Здравствуй и прощай

Верка вышла из вагона на платформу и, вдохнув морозный воздух, закашлялась. Не нравился ей этот кашель, который возникал неожиданно и не к месту. Никак в тюрьме подхватила ненароком. Чтоб ей, этой тюрьме, пусто было! Ведь береглась она от этой напасти, а, видно, сокармерница – Дунька-лахудра – одарила напоследок. Стерва! Сама и так от чахотки сдохла. Ночью, во сне, если её беспамятство можно назвать сном...
Кашель прекратился так же внезапно, как и начался. Авось, обойдётся?.. Авось, это от холода?.. Верка подышала осторожно – нет, кашля нет. Спасибо тебе, Боже! И зашагала в сторону извозчиков.
Сговорившись на пятачок, села в пролётку и поехала к базарной площади. Там можно, коли надо (а Верка надеялась, что она-то обойдётся), дёшево снять комнатушку, поесть в трактире или на площади (там завсегда булками-кренделями торгуют, чай подают), да и до Главной улицы оттуда недалеко. Там у Верки  дело одно есть. В ателье, где она неплохо работала... до ареста.
Верка скрипнула зубами: а всё эта... фрейлина – чтоб ей пусто было и Бог удачи не дал. Цену хорошую предложила, сонный порошок дала, объяснила, как и что делать. Дело вроде бы плёвое было: усыпить похотливого мужика, забрать портфель с бумагами и передать его барыне. Верка так и сделала. Мужик заснул, крепко на вид, даже похрапывать начал, кобель.
Верка из постели вылезла, оделась и вышла из спальни в комнату, стараясь не топать сапожками. Портфель был в сейфе, который она открыла ключом, обнаруженным в кармане сюртука, брошенном на стуле в гостиной. Сейф открылся, на удивление, легко, даже дверца не скрипнула. Верка проверила: в портфеле бумаги какие-то лежали, чертежи вроде... Ей бы сразу уходить, да в сейфе ещё деньги лежали: кража так кража...
Верка деньги в лиф спрятала, ключ обратно в карман сюртука сунула. Вот тут-то ей бы и уйти! Да...
На неубранном столе стояла недопитая бутылка вина, закуска, тарелки... Не пропадать же добру: всё равно за всё уже заплачено. Верка выпила вина, кинула в рот ягодку винограда...
Тут-то кобель и вышел из спальни. Как его она не услышала? Видно, увлеклась...
Дальше и вспоминать не хотелось. Верка поморщилась. Кобель-то сильным оказался: так к себе рванул, когда свой портфель в её руках увидел, что платье затрещало. Как не порвалось только? Тряс, словно душу хотел вытрясти, ругался как сапожник. Как ей вырваться-то удалось, до сих пор не понимает, а уж как бутылка со стола в руках оказалась – и подавно.
Опомнилась, когда клиент на полу лежал и кровь из-под головы на ковёр вытекала. Наклонилась – мёртвый он был. Что теперь с ней будет? Барыня-то отбрешется, а ей – на каторгу идти!.. Ну, нет, барынька, на это уговора не было. Придётся доплатить, и немало доплатить, чтобы всё шито-крыто было!
Верка быстро ленты накидки на шее завязала, под неё рукой к животу портфель прижала, чтобы не выпирался, оправилась перед зеркалом. Выглянула в коридор: полицейский спал на стуле возле двери. Она вышла, аккуратно, чтобы не проснулся, переступила через вытянутые поперёк коридора ноги и вдоль стены заспешила к лестнице. Ей показалось, что стул позади неё скрипнул – аж сердце захолонуло! – но никто не окликнул её, и она птицей слетела на второй этаж и, не постучав, ворвалась в номер барыни.
Та сидела в кресле и курила. Увидев Верку, вскочила:
– Как прошло? Удалось? – и заметила портфель. – Слава Богу, ты справилась!
– Справилась?! – рявкнула Верка. – Справилась! Да он проснулся в самый неподходящий момент! Пришлось его бутылкой успокоить!.. Насовсем!.. – швырнула портфель на стол и упёрла руки в бока.
– Как насовсем?.. Ты его убила?! Зачем? Надо было просто портфель забрать... – забормотала барыня и схватила портфель.
Руки испачкались в крови, и она бросила его обратно на стол, стала платочком, выхваченным из рукава, оттирать пальцы
– Да драться он полез! Портфель вырывать! Я думала, убьёт, кобель прилизанный! Так что, барыня, плати деньги – и разойдёмся по-хорошему. Иначе...
– Да ты что?!! С ума сошла?!!
Пришлось барыньку немножко... помять: ну, там за волосы схватить, руки заломить, за шейку её беленькую чуть ухватить... Да слаба она была против Верки! Смех один. Верещала как поросёнок недорезанный... Негромко, правда, вполголоса, чтоб внимания ничьего не привлекать. Денег, правда, дала, да драгоценности выложила: бери, мол, Вера, что хочешь. Верка всё захотела и всю шкатулку ссыпала себе в сумочку. Вышла из номера и быстро покинула гостиницу, пока тела инженера не хватились.
А уж в ателье, увидев кровь на правом рукаве (а она, припомнила: о стенку в коридоре рукой опиралась – небось, и следы остались!) и оторванную пуговицу на платье (видно, в номере инженера потеряла), смекнула, чтó надо сделать, чтобы на каторгу за убийство не пойти. Поутру пришла заказчица за платьем. Верка её уговорила примерить наряд и, пока та была в примерочной, вытащила из сумочки деньги, да так, чтобы заказчица увидела в зеркало, и... Уже через час Верку доставили в полицейское управление. Такие дела решались и делались быстро.
И вот Верка оказалась в женском отделении тверской тюрьмы. Начальник тюрьмы, Свирид Никанорович Кулаков, был ещё не старым мужчиной, в полном расцвете, можно сказать, да и мужской силой его Бог не обидел, и новая заключённая – три месяца ей дали за так и несостоявшуюся кражу – ему понравилась. Так что Верка уже через месяц жила у него на казённой квартире при той же тюрьме на правах кухарки, экономки и сожительницы – куда уж без этого!
Верка вела себя примерно, во всём старалась угодить, ни на что не жаловалась, и Кулаков по окончании срока её отсидки не захотел её отпускать. Даже замуж позвал. Верка обещала подумать.
Вот только жёлтый билет... Он остался в Затонске – у Маман. Надо бы забрать его или выкупить... Много ли Аглая Львовна запросит?.. Верка рассказала Кулакову об этом, и тот отправил её в Затонск, денег даже дал и на дорогу, и для маман. И ещё обещал по возвращении справить ей документ по всем правилам, и Верка ему верила: быть простой мещанкой лучше, чем бланкеткой.
Так она оказалась в Затонске.

Верка вздохнула, выныривая из воспоминаний. И чуть снова не закашлялась, но удержалась и загнала поднимавшийся откуда-то из живота кашель обратно. Подышала неглубоко, оглядываясь. Пролётка подъезжала к Ярмарочной площади. Здесь её поездка заканчивалась. Верка расплатилась с извозчиком, подмигнувшим ей на прощанье:
– Если тебе куда ещё поехать надоть, обращайся. Меня Ефим зовут, Жилин фамилия. Я с тебя дорого не возьму, – и оглядел её с ног до головы знакомым всем бланкеткам взглядом.
– Благодарствую, Ефим...
– Егорыч, – с готовностью отозвался извозчик.
– Ефим Егорыч. Коли будет нужда, обращусь. Только и ты уж не забудь своё обещание.
– Как можно забыть такую красавицу! Непременно не забуду.
Верка кивнула и направилась к торговым рядам. Купила плюшку, запила её чаем и, повернувшись, столкнулась нос к носу с... Лизкой Жолдиной.
– Лизка! Верка? – воскликнули они одновременно. – Ты же... – заговорили они разом и замолчали.
Лиза опомнилась первой:
– Ты как здесь?
– Я отпущенная уже.
– Слышала, ты с начальником тверской тюрьмы теперь, – загорелись любопытством глаза Жолдиной.
– С ним, – не стала спорить Верка. – Он меня замуж позвал.
Лиза ахнула, и руки к груди прижала:
– Да ты что! А ты? Согласилась?
– Думаю... пока.
– Ну да, ну да, – покивала Лиза головой. Потом, оглянувшись по сторонам, наклонилась к самому уху Верки и спросила: – А как же... билет?
– Вот за ним и приехала, – как можно доверительней произнесла Верка. – Как думаешь, Маман отдаст?
– Вот чего не знаю, того не знаю, – развела руками Лиза. И спохватилась: – Мне пора. Прощай пока.
– Прощай.
Лизка сделала пару шагов и обернулась:
– А я бы согласилась, – вдруг произнесла она с какой-то затаённой грустью.  – Сразу. Коли меня бы кто замуж позвал... – и, повернувшись, пошла по Главной улице – к заведению.
Верка, подождав, когда та скрылась из виду, двинулась вслед за ней, стараясь не нагнать бывшую товарку.

Вот ведь судьба! Лизка тоже за кражу чуть не села (за неё вступился сам адвокат Миронов – по просьбе дочери, и дело закончилось мировой), но деньги стащила у своей же бланкетки – Жени Григорьевой. Убили ту, пусть земля ей будет пухом. Не любила её Верка, да и Графиня (кто её только так прозвал?) платила ей тем же, но жалела, что та такой смертью померла. А Верке пришлось самой подставиться.
Всю жизнь ей сломала та барынька. Как её звали, Верка помирать будет – не забудет: Нина Аркадьевна Нежинская. Фрейлина Её Императорского Величества. Чтоб ей, прости, Господи... Верка незаметно перекрестилась. Что-то её сегодня ругаться разбирает.
Ну, вот и ателье. За размышлениями не заметила, как и дошла.
Верка дёрнула дверь, звякнул колокольчик, и она вошла в тёплое помещение. Здесь ничего за три месяца не изменилось. Те же занавески на примерочной и двери, ведущей в другие помещения и задний двор, те же кресло у окна и столик перед ним, тот же комод по левую руку, даже картинки на стенах те же.
На звук колокольчика никто не вышел. Верка заглянула в задние комнаты – никого нет.
– Есть кто-нибудь? – на всякий случай окликнула она и, поняв, что в ателье пусто, юркнула в примерочную.
Под зеркалом, которое трое мужиков в своё время еле втащили в примерочную, одна доска снималась, и под половицами, завёрнутые в полотно, лежали драгоценности, что Верка в ту роковую ночь забрала у барыньки. Верка достала свёрток, развернула проверить, всё ли на месте, и, быстро сунув свёрток в сумочку-кисет, привела половицу в прежнее положение.
Она успела выйти из-за занавески и даже подойти к окну, когда хлопнула задняя дверь, ведущая во двор, и раздался дробный перестук каблучков.
А вот и сама хозяйка...
– Что желаете, бары... Вера?! Что... как... зачем...
– И вам здравствуйте, Надежда Викторовна.
Берестова, нынешняя владелица ателье, судорожно перевела дух.
– Здравствуй, Вера. Что тебя привело ко мне?
– Проездом я в Затонске, – не   краснея, соврала Верка, – зашла проведать, узнать, как дела идут у вас после моего... ухода.
Помолчали обе.
– Лгать не буду, дела идут неважно, – заговорила нынешняя модистка. – Клиенток мало стало после твоего... воровства. И мне досталось...
Верка кивнула и направилась к двери. На пороге обернулась:
– А здесь ничего не изменилось с тех пор.
– Сейчас получше стало, но всё равно... – отозвалась Берестова...

Следующим адресом, куда собиралась зайти Верка-модистка, был бордель. Полкан проводил её на второй этаж в пустующую ещё комнату для гостей, с диванами и столом посредине. Здесь, так же, как и в ателье, ничего не изменилось. Девушки отсыпàлись после ночных «трудов». Лизу Жолдину Верка не увидела и спрашивать про неё не стала. Но сама Маман была на месте. На удивление, Аглая Львовна кобениться не стала – просто вышла и вернулась с жёлтой книжицей, которую и отдала. И денег не спросила, и ничего не сказала. Лишь проводила взглядом в спину. А Полкан – тот, услужливо кланяясь, даже дверь распахнул:
– Будете в Затонске – заходите по старой дружбе, не забывайте...
Верка в ответ только фыркнула: урод – он и есть урод.
Теперь – драгоценности. Она решила их заложить:  наличные деньги на руках никогда не помешают. Но в ломбард она не пойдёт: слышала, что оценщики – все наушники полицейские, а ей внимание полиции ни к чему. Заложит лучше у Настасьи Филипповны, процентщицы.

Верка постучала – ей никто не ответил. Странно. Свет горит, значит, кто-то дома есть. Хотя... Кобель здесь был, страшенный такой, огромный. Не видать его что-то, да в окне служанка не маячит. Спит, что ли, или на базар ушла.
Верка оглянулась. Выпавший за ночь снег белой ровной скатертью покрывал двор. Только цепочка её следов вела от калитки к дому. Она переступила порог в сени и окликнула громко:
– Есть кто дома? Настасья Филипповна! Вы где?
Опять молчание. Верка тронула дверь в дом – та легко подалась и распахнулась, открыв страшную картину. Верка даже отпрянула.
В комнате, где Настасья Филипповна принимала гостей, всё было перевёрнуто: стул с высокой спинкой, на котором сиживала хозяйка, валялся на полу опрокинутый, табуретка, на которой сидели пришедшие сдать заклад, лежала на боку под столом. Тот всегда был покрыт плотной тяжёлой скатертью до самого пола, которая теперь, задранная, комком лежала на столешнице. А под столом, ногами к двери лежала в луже крови хозяйка. Рядом с её телом валялся топор.
Верку затошнило от запаха крови и вида засунутого под стол мёртвого тела. Она выскочила во двор, и её вырвало.
Не успела она распрямиться, как сзади заскрипел снег под ногами бегущих людей и во двор ворвались полицейские, размахивающие пистолетами.
– Всем стоять! Руки вверх! Полиция! – закричали они разом.
К Верке подбежали, руки заломили – она даже рот утереть не смогла – в дом вбежали и тут же выбежали – от запаха.
– Всё так, вашбродь, – произнёс полицейский, обращаясь к молодому человеку в котелке и с большим пистолетом в руках. – Хозяйка убита, всё перевёрнуто, прислуги в каморке нет.
– Осмотрите двор и всё вокруг. Может, где и лежит.
Полицейский кивнул и отошёл.
– Это ты хозяйку убила? – закричал молодой человек, размахивая пистолетом перед её лицом.
Верка замотала головой, перевела дыхание, прогоняя тошноту.
– Что тут делаешь? Кто такая? – продолжал тот.
– Заклад принесла, – проговорила Верка, и тут её перебил подбежавший полицейский:
– Нашли, вашбродь. И собаку, и тело служанки – за дровницей... засунуты... и тоже всё в крови. Видно, их первыми убивец топором...
– Эту – в полицейское управление. На допрос.

Верка сидела на стуле в приёмной, скромно потупившись и сложив руки на сумочке-кисете. Время шло, а её всё не вызывали в кабинет. Она в который раз заглянула в сумочку: жёлтый билет был здесь, да и серёжки, что она так и не заложила у Настасьи Филипповны, тоже. Верка, воровато оглянувшись (кабы кто не заметил) сунула серёжки в перчатку – на всякий случай, от греха подальше, и вздохнула: жаль, что так и не получилось выручить деньги за них. А деньги пригодились бы: на дорогу, на поесть, на... что-нибудь купить себе. Кулаков, конечно, денег в дорогу дал, и Верка их ещё не все потратила. Но, авось, он не спросит, а она припрячет на всякий случай. На чёрный день, так сказать. Свирид Никанорович – человек не жадный, но карманных денег Верке не давал, предпочитая денежные дела вести самому.
А денежные дела, как он говорил, у Кулакова шли неплохо. Тверская тюрьма была на хорошем счету: ни побегов, ни непонятных смертей, ни бунтов заключённых, ни жалоб от них за время его службы не случалось. Так что на пенсию начальник тюрьмы мог уйти вполне себе обеспеченным человеком и жить себе, если не припеваючи, то очень даже достойно. И домик на окраине Твери он себе уже присмотрел, и даже с хозяином договорился о покупке, о чём и рассказал Верке в порыве откровенности после страстной постели и замуж позвал...
А, может, права Лиза, и надо было сразу согласиться? Сколько ни думай, лучшего ей предложения не получить. И пусть Кулаков староват для неё. Она тоже, чай, не девочка...
Ну да, авось, Бог не выдаст, свинья не ест. Кулаков Верку любит (во всяком случае, так говорит), жениться обещает и, судя по всему, обещание своё сдержит, а замужней Верке – нет, тогда Вере Васильевне – и чёрт не страшен. Прости, Господи! Родственников у Свирида, насколько она знает, нет. Так что если не богато, то безбедно она свой век проживёт...
Она вся ещё была в размышлениях, когда в приёмную вошёл высокий красивый мужчина с саквояжем в одной руке и тростью – в другой. Верка его сразу узнала: это он несколько месяцев назад  заглянул в комнату для задержанных, где на неё оформляли документы. Она слышала о господине Штольмане, но тогда увидела его впервые.
«– Смотрите в измерениях не ошибитесь, – сказал он дежурному, а сам с неё глаз не сводил. – Такое лицо не часто встретишь. Что же вы украли, прекрасная незнакомка?
     – Кошелёк, ваше благородие, – скромно ответила она.
     – Что, на наряды не хватает? – улыбнулся тот и перевёл глаза на её пальцы, теребившие на платье петельку от оторванной пуговицы.
     Она кокетливо стрельнула в него глазами:
     – Бес попутал».
Вся эта сцена мгновенно промелькнула у Верки в голове, и она поспешно отвернулась. Но, видимо, не слишком-то быстро. Или у полицейского глаз был намётан. Он подошёл к ней.
– Кого ждёте, прекрасная незнакомка?
– Господин Коробейников велели, – доложил подошедший дежурный. – Она, ваше высокоблагородие, у дома убитой Настасьи Филипповны была.
– Убитой?! – повернулся тот. – Кто сообщил об убийстве?
– Закладчик один. Он, сказывал, пришёл заклад выкупить свой, а там... К полицейскому первому попавшемуся подбежал, рассказал, а тот уж господина Коробейникова оповестил. Они туда и побежали... А там, стало быть, кроме этой, – кивнул на Верку дежурный, – никого. Вот Антон Андреич и повелел в управление её... Прикажете в клетку посадить?
– Зачем? Проводите ко мне в кабинет. Пока Антон Андреич занят, я сам проведу допрос, – и оглянулся по сторонам: – А, кстати, закладчик где? Его тоже ко мне.
– Так... – замялся дежурный, – нет его.
– Как нет! – резко повернулся Штольман. – Почему нет?
Дежурный пожал плечами, но, встретившись с холодным взглядом начальника сыскного, выпрямился и отрапортовал:
– Не могу знать, ваше высокоблагородие. Как заступил на дежурства никого, кроме этой... барышни не было доставлено.
– Разгильдяи! – с чувством произнёс Штольман и прошёл в кабинет.
Дежурный схватил Верку за плечо и препроводил следом.
– Лицо мне ваше знакомо, – начал Штольман, усевшись за стол напротив Верки. – За что привлекались?
– За воровство, – вздохнула та, – кошелёк стащила у клиентки.
– Слыхал я раньше эту песню, – криво улыбнулся он. – Вы Верка-модистка?..
Она кивнула и, не удержавшись, стрельнула на него глазами. На полицейского её взгляд не произвёл никакого действия. Он споро заполнял протокол допроса.
– А сейчас зачем объявились, Вера Васильевна... Борисова – я правильно помню?
– Да. Так жизнь новую хочу начать. – Следователь вопросительно приподнял бровь. – Замуж меня достойный человек позвал, – заторопилась Верка и, сунув руку в сумку, вынула жёлтый билет и протянула Штольману. – Вот. Хочу сдать
Тот взял, пролистал, отложил в сторону и, сцепив руки в замок, посмотрел на Верку. От его взгляда в затылке стало холодно и мурашки по спине побежали.
– А у дома процентщицы как оказались?
– Заклад хотела... деньги ведь лишними не бывают... и есть же тоже хочется... и комнатку снять – переночевать...
Бровь взлетела ещё выше:
– Откуда ж у тебя, только что выпущенной, есть какой заклад? Снова украла?
– Ни Боже мой! – замотала головой Верка. – От бабки моей осталось... серёжки её, мужем подаренные... дедом моим, стало быть. Последнее, что осталось... Вот, хотела заложить... чтобы было на что... жить.
– Покажи.
Верка помедлила, сняла перчатку и протянула ладонь  с серёжками.

Штольман смотрел на украшение. Он сразу узнал серёжки Нины. Он сам подарил их ей на Рождество. Последнее их Рождество в Петербурге. Ему очень хотелось сделать ей «царский» подарок, и он выбрал именно эти серёжки за их необычную оправу – серебряный цветок с висюлькой, и камень –  голубой топаз с горошину акации размером. Нина часто надевала их, когда была с ним. Она и в Затонск приехала в первый раз тоже в них. И ещё – в изящном колье, подаренном, как он потом узнал, князем Разумовским.
Он вспомнила, как они сидели с ней в ресторации:
«– Зачем Вы здесь? – спросил он, глядя ей прямо в глаза.
      – Я соскучилась, – нежно произнесла Нина, склоняя голову к плечу. – Ты так холоден! Я обещаю, я всё исправлю! Нужно только немного подождать, и ты вернёшься в столицу».
Висюльки на серёжках мелко подрагивали, камешек таинственно мерцал в свете, и вся Нина была такая искренняя, такая заботливая, что он ей не поверил, потому что знал, какая она на самом деле.
А потом фрейлина появилась, когда он вёл дело убитого инженера Буссе... Оно закончилось пощёчиной от Анны Викторовны, встречей с Ниной в трактире и посещением больницы, где лежали филёры, избитые Жаном. Тогда он проиграл князю и иже с ним и думал, что потерял Анну навсегда...
«– Знаете что? – крикнула она, не скрывая больше рыданий. – Это всё сейчас не вы говорите! Я не знаю, чего вы там добиться хотели, но если... Вы своей цели достигли. Я собираю вещи и уезжаю в Петербург. И завтра же вы меня не увидите! Больше никогда!»
Сердце подпрыгнуло в груди и сжалось, как и тогда: «Я безмерно оскорбил и навсегда потерял женщину, которую люблю всем сердцем...»
Штольман взял серёжки в руки.
– Их ты получила от Нежинской в уплату за убийство инженера? – и посмотрел на бывшую модистку.
Та заметно побледнела, но глаз не отвела. Чувствовался опыт сидевшей в тюрьме. Она была в том же коричневом платье, что и тогда, в комнате для задержанных, и все пуговицы были на месте. Даже та, пустую петлю от которой она тогда теребила пальцами.
Он припомнил, как подобрал подобную пуговицу в номере убитого инженера и никак не мог сообразить, где видел её раньше. А потом...
«На платье арестованной модистки были точно такие. И одной не хватало!
     Голова наконец-то заработала ясно. Теперь я знал, что и в каком порядке должен делать. Как бы ни было мне неприятно это делать. Но я пройду через это сам и проведу её...»
Но Анна не поняла и не приняла, а сам он не смог ей объяснить: вокруг постоянно были люди, а, оставшись с ним наедине, она отказывалась его слушать.
Штольман скрипнул зубами: ему было больно даже вспоминать об этом.
Вечно он так... по-дурацки ведёт себя с барышней Мироновой. Взять, к примеру, их последнюю встречу в кафе после дела мадам Де Бо...
– Но ваши слова, – напомнил я ей, – настоящее чувство оправдывает всё.
    – Всё, – согласилась Анна Викторовна, глядя мне прямо в глаза, – кроме лжи.
    И я понял, что она больше не шутит... Она снова ждала от меня ответа, а я по-прежнему не мог его дать. И лишь молча опустил глаза.
    И вновь нахлынула привычная уже усталость.
Он и сейчас вдруг ощутил её, отупляющую усталость, которая с недавних пор стала его постоянной спутницей...

Верка внутренне похолодела. Не надо было брать именно эти серьги (но они выглядели достаточно скромными в сравнении с другими), не надо было идти к процентщице (денег, что дал ей Кулаков, хватило бы на обратный билет) – да мало ли чего не надо было делать! Сделано – не воротишь. Теперь ей ещё обвинение в убийстве предъявят! Тут уж никакой Кулаков не поможет. Она судорожно сжала сумочку. Что теперь?
Штольман сидел с каменным лицом за столом. Плохо твоё дело, Верка! Попалась ты как кур в ощип с этими серёжками. Опять эта барынька! И здесь напакостила, стерва! Попадись она сейчас Верке – все бы волосы повыдергала, глаза повыцарапала... А в сумочке – остальные драгоценности. А ну как обыщут и найдут! Чем отговариваться? Нашла – не поверят, бабкино наследство – не прокатит, подарок любовника – много слишком, украла – срок прибавят. Никакой Кулаков не спасёт. Дура ты, Верка. Полная дура... Что же делать?
Дверь распахнулась, и в кабинет влетел молодой, в котелке. Пистолета в его руках не было.
– Яков Платоныч, а вы... – увидев Верку, поперхнулся словами и неуверенно закончил: –  Уже допросили подозреваемую?
– В чём подозреваемую, Антон Андреич? В убийстве?
– Да... Она была на месте преступления, прямо возле дома.
– Возле дома? – переспросил Штольман. – Внутрь заходила? – посмотрел он на Верку.
Та кивнула:
– Окликнула с порога – никто не отозвался, вошла в сени, потом отворила дверь в дом. И увидела... – Верку снова затошнило, но она сглотнула. – Поплохело мне, я и вышла, и прямо у входа... вырвало меня...
– Точно, – подтвердил Антон Андреич, – есть там... я сам
видел.
– Вúдела кого? – снова спросил Штольман.
– Нет, – покачала головой Верка. – Во дворе только мои следы были...
– Как? – удивился молодой. – Почему только твои? А как же... закладчик... свидетель?
– А где он, Антон Андреич? – поинтересовался Штольман.
– Полицейских позвал, а сам... – мучительно покраснел помощник следователя, – пропал... значит.
– Кто из городовых его видел? Кто с ним говорил?
– Бушуев, – мгновенно отозвался молодой и кинулся к дверям: – Бушуева позвать!
– Значит, только твои следы во дворе были, – продолжил Штольман. – Это точно?
– Точно. Я ещё, когда шла, подумала: вроде не рано уже – заутреня закончилась, а никто не прошёл.
– А во дворе ничего странного не заметила?
– Заметила. Собаки не было. У процентщицы пёс злющий был. Его только служанка и могла усмирить. А тут – тишина, покой, никого...
– Доктор Милц, – спросил Штольман Антона Андреича, – что сказал? Когда совершено убийство?
– Убили ещё ночью, где-то около полуночи. Но точно скажет после вскрытия, – поспешно ответил тот. – Но... раз следов утром не было, убили ещё до снегопада. А он начался в два часа ночи.
– А когда полицейских позвали? – уточнил Штольман.
– Утром уже, как снег кончился... – и растерянно посмотрел на начальника.
Вошёл вызванный полицейский. Видимо, тот самый Бушуев.
– Вот что, Антон Андреич, – велел помощнику Штольман, – займитесь  немедленно поисками закладчика.
– Непременно.

Когда кабинет опустел, Верка обречённо спросила:
– А со мной что?
Штольман, помолчал, повертел в руках серёжки.
– Сдай их в ломбард, – вдруг сказал он, протягивая ей украшение, – и остальные драгоценности тоже. Скопом. За ту цену, что предложат. Вот тебе записка оценщику, чтобы в полицию не заявил. – И он набросал несколько строк на листочке, который потом протянул Верке. – И, как всё закончится, уезжай из Затонска. Совсем. Навсегда.
Верка не поверила своим ушам: её отпускают? И не будут вспоминать про похотливого инженера? Она недоверчиво глянула на Штольмана: тот катал желваки на щеках и щурился.
– С вас, как с... со свидетельницы, снимут показания и отпустят.
– Отпустят? Правда, что ль? Я ведь бланкетка. Да ещё отсидевшая...
– Билет свой ты сдала в полицию, – прихлопнул ладонью по жёлтой книжице начальник сыскного, – я его принял, и теперь ты свободная... мещанка. Можешь ехать, куда хочешь, жить, где хочешь. Только уж больше не попадайся! Прощай, - и добавил, когда она уже к дверям кабинета подошла: – Да. И замуж выйди за «достойного человека»: вдруг другого такого уже не будет.
– Спасибо, – с трудом проговорила Верка: в горле что-то запершило. – Век не забуду.
– Не забудь, – холодно согласился Штольман.

Формальности заняли немного времени. Верка тут же, на площади у полицейского управления, забежала в ломбард. Оценщик, прочитав записку и посмотрев на драгоценности, сразу же назвал цену – та Верку устроила. И она ещё успела на вокзал к петербургскому поезду.
Зайдя в вагон и устроившись у окна на перрон, она оглядела здание вокзала, носильщиков и извозчиков возле него, немногочисленных людей перед поездом, дежурного полицейского и набрала в грудь воздуху, чтобы от души выдохнуть. Да про кашель вспомнила, прислушалась, задержав дыхание: кашель даже не пошевелился внутри. И медленно выдохнула через нос. Задышала с облегчением.
У неё всё получилось. Всё сложилось. Она навсегда покидает этот городок, где ей суждено было... многое суждено. Не будем ворошить прошлое. С ним она рассталась насовсем. И с прошлым, и с городком. Тверь – не Бог весть какой крупный город, но всё же губернский. Авось да небось, всё у неё, Верки, сложится. И станет она, глядишь, Верой Васильевной Кулаковой, коли приложит к тому усилия. А она приложит... Это теперь дело решённое.
Раздался гудок паровоза, и поезд тронулся. Верка откинулась на спинку сиденья, повозилась, устраиваясь поудобнее. У неё начиналась новая жизнь.
Прощай, Затонск, навсегда прощай!

Отредактировано Надежда Дегтярёва (31.05.2022 15:59)