Анне хотелось задать сразу восемь вопросов, а лучше восемнадцать, но она решила ограничиться тремя:

- Как вам стало известно о дневнике полковника и о том, что он попал в Охранное отделение? Чем нам это грозит? И какова связь моего дара с преступлениями?

Штольман начал с самого простого.

- О записях полковника Варфоломеева я узнал совсем недавно. Вскоре после ареста Доницетти в неких бумагах я обнаружил адресованное мне письмо. Полковник написал его незадолго до смерти.

Штольман помнил каждое слово, написанное нетвердым, но вполне узнаваемым почерком.

«Уважаемый Яков Платонович,

состояние мое ухудшается с каждым днем, и уже нельзя верить докторам, обещающим выздоровление. Посему считаю своим долгом обратиться к Вам с этим письмом, пока еще есть время. Причины мои сугубо практические. Я хочу по возможности исправить то зло, что причинил Вам, не рассчитывая на отпущение грехов, ибо предательство мое прощения не заслуживает.

Я всегда верил, что в действиях своих не преследую личных интересов, а забочусь лишь о благоденствии монаршей фамилии. Высокая цель оправдывала в моих глазах подчас не самые благородные средства, но лишь теперь, когда будущее мое предопределено, я в ином свете вижу Ваши и свои поступки, и то, что казалось мне преступным чистоплюйством, расцениваю теперь, как движение истинно благородной души, а собственное бездействие - как неоправданную жестокость.

Желая помочь Вам, я отправил прошение на высочайшее имя с подробными разъяснениями и мольбой о полном Вашем оправдании и восстановлении в правах, ибо вменить Вам в вину можно лишь то, что Вы согласились помогать мне, веря, что действуете на пользу Отечеству.   

Я отправлю Государю отдельное письмо, где излагаю свои соображения по поводу дара госпожи Мироновой. Здесь надобно сказать, что прозрения Анны Викторовны более важны и реальны, чем мы в состоянии осознать, и таинственным образом связаны с Вами. Мне пришло это в голову лишь недавно, хотя я наблюдаю за ней долгие годы, предлагал место при дворе и отвожу ей в своем дневнике особое место. Вы так много для нее значите, что Ваше отсутствие лишает Анну Викторовну даже присущих ей качеств и некоторым образом меняет ее личность. На пороге вечности я могу позволить себе быть нескромным и откровенно сказать вам, что вы созданы друг для друга, и в разлуке ни Вы, ни она никогда не будете жить полной жизнью, тогда как вместе вы способны на то, что недоступно никому из ныне живущих.

Если это письмо нашло Вас, стало быть, прошение мое было принято благосклонно, и Вы уже на свободе. Мне остаётся лишь заверить Вас в том, что я глубоко сожалею о своём вмешательстве в вашу судьбу, но ещё более - о том, что не принял в Вас участия впоследствии. Желаю Вам и Анне Викторовне всяческого благополучия.

Остаюсь искренне Ваш,

начальник Собственной Его Императорского Величества охраны
полковник Варфоломеев".

Пересказанное слово в слово письмо вызвало у Анны совсем не те чувства, что у Штольмана. Яков Платонович простил полковника тем охотнее, что тот не рассчитывал на прощение. Раскаяние и попытка как-то изменить содеянное, по его мнению, многое искупали, тем более что ходатайство было успешным. Анне же нестерпимо хотелось вызвать дух Варфоломеева, высказать ему все, что она думает о его роли в судьбе Якова, и вытрясти из него все его догадки, о которых теперь почему-то осведомлены господа жандармы, но не она сама. Словно угадав ее мысли, Штольман сказал:

- Скорее всего, полковник пришел к заключению, что ваши способности проявляются более явно, когда вам кажется, что я нуждаюсь в вашей помощи в расследовании преступлений.

- Мне кажется?!

- Ну да. Вне зависимости от того, так ли это в действительности.

Анна совсем было собралась устроить Штольману разнос, как в старые добрые времена, но не успела, потому что он торопливо добавил:

- Очевидно, записи полковника, возможно, и не отправленное государю письмо попали в руки жандармов. Они предпочли действовать по-своему и устроить все так, чтобы ваш дар вернулся.

Анна заволновалась.

- Вы хотите сказать, что все наоборот?

Штольман смотрел вопросительно, побуждая ее высказаться яснее. Анна сосредоточилась:

- Я не зло… убийства происходят не потому, что я вижу мертвых. Наоборот, духи приходят ко мне потому, что люди гибнут и хотят, чтобы я помогла найти виновных?

Штольман кивнул, еле удержавшись, чтобы не сказать «я давно вам об этом говорю».

- Как вы это поняли?

- Я пришел к этому выводу с другой стороны, так сказать. Полковник в своих рассуждениях исходил от вашего умения видеть духов. А я – от цели моего пребывания в Затонске. Я установил, что шеф жандармов солгал мне об убийствах в Петербурге. Если бы Крутин действительно существовал, и мне нужно было его поймать, во лжи не было бы смысла. Значит, я нужен не для поимки Крутина. И не для того, чтобы найти папку. Если бы преступления начались до моего прибытия, я бы еще мог предположить, что нужен для расследования, потому что местные полицейские не справляются. И то это маловероятно, я не лучший сыщик империи. Остается только одно – наша с вами незримая связь, Анна Викторовна. В Затонске намеренно нагнетается преступная обстановка, чтобы воссоздать события пятилетней давности, когда каждая смерть приводила к проявлению вашего дара. К сожалению, именно эта версия нашла подтверждение.

Анна помертвела. Все-таки всему причиной она? И если раньше все происходило само собой, теперь людей убивали для того, чтобы вернуть ее дар?! Мир сошел с ума. Сошел с ума. Сошел с ума…

И снова Штольман словно понял, о чем она думает, и заговорил горячо и страстно:

- Анна, не смейте считать всему причиной себя! Если вы понадобились кому-то настолько, что этот человек готов убивать ради вас, вашей вины в этом нет!

Она не слушала, тряслась в горестном ознобе, изнемогая от мыслей о том, чего могло не случиться, если бы не ее дар. Нельзя было дать ей захлебнуться этими переживаниями. Превозмогая боль, Яков потянулся к ней, взял за руку и привлек ее к себе. Бережно прижал мокрое от слез лицо к левому плечу. Правой рукой осторожно начал гладить ее по голове, успокаивая. Сомкнулся вокруг нее живой и теплой крепостной стеной, самой надежной в мире защитой. И впервые за долгое время в его объятьях Анна вдруг почувствовала себя… дома. Все окружившее ее, руки, плечи, голос, запах, было столь родным, знакомым и нужным, что мир постепенно перестал содрогаться. Анна прерывисто вздохнула, слыша, как тяжело ходит его сердце. Или это было ее собственное? Сейчас она уже не была вполне уверена, где начинается он и где заканчивается она. Это ощущение острого ножа в правом боку – его или ее? Кто так тяжело дышит, он или она? Да так ли это важно, ведь теперь их жизнь – одна на двоих. Как и любовь.

Однако Штольман был далек от умиротворения. Не закончить рассказ было нельзя, но довести его до конца означало, что Анна, возможно, навсегда отвернется от него.

Отредактировано Lada Buskie (04.06.2022 20:54)