- Господа сыщики, примите мои поздравления! Божья благодать оросила мои седины, а часть попала и на ваши макушки. 

- Николай Васильич, вряд ли то, что исторгают голуби можно назвать благодатью.

Полицмейстер хмуро взглянул на сыщиков, и отвернул от них испачканное донышко фуражки:

- Порфирий Платоныч, в данном случае ирония неуместна.

- Прошу прощения. Так что у нас произошло?

- Это я у вас хочу спросить, что с вами случилось? Клювейру ограбили неделю назад, под угрозой наши добрососедские отношения с Португалией, преступники до сих пор разгуливают на свободе, а должны быть на пути в палестины забугорные. А в Петербург должны лететь отчеты о наших подвигах. А у нас что? -  полицмейстер потряс газетой:

- Под вашим уютным крылышком, в самом центре Российской Империи нечисть свила гнездо! А наше доблестное полицейское управление в ус не дует. Вурдалаки, господа! У нас завелись вурдалаки! Читаем в утренней газете: «Небывалый разгул нежити на отдельно взятой территории! Третьего дня Матрёна Кузякина отправилась по грибы в лесок за Слободкой, там на неё напали двое неизвестных в балахонах, отняли лукошко и надругались»... Надругались, господа! Как вам это нравится?

- Можно мне? -  Порфирий взял листок и начал читать далее, - … надругались над её любовью к солёным груздям. Кричали, что грибы живые, обладают разумом, равным собачьему, а поэтому употреблять их в пищу всё равно, что есть друзей человека.

Рукобейников прыснул в кулак, за что был награжден гневным взглядом полицмейстера.

- Ничего смешного, Артамон Адамыч. Эти же нелюди в балахонах перепугали ребятишек, которые до темноты заигрались у кладбища.

- А к нам какое это имеет отношение? -  поинтересовался Порфирий. -  У нас сыскное отделение. Нам прикажете искать корзину Матрёны? Или грузди, поскольку упомянутая выше Матрёна теперь опасается ходить в лес?

- А вот тут и про вас есть. Графа Х., поместье коего имеет расположение в деревне Хвостовка, обуяло желание вкусить жареной картошки с грибами. В лес был отправлен графский конюх. Дюжего молодца двадцати пяти лет в лесу поймали вурдалаки, отняли добычу, стащили штаны, привязали к дереву, да охаживали крапивой, пока не стал просить пощады. А упыри тем временем глумились, били в бубен и исполняли песнопения.

- До сих пор не прослеживается связь между нами и событиями в усадьбе Хвостова.

- Граф не дождавшись грибов, согласился есть жареных карасей. Подавился костью и умер. Умер, господа! 

- Если мне не изменяет память, графу было лет восемьдесят или девяносто, может его время пришло?

- При его-то богатстве что девяносто, что двадцать. Он мог ещё лет двести протянуть, если бы не разгул нечисти. 

- Раз произошел несчастный случай, нам расследовать нечего.

- Это как сказать. Граф тридцать лет вдовел, да женился по лету. Теперь жена рыдает, умоляет найти обидчиков и, желательно, среди домочадцев. Грозит забросать жалобами Департамент полиции. Граф не оставил завещания, а наследники, в погоне за его деньгами, устроили тараканьи бега. 

- Кого искать прикажете?

- Вурдалаков, конечно! Жёны-дети-внуки пусть сами разбираются, кто из них достоин графского наследства. Впору Агату Валерьяновну привлекать. Эти эфемерные сограждане по её части. Артамон Адамыч, отправляйтесь - ка вы по местам преступлений, опросите свидетелей да загляните на кладбище. А вам, Порфирий Платоныч особое задание - поговорите с нашей духовидицей. Убедите её помочь нам.

Легко сказать - поговорите, а как это сделать, если эта самая духовидица бегает от него, как ведьма от инквизиции. Вчера столкнулся с ней в коридоре клиники, так она опустила глаза, смиренно вздохнула и прошмыгнула мимо, словно за ней гналась стая умирающих от грибного голода вурдалаков. 

Порфирий уже целую неделю пытался объясниться и наладить с ней отношения, но пока безуспешно. При его попытках заговорить Агата отводила глаза и растворялась в воздухе, оставляя после себя шлейф “Ночной фиалки”.

Он, конечно, виноват, но если бы она дала ему шанс объясниться, то он бы ей всё откровенно, без утайки, поведал. А она, он был уверен в этом, поняла бы, простила, а может ещё и сама извинилась за недоверие. Но это было неделю назад, теперь к его женитьбе добавилось и еще одно прегрешение - дуэль. Ведь знал он, что она не одобрит, а всё равно принял вызов Клювейру. Всё из-за его горячности, не смог удержаться, когда иностранец предъявил права, пусть и соседские, на его Агату.

Зато теперь, в связи с так во время разгулявшейся нечистью, у него появился законный повод с ней поговорить. Уж сегодня она не уйдет от него. Хорошо бы поймать её в тёмном переулке, затащить в арку и целовать, пока она не станет готова его выслушать. Это при идеальном раскладе, но он был согласен на любой, лишь бы она пять минут помолчала... 

Он постоял у лавки с подарками, разглядывая витрину, вздохнул, сожалея о неумении очаровывать дам. Почему-то именно этой, такой нужной сейчас способностью природа его щедро обделила. 

Эх, надо было жениться на ней сразу, а не растягивать удовольствие на целых пять лет. Тогда она ещё была в несознательном возрасте, и, как восторженный щенок, бегала за ним, принося важную информацию и умильно ожидая одобрения. 

На месте бывшего книжного магазина царила суета. Рабочие под руководством молодого господина прилаживали новую вывеску “Аптечная лавка. Пилюля от Скруля”. Хозяин лавки, словно дирижёр, размахивал руками и командовал «выше-ниже». В его оркестре царила какофония, рабочие как лебедь, рак и щука тянули вывеску каждый на себя. Порфирий постоял минуту, глядя на путанную работу, и похвалил себя за организаторские способности. Будь его подчиненные такими бестолковыми, ни одного дела им бы не раскрыть. Он хмыкнул, сочувствуя аптекарю и двинулся дальше. Не пройдя и двух шагов, он остановился, услышав крик: “Поберегись!”. Больше он ничего не запомнил. В глазах потемнело и он повалился на тротуар...

В этот день солнце для Агаты встало не с той стороны. Всё валилась из рук, какое-то тошнотворное предчувствие покалывало кончики пальцев и подкатывало к горлу. Привезли тело упокоившегося графа Хвостова, его домочадцы штурмовали прозекторскую с требованием выдать справку о несчастном случае, вдова желала обратного. Граф хоть и был далеко не молод, отличался отменным здоровьем и огромным состоянием, которым трепетные родственники хотели завладеть. 

Доктор Минхерц, давно обещавший научить её делать вскрытие, взял её в прозекторскую:

- Что скажете об этом упокоившемся, Агата Валерьяновна?

- Мужчина.

- Похвально. Продолжайте.

Агата смотрела в угол прозекторской, где тот же старик, который лежал перед ней, выглядывал из-за шкафа. Старик сдавил шею и вывалил синюшный язык.

- Он задохнулся.

Старик изобразил ладонь плывущую рыбу.

- Он плавал и утонул.

Старик закатил глаза. Доктор, наблюдавший, как она бросала взгляды в пустой угол моментально понял её хитрость:

- Агата Валерьяновна, голубушка, ну нельзя же так. Я вам не раз говорил, что в таком деле полагаться на духов неразумно. Медицина - лечебное искусство, оно требует точности и скрупулёзности. Вы же не может ждать, пока пациенты перешагнут границу загробного мира, дабы вы смогли тогда поставить им диагноз. Я понимаю, что за последние дни вы многое пережили, но тем не менее, надо собраться. Скоро вам, да и нам всем, станет легче. В прошлом месяце я отправил запрос в управление и нам обещали прислать ещё одного врача. Какого-то удивительного специалиста. Учился в Америке и стажировался в Женеве. В Петербурге ему поют дифирамбы.

- Дифирамбы кому попало петь не будут! -  подтвердила решительная дама, возникшая на пороге прозекторской, словно из воздуха.

- Выйдите, пожалуйста, здесь нельзя находится посторонним.

- Я не посторонняя, а ваш новый врач. Скруль Пульхерия Ивановна.

Агата оглядела эту энергичную даму. Чуть выше её и лет на десять старше, темные волосы забраны в пучок, в глазах горит огонь императивности. Под жакетом, имеющим покрой, сходный с мужским, виднеется жилет, из кармашка которого свисает цепочка от часов. 

- Вы женщина? -  удивился доктор.

- Несомненно, -  подтвердила незнакомка. -  А вы?

- Я - Юстас Алексович Минхерц, доктор. А это Агата Валерьяновна Морошкина, моя правая рука.

Пульхерия по-мужски пожала руку Минхерцу и обратила внимание на Агату:

- Вы тоже врач?

- Я и все наши пациенты относимся к Агате Валерьяновне, как к полноправному врачу. Она училась в Сорбонне.

- Не доучились? Что помешало вам закончить образование? Муж, дети? -  насмешливо поинтересовалась Пульхерия.

- Нет, стечение обстоятельств.

Новая, явно недружелюбно настроенная докторша презрительно скривилась:

- Если вы позволяете обстоятельствам носить вас, как утлую лодчонку в океане, возможно, для всех было бы лучше, если бы вас волной этих обстоятельств прибило бы к семейному очагу какого-нибудь мужчины. Обладающего завидным здоровьем. Чтобы он случайно не пал жертвой вашего небрежного отношения к выбранной профессии.

Агата даже задохнулась от возмущения, а нахалка продолжала крушить её, как специалиста:

- Вы говорите, купался и утонул?

Доктор Минхерц постарался отодвинуть Агату с пути локомотива Пульхерии:

- Доктор Скруль, а вы что может сказать о покойном?

Женщина походила вокруг стола, пощупала пульс, потянула за мочки ушей:

- Пожилой мужчина. Благородного происхождения. Лет восемьдесят- девяносто. Внешних повреждений нет. На лицо признаки асфиксии. Скорее всего подавился рыбной костью. Возможно, это был карась.

Доктор в восхищении приоткрыл рот:

- Феноменально. Нет слов! Вы сделали столь точный вывод на основании поверхностного осмотра?

- Юстас Алексович, покорнейше прошу прощения за шутку. Я прочитала о трагической смерти графа Х. в утренней газете.

Агата надулась на нового доктора и смертельно разобиделась на старого. Каков изменник! Знает эту дамочку всего четверть часа, а уже впал в состояние близкому к эйфории. Осталось только жениться на ней, чтобы и она потом Агате приветы передавала. “Феноменально”, “нет слов”. Это у неё нет подходящих слов для описания их слепоты и неразборчивости. Мужчины творят глупости, а она их потом выручай. Так у неё уже скоро рук не останется, все раздаст ради спасения этих перелётных... поползней. 

Она поискала в памяти название птицы, подходящее для этого момента, но ничего обиднее несчастного поползня ей не придумалось. А он, как на грех, имея название, склонное к прелюбодейству, круглогодично сидел в своих краях, жен, как перчатки не менял, по чужим гнездам не шастал и встать на скользкий путь адюльтера не стремился. 

Агата побродила по клинике, гонимая отовсюду скептическим взглядом новой докторши, отпросилась и пошла проведать своего раненого жениха-шантажиста. Уж он-то точно будет ей рад. 

Он желал её видеть ежедневно, посылал за ней и держал у себя подолгу, заводил ей на граммофоне заунывные песни с далеких просторов Португалии. Капризничал, жаловался, стонал, пока Агата бинтовала ему руки, а она, пользуюсь его беззащитностью, исподволь отучала шантажировать безвинных барышень. 

На следующий день после несостоявшейся дуэли Агата отправилась на разведку и нашла своего благоверного в совершеннейшем раздрае. Клювейру протягивал ей забинтованные руки и сетовал на воров. Уверял, что в его родном Лиссабоне, где его знает каждая собака, такого произойти не могло. Агата искренне соглашалась - не могло, потому как ни её ноги, ни Дездемоновой на побережье Атлантического океана отродясь не ступало, и впредь они не собирались топтать землю славных предков Клювейру.

- Адру-Педру, вы помните, что с вами произошло? -  осторожно выпытывала Агата. Чувство вины мучило девушку. Ведь это из-за неё он оказался в таком состоянии. 

- Ноу. Я помнить, что собираться к вам на ужин, а потом очнуться весь изранен. Прислуга говорить, что на меня напала нечистая сила. Чи- чи- га!-  по слогам произнес он.-  Они были мерзкий тварь! Клыки, глаза и вой. Они страшно выть.

- Может они не такие уж и страшные? -  обиженная в клинике Агата проявила солидарность с собратьями по ремеслу. - А если присмотреться, даже наоборот, довольно милые?

- Ноу! Не надо присматриваться, это был чудовищ! Огромный, меркантильный чудовищ! Они всё украсть. Деньги, драгоценности, ценный бумаг. 

- А нимфу?

- И её, красавицу мою, ненаглядную. Чем мне вас теперь склонять на брак?

- Да уж, что ни говорите, а это большая неприятность. Но вам сейчас надо думать о здоровье, а не о свадьбе и шантаже. -  Бдительность Клювейру, замотанная в бинты и притупленная участливостью Агаты, соглашалась со всем сказанным. -  Вот, выпейте кисель и велите повару сварить холодец, от него быстро кости заживают. Пойдете на поправку, а со временем что-нибудь придумаете.

- Не хочу есть этот отвратительный колодец. Он трясется! Настоящий идальго не употребить в пищу дрожащая еда, чтобы не стать трус.

Жалобы жениха её только отвлекали от важного раздумья. Куда же делась эта негодница нимфа? Они с Дездемоной взяли только фотографии и пластины. А деньги и драгоценности, получается, утащил кто-то другой? К везунчику Клювейру дважды за вечер наведывались воры? Кто это мог быть? Слуги? Нет, вряд ли. Деньги, допустим, но зачем им понадобилась картина? Как её найти?

- Адру-Педру, что же вы натворили! Теперь эта нимфа разгуливает по городу и компрометирует меня!

Хандра Клювейру, и без того качавшаяся на качелях между тоской и печалью, приходила в состояние меланхолии и отчаяния:

- Ноу компрометациу! Нимфа сотворилась в 1882 году, а вам тогда сколько было лет, восемь?

- Двенадцать.

- Вот видите, никто эта мошенница не поверит!

- Поверят. Вы же сказали, что обыватели с удовольствием верят самому дурному о своих соседях...

Агата возвращалась в клинику, когда увидела на улице Штольца. Он, такой аккуратный и красивый, в черной шляпе, с новой тростью, которая очень ему шла, стоял и смотрел как рабочие прилаживают вывеску. Стараясь не попасться ему на глаза, она любовалась им из-за афишной тумбы. Вот он повернулся и сделал шаг навстречу своей судьбе. Нет, не Агате, а аптечной вывеске. Веревка, на которой рабочие её подтягивали вверх, оборвалась и фанерная доска спланировала вниз, задев острым углом его голову...

Порфирий пребывал в блаженном забытьи. Они с Агатой скакали на лошадях по лугам и полям. Устали и смертельно проголодались. Хорошо, что у него была с собой скатерть-самобранка. Желая удивить Агату, он взмахнул ею, она живописно спланировала на траву и перед ними появились ведерко с шампанским и фрукты. Ехали они довольно долго, и организм требовал кусок мяса или зажаристую до хрустящей корочки куриную ножку. То ли скатерть скупилась, то ли в её ассортименте таких блюд не водилось, но им пришлось довольствоваться малым. 

Агата, к его удивлению, была покорна, не артачилась. С задорным удовольствием она пила шипучий напиток и грызла арбуз. Когда бутылка шампанского показала дно, то свершилось чудо и на месте пустой появилась новая. Агата захлопала в ладоши и угостила муравьев виноградом. Когда на смену очередной опустевшей бутылки пришла третья, Агата стала напряженно посматривать в сторону тянущихся по краю поляны кустов. Порфирий деликатно отмалчивался, когда Агата объявила, что милым муравьишкам тяжело и вызвалась помочь им донести виноградную гроздь до самого муравейника.

Она попыталась встать, но запуталась в юбках и повалилась прямиком на Порфирия. Хотя вероломные пузырьки и ему нарушили координацию, он успел подхватить девушку, но не удержался на ногах и вместе с ней повалился обратно на траву, умудрившись стукнуться головой о серебряное ведерко. Агата завлекательно хихикала, а он шептал ей: “Я вас люблю”. И целовал её, целовал. 

Когда поцелуй углубился и наобещал сладострастную прогулку по облакам, Агата взбрыкнула, затрясла его, отбиваясь и закричала: “Порфирий, очнитесь! Ну откройте же глаза!”

Он удивленно выполнил её просьбу, решив, что она собирается увидеть там ответы на незаданные вопросы. Его глаза открывались все шире и шире, и вот уже в них можно было прочесть всё самое сокровенное, даже то, как он, будучи пятилетним, высыпал в кастрюлю с супом всё нянюшкино снотворное, на три дня уложив в кровати всё семейство, а в восемь выменял бесценный отцовский нож на подкову от коня Наполеона. Глаза на своих местах уже держались только на силе воли и готовы были вот-вот выскочить, а Агата все продолжала свое: “Очнитесь... Откройте...”. Наконец они не выдержали напряжения, лопнули и всё погрузилось во мрак...

Потом в его видениях был гостиничный номер. Он скребся в дверь Агаты. Она распахнула для него дверь и свою рубашку. И опять были поцелуи. Он уже почти затолкал барышню в альков, где скрытая от посторонних глаз кровать гостеприимно раскинула для них свои подушки и одеяла. 

Но тут, так не ко времени, в номер ввалился какой-то мужик в белом халате и стал их оттаскивать друг от друга. Он кричал что-то про бешенство и сап. И тихой сапой подталкивал Порфирия к выходу. Но Штольца никто бы не назвал дураком! Он не поддавался на грубую силу, вырывался, и обратно примагничивался к Агате. Врач был хитёр, он понял, что просто так их не разлепить, достал из- за спины скалку и ударил его по голове. В глазах Порфирия вновь погасили лампу, всё стемнело, и он провалился в пустоту колодца...

И только родной голос, который звал его, заставлял карабкаться по мокрым, склизким стенам этого колодца. Он полз вверх, долезал до середины и падал вниз. Вставал, поправлял шляпу и вновь карабкался туда, к Агате.

- Ну же, Порфирий, ещё немножко, поднатужься, я уже вижу тебя. Давай руку!

Девушка протянула ему руку, он на последнем издыхании подтянулся и ухватился за кончики тоненьких пальчиков.

Но оказался тяжелее.  Агата не смогла его ни удержать, ни выпустить его руку, поэтому сделав головокружительный кульбит в воздухе она взмахнула юбками, показала пролетающим птицам своё нижнее бельё, и полетела вместе с ним в колодец. Оберегая любимую, он обнял её, опутал своим телом и принял удар на себя. 

Удар пришелся на его многострадальную голову, он снова провалился в забытьё. Агата вновь, в какой уже раз, принялась трясти его:

- Порфирий Платоныч, очнитесь! Что с вами?

- Я бы давно очнулся, если бы вы меня каждый раз не били по голове и не трясли так сильно, -   слабо пробормотал он.

- Слава богу! Вы живы!

- Жив конечно. Где мы? Мы выбрались из колодца?

- Мы в клинике. У вас рана на голове.

Порфирий с трудом поднял руку и нащупал марлевую повязку.

- Вы помните, что с вами произошло?

- Помню лошадей, поляну, шампанское, гостиницу при конюшне, злого доктора, который не давал нам целоваться, а потом мы провалились в колодец и искали выход...

Надо же, удивлялась девушка, его бред так похож на её реальную жизнь.

- Порфирий Платоныч, вам надо отдохнуть. Доктор дал вам успокоительного. 

- Да, нам это надо обоим. Мы должны быть вместе...

Утром, когда глаза мужчины с трудом приоткрылись, первое, что он увидел была спящая Агата. Закрытые лучезарные глаза не мечут в него молнии, губы расслабились и сложились в пухлый бантик и брови, днем упрямо сдвинутые, заняли свои обычные места придавая ей трогательность и беззащитность. Чудо, а не барышня Морошкина! Стараясь не шевелиться и лишний раз не моргать, чтобы её не разбудить, Порфирий созерцал её. 

Буквы складывались в слова, слова в великолепные стихи, но он из-за дырки в голове их сразу забывал. Едва он мученически вдохнул громче обычного, она проснулась, выпрямилась, потянулась, расправляя онемевшие за ночь мышцы и спросонья захлопала глазами, непонимающе оглядываясь по сторонам. 

Её голова покоилась на сложенных на тумбочке руках, и кружевная манжета рукава оставила извилистый отпечаток на щеке. Эта розовая полоска из штришков и точек сводила его с ума.

- Порфирий Платоныч, как вы себя чувствуете? Вы помните, что с вами произошло?

За прошедшую ночь в голове Порфирия заметно посветлело:

- Агата, мне надо с вами поговорить. Я должен вам рассказать...

- Нет, не надо. Не сейчас.

Девушка дернулась, порываясь бежать, но не увидела, что рука Порфирия крепко ухватила складки её юбки. Она закачалась и повалилась на него, как прошлой ночью на поляне. Он не упустил так кстати подвернувшийся шанс, покрепче прижал к себе и зашептал на ухо, моментально ставшее горячим:

- Агата, послушайте...

Она билась и трепыхалась, как карась, который встал поперек горла графу Х. Слушать его не хотелось, в ответ на откровенность Порфирия ей бы пришлось делится своей, неприглядной.

- Порфирий Платоныч, вы не в себе, отпустите меня!

- Никогда! Пока не поговорим, никуда вас не отпущу. Мне надо многое вам рассказать.

- Вы потеряли память, вчера утверждали, что мы сидим в колодце.

- Ничего подобного. Всё, что надо, я помню. Я шёл по улице, а потом на меня упал Скруль.   

- Вот видите! -  обрадовалась Агата. -  Амнезия налицо! Это была не Скруль, а аптечная вывеска!

- Агата Валерьяновна, почему вы лежите на пациенте? -  в палату мужской, уверенной поступью вошла новый доктор. -  Займитесь делом!

От неожиданности руки Порфирия разжались и размякшая Агата стекла на пол. Вскочила на ноги и ревниво прикрыла от неприятного доктора своего пациента. Пульхерия словно не заметила преграду, отодвинула девушку в сторону и тут же ласково, отнюдь не по-матерински обратилась к Порфирию:

- Как наш пациент?

Доктор пощупала ему пульс, покрутила его головой -  так больно, а так? -  из стороны в сторону, заглянула в зрачки. Наклонилась так близко, что Агата решила, чтобы непременно поцеловать.

Штольц недоумевающе смотрел на Агату. Она пояснила:

- Это наш новый доктор из Петербурга. Пульхерия Ивановна Скруль.

- Скруль! Так это был не бред! Пилюля от Скруля!

- Да, эта аптечная лавка принадлежит моему брату, Эжену. Евгению Ивановичу. Он ожидает в коридоре, хочет принести вам извинения и как-то компенсировать ущерб. Нет не отказывайтесь, господин Штольц, раз мы оказались виновниками чудовищного несчастного случая, то, будем признательны, если вы примете нашу помощь.

Пульхерия хлопотала на Штольцем, оттесняя Агату всё дальше и дальше, к выходу:

- Вы до сих пор здесь? Извольте немедленно принести пациенту утку...