Анна была там, где Яков всегда хотел ее видеть, - у самого его сердца. Пусть подольше остается на своем месте, а он будет на своем – между нею и ее горестями. Он позволил себе прильнуть щекой к пушистым волосам, коснуться губами тонких колечек, подышать ею. Как хотелось ему всегда беречь ее от всех мыслимых напастей, а пуще всего – от самой себя. И как не хотелось ранить ее дальнейшими откровениями.

Как сказать ей о том, что он сразу заподозрил неладное, хотя и гнал от себя подсказанные чутьем дурные мысли. Как деликатно растолковать, что заподозрил наличие у предполагаемого Крутина сообщника в Затонске, а то и родни, ведь тот должен был как-то узнать о способностях Анны. Как, не задев ее чувств, объяснить, что в поисках необычных преступлений он тщательно изучил архив управления и пришел к неожиданным выводам.

Кажется, ставшая мумией крестьянка натолкнула Штольмана на мысль проверить не только преступления, но и то, насколько в действительности благополучным был Затонск и его окрестности последние пять лет. Список пропавших по губернии, врученный Милцу, был внушительным. А если взять лишь город и слободку, возможно, близлежащие деревни и подсчитать самоубийства? А также смерти, признанные несчастной случайностью?

Результаты ошеломляли. Подозрительных смертей было ненамного меньше, чем пять лет назад, но их не считали криминальными, возможно, потому, что расследование часто было поверхностным. Небрежный осмотр места происшествия, медицинское заключение нередко неполное, опрос одного-двух свидетелей из числа тех, кто подвернулся под руку, и заключение готово. Довольно необычно и для Милца, и для Коробейников, и даже для Трегубова. Итак, странное нашлось, но связано ли это с Крутиным, и если да, то как?

Первая версия - сообщник - рассматривалась вплоть до того момента, когда Штольман узнал, что петербургских убийств не было. И конечно, полицейский в этой роли был бы крайне полезен, тем более коренной житель Затонска, знающий подноготную всех и вся, в курсе всех новостей, сплетен и фамильных скелетов, со знакомствами в преступном мире и осведомлённый о способностях Анны Викторовны. Как ни крути, Коробейников подходил по всем статьям. Но у Якова Платоновича имелось серьёзное возражение. Он хорошо знал Антона Андреича именно в ту пору, когда пора юношества уже ушла в прошлое, пусть и не далекое, а будущий характер уже отчётливо проглядывает сквозь молодость. Полтора года совместной службы оказались непростыми. На глазах у Штольмана дознаватель стал сыщиком, достойно прошёл огонь, отнявший чужую жизнь, топкое болото выбора между верностью и предательством, медные трубы успеха. Испытания приблизили душевную зрелость. Пять лет назад Яков Платонович оставил Коробейникова не мальчиком, но мужем. И этот муж был человеком достойным.

Штольман не был сентиментален, и личные симпатии не мешали ему оценивать людей объективно, за единственным исключением. О достоинствах и недостатках Коробейникова он тоже судил беспристрастно, по делам, а не по словам. Бережное отношение к Анне Викторовне было в характере Антона Андреича. Холодная встреча и ревность - тоже. Но подлость, халатность, прямое нарушение закона - нет. Нужно было искать другое объяснение. Возможно, шантаж? Но чем ему могли угрожать?

Когда стало ясно, что Охранное отделение преследует в Затонске свои интересы, и что Коробейников, по свидетельству петербургского знакомца, сотрудничает с жандармами, мысли Штольмана обрели новое направление. Теперь участие бывшего дознавателя в заговоре не казалось невозможным. Преступления, совершенные на службе, приобретали статус законности и совершались во благо, а потому не беспокоили бы совесть Коробейникова. И все-таки его наверняка поймали на какой-то крючок. Что это могло быть?

Ответ нашелся в тот день, когда Штольману удалось отправить Коробейникова в Новгород. У Антона Андреича наступило очередное временное просветление, он подрастерял свою агрессию и готов был работать. Ну а пока он занимался делом, Штольман без зазрения совести наведался к нему домой.

Он совершенно спокойно возился на крыльце средь бела дня, перебирая отмычки, которые со стороны вполне могли сойти за ключи. Никому и в голову не пришло бы, что судебный следователь входит к начальнику сыскного отделения без разрешения. Впрочем, улица была пустынна, соседи, очевидно, мирно дремали.

Яков Платоныч закрыл за собой дверь и осмотрелся. С первого взгляда было видно, что комната не предназначалась для жилья. Это был оборонный оплот для ночного отдыха. Укрепления от незваных (а может, и званых) гостей начинались от порога – визитер упирался в круглый кухонный стол, коварно окруженный стульями. Попытка обойти его справа грозила грохотом гардероба, слева была чревата осыпью особо ценных предметов с последующим дребезжанием и раскатыванием. Непосредственно за столом находилась упиравшаяся в него спинкой кровать, вставая с которой, только многоопытный Коробейников мог бы миновать велосипед справа или стул у бюро – слева. Яков Платоныч скептически поднял брови и покачал головой. Оставив у порога котелок, трость и сюртук из соображений безопасности, он вспомнил молодость и хотел было проскользнуть под столом на шпагате, но вовремя передумал, - его сноровки хватило на то, чтобы обойти все препятствия бесшумно и добраться до бюро. Здесь он снял слепок со всех ключей на небольшой связке, отметил названия на пузырьках с порошками и занялся корреспонденцией. Первое же письмо заставило его прикусить губу. Не зря он сюда забрался.

Два часа пролетели незаметно. Пора было уходить. Внезапно в дверь постучали. Раз, другой, третий. Штольман замер.

- Антон Андреич, - проблеял женский голос, - убираться у вас аль нет?

Штольман безмолвствовал. Обладательница голоса вновь постучала, судя по звукам, потерлась о дверь, потом подергала за ручку. Поняв, что заперто, шаркающе удалилась. Штольман выполнил все упражнения по отходу и последовал ее примеру. Так он стал обладателем улик, подтверждающих роль Коробейникова в этой истории, и полным объяснением его участия. Но это его совершенно не радовало…

Вернувшись в настоящее, Яков Платонович обнаружил, что Анна мягко отстраняется от него и вопросительно заглядывает в глаза.

- Анна Викторовна, - быстро сказал он, пока сомнения не одолели вновь, - если позволите, я процитирую вам по памяти две короткие записки. Позже я смогу показать их вам – они хранятся в надежном месте. Но когда вы ознакомитесь с ними, вам многое станет ясно. Первая была написана, как я позже понял, мнимым Доницетти. У него характерный почерк и манера писать «Я» с заглавной буквы. Итак:

«Прошу Вас заранее передать моему помощнику полное досье. Включите туда и следователя, Я должен знать о нем все. Помните, что в случае неудачи Вы обещали вступиться и за мою помощницу».

- Значит, у Доницетти в городе был сообщник. Кому же было адресовано письмо? – спросила Анна.

- Прежде чем я отвечу на ваш вопрос, Анна Викторовна, позвольте мне процитировать другое письмо, изъятое у адресата. Оно написано им самим.

«Действую согласно инструкции: поднял все старые дела. При необходимости отправлю их на доследование. Однако прежде буду ждать проявлений дара АВ. По каждому делу будет отправлен подробнейший рапорт. Начальник Затонского сыскного отделения Коробейников А.А.».

Анна изо всех сил замотала головой и зажала уши. Слезы брызнули из глаз, но гнев их высушил.

- Я не верю, не верю! То, что вы говорите, чудовищно!

Штольман смотрел на нее с состраданием, не пытаясь привести доводы в пользу сказанного или напомнить, что он может показать ей эти записки. Он и сам долго не хотел верить подспудному чувству, которое нашептывало ему невозможное. Однако дальнейшее расследование помогло ему если не простить, то понять действия Коробейникова и их причины. Даже пожалеть его.