Захотелось встряхнуть головой, а ещё лучше — вылить на голову графин с водой. Но графин находился в кабинете, а здесь и холодный осенний ветер не остужал горячку.
— Младший лейтенант Смирной, Игорь Яковлевич, — назвался он. И добавил корректно, по-деловому. — Паспорт ещё не готов. Когда будет готов, я сам занесу ваши документы. Скажите, пожалуйста, у вас какой почтовый индекс был по месту жительства, в Арзамасе?
Девушка слегка замешкалась с ответом, Игорь бессознательно чуть распушил хвост («Глаза, глаза!»):
— Или по месту жительства у вас был почтовый ящик? Тогда необходимо встать на учёт. На особый учёт в отделении милиции.
— А, да-да, — кивнула Екатерина Александровна. — Но я не секретоноситель.
— А ваши ближайшие родственники? — тем же официальным, да ещё притом каким-то контрразведывательным голосом вопросил он. И будто раздвоился, сам с интересом наблюдая за своим поведением, так получалось не совсем уж захмелеть. — Отец, брат?
Слово «брат» у него выскочило автоматически, и он понял, что угадал правильно: девушка, вчерашняя школьница, не стесняется разговора с молодым мужчиной, при этом ни в чём и нигде не блестит в ней женский интерес — значит, точно есть брат, и у брата друзья, с которыми привычно общаться.
«Друзья брата», — тут же зазвенел неприятный звоночек.
Вот понесло же тебя вразнос, «рыцарь света», съехидничал он над собой. Хотя вряд ли брат старший, судя по возрасту деда, но кто знает? Может, близнец? Не поступил в первый год, и папа, спасая сына от армии, как-то пристроил оболтуса в свой «ящик»?
Снова Игорь себя одёрнул: почему сразу оболтус, почему сразу откосить? Да потому, что имеешь дело именно с такими — оболтусами да косарями, вот и выскакивают ярлыки, вот и вешаются на ни в чём не повинных людей. Какая уж там «Туманность Андромеды», какое «Возвращение, XXII век»...
— Вам нужен номер их ящиков? Папин и брата? — спросила Катя.
И голос, как у Анны Герман. Нет, не такой, конечно. Но тоже будто с проблеском серебра.
«Да ты, брат, поэт!»
Младший лейтенант Смирной отчеканил:
— Совершенно верно. Гражданин Потеряхин — человек-инвалид. Случись с ним что, или с вами — куда информировать родственников?
Это «куда информировать», перпендикулярное той самой загадочной улице Пушкина и пушкинского кружка «Арзамас», у бабушки Веры точно вызвало бы горестный вздох: «Как же можно так обращаться с родным языком?» Но Игорь сейчас не мог говорить нормально, просто не мог. В точности как в той песне про постового и гражданку, которая перешла Таганку в неположенном месте.
Девушка раздумчиво уточнила:
— Вам нужны конверты с обратным адресом? Там штемпели есть... В отделение принести?
— Ваш брат учится в военном училище? — уточнил Игорь, развивая свою догадку.
— Да. В Камышинском... Мы с ним близнецы. А когда мне нужно встать у вас учёт?
Игорь улыбнулся:
— Никогда и никуда. Я просто вашу бдительность хотел проверить, а вы и прокололись. А если бы я был не я, а шпион, переодетый в милицейскую форму?
Екатерина Александровна Потеряхина, пятьдесят второго года рождения, пожала плечами:
— А я вам никакой информации и не сообщила. Если так всех подозревать, то, что же, даже с милиционером не заговорить?
— Сообщили, товарищ Потеряхина, всё вы сообщили. А если бы я вас похитил? И шантажировал бы вашего отца, с отправкой писем на указанный почтовый ящик?
— Так их же первый отдел все просматривает! — с улыбкой включилась в игру Катя. — Не поможет вам милицейская форма, гражданин шпион. Пришлют за вами группу захвата, а меня спасут. Вот так-то!
«Гражданин шпион» прозвучало задорно и даже задиристо, словно привет от Николая Сергеевича Ловича.
— Извините, Екатерина Александровна. Это я так о помощи попросить хотел. От безысходности. Представьте, — и снова Игоря несло куда-то вдаль, как говорила мама, — да, вы только представьте глубину моего отчаяния: есть два билета на Таганку...
Вспомнил же про этого дубину, постового на Таганке, вот и повернулся язык из-за него, не иначе! Как жезл регулировщика.
— ... а у меня на обозримом горизонте вообще нет ни одного лица женского пола, которое можно было бы привлечь к культмассовому мероприятию с посещением указанного театра. И тут я вижу вас. Спасены билеты? Ну, не с мамой же мне в театр идти?
— А что за спектакль? — живо заинтересовалась Катя.
В голове у молодого человека заметались тени, подходящие, наверное, той самой планете Железной звезды, на которую совершил вынужденную посадку Эрг Ноор со своим экипажем. Убийственные.
— «Что делать?» — брякнул он. Афиша попалась на днях на глаза, когда он совершал дежурный обход своего участка. — Премьера.
Катя была несколько разочарована:
— Мне кажется, «Что делать?» не вытянет даже Любимов. Вот если бы на «Пугачёва»...
— Да запросто! — залихватски бросил Игорь. — Я как достану билеты, так и загляну к вам. Напомню об обещании меня сопровождать. К тому времени и паспорт ваш будет оштамплен.
— Договорились, — сказала Катя и улыбнулась. — Но как же «Что делать?»
— А на «Что делать» пусть мама моего отца привлечёт. Для пополнения культурного боезапаса!
— Ваш отец военный?
— Да лётчик, сейчас в училище преподает.
— А мой — инженер.
— А я знаю.
— Откуда?
— По службе положено знать!
— По какой службе? По шпионской? — хмыкнула Катя.
Куда там Бриджит Бардо! Бриджит Бардо не только в летящей пачке позировала всяким разным, а буквально в чём мать родила, Игорь видел в той же коллекции, но те фотографии не взял. А у Кати — у Потеряхиной Екатерины Александровны — юбка, вон, длинная и застёгнутая на жёлуди. И папа в «почтовом ящике», герой трудового фронта, и брат в военном училище. И потерянного родственника своего не оттолкнули, не бросили на произвол судьбы, простили, приняли...
С шутками и прибаутками да парой цитат из Высоцкого про товарищей учёных, доцентов с кандидатами, он проводил её до подъезда. Расстались до скорой встречи они уже на «ты».
Он улыбнулся. В вопросе о том, как достать контрамарку на Таганке, была у Игоря крепкая надежда на Максима Каримовича. Да, именно по такому делу — не по работе, а по сердцу — не стыдно обратиться к аксакалу, тот сам обещал помощь: «Ты заходи, если что. Серый волк Иван-царевичу всегда пригодится».
А в шкафу у него так и лежали не ношеными подарки от Николая Сергеевича Ловича: идеально севшие ультрамариновые вельветы Wrangler и свитер-лапша, похожий на Катину кофту, настоящая фирма, с лейбочкой и канадским листом, эффектно располовиненном на груди по обеим сторонам от застёжки-молнии. В этом всём он и пойдёт с Катей в театр. И она, умеющая так красиво одеваться, наверняка оценит!
В тот день не было на его участке никаких происшествий.
   
Содержание