Глава третья. Призвание
[indent]
Договорились, что встретятся у театра. Освободив себе вторую смену благодаря рокировке с лейтенантом Высоченко, Игорь пришёл на место чуть ли не за час до начала спектакля и принялся прохаживаться по тротуару.
Мысли разбегались. Одна их часть парила вокруг воздушного образа Бриджит Бардо: интересно же, в каком виде Катя придёт в храм драматических муз? Другая группировалась преимущественно вокруг точки выносной торговли (проще говоря, пивного ларька) на Веснина. Не успел зловредный ларёк появиться, как только драк с ножевыми ранениями возле него случилось три зафиксированные по факту вызова «скорой» плюс две со слов торгового персонала. Павел Анисимович называл появление этого строения настоящей диверсией и подкопом под все показатели. «Они бы его ещё нам на Арбате воткнули! — возмутился и Игорь, когда явочным порядком обнаружил объект. — Здесь же иностранцы ходят!»
Нет, оставлять это дело там, куда его поставили, было решительно невозможно. Предстояла напряжённая переписка с «Моспищеторгом» о переносе зловредного сооружения с красной линии в один из дворов — и желательно, конечно, в соседнем участке. Вот и сегодня гражданин нетрезвой наружности, обретающийся у проклятой наливайки, настолько нелицеприятно высказался о работе милиции вслед проходящему младшему лейтенанту, что эхо от непечатных выражений до сих пор перекатывалось в памяти. Об этом ли говорить с Катей, если она вдруг спросит о его работе? Нет, конечно. Лучше о недавних городских соревнованиях по стрельбе из боевого ручного стрелкового оружия, короче говоря, из табельного «Макарова», результатом которых стал вымпел, который он позавчера со скромной с гордостью прикрепил на доске объявлений, а Анисимович перенёс на доску почёта.
И впрямь, если подумать, то интересных, содержательных элементов в его работе, годных для общения с девушкой, наплакал кот. Правильно его начальник перефразировал песню Высоцкого, которого Игорь сейчас увидит живьём в спектакле: «Давайте выпьем за тех, кто в море — за тех, кто в МУРе, никто не пьёт».
Пока Игорь вышагивал в раздумьях о пивном ларьке, к знаменитому на всю Москву небольшому двухэтажному зданию c колоннами, которое походило скорее на провинциальный клуб, чем на модный столичный театр, уже начали стекаться обладатели заветных билетов и контрамарок. Пошёл дождь, кругом плыли зонты и щёлкали залпами, закрываясь, у дверей, и двери, хлопая, издавали похожий звук. Переводя взгляд с одного женского силуэта на другой, Игорь ждал появления девушки всё с большим беспокойством. А вдруг у неё не получится прийти? И узнает ли его Катя, одетого по гражданке? А он её?
— Здравствуйте, товарищ участковый!
Из-под такого же чёрного мужского зонта, как у него, вначале глянули Катины глаза, а потом, как яркая вспышка, обнаружились пламенные гвоздики в её руке.
А он-то, недотёпа, был без цветов! Как-то совсем не подумал, вернее, подумал было, но примерил на себя — куда с этим веником? — и решил, что ей будет и неудобно сидеть с букетом, да и завянет. Насчёт того, что цветы можно подарить артистам, он вообще не сообразил.
К счастью, от конфуза его спасли выплывшие из-под посторонних зонтов вопросы о лишних билетиках. Отнекиваясь, он скорее подал Кате руку, и они вошли в фойе театра.
[indent]
Девушка сняла берет и осеннее пальто и оказалась в длинном, значительно ниже колена, сером бархатном платье со множеством мелких пуговичек на груди и маленьким, под старину, кружевным воротником-стойкой. Сумочка, тоже бархатная, но на пару тонов темнее, по форме напоминавшая длинное дамское портмоне, ловко сидела на приподнятом, прямо каком-то дореволюционном плече-фонарике. Кроме сумочки, у Кати был ещё холщовый мешок со сменной обувью: из него она извлекла чёрные кожаные туфли-лодочки, а шузы свернула и убрала.
Пока она переобувалась, Игорь держал её цветы и досадовал, глядя на себя в зеркало. Да, его модный спортивный образ совсем не гармонировал с её бальной элегантностью. В своём наряде девушка стала старше и напомнила учительницу гимназии, тем более что её мягкие волосы, в отличие от начёсов большинства окружающих театралок, были заколоты в строгую улитку.
Вот говорила ему мама: возьми отцовский костюм... «Ага, и запонки», — кисло усмехнулся он в душе. С цветами оплошал, а ещё этот канадский флаг на груди делает его похожим на барыгу-утюга, фарцовщика из подворотни интуристской гостиницы, павлина сладкоголосого, дубину стоеросовую. Оплошал, что там говорить. Оплошал.
Катя явно наслаждалась игрой во взрослую даму, придирчиво оглядывая себя перед волшебным стеклом анфас и в профиль, но при этом удивительным образом напомнила Игорю маленькую дочь дяди Вани, которая встретила его в маминых лодочках на каблуке, когда он заскочил к родственникам за билетами. Аксакал Максим Каримович позвонил и сказал: «Всё сделал, как ты просил. К Ивану Яковлевичу загляни, билеты твои у него». Встреча с дядей Ваней прошла впопыхах, оба спешили — Игорь на смену, доктор Штольман — на какой-то симпозиум, и только сейчас подумалось: а если полковник Сакенов обратился к дяде Ване именно как к врачу?
«А я даже не спросил о его здоровье. Значит, завтра — позвонить, узнать».
Пока он сдавал свою и Катину верхнюю одежду в гардероб и покупал программки («Пугачёв. Драматическая поэма», — значилось на титуле тем же шрифтом, что и на афишах повсюду), его спутница отправилась в дамскую комнату и вернулась оттуда с лёгким ароматом леса и ландышей.
В буфет было не протолкнуться, но Катя не расстроилась, а предложила посмотреть театр. Они принялись прогуливаться туда-сюда по тесноватому коридору с фотографиями актёров. Когда обсудили плохую погоду и транспорт, Игорь задал следующий из дежурных вопросов:
— А как дела у Глеба Макаровича?
— Представляешь, пишет книгу! — воскликнула девушка с гордостью. — Купил общую тетрадь, теперь по вечерам сидит над рукописью. Говорит, чтобы сохранилась память о старой Москве. Показывал мне дом, в котором родился, недалеко отсюда. Очень красивый. Вообще, я в Москву влюбилась сразу. Папа, конечно, говорил, что он москвич, но мне казалось, что лучше Арзамаса просто быть не может... А как сошла на платформу, тут даже воздух — мой! Если бы не очереди везде, вообще была бы красота.
— Да, народу у нас много... Может, если дождь перестанет, пройдёмся после спектакля пешком? Посмотрим город при свете фонарей, — предложил молодой человек.
— Надеюсь, перестанет. А даже если и нет, зонты же есть! Я очень люблю гулять, даже в дождь, и все интересные идеи приходят ко мне именно на ногах. Вот говорят, что в ногах правды нет, а у меня именно во время прогулок появляется вдохновение.
— Пишешь стихи? — улыбнулся Игорь. Девушка была очень, очень красивая. Красивее, чем маленькая и сутуленькая библиотечная Ариадна с большим начёсом. Теперь, в разговоре, он мог беспрепятственно разглядывать эту Катю, слушать её голос и нюхать её духи.
— Не-ет, зачем стихи? По своей специальности.
— А на кого ты учишься?
Помнил, что её будущая работа связана с лёгкой промышленностью, и хотел уточнить.
— Буду конструктором одежды.
— Конструктором?
— Ну да. Одежду конструируют. Художник-модельер — он же только образ создаёт, а вот как его придумку разложить на ткани, чтобы человеку было удобно двигаться в таком наряде и чтобы закройщик смог правильно раскроить — это дело конструктора. Захватывающая задача! Сейчас покажу.
Она снова воткнула ему в руку букет, открыла свою волшебную сумочку и вынула оттуда блокнот и карандаш.
— Смотри, — приспособив блокнот на сумочке, Катя открыла чистый лист (половина блокнота, как успел выхватить в мелькании страниц Игорь, уже была заполнена рисунками и чертежами), — допустим, у нас есть дама с не очень выразительной талией, но которая, конечно же, хочет быть красивой в нарядном платье. Да вот хотя бы чтоб в театр пойти. Первое, что приходит на ум, — рукав «летучая мышь», который сам по себе уже элемент праздничный, даже театральный...
Карандаш в её руке лёгким росчерком изобразил прямоугольную безголовую немолодую женщину с обвисшим животом — и так же быстро обрядил её в платье, которое скрыло все недостатки фигуры.
— Она думает, что похожа на старую калошу? А мы ей поясок с заниженной талией! А если ещё подол с косыми элементами? Во-от так. Она же окажется не Марь-Ванной, профилировщиком пятого разряда, а феей на балу! Да и профилировать будет лучше, если хорошо отдохнёт. Но как это передать на выкройку? Чтобы руки нормально у человека двигались и нигде не было дискомфорта. А вот как.
Перед Игорем быстро возник технический рисунок. Наверное, Катин отец так же ракеты рисовал в своём секретном КБ.
— Целая наука, — проговорил он, глядя в блокнот и припоминая выражение Маяковского «как в афишу коза».
— Да, именно, целая наука. Согласись, что вне зависимости от типа фигуры каждый человек имеет право на удобную и красивую одежду. Я, знаешь, всегда знала, что это моё любимое дело, прямо со «Сказки о царе Салтане»: «Кабы я была царица, — говорит ее сестрица, — то на весь бы мир одна наткала я полотна». А я бы всех одела! Сколько себя помню, всё время вырезала бумажных кукол и рисовала одёжки для них. А ты как попал в милицию?
— У меня дедушка — ветеран милиции. И прадед ловил всякий уголовный элемент, ещё при царе, а при Советской власти, стоял, так сказать, у истоков уголовного розыска.
— Династия — это здорово, — похвалила Катя, но больше ничего не спросила ни о нём, ни о его работе и убрала блокнот в сумочку.
— Ты уже была в этом театре? — спросил Игорь, преодолевая паузу, повисшую в разговоре.
— Да, конечно, нет! Сюда же только по блату можно попасть. Но вообще стараюсь на каждых выходных где-нибудь бывать. На показах, на выставках, в театрах, в музеях: профессионалу нужна насмотренность. Сам понимаешь, у меня нужных знакомств нигде нет, а мечта-то космическая — я хочу работать в Доме моделей на Кузнецком Мосту!
Поделившись своим сокровенным желанием, девушка посмотрела ему в глаза — понимает ли он, на какой Эверест она замахнулась? Увидела, что нет, пояснила:
— Это всё равно, что работать в конструкторском бюро, которое создало «Луноход», понимаешь? Ты видел Рериха в музее Востока? Хочу сделать дипломную работу по мотивам. Линию моделей спортивной и туристической одежды «Вершина». Хожу на показы, надеюсь познакомиться с художниками. И ещё идея: после этого семестра у нас будет преддипломная практика, рассчитываю походить по театрам и где-нибудь устроиться помощником костюмера. Теперь, когда у меня есть постоянная московская прописка, это реально.
Игорю на ум снова пришёл Владимир Семёнович (как раз и его портрет на стене висел напротив):
[indent]
Понимаю я, что в Тамаре — ум,
Что у ней — диплом и стремления,
И я вылил водку в аквариум:
Пейте, рыбы, за мой день рождения!
[indent]
Прозвенел первый звонок.
— Что, займём места? — предложил он и протянул девушке её гвоздики.
— Да, конечно, лучше сесть сейчас, чтобы не пробираться по ногам, — кивнула она, принимая цветы.
У них были не какие-то там контрамарки на приставные стулья в проходе, а билеты с настоящими местами. Не совсем по центру, но зато в четвёртом ряду. На славу поработал Максим Каримович над его просьбой, что там говорить — сила!
Когда они уселись, запах ландышей приятно замерцал вблизи. Катя развернула программку и принялась внимательно её изучать. Для проформы Игорь тоже открыл свою, но краем глаза смотрел только на профиль девушки. До чего же красивая, дух захватывает!
«И библиотекарь из Ленинки у тебя Ариадна, и Катя из Арзамаса — вылитая Бриджит, — сыронизировал он над своим восторгом. — Как всегда, бежишь, Смирной, впереди паровоза».
Вспомнилось, как Паша Данильцев, лучший друг с третьего класса, знакомил его со своей невестой, и Игорь тогда подумал, где же были Пашкины глаза. В последний раз с Пашей виделись полгода назад, и уже не о чем было говорить, а казалось — дружба навек. Да уж, семейная жизнь не фунт изюму.
— Знаешь, у меня есть знакомая художница, а муж её так вообще заслуженный художник РСФСР, — сказал молодой человек. Вернее, его язык сказал сам собой. — Могу тебя с ними познакомить, а вдруг у них есть связи в театральной среде?
Девушка вскинула на него сияющие глаза.
— Ой, Игорь, это было бы грандиозно! Это они достали нам билеты, да?
Впервые она назвала его по имени, и как же это было приятно! Про деда Максима, правда, не хотелось вдаваться в подробности, и Игорь ответил, несколько покривив против правды:
— Нет, дядя мой. Вернее, младший двоюродный дедушка, но по возрасту мне как дядя. Он известный врач, вот и...
— Да, хороший врач среди родственников — это счастье. У меня мама тоже врач. Пульмонолог. Лёгкими занимается.
Второй звонок вклинился в речь Игоря, когда он сказал:
— Мастерица-рукодельница — это тоже счастье в доме.
Катя заулыбалась:
— Я думала, что это у меня от папы, а оказывается, ещё и от дедушки. Дедушка какой у меня рукастый, ты бы знал! Сделал мне папку для выкроек, так на неё весь техникум пришёл смотреть: «Где достала, где достала?» Материчка — преподавательница по материаловедению — обещала за три таких папки мне швейную машинку списать, правда, со сбитой иголкой, но дедушка обещал и папки сделать, и машинку отремонтировать.
— Вижу, вы с Глебом Макаровичем нормально ладите?
— Да, дедушка у меня необыкновенный! Мы как друг друга увидели, сразу поняли, что родные люди. Во время войны папа с бабушкой были в эвакуации, и бабушка умерла, папа даже не знал, где своего отца искать... Дедушка нашёл нас просто чудом каким-то! К нам письмо пришло из совета ветеранов Москвы, что такой-то и такой-то не ваш ли родственник — удивительно, как они нас нашли? Дедушка меня любит, прямо как папа. Очень мой папа на него похож, а я такая папина дочка! Скучаю очень по родителям, да и по брату. Жалко, что мы теперь никогда не будем все вместе.
— Вам, наверное, тесновато с соседями? — перевёл разговор Игорь на другую тему, чтобы поскорее стереть грусть с ее лица.
— А ты приходи к нам как-нибудь вечером на чай, — снова оживилась Катя. — Когда освободишься после работы, тогда и приходи. Конечно, теснимся, что тут говорить, к нашей соседке вернулись дети с внучкой, и будет ещё прибавление в семействе. Вроде, обещают им квартиру, но когда — пока неизвестно. Хотя по сравнению с общежитием я чувствую себя, как во дворце.
— Сын Любови Серафимовны, вроде бы, должен был кооперативную купить...
— Это если бы он полностью контракт отработал, а их же вроде как выставили из Египта, этот, как его, Садат. Недостаточно денег у них для кооператива.
— Хорошие гидроэнергетики везде нужны. Может, они снова уедут в дальнюю командировку, чтобы заработать. Моя бабушка...
Но Игорь не успел рассказать о бабушке: резкий звук третьего звонка и гаснущий свет перевёл их внимание на сцену. 
[indent]
— Понравилось? — спросил молодой человек, когда они вышли из театра после спектакля. Только тогда немного отошёл от поразительного, но тяжёлого впечатления: обе силы, государство и народ, всегда в противофазе, гасят друг друга, и все усилия вхолостую. В ушах всё ещё звучал страшный надрывный голос:
[indent]
Уже три ночи, три дня, пробираясь сквозь тьму,
Я ищу его лагерь, и спросить мне некого.
Проведите, проведите меня к нему!
Я хочу видеть этого человека!
[indent]
И как-то ёрнически в высокое впечатление вклинился образ давешнего нетрезвого мужика у пивного ларька, который в мутной вонючей речи вылил на него, представителя власти, всю досаду от своего нестойкого существования.
— Даже не знаю, что сказать, — не сразу ответила девушка. — «Капитанская дочка», мне кажется, более точно передаёт дух эпохи. Для меня, по крайней мере. Там я могу сочувствовать, а здесь — только... ужасаться. Но сценическое решение бесподобно. Костюмы — это... Ну, Мейерхольд! Революция на сцене.
Костюмов Игорь как раз и не заметил. Актёры были голые по пояс, а внизу в холщовых подштанниках и босиком.
— Это большая находка — показать обречённость бунта через голое тело, — пояснила Катя. Свои гвоздики она подарила Высоцкому и сейчас держалась за руку Игоря без помех. — Голое тело всегда символизирует жертву, понимаешь? Часто этот приём используется в искусстве, когда нужно показать последнюю черту. Например, красноармейцы перед расстрелом, или Христос на кресте, или скульптуры в Волгограде, когда Сталинградская битва. А тут весь этот восставший народ — одна большая жертва. Всё равно ничего у них не выйдет, если верят в доброго царя. И эти топоры очень страшные, хорошее сценическое решение и... правда. Страшное время. Хорошо, что мы живём не тогда.
— Да, хорошо, — согласился Игорь.
— Потому что я человек совсем не героический, — вздохнула Катя. — Когда папа и мама вспоминают о войне, меня просто оторопь берёт: как они могли это пережить? Моему папе было всего тринадцать лет, когда он начал работать. Жил прямо в цеху. Сколько война судеб переломала, страшно представить...
— Да, — отозвался он. — Мои родители познакомились на фронте. Очень не любят войну вспоминать.
— И ещё страшнее представить, — продолжила свою мысль девушка, — что может быть новая война. Эту, наверное, нам вообще не пережить.
— Не думаю, что дойдёт до войны. Они же знают, что мы ответим. И там тоже люди живут, которые не хотят войны.
— Разве они что-то решают? Знаешь, чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что от простых людей вообще мало что зависит. Вот как в этом спектакле: хоть разорвись, но ничего сделать нельзя. Ты можешь выпрыгнуть из одной колеи в другую, только и всего. «А в конце дороги той — плаха с топорами».
— Да-а, — протянул Игорь, стараясь говорить весело, — надо было нам с тобой всё-таки на «Что делать?» пойти. А то ты как-то совсем в пессимизм ударилась. Поверь, от людей много зависит. Уж я-то знаю, по своей работе. Если бы не зависело, мы бы все так и ходили на четвереньках.
— А у меня как-то пропала вера, — вздохнула Катя, по-прежнему глядя в лужи под ногами, а не на дома, фонари и разноцветные огни вывесок и окон за шторами. — Наверное, после того как погибли космонавты. Ничего там нет хорошего космосе, не обжить нам его, если сначала как-то... ну, хоть в столовых порядок навести, чтобы не было этих вечно жирных подносов! Переубеди меня, что я не права! И то, что у нас нет нормальной одежды, а канадские флаги на груди или американские на заднице, на карманах, считаются верхом счастья — это ведь тоже... Это неправильно! Догоним и перегоним — зачем? Зачем кого-то перегонять, если можно просто жить самим по себе? По своим правилам. Разве ради джинсов умирал Хлопуша? Если человек человеку друг, товарищ и брат, как же самому клепать халтуру с девяти до шести, а потом давиться в ГУМе за дефицитом и говорить: «Наши никогда ничего нормально пошить не умеют!»
«Значит, не понравился ей мой свитер, и джинсы тоже», — огорчился Игорь. Вслух же сказал в духе Павла Анисимовича:
— Люди очень разные, Катя. На всех не угодишь.
— Да, это из разряда «рыба ищет где глубже». Грустно.
— Это потому, — предположил Игорь, — что ты скучаешь без своей семьи. Когда вокруг есть люди, ради которых хочется жить, то и жизнь в радость. У тебя друзья есть?
— В техникуме есть одна девочка, можно сказать, подружка. Она невредная, хорошая, только уж очень какая-то забитая. А с остальными как-то не сложилось. В женском коллективе трудно, и вообще, у нас совсем другая жизнь. У нас в Арзамасе. Прямо коммунизм! А здесь... Мне вообще довольно тяжело с людьми. Хочется забраться в башню из слоновой кости и там себе тихонечко рисовать и шить — но не для себя же всё время! Хочется же и для других! Только чтобы они не кусали.
— А в Арзамасе не кусают?
— Нет. В Арзамасе нет никакого дефицита, и за колбасой никто не давится, и жильё хорошее. Всё есть. Но у нас если ты не работаешь на Объекте, — она так и произнесла это слово с большой буквы, — или не обслуживаешь его персонал, то после шестнадцати лет должен уехать из города. Можно было бы, конечно, устроиться в библиотеку в Дом культуры или в Дом учёных, папа предлагал, но не хотелось идти против призвания. Всю жизнь заниматься делом, к которому не лежит душа, — это же каторга, никакой колбасы не надо. Ты согласен?
— Да, согласен. В общем, неудачный спектакль мы с тобой посмотрели, — резюмировал Игорь. — В следующий раз пойдём на что-то более жизнеутверждающее. Или в кино.
— С удовольствием, — ответила она.