Говорить было трудно, как никогда. Слова цеплялись за мысли, чувства, друг за друга, не желая безвозвратно покидать безопасное убежище и придавать определенность зыбкой реальности. Вязкую пелену безразличия приходилось прорывать, прилагая почти физические усилия. Но он должен сказать ей, вопреки надежде. И проститься с обеими. Решение принято.

Штольман вздохнул, собираясь с силами. Сказать нужно не много. Использовать слова Ланге, исказить истину полуправдой, дать Анне самой додумать остальное. Единственное, что он может себе позволить, - объяснить, что сердечной измены не было. Небольшое, но утешение.

Она же в этот момент не способна была вымолвить ни слова. Штольман, обретший дар речи, лишил оного Анну. Ее внутренний мир напоминал теперь тесный кабинет, хозяйка которого мечется, роняя ноты, книги, вазы и слезы, теряя рассудок и опору под ногами, а ее попытки схватиться за что-то кажущееся незыблемым рушат все вокруг, усугубляя хаос. Теплая радость вытесняла леденящее сомнение, освобождая место смутным подозрениям, горячее ликование мешалось с холодным недоумением – голова шла кругом от урагана эмоций невиданной силы.

- Анна, я был… я вел себя преступно по отношению к вам. Я женился, выполняя последнюю волю приговоренной к смерти. И не предполагал, что ее помилуют, - как тяжело дается ему эта ложь. Приходится выставлять себя безответственным слюнтяем из дамских романов, но делать нечего. – От переживаний она сошла с ума, и теперь брак не расторгнуть. Но я хочу, чтобы вы знали, - я люблю только вас.

Сказав все это, Штольман ослабел настолько, что прикрыл глаза. Смотреть ей в лицо и видеть свой окончательный приговор было выше его сил. В комнате стало так тихо, что он услышал, как участилось дыхание Анны, и вдруг:

- По-твоему, ты поступил по чести?

Это было невероятно – низкий голос, произносившие немецкие слова с особым выговором, смолк много лет назад, он не мог звучать здесь и сейчас! Яков почувствовал, как его бьет озноб.

- Не открывай глаз, - велела та, чьи резкие черты и светлые глаза появились перед его мысленным взором так явственно, как если бы она действительно вернулась в этот мир.

- Не смущай ни себя, ни девочку.

- Mutti?

- Если бы ты знал, как я благодарна нашей посреднице. Наконец-то я могу высказать тебе все, что думаю о твоем поведении.

Как хорошо знаком ему был этот наставительный тон, всегда вызывавший в нем желание протестовать!

- Ты простил и пожалел фрейлину, но забыл свой долг перед той, которую когда-то лишил девичьей чести!  И сейчас делаешь все, чтобы избежать исполнения этого долга! Как ты мог поступить так непорядочно? Уж если ты позволил себе коснуться ее до брака, будь добр сделать все, чтобы вернуть ей честное имя!

Кровь ударила Якову в голову, раны болезненно запульсировали. О да, фрау Штольман всегда была излишне прямолинейна, тем более если речь шла о чести. Ее любимое слово, которым была приправлена каждая фраза! Он раскрыл было рот, но мать в его воображении погрозила ему мундштуком.

- Не спорь, у нас мало времени! Ответь мне коротко и внятно, как я люблю. Лучше мысленно. Почему ты не пошел к ее родителям по возвращении?

- Я дал слово не предпринимать ничего в этом отношении.

- Кому? Этой своей фрейлине?

- Нет, ее покровителю. Как якобы муж, я смог перевести ее в частную клинику. Я согласился играть эту роль несколько месяцев, не больше.

- А что будет потом, тебя не интересует?

- Нет.

- Сын, ты всегда вел себя, как глупец, когда речь шла об этой женщине. Ты ввязался в темную историю, которая может иметь для тебя последствия, ради той, которая была причиной твоих несчастий! И не можешь выполнить свои обязательства по отношению к другой.

Ответа не требовалось, да Яков и не собирался развивать эту тему. Очень хотелось глянуть украдкой, однако он понимал, что увидит только Анну. К тому же умозрительная фрау Штольман не покидала его сознания, хотя он не прикладывал к этому никаких усилий, и совершенно естественно, как настоящий собеседник, то держала его взглядом, то отворачивалась, то качалась в кресле и затягивалась сигаретой.

- Ну хорошо, давши слово, держись. Как же ты мог в таком случае столь неприлично вести себя с девочкой, не будучи ее женихом?  Что значит это «не мог не придти»?!

Яков предпочел бы не отвечать на этот вопрос, но знал, что мать не успокоится, пока не получит ответа.

- Она ждала от меня именно этого.

- Ах, только поэтому! Не потому, что тебе не терпелось? – хриплый саркастический смешок был больше похож на кашель. – Хоть бы и так. Если женщина ведет себя, как безмозглый ребенок, это еще не повод потакать ее и, тем более, своим хотениям!  Что бы она тебе ни позволяла, ты должен блюсти ее честь и тем самым свою собственную! Неужели ты так боялся ее потерять, что забыл азбучные истины?!

Яков тяжело вздохнул. Все так. Он виноват, оправдываться бессмысленно. Да и фрау Штольман, начав его отчитывать, не собиралась давать ему такой возможности.

- Ты ведь не хам, не разночинец, ты дворянин! Подобная распущенность свойственна простонародью, но благородному мужу дан разум и власть над животными желаниями. Сдержанность и учтивость! – Фрау Штольман села на любимого конька. Сколько раз она повторяла эти сентенции! Помнится, сдержанность давалась Якову особенно трудно. 

- Кстати, о разночинцах. – Ни малейшего шанса отвлечься. - Почему ты позволяешь этому мальчишке обращаться с тобой столь неуважительно? Он младше тебя по чину, должности и возрасту!

-  Я благодарен ему за то, что он был другом Анне Викторовне в то время, когда меня рядом не было.

- Хамство следует пресекать! Тебе стоило хотя бы раз осадить этого негодяя, как он того заслуживает, ради его же блага. А ты потакаешь ему, и он уверовал в свою вседозволенность. Если он станет законченным мерзавцем, это будет и на твоей совести!

Яков застонал. На мать это не произвело ни малейшего впечатления.

- Вот-вот, сначала распущенность, потом слабость, этак ты рыдать начнешь в три ручья, как девица на выданье! Изволь взять себя в руки и вспомнить о том, что ты мужчина, дворянин и Штольман! Что это ты нес перед тем, как я заговорила с тобой? Для чего уверял ее в истинности своего брака?

Как жаль, что невозможно отвести взгляд или взяться за манжету!

- В тот день, когда мне передали привет от жены, я узнал, что наш союз обречет Анну на… неволю. Она потеряет свободу выбора. Мы будем приговорены друг к другу.

Фрау Штольман прищурилась.

- Дело только в этом?

Яков сцепил руки в замок. Грудь содрогалась от тяжелых ударов сердца, дышать было трудно.

- Если бы не я, ей ничто бы не угрожало. И если меня не станет в ее жизни, ее оставят в покое.

- Не станет, - повторила фрау Штольман с несколько иной интонацией. – Не станет. И что же, это единственный выход? Чтобы тебя не стало?

- Самый надежный, - неохотно ответил он.

- Свобода, - произнесла она задумчиво, почти мечтательно. – Свобода думать, чувствовать, выбирать. Мы с отцом казались прочим попирателями устоев, когда предоставляли ее тебе. Я никогда не понимала, как это ты со своим свободолюбием выбрал государеву службу. Отец жалел, что не запретил тебе. Я нет. Ты был волен в своем выборе, но и отвечать должен был за все сам. Отчего же ей ты не дал такой возможности?

- Она не представляет последствий, - с усилием ответил Яков, – а когда все поймет, будет поздно.

- Расскажи ей все, ничего не утаивая, пусть представит. Не отказывай ей в уме. Хотя, если ты будешь объясняться, как обычно, может и не понять, - ироническая усмешка на миг озарила ее лицо.

- Нет, - упрямо сказал он, - я не буду обременять ее этим знанием.

Фрау Штольман гневно нахмурилась.

- Так ты окончательно решил отогнать ее от себя и уйти из жизни так или иначе? Решил оставить ее наслаждаться полной свободой, которая за пять лет твоего отсутствия не стала ей так же дорога, как тебе?

Яков стиснул зубы, по скулам заходили желваки.

- Так вот. И думать не смей об этом! Это будет самая большая глупость из всех, которые ты сотворил за свою жизнь. Попробуй только присоединиться к нам раньше времени, и мы с отцом выставим тебя в потустороннюю жизнь, чтобы ты являлся своей спиритке каждую ночь, чтобы она задавала тебе жару на этом свете, а мы на том!

- Как вы можете шутить этим, - не выдержал Яков.

- Какие уж тут шутки! Встряхнись, наконец, стань самим собою. Прекрати таскаться за ней и ловить от нее пощечины, сделай то, что должен! Возьми за руку, отведи в церковь и сделай ее членом нашей семьи. Обожай, воспитывай, не давай спуску и люби так, чтобы вы оба до конца дней своих не мыслили себя друг без друга. Как мы с твоим отцом.

Яков кивнул, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не уронить себя в глазах матери окончательно и бесповоротно. Последнее, что он видел, - ее непривычно взволнованное лицо, блестящие от непролитых слез глаза и знак благословения.