Юный граф, едва оправившись после череды потерь, немало времени потратил, чтобы найти брата. Но Франсуа как в воду канул. Последним, кто его видел, был лесник в Ла Фере. С тех пор прошло несколько лет, граф вернулся в Берри, который он предпочитал всем другим своим владениям, но бывал и в Ла Фере, и в Париже, где у него оставался дом. И вот однажды, через пару дней после приезда в Париж, лакей, принесший ежедневную почту, помявшись, сообщил, что господина графа желает видеть какой-то господин, не пожелавший назвать себя…

- Проси! – не колеблясь, приказал граф.

Вошедший поразил его своим видом. Простая вежливость требовала встать навстречу гостю. То, что этот человек равен ему по рождению, Оливье понял, едва тот показался в дверях, но было еще что-то, неуловимое, но невероятно знакомое в его лице и манере двигаться: на мгновение графу показалось, что он смотрится в зеркало, и он, еще только смутно улавливая то, что было очевидным, неуверенно произнес, - Франсуа?

Незнакомец ответил такой же, как у него самого, улыбкой.

- Франсуа. Как вы догадались, граф? Франсуа де Сейи, к вашим услугам.

Им, обоим, хотелось бы броситься в объятия друг друга, но остановило какое-то безотчетное чувство, какая-то условность: близкие по крови, они на деле совсем не знали друг друга. И это остудило порыв.

- Я искал вас, Франсуа, - Ла Фер был и моложе, и более непосредственный, он был здесь хозяин, и слово было за ним.

- Долго искали, - с натянутой улыбкой ответил старший брат.

- Ваша правда, непозволительно долго. Но во Франции о вас ничего не знали.

- Естественно, я все эти годы провел на севере, а снегах Нового Света. Мне было не до родственных связей, и я не думал, что мне суждено когда-нибудь оказаться на родине, - и де Сейи посмотрел прямо в глаза брату. Глаза эти сияли предвкушением, ожиданием рассказа о приключениях. И Франсуа внезапно увидел, как молод его брат, и как груз ответственности уже сейчас давит на этого, только вступившего в пору возмужания, юношу. – Так вы вступили в права наследования не так давно? – Франсуа не хотелось спрашивать об Ангерране слишком прямо.

- Отец скончался три года назад, - граф помрачнел. - Перед смертью он велел мне, во что бы то ни стало, разыскать вас. Он отписал вам несколько деревень в Ла Фере.

- Вот как! Я ему чрезвычайно признателен, - Франсуа встал с кресла и отвесил портрету Ангеррана де Ла Фер почти шутовской поклон. – Это Изабо ему присоветовала?

- Наша матушка, - тон Его сиятельства мгновенно изменился и стал невыносимо холоден, - Ее сиятельство графиня де Ла Фер скончалась за полгода до смерти своего супруга. Мне неизвестно, что она советовала моему отцу, но его распоряжение я намерен исполнить, - Оливье встал и открыл массивный шкаф, стоявший у высокого, стрельчатого окна. – Вот ваши бумаги на владение. Что вы с ними далее будете делать – дело ваше. Вы вольны их продать, заложить, отписать, кому пожелаете или жить с доходов от них. Роскошной жизни с этой земли вы иметь не будете, но и с голоду не умрете.

- Вы намекаете, что в будущем я не должен обращаться к вам за помощью? – сарказм в голосе брата заставил графа напрячься.

- Вот что, шевалье, давайте сразу решим, хотим ли мы, чтобы наши отношения были братскими и доверительными или нам стоит остаться просто знакомыми. Вы хотите этого, Франсуа? – и граф посмотрел прямо в глаза брату. Зрачки у того сузились.

- А вы, граф, чего хотите вы? - ответил тот вопросом на вопрос.

- У меня не осталось никого из близких мне людей, я одинок, как и вы, впрочем. Я был бы счастлив, если бы нашел в вашем лице не только старшего брата, но и старшего друга, который помог бы мне избежать ошибок.

- Вы одиноки, граф?

- Как и любой, облеченный властью, человек.

- Вы не много ли на себя берете, братец? – Франсуа не удержался от улыбки, демонстративно рассматривая брата: юноша очень красив, наверняка любимец женщин, такой никогда не будет чувствовать себя одиноким, всегда найдется добрая душа, которая скрасит его существование. – В ваши года обременять себя управлением? Наверняка, у вас куча слуг, готовых по первому слову исполнить любое ваше повеление. Каковы ваши права? Наказывать браконьеров и разбирать ссоры между вассалами, а при случае использовать право первой ночи, - заключил де Сейи со смехом.

К его удивлению граф не рассердился, а если и обиделся, то виду не подал. Он стал очень серьезен, и в этой его серьезности Франсуа разглядел совсем незнакомое ему ранее выражение: чувство ответственности за свои права.

- У меня права Нижнего и Верхнего суда, - Оливье чуть качнулся вперед, не спуская с брата давящего, неожиданно тяжелого взгляда.

- Это предупреждение? – де Сейи не сдержался, рука непроизвольно потянулась к шпаге. – Вы способны отправить на эшафот?

- Если долг этого потребует – вне всякого сомнения. Помоги мне Бог избежать ошибки, - Оливье на секунду поднял глаза к небу. – Но я уверен, братец, что близкие люди никогда не станут для меня обвиняемыми. Никогда! - он упрямо вздернул подбородок.

"Совсем ребенок" - мысленно пожал плечами Франсуа. - " И такому доверено графство!"

- Где вы остановились? – перешел к практической стороне граф.

- Собственно говоря – еще нигде, - признался де Сейи.

- Тем лучше, - и прежде, чем с ним успели согласиться или возразить ему, юноша позвонил.

Ошеломленный напором, де Сейи молча выслушал все распоряжения, которые отдавал граф и, через минуту, уже следовал за слугой, который вел его в предоставленные апартаменты. Похоже, Арман-Огюст-Оливье де Ла Фер не понимал, что ему могут возражать.

                ***

Зря Франсуа думал о брате, как о вздорном и разбалованном родителями юнце. Да, конечно, граф был молод, очень молод, для роли правителя и судьи. Но, вместе с тем, оказалось, что он был сведущ в правах сеньоров настолько, что не многие вельможи, старше его, могли бы оспорить его высказывания. Он был начитан, он был широко образован, он обладал острым и проницательным умом. К своим обязанностям и правам он относился, по мнению де Сейи, слишком серьезно. Однако, с дамами Оливье был достаточно уверен, и в его манере держаться с ними сквозила непринужденность мужчины, которому всегда рады. Успех у прекрасного пола ему гарантировали красота, богатство, и знатное происхождение. Франсуа даже не раз ощущал укол зависти, наблюдая, как женщины окружают его брата, как легко и весело дается ему общение с кружком красавиц. Но, самое удивительное, никто из записных сплетников не мог приписать графу ни одной победы, у которой бы было имя. Весь это флирт не имел ничего определенного: веселое времяпровождение молодежи.

Франсуа их общества сторонился: сказывалась разница в возрасте и положение в свете. Ему неприятно было сознавать, что он некоторым образом зависит от младшего брата.
Уязвленное самолюбие требовало одиночества. Постоянно слышать, как вокруг восхищаются Оливье, стало не просто неприятно: на душе у Франсуа кошки скребли, и он все чаще думал о том, чтобы продать доставшиеся ему деревни, и уехать подальше от Франции. Новый Свет властно звал к себе. Он вплотную занялся продажей земель, ничего не говоря брату, и предупредил покупателя и стряпчего, чтобы они держали язык за зубами.

                ***

Именно тогда, в окрестностях Витри, появились эти двое: молодой священник и его сестра. Оливье в это время если и покидал Берри, то всего лишь на три месяца, повинуясь призыву молодого короля. Его отсутствие дало возможность де Сейи провернуть всю сделку в тайне. Впрочем, де Ла Феру было не до дел брата: он влюбился. Чего там было больше поначалу: вожделения или преклонения, непонятно: Оливье был очень скрытен, и ни с кем не делился. Но, чем дальше, тем больше это стало походить на истинную любовь: почтительность постепенно приобретала окраску любовного сумасшествия; граф не видел больше никого, кроме своей ненаглядной Анны. Он планомерно осаждал объект своей страсти и, наконец, настал день, когда весь Берри облетела весть о том, что граф де Ла Фер сделал предложение Анне де Бюэй. Поднявшийся при этом шум, скандалы, которые устраивала графская родня, возмущенная мезальянсом – все это долетало до Франсуа уже в искаженном виде. Приглашение на свадьбу он проигнорировал: не хотелось видеть Оливье счастливым.

Почему в жизни так устроено: одному все – красота, богатство, любимая женщина, власть? Другому – серые будни, безвестность, всеобщее безразличие. Их всего двое, случись что-то с Оливье, у Франсуа появился бы шанс. Но теперь надежд на то, что в его жизни возможны перемены, не осталось. Ла Фер молод, здоров, не пройдет и года, как жена подарит ему наследника.

Не то, чтобы де Сейи ненавидел младшего брата. Нет, ненависти в его сердце не было, была только глухая досада, обида на жизнь, и на родителей: родная мать ничего не сделала для него, отец так и вовсе умудрился умереть до его рождения. И чем дальше, чем чаще посещали его мысли об отъезде: раз Франция стала для него мачехой, почему не сменить бы ее на страну, где он сам будет ковать свою судьбу.

                ***

Олень ломился сквозь кустарник, тяжелое дыхание зверя слышалось совсем близко. Франсуа пробрался сквозь валежник поближе и замер: огромный зверь с ветвистыми рогами застрял в густой поросли молодых деревьев. Не в силах выпутаться, вывалив язык и загнанно дыша, олень обреченно уставился на человека. По его телу волнами пробегала дрожь, а в глазах стыли слезы. И де Сейи показалось, что есть что-то общее в их судьбе: точно так же он всю жизнь уходил от людской злобы и несправедливости, точно так же загнан жизнью в тупик.

Франсуа стал ломать ветви вокруг оленя. Поняв, что человек хочет помочь ему, зверь утроил усилия и, из последних сил, рванулся из западни. Мелькнуло белое пятно на крупе, и от лесного красавца остался только примятый и растерзанный кустарник.

Шум охоты, звук охотничьего рожка пришли на смену лесной тишине. Франсуа отступил, спрятался за ствол дерева. И, почти тут же, раздался испуганный вскрик, а за ним отчаянный крик: "Анна!"

Де Сейи не стал смотреть, что произошло на лужайке сразу за лесной чащей. Он отошел довольно далеко, не желая быть замеченным или, того хуже, узнанным. Он, скорее всего, и не вернулся бы на то место, если бы не увидел Оливье. Граф был верхом, но лошадь его двигалась, повинуясь собственному желанию: поводья были брошены ей на шею, всадник, белый как мел, с застывшим, невидящим взглядом, сидел в седле очень прямо, но вряд ли сознавал, что происходит.

Первым движением Франсуа было схватить коня под уздцы, остановить его, но тут он встретился взглядом с братом и отшатнулся: Оливье не видел его. Он вообще ничего не мог видеть, так сузились у него зрачки: взгляд мертвеца пронзил де Сейи, и он отшатнулся. Конь мотнул головой и чуть ускорил шаг, оставив Франсуа на развилке тропы.

Понимая, что произошло нечто страшное, но, даже не рискуя строить предположения, Франсуа вернулся на поляну. Судорожно вглядываясь в окружавший ее лес, он увидел что-то непонятное на одном из деревьев и бросился туда. Сначала ему показалось, что с ветви свешивается какой-то бело-зеленый мешок. Мешок слегка раскачивался, хотя было полное безветрие. Потом он с ужасом узрел, что это полуобнаженная женщина с посиневшим лицом. Дальше он рассматривать не стал и мигом залез на дерево: он полоснул по веревке кинжалом, стараясь оставить хоть пару волокон, чтобы успеть соскочить на землю и подхватить тело, прежде, чем веревка окончательно порвется. У него получилось: он поймал женщину прежде, чем она рухнула вниз. Веревка была из тех, что приторачивают к седлу охотники на крупную дичь. Естественно, что она не была намылена, потому петля и не захлестнулась до конца.

Де Сейи осторожно осмотрел повешенную: это была молодая женщина, на вид лет восемнадцати. Остатки некогда роскошной амазонки едва держались на ее теле. Платье было изорвано в клочья: над ним поусердствовали и кинжал, и чьи-то руки: так разорвать ткань мог только охваченный яростью мужчина. Лицо незнакомки посинело от удушья, на тонкой шее остался след от ободравшей ее грубой веревки. Понимая, что надеяться не на что, де Сейи все же пощупал пульс, потом приложил пальцы к основанию шеи туда, где у живого человека всегда прощупываются удары сердца. К его изумлению и радости, под рукой слабо дернулся пульс. Жива!

Франсуа больше не ждал: натянул на женщину остатки рубашки, стараясь не рассматривать ее, закутал в свой плащ и, чуть ли не бегом, помчался домой. Как ни легка была его ноша, но пробираться с ней лесными тропками было не просто, и домой он попал не так быстро, как хотелось бы. Уже смеркалось, когда он толкнул ногой дверь своего нынешнего обиталища. Скромный дом вполне устраивал его, но оставаться в нем слишком долго он не рассчитывал: де Сейи готовился к отъезду. Он хотел позвать на помощь своего лакея, и отослать его за лекарем, но что-то остановило Франсуа. Что-то, похожее на предчувствие. Он уложил несчастную женщину на свою постель, стянул с нее остатки одежды и тихо ахнул: незнакомка была чудо как хороша. Ее тело, в свете трех свечей в подсвечнике, светилось изнутри, как светится алебастровая лампа. Она уже не казалась трупом; напротив, она была полна жизни, ток крови и слабый румянец на щеках говорили яснее ясного, что она не собирается умирать. Она чуть шевельнулась, приходя в себя, и де Сейи поспешно набросил на нее одеяло, заметив, что пальцы женщины унизаны дорогими кольцами. Только тут его обуяли сомнения, и он вспомнил мертвые глаза графа де Ла Фер. Какая-то связь между братом и этой повешенной незнакомкой почудилась ему. Но он не стал разбираться в своих ощущениях – женщина открыла глаза.

Прозрачные, до странности светлые глаза, словно два берилла, вставленные в оправу пушистых черных ресниц, и черные, словно углем проведенные брови, странно контрастировали с серебристыми локонами. Хрип вырвался из ее горла; нечленораздельные звуки, которые она издавала, пытаясь что-то сказать, вызвали скорее страх, чем жалость. Но бесспорная красота женщины победила: минуту спустя Франсуа уже пытался отпаивать ее теплым вином. Несколько глотков принесли ей облегчение: что-то похожее на "благодарю" ему удалось разобрать. В глазах ее Франсуа прочитал благодарность и страх, и тут же поспешил заверить незнакомку, что ей не нужно ничего опасаться, пока она в его доме и под его защитой. Женщина попыталась приподняться, и одеяло соскользнуло с ее груди. Она поспешно подхватила его и тут поняла, что она раздета. К счастью Франсуа, он в эту минуту отвернулся, и не успел уловить выражение дикого гнева, промелькнувшее по лицу красавицы, и до неузнаваемости исказившее ее черты.

Франсуа суетился вокруг нее, а она, прикрыв глаза длинными ресницами, и делая вид, что спит, старательно разглядывала своего спасителя. Странное дело, минутами ей казалось, что она угадывает в нем знакомые черты, но сходство ускользало, как тень, и ей не удавалось воскресить в памяти человека, которого так напоминал ей этот дворянин. То, что случилось с ней, она помнила тоже смутно: осталась боль в теле, особенно в руках, нещадно болело горло, но больнее всего жгла ненависть: потрясенное лицо Оливье, на котором страх и любовь сменились вдруг смесью гнева и омерзения, напоминали ей, что он проник в ее постыдную тайну. Прощаться с тем, что было уже в ее руках: властью, богатством, положением первой дамы провинции, сознавать, что все утрачено – было невыносимо. Хотелось выть от бессилия, но инстинкт раненного зверя подсказывал: надо затаиться, выждать, и тогда искать путь для мести и нового возвышения. Не могла она иначе! Она не была создана для монастырей и безвестности!

На следующий день она уже могла встать, благо, у кровати она обнаружила скромное платье и белье. Улыбка, с которой она встретила своего спасителя, была данью игре, которую Анна (так звали ее), начала прямо с момента пробуждения. Говорить ей все еще было больно, и она, жестом попросив бумагу, перо и чернила, набросала несколько строк: "Где я? Что со мной? Кто вы?"

Рассказывать о том, как Франсуа нашел женщину висящей на дереве, он не решился. Травмировать такой правдой еще неокрепшую, после происшедшего, незнакомку, он боялся, но задаваемые вопросы с неожиданной силой направляли его на правдивые ответы. Она приобретала над ним неожиданную власть, и де Сейи, подчиняясь взгляду прозрачных глаз, покорно исполнял ее приказы. Спустя неделю Франсуа был ее рабом, и готов был, только по одному движению ее бровей, совершить любое безумство. Она сказала ему свое имя, но больше ничего он о ней не узнал. Зато она узнала многое: и кто он, и какие отношения у него с местным дворянством, и какие планы он лелеет. А когда он заметил, что с дня на день ждет вестей об отплытии корабля в Новый Свет, Анна приняла решение.

- Хотели бы вы, чтобы я сопровождала вас в этом плавании? – спросила она с редкостной прямотой, не давая ему времени на раздумья, и заставив его задохнуться от радости.

- Анна, но я никогда не решусь забрать вас с собой! – воскликнул он, в жалкой попытке оправдаться перед самим собой.

- Почему?

- Вы еще больны, а плавание через океан и опасное, и тяжелое испытание для слабой женщины.

- Почему вы решили, что имеете дело со слабой и болезненной женщиной? – возразила ему Анна с холодной и презрительной усмешкой. – Я сильнее многих мужчин, а дух мой непокорен и неподвластен стихиям. Вы не раскаетесь, если возьмете меня с собой. Мне нечего терять во Франции, - добавила она с мрачным видом. – Франция отобрала у меня все, вплоть до имени. Будь я мужчиной, я бы стала наемником. Но, поскольку я женщина, мне остается только путь подруги и матери.

- Выходите за меня замуж! – неожиданно для самого себя предложил де Сейи.

- Я подумаю над вашими словами, - помедлив, ответила молодая женщина. – Но ответ вам дам не раньше, чем мы с вами ступим на палубу корабля, который отнесет нас к берегам нового мира.

Анна не солгала: она никогда не жаловалась на дурноту, на однообразную пищу, на холод и постоянную качку. Она казалась железной и, в отличие от еще двух женщин на борту, не боялась большую часть времени проводить на палубе. Она была мрачной и нелюдимой, и в ответ на предложение де Сейи общаться с остальными путешественницами, гордо и презрительно откинула голову.

- Нам с ними не о чем говорить, у нас нет, и не может быть общих интересов, - отклонила она совет друга. Она хранила свое одиночество так же неприступно, как и свое целомудрие. На напоминание о венчании ответила четко и ясно: "Время еще не пришло! Я жду вестей из Франции."

- Но, когда? – робко пробормотал Франсуа. – И чего же вы ждете?

- Я жду вестей о том, что я свободна. Когда я получу эти новости, я сама скажу вам об этом, - с неженской твердостью ответила Анна.

                ***

Деньги, вырученные им за земли во Франции, растаяли, как дым: переезд, обустройство съели его сбережения. Во избежание ненужных проблем, оба представлялись пуританами, супругами, подвергавшимися гонениям во Франции и вынужденными бежать из нее. Анна знала множество молитв, и смогла убедить новых соотечественников в искренней и глубокой вере четы.

Два года она украшала его пребывание в крохотном поселении на берегу океана. Никогда ни на что не жаловалась. Никогда ни о чем не жалела. Но часами стояла у мостков жалкого причала, глядя вдаль.

Два года она мучила его. Два года не давала ему ни на минуту забыть, что у нее есть какая-то тайна. Два года она отдавалась ему каждую ночь, но так и не назвала ему день их бракосочетания. Вначале он напоминал ей о ее же обещании, но она одарила его пару раз таким взглядом, что у него вопрос застыл на губах. Она чего-то или кого-то ждала, он был уверен в этом. Стояла прямая и неприступная в своем строгом платье пуританки, и поглаживала кольцо, единственное, оставленное себе: сапфир, в оправе из алмазов. Остальные кольца пришлось продать, чтобы жить: минимум комфорта все же ей требовался, а де Сейи оказался абсолютно не приспособленным к новой жизни: он, истинный дворянин, не способен был заработать ни гроша для любимой женщины.

Однажды они увидели парус на горизонте. Спустя три часа причалила лодка, на которой, кроме матросов, оказался путешественник из Англии. Знатный вельможа, обремененный богатством и титулами, и не обремененный семьей. Анне не понадобилось много времени, чтобы обратить на себя внимание англичанина. Пораженный ее красотой, ее великосветскими манерами, а также и ее свободным английским (откуда это знание, Франсуа не знал), лорд не отходил более от женщины. Франсуа ничего не оставалось, как, пылая гневом и ревностью, следить за любовницей. Она открылась ему в новой роли – роли обольстительницы.

Конечно, наблюдая за любимой женщиной со стороны, проще увидеть все ее уловки, которые незаметны, когда ты испытываешь на себе самом все ее чары. Теперь же, де Сейи, с гневом и замешательством, видел и вовремя потупленный взгляд, и нежный румянец, сопровождающий его. И бурно вздымающаяся грудь при приближении англичанина не осталась незамеченной им, но все это говорило его душе: он получил отставку, теперь заезжий гость владеет умом и душой Анны.

"Кой черт принес этого английского болвана" – в сердцах бормотал де Сейи, мучительно размышляя, не вызвать ли ему англичанина на дуэль. Но с какой стати? Анна не была его женой, они даже не были помолвлены, она была свободна в своем выборе. Не затем ли они и уехали в Канаду, чтобы их не стесняли светские законы Франции?

Нерешительность Франсуа привела к тому, что в один прекрасный день Анна исчезла вместе с кораблем и англичанином, оставив письмо.

" Господин де Сейи, я сожалею, что так и не сумела поговорить с вами о нашем будущем. Все эти месяцы я проверяла свое чувство к вам, потому и тянула с согласием на наш брак. Согласие на него было бы ошибкой: я не смогла бы смириться с такой жизнью. Мне нужен блеск, богатство, я привыкла царить среди женщин. Все это мне когда-то дал ваш брат, но он мертв. Лорд Винтер сумеет вернуть мне то, что я утратила по глупости графа де Ла Фер, который вообразил себе, что я ему изменила. Он жестоко поплатился за свою неосмотрительность, ну, а я, я не желаю влачить свою жизнь в нищете. Франсуа, желаю вам всего самого лучшего. Не ищите меня, так будет лучше для вас."

То, что она беременна, Анна поняла, едва скрылись берега американского континента. У нее не осталось другого выхода, как уступить страсти английского лорда. В этот раз океан был благосклонен к путешественникам, и Анне не пришлось объяснять свое состояние его причудами. Лорд Винтер был счастлив: он станет отцом, у него будет наследник.

Они обвенчались, как только прибыли в Шеффилд, в одно из поместий барона. Роскошный туалет невесты умело скрывал ее округлившуюся талию, а положение и власть лорда Винтера прикрыли все сплетни по поводу его супруги. Анна переносила ребенка почти на две недели, что окончательно прикрыло рты недоверчивых кумушек. Рожала она тяжело, мальчик получился крупным и похожим на нее. Это сходство было заметно сразу и Винтер пришел в восторг: дитя будет красавцем, в мать. Что до молодой матери, то она заметила на ребенке метку: родинку на ключице. Такая родинка была и у Оливье, и у Франсуа, которые унаследовали ее от матери, Изабо де Ла Фер. Ребенок, вне всякого сомнения, был от де Сейи. Впрочем, Анна в этом и не сомневалась.

Она не испытывала особой материнской привязанности к Джону-Френсису: такое имя дали мальчику. Будущий наследник множества титулов и огромного состояния, пока что мирно покоился в своей колыбели, под присмотром кормилицы. Анна заглядывала к нему раз в день, на четверть часа. Малышу исполнилось три месяца, когда Анна увидела в его чертах что-то новое: на нежном, младенческом лице стали проступать черты Франсуа. До полного сходства было еще много лет, возможно, женщине мерещилось это сходство от страха быть разоблаченной мужем, но миледи стала задумываться, как ей выпутаться, если это сходство заметит ее супруг.

Приезд маркиза Бэкингема, который был очень дружен с младшим братом лорда, был приятным сюрпризом для обоих: королевский фаворит через три ступени шагал к славе, богатству и почестям, поражая окружающих своей красотой, готовностью служить королю и неподражаемой уверенностью в себе. Гостя следовало принять с гостеприимством, достойными самого наследника престола. Анна пустила в ход все свои таланты светской дамы, прекрасной хозяйки и красивой женщины. Но Бэкингема если и можно было чем-то удивить, то только красотой женщины. Анна краснела и бледнела, слушая его комплименты, а лорд Винтер кусал уже не губы – щеки, стараясь сдержать свой гнев. Он едва дождался, пока маркиз отправится почивать в отведенные ему покои, и прошел на половину жены.

Анна не ожидала, что муж явится к ней в этот час, но не принять его - не рискнула. Сидела перед зеркалом, и с задумчиво- томным видом проводила щеткой по волосам. В свете свечей ее локоны отливали рыжим.

Винтер велел доложить о себе, и Анна встала ему навстречу.

- Супруг мой, - женщина присела в реверансе перед мужем, заранее признавая его власть над собой, но лорд был слишком разгневан, чтобы продолжать делать вид, что ничего не происходит. Анна прекрасно видела его состояние, и впервые испытала страх перед ним. Инстинкт подсказывал ей, что разгневанный вельможа может и в этот раз не увидеть в ней слабую женщину, а посчитать, что перед ним преступная жена, готовая посягнуть на его честь. – Супруг мой, я ждала вас, - она действительно ждала мужа, надеясь в постели рассеять все его сомнения и подозрения.

- Меня ли? – презрительно бросил ей в лицо муж, пытаясь овладеть собой.

- Что вы хотите сказать, Ричард? – Анна гневно сдвинула брови.

- Только то, что сказал: моя жена если не предпочла, то уже готова предпочесть законного супруга придворному вертопраху.

- Вы оскорбляете меня, Ричард! – она гордо вскинула голову. – Несколько комплиментов из уст мужчины не компрометируют женщину.

- Я видел, как вы краснели и бледнели. Я видел, как вы не отстранили свою ногу от его ноги. Если бы я не сидел рядом, клянусь, вы бы позволили ему то, что позволяют себе шлюхи в любом борделе. – Винтер накручивал себя, он уже воочию видел сцены, которые рисовало ему уязвленное самолюбие.

- Выйдите вон! – миледи едва не сорвалась на визг. – Идите к себе и успокойтесь. Я не желаю вас видеть в таком состоянии: передо мной не мой муж, не лорд королевства, а взбесившийся от ревности школяр. Я жду вас завтра утром, тогда мы и разберем, какие у вас ко мне претензии.

- Я был полным идиотом, - горько произнес лорд. – Я был ослеплен вами, я не думал, с кем связываю свою судьбу. Я жаждал только одного: владеть вами, но мне в голову не пришло сопоставить факты.

- Какие факты? - растерянно уставилась на мужа Анна.

- Это я вам сообщу завтра утром, - угрюмо ответил лорд. – У меня вся ночь впереди, чтобы обдумать их, – он повернулся и вышел, не простясь.

Анна опустилась на пуф перед зеркалом. Раньше между ними никогда не было ссор, она царила в их супружестве, и муж незамедлительно выполнял любое ее желание. Неужели ревность могла довести его до прозрения? Миледи заледенела от одной мысли, что он может распустить руки или потребовать у нее любви при свете дня. Если он пожелает видеть ее всю, без покровов, так, как это происходит не у добропорядочных, богобоязненных супругов, а у пылких любовников – ей конец. Графа де Ла Фер своей показной скромностью она водила за нос два месяца. С Винтером это получилось много дольше, де Сейи вообще ни о чем не догадывался: в их спальне царил полный мрак. А вдруг Ричард поймет, что ребенок не его? Но этот мальчик был залогом ее богатства, независимости, если с мужем что-то случится. Ребенок мал, с ним может произойти всякое, а ведь он гарант того, что состояние Винтера, если что случится, будет в ее руках до совершеннолетия Джона-Френсиса. Если бы так и случилось… и, впервые, ее посетила мысль, что неплохо бы опять стать вдовой. Первого мужа она считала покойником не только потому, что была уверена в его смерти, но и потому, что так ей было спокойней и выгодней. К тому же, на ее горизонте маячил Бэкингэм. Нет, он, конечно же, не женится на ней, но упускать такой случай было глупо: герцог был необыкновенно щедр со своими дамами.

Больше месяца она усыпляла подозрительность мужа, умудрившись подать при этом надежду Бэкингему. И в тот день, когда Винтер слезно молил ее о прощении, его настигло возмездие. Потому что Анна смерть мужа рассматривала исключительно как кару за притеснения и сомнения. Теперь же лорд Винтер мог быть спокоен: жена, старательно демонстрировала окружающим свое горе, тоску, растерянность и любовь к безвременно почившему мужу.

Едва истек срок траура, Анна позаботилась, чтобы услать с глаз долой ребенка. Мальчику полезен деревенский воздух – и кормилица с малышом переселились в деревню. Пусть малыш растет на природе: в деревне никому из родственников покойного не придет на ум искать сходства с лордом Винтером. В распоряжении Анны оказалось около миллиона, и она едва не потеряла голову от попавшего в руки несметного состояния.

Не упустила она своего и с герцогом Бэкингемом; но роман не был долгим: слишком многого хотели друг от друга партнеры. В один из дней, когда ссора между ними достигла опасного предела, герцог схватил женщину за плечи и стал трясти. Декольте раскрылось больше, чем было положено, и Бэкингем увидел клеймо. И герцог начал хохотать: ему открылось многое в поведении любовницы. Этот смех уязвил миледи больше, чем угроза. Презрение она перенести не смогла. Бэкингем, отныне, стал ее злейшим врагом.

Франсуа де Сейи вернулся во Францию к концу осады Ла Рошели. В Америке ему так и не удалось составить себе состояние, и он возвращался раздавленный морально, не имея никаких средств. Добравшись до Ла Фера, он был окончательно убит сведениями, что граф пропал без вести и его уже несколько лет считают погибшим. О графине тоже ничего не было известно, и местная молва увязывала исчезновение супругов, как Божью кару графской чете за грех гордыни.