Анна содрогнулась. Что он собирается рассказать? Что может быть тяжелее того, что она уже услышала?! Не думая, она взяла его руку в свои, желая поддержать и одновременно ища поддержки. Штольман бережно сжал пальцы, мечтая ни о чем не думать и не говорить, наслаждаясь ее теплом и прикосновением, - той материальностью чувств, о которой она когда-то и не подозревала.

Они молчали какое-то время, не желая без нужды нарушать драгоценную тишину.

- В Петербурге, - неожиданно сказала Анна, - я заходила к полковнику Варфоломееву и просила его помочь мне найти вас. Он повторил тогда своё предложение, но я отказалась.

- Понимаю, - серьезно ответил Штольман. - Вы никогда не любили обращаться к духам по требованию, тем более за деньги, почести или положение в обществе.

- Вы действительно понимаете, - согласилась Анна. - Я просто чувствую, что есть вопросы, которые нельзя задавать. И то, чего нельзя делать. Взывать к мёртвым на потеху живым. На тех немногих сеансах, в которых я соглашалась участвовать, ко мне приходили совсем не те духи, к которым я обращалась.

- Неужели полковник предлагал вам именно это? Сеансы?

- Нет, он просил выполнять его поручения, служить высочайшей фамилии. Я сослалась на пропавший дар. Но если бы я знала, что вы живы…

Штольман вопросительно поднял бровь.

- Я бы пустилась во все тяжкие.

- Неужели солгали бы? – впервые в его голосе появился намек на прежний сарказм.

- Представьте себе! – с вызовом бросила она. – Да я бы на преступление пошла ради родного человека!

Сердце дрогнуло и пропустило удар. Никогда, ни разу, ни пять лет назад, ни теперь Анна не говорила ему о своей любви. Штольман всегда ценил поступки выше слов, но как, оказывается, хотелось услышать из ее уст, что он ей дорог. Родной – так ожидаемо и все же неожиданно. Он сделал движение, чтобы поднести к губам ее руки и прильнуть к ним, но рана внезапно отозвалась резкой болью. Он облился холодным потом, пальцы мгновенно заледенели. Спустя несколько мучительных мгновений приступ прошел, Штольман пришел в себя и вдруг обнаружил, что Анна склонилась к нему, держит теперь уже обе его руки в своих и согревает его своим дыханием. Она подняла на него глаза, и он почувствовал движение ее губ – она улыбалась.

Стало не просто тепло – жарко. Полыхнули щеки и уши. Сердце зачастило. Штольман вдруг остро ощутил, что колено сидящей на его постели Анны касается его бедра.

- Вам лучше, Яков Платоныч? – спросила она с известным лукавством.

- Да, благодарю вас, - ответ дался с трудом.

- У вас горло пересохло, вам нужно попить, - и, к его сожалению и некоторому облегчению, она выпустила его руки, встала и налила ему стакан воды, который он осушил в три глотка. После чего вернулась на прежнее место, но села, не касаясь его. Штольман глубоко вздохнул, собираясь с мыслями.

- Мы говорили о предложении полковника Варфоломеева, - напомнила Анна.

- Да помню я, - досадуя, ответил Штольман. Он еще раз вздохнул и начал говорить:

- Прибыв в Затонск, я затеял собственное дознание. Я хотел понять, чего в действительности добивается шеф Третьего Отделения. Работая над версией о Крутине, я втайне от жандармов наводил справки в Петербурге. Я предполагал, что дело, возможно, в папке Брауна. Но из тех, кто знал о ней, в живых остались только вы и я.

- Значит ли это… - перебила его Анна и смолкла, не смея продолжать.

- Да. Полковник и Нина мертвы. Варфоломеев скончался незадолго до моей отправки в Затонск. Я предположил, что всплыли какие-то его записи о папке. Как мне удалось выяснить, в бумагах полковника действительно были упоминания о Затонске, но что именно там говорилось, осталось неизвестным. Предположим, речь шла именно о работах Брауна. Я бы, то есть если бы я вел следствие, в таком случае допросил оставшихся в живых свидетелей.

- То есть вас и меня.

- Да. Но этого не произошло. Далее, я намеренно взял у вас папку на глазах у филеров, которые постоянно следовали за мной, чтобы они видели – у вас ее больше нет. Они могли бы сразу же отобрать ее у меня, однако не сделали даже попытки. Возможно, к лучшему, я пошел бы на все, чтобы не отдать ее. Я сжег папку, как только понял, что за ней не охотятся.

- Что же такое в ней было?

- Вы так и не заглянули? – Штольман был удивлен. Он был уверен, что она не могла не сунуть в папку нос. Неужели он совсем не знает Анну?

- Признаться, заглянула, - подтвердила Анна без особого, впрочем, смущения, - но ничего не поняла.

- Немудрено. Разобраться в бумагах мог бы лишь химик, да и то не всякий. Но дело не только в этом. В ней было то, что удалось достать Нине, а она, как сорока, тащила все, что подворачивалось под руку: черновики, письма, расчеты. Я успел просмотреть – там не было дневника или каких-то более или менее полных описаний изобретения, ведь пропажу таких серьезных документов Браун не мог бы не заметить. В папке были лишь разрозненные листки.

- Получается, папка не представляла собой никакой ценности?

- Ну это как посмотреть. Для продавца ее ценность была несомненной, для покупателя – сомнительной.

- Боюсь, я не вполне поняла вас.

- По неведению или намеренно князь и Нина могли бы выдавать сведения, заключенные в папке, за полное описание нового вида оружия. Я тоже мог бы сыграть на этом и потребовать свободу в обмен на папку. Она дорога, как товар. Но тот, кто приобретает папку, вряд ли может знать наверняка, насколько полезной она окажется для собственно создания оружия. Ведь, насколько мне удалось выяснить, исследования Брауна не были завершены, а эксперименты не увенчались успехом. То есть покупатель получает отрывочные и бессвязные бумаги о незаконченной работе.

- Для чего вы уничтожили папку, если она не представляла особой опасности?

Штольман криво успехнулся.

- Я не хотел рисковать. Там все равно могло оказаться нечто нужное для специалиста. Подсказка, стимул, толчок. Если бы я все-таки воспользовался папкой в своих целях, я бы передал жандармам сфабрикованные документы. Можно было бы оставить пару настоящих и подделать остальные. Но не пришлось. Меня отправили в Затонск не за этим. Папка никому не нужна.

- Но Крутин… Вы сказали, что его не было, но выходит, вас сюда прислали все-таки из-за него? – Анна напряженно обдумывала сказанное.

- В истории Крутина многое мне сразу же показалось подозрительным, однако у меня не было достаточно данных для полноценного анализа. Зато впоследствии появилось достаточно фактов по преступлениям. И постепенно они начали складываться в определенную картину.

Анна почему-то заволновалась, желая услышать продолжение и боясь его.

- Я заметил, что многие из преступлений произошли много лет назад. Например, убийство доктора Глебова, мумифицированной крестьянки, предшественников купца Овчинникова, убитых Варенькой, смерть жены Петра Ивановича. Почему-то все эти прошлые дела вдруг именно сейчас вышли на свет и получили продолжение. Далее, были преступления, причины которых давно назрели, и достаточно было подтолкнуть в нужном направлении, чтобы они совершились. Например, трагедия в семье Филимоновых или Лужина со своим гаданием. Наконец, в деле Доницетти выяснились обстоятельства, не попавшие в рапорт. Например, то, что он появился в городе не случайно, а по, так сказать, приглашению.

- Разве это не доказывает, что за всем стоит Крутин? Вы говорили, он многих лечил гипнозом и таким образом проникал в личные тайны. В нужное время он воспользовался этим знанием, чтобы… чтобы…

- Вот именно. Для чего? Для чего Крутину ворошить преступность в Затонске? И еще. Что же получается, у Крутина лечилась чуть ли не половина Затонска?! Причем такие разные люди, как портной или его дочь, египтолог, безумная девушка и горничная?

- Действительно, странно, особенно если учесть, как люди боятся лечиться. Ведь даже к нам в больницу приходят только тогда, когда становится совсем плохо. А душевные болезни и вовсе скрывают, - подхватила Анна.

- Мне нужно было получить полную картину преступлений, совершенных Крутиным в Петербурге, и все, что удалось узнать о нем и о его жизни. Однако, сколько я ни запрашивал официальные источники, мне так и не предоставили дел, по которым проходил Крутин. Потому что их не существовало.